Текст книги "А. Г. Орлов-Чесменский"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец. Комнаты императрицы
Императрица Екатерина II, камердинер Василий Чулков, княгиня Екатерина Дашкова

– Княгиня Дашкова, ваше императорское величество.

– Василий! Сколько повторять тебе – княгиня может входить в любое время без доклада. Для нее мои двери всегда открыты.

– Государыня-матушка, не моя в том вина – Екатерина Романовна велела. Непременно доложить велела.

– Маленькая упрямица! Что заставляет вас быть такой чинной? Когда вы приезжали ко мне во дворец с черного крыльца, к больной, еще не вставшей с постели, вы не думали о церемониях.

– Я приезжала к великой женщине, обижаемой судьбой и окружающими. Я надеялась облегчить ее положение и будущее. К тому же эта женщина была великой княгиней, а не самодержицей Всероссийской.

– Возможно, я ошибаюсь, но мне в ваших словах слышится укор, княгиня.

– Как можно, ваше величество!

– И вы словно сожалеете о тех временах?

– И это не так. Хотя…

– Что хотя? Договаривайте же. Между нами не должно быть недомолвок.

– В том давнем положении великой женщины разность между ею и обыкновенной придворной дамой была куда меньшей.

– Вы несносны, княгиня! Положительно несносны! Уж не ревнуете ли вы меня к моим новым обстоятельствам? Но это было бы слишком глупо!

– О, нет, государыня, если во мне и есть, как вы изволили выразиться, чувство ревности, оно относится только к возможности делиться мыслями и чувствами – не более того.

– Так что же вам мешает это делать сейчас? Я жду откровений. Они, как всегда, мне очень любопытны.

– Я думала о московских торжествах по поводу коронации, ваше величество.

– И что же?

– Какими им следует быть – не в смысле пышности, но как бы сюжета. Ведь это Господом данная возможность для новой императрицы заявить свое политическое кредо. Оно станет общедоступным и не потребует тех угодливых и своенравных истолкователей, которые способны придать каждой изначальной мысли прямо противоположный смысл.

– Но мы уже об этом с вами говорили. Вы сочинили их прожект?

– Нет, государыня, такой прожект превосходит мои слабые возможности. Я не имею опыта в подобных делах.

– Не боги горшки обжигают, княгиня. Так, кажется, говорят?

– Так, ваше величество. Но здесь речь идет не о простом горшке, а об изысканнейшем сосуде.

– Метафора хороша, но что вы предлагаете?

– Прежде всего участие подлинных литераторов, разделяющих вполне ваши взгляды, государыня, на просвещение. Век, который начинаете вы, войдет в Российскую историю как век Просвещения.

– Хорошая мысль! Но как вы себе мыслите претворить ее в жизнь? Надо приказать Штелину…

– Вот этого я более всего и опасалась, государыня! Якоб Штелин был нанят ко двору в незапамятные времена сочинять аллегории. Но это аллегории обо всем и ни о чем, как те, которые предложил вашему вниманию живописец Лагрене. Место на изображенном им троне может занять любой монарх, а одна и та же муза станет нести атрибуты комедии, трагедии или фарса, ни в чем не меняясь.

– Но чего же еще вы требуете от искусства?

– Многого, ваше величество. Литератор способен вложить в свое сочинение подлинную идею вашего наконец-то наступившего царствования, которая заявила бы народу и всей Европе о ваших необыкновенных замыслах. И он же поможет живописцу – не придворному моднику, искушенному на одной лести, а Живописцу сочинить соответствующую композицию.

– Вы имеете кого-то в виду, княгиня? Но я уже назначила ответственным за все московские торжества фельдмаршала Никиту Трубецкого. Каким образом вложить в его голову подобные многосложные идеи?

– Нет ничего проще, государыня! Осмелюсь напомнить, что князь Никита Юрьевич был великим другом самого Антиоха Кантемира. Мало того, что сей оригинальный поэт пересылал ему из-за границы все свои сочинения, но и посвятил князю замечательнейшую оду «О воспитании» и сделал это не в России, а оказавшись в Париже.

– Любопытно. Что же, он видел в фельдмаршале единомышленника?

– О да, государыня! А Кантемир был очень требователен в вопросах нравственности. Князь не давал ему поводов для сомнений.

– И вы считаете целесообразным познакомить князя с вашей программой?

– Государыня, у меня нет никакой программы – это ваши мысли, которые вы находили возможным мне высказывать, а я была счастливой их слушательницей. Князю достаточно рассказать суть дела. К тому же, я не успела вам сказать, Михайла Матвеевич Херасков, служащий в Московском университете, – пасынок князя. Херасков осиротел двух лет и едва ли не с тех самых пор воспитывался в доме князя, который женился на вдове господаря валашского.

– А, это проливает новый свет на князя.

– Но и этого мало. Херасков принял к себе в дом юного малороссиянина Ипполита Богдановича, о котором говорят, что он выказывает редкие стихотворные способности.

– Еще один способный сирота?

– Не знаю, сирота ли. Десяти лет он был зачислен на службу, где Херасков обратил на способного мальчика внимание и не ошибся.

– Напомните мне в Москве обратить внимание на все это семейство, княгиня.

– Сделаю это с величайшим удовольствием, ваше величество. Однако, если я не испытываю вашего терпения, я еще не кончила.

– Хотя вы меня вполне убедили, дорогой друг, я с удовольствием слушаю продолжение.

– Оно в имени, которое хорошо вам известно, ваше величество. Вы помните журнал «Полезное увеселение» за 1760 год?

– Я не охотница до загадок, княгиня.

– Нет, нет, государыня, я только апеллирую к вашей памяти. Думаю, вы обратили внимание на изящные стансы «Не должен человек» и «Будь душа всегда спокойна»? Это творения супруги господина Хераскова Елизаветы Васильевны, нашей преотличнейшей российской поэтессы.

– Отлично. Остается передать фельдмаршалу главный замысел, и он претворит его в жизнь вместе со всеми своими домочадцами.

– О, вы иронизируете, ваше величество.

– Нисколько. Мне пришло в голову, что господину фельдмаршалу надо вообще предоставить полную свободу. Пусть он выразит до конца все свои помыслы.

– Но если они не во всем совпадут с вашими мыслями, ваше величество?

– Ничего страшного. Напротив – это будет программа московского дворянства безо всяких ограничений. Я узнаю их стремления, а дворянство убедится в том, что приобрело в моем лице одинаково с ним думающую правительницу. Разве не так, княгиня?

– Превосходное решение, государыня!

– Вот только отстранять господина Штелина от московских торжеств не следует. Он давно превратился в своего рода символ российского самодержавия. Пусть все остается как было, но мы его полностью подчиним фельдмаршалу. Надеюсь, князь найдет способ использовать старика и, во всяком случае, не обидеть.

– Нужно ли князю подобное осложнение?

– Князю нет, императрице – да.

МОСКВА
Дом князя Никиты Трубецкого
Князь Н. Ю. Трубецкой, И. И. Бецкой

– Рад, душевно рад, племянничек, тебя в Москве видеть. Надолго ли, Иван Иванович?

– С письмом я к вам, дядюшка. От самой государыни Екатерины Алексеевны.

– Государыни, говоришь?

– От ее императорского величества ввиду предполагаемых в Москве коронационных торжеств.

– Да-с, посчитать, так до восьмого монарха в жизни дожил. Сказать, самому не верится.

– Осьмого? Полноте, дядюшка, откуда столько?

– Сам сочти, не поленись. На свет я пришел годом позже, что государь Петр Алексеевич из Великого посольства в западные страны возвернулся. Крови-то што, слез кругом было, батюшка сказывал. Едва Москва той кровушкой да слезами не захлебнулась.

– Полноте, дядюшка, Петр Великий монархом был справедливым и корабль империи Российской по верному курсу развернул. Иначе никак нельзя было.

– Нельзя? А как с душами невинно убиенных быть?

– Как же невинно, коли против законного императора руку поднять осмелились?

– Законного, говоришь. То-то и оно, что нет такого закона единого, чтобы самую правду утверждал. Петр Алексеевич младшим сыном государя Алексея Михайловича был, да еще от второго брака.

– Но для России ум его более значил.

– Ну, а как ты в уме мальчонки десятилетнего разберешься? По закону-то престол одному Иоанну Алексеевичу надлежал. О младшеньком и речи не было.

– Так ведь была! Само же шляхетство за Нарышкиных встало. Не так разве?

– То-то и оно, что не так. Нарышкины за Нарышкиных встали. Многонько их тогда при дворе было. В силу войти не успели, разбогатеть тоже, а все возле государыни-сестрицы Натальи Кирилловны скопом держались. В нужную минуту свое дело кровное и устроили.

– Какое дело, дядюшка?

– Оно и видно, что ты, Иван Иванович, как в заморских краях родился, так и ума там набирался – обстоятельств российских не ведаешь. Да и не сказал бы я тебе ничего, кабы не твоя с новой государыней близость. Ей может пригодиться, да и тебе самому при случае не помешает. Так вот, Иван Иванович, объявили Петра Алексеевича царем, когда еще Федор Алексеевич не скончался. Вся семья царская в скорби да отчаянии пребывала, а Нарышкины поторопились.

– Быть того не может!

– Вишь ты какой – в кипятке купанный: не может! Хочешь, старых придворных порасспроси, кто тогда при смертном одре Федора Алексеевича пребывал. Скажут тебе, один князь Одоевский да царица Марфа Матвеевна. О царице что говорить – девочка совсем, замужем, дай Бог, месяц-другой побыла. Она тогда от страха да горя совсем с ума тронулась. А князь Одоевский по-родственному батюшке, да и не ему одному, рассказывал. Тогда вся семья царская против Нарышкиных и встала, стрельцы за нее поднялись. На том только и замириться удалось, чтоб братьям обоим править. Вот и был Петр Алексеевич первым в жизни моей государем. При нем я и на службу в Преображенский полк вступил.

– Изумили вы меня, дядюшка, как есть изумили.

– Изумил! Ты в прошлое российское всмотрись – еще каких чудес насмотришься. А монархи-то дальше один за другим пошли: Екатерина Алексеевна мелькнула со всеми ее амантами, рассмотреть ее толком не успели. За ней сынок убиенного царевича Алексея Петровича – Петр II – тоже недолго процарствовал. Куролесил больше по молодости лет. Долгоруковы им, как игрушкой какой, вертели. При императрице Анне Иоанновне я, почитай, во всех войнах участвовал, роздыху не знал. За ней – император Иоанн Антонович.

– Что вы, дядюшка, о дитяти говорите! Правила-то тогда принцесса Мекленбургская.

– И она империей не правила – где ей было! А все время венчанным да всеми законами признанным императором обозначать следует. Хочешь не хочешь, был в России законный император, и спорить нечего.

– Что же тогда выходит, в Бозе почившая императрица Елизавета Петровна незаконно на престол отеческий вступила? Дядюшка, да вас слушать-то боязно!

– Ишь какой боязливый, даром что в Швеции родился. Слыхал я, вояки там отменные вырастают. У тебя по матушке-графине ихняя ведь кровь.

– Полноте, дядюшка, поле битвы с дворцом не сравнишь.

– В том твоя правда: во дворце опаснее. А о Елизавете-то Петровне сам рассуди: младшая дочь младшей ветви дома царского и законный император из старшей ветви, к тому же мужескому полу всегда предпочтение на престолах перед женским отдавалось. Тут уж плох ли, хорош ли монарх, а всегда по закону у наследника более прав, чем у наследницы.

– Вы так же и о государе Петре Федоровиче рассуждаете?

– Ничего я о нем не рассуждаю. Был он для меня седьмым монархом, кому я присягу давал, а теперь вот государыня – осьмая.

– Дядюшка, так ведь и я вас немногим моложе – погодки мы. Так что литанию сию высокую сам прочесть могу.

– Не с той стороны только. Да вот и теперь, вишь, какой узелок с императрицей завязался. Расскажи-ка ты мне задним числом, что это про тебя злые языки болтали, будто амурничал не в меру с принцессой Иоганной Ангальт-Цербстской. Да и по какой причине принцесса в те поры без супруга законного в Париже объявилася?

– Э, дядюшка, что там прошлое-то ворошить! Не ладила принцесса с супругом, в разводе как бы с ним жила – одно слово, обязанностей супружеских исполнять он не мог. Болел ли чем, от рождения ли, кто знает.

– Супруг не мог, а супруга в отдалении от него понесла?

– Так уж случилось.

– Известно, грех да беда на кого не живет. Поди, к законному супругу рожать полетела?

– А что делать-то было?

– Помню, помню, как тогда родитель твой гневался, тебя из Европы в Россию немедля выписал.

– Вы людей знаете: чего не надо приплетут.

– Люди-то? Они такие: правду за версту под землей учуют.

– Я не о правде – о сплетнях.

– Понимаю. Как не понимать. На то и пословица: нет дымка без огонька. До сих пор не пойму, и как это ты, Иван Иванович, исхитрился дочку-то принцессину за наследника престола Российского сосватать? Какие такие слова для императрицы блаженной памяти Елизаветы Петровны сыскал? Она, покойница, не из легковерных была: вид один, а так, все себе на уме.

– Разве что больше о характере принцессином рассказывать мог.

– Которой принцессы-то: старшей али младшей?

– Младшей откуда мне знать было, а принцесса Иоганна время от времени письмами жаловала, не забывала.

– Верно люди говорят: первая любовь долго помнится.

– Полноте, дядюшка! Слова-то вы какие говорите.

– Слова-то самые что ни на есть людские. Вознесены мы в сей жизни на разные высоты богатства и знатности, а суть природы человеческой едина остается.

– Но все же тонкость чувствования…

– Не охотник я до измышлений пиитических. Солдат я, хоть на гражданской службе и давненько. Главное, так полагаю, отправила тебя государыня императрица невесту сюда привести вместе с родительницей.

– Удостоился я такой доверенности.

– И ты родительницу государыни нашей уговорил, в Петербург привез, свадьбы дождался и с принцессой Иоганной обратно в европейские края уехал. Невесте сколько лет-то было, Иван Иванович?

– Пятнадцать годков набежало.

– Вона! Мне так целая жизнь показалась. И то сказать, уезжал – нам обоим под пятьдесят было, а теперь уж крепко за шестьдесят перевалило. Старики мы, выходит, племянничек, как есть старики. Только что хорохоримся. Да, о приказании императрицы ты мне ничего не сказал.

– Заболтались мы, дядюшка, а письмо куда какое важное. На словах скажу, государыня императрица желает в Москве по случаю коронации ее величества великое празднество устроить с шествием костюмированным, с оказами разными, на холстах писанными, с триумфальными вратами по пути следования кортежа, с угощением великим для простого народа.

– Как при коронации императорской положено. Знаю, Иван Иванович, и все сделаю.

– Но это не все, дядюшка. Главное для ее императорского величества, чтобы через те оказы и шествия намерения ее царствования прояснены для простонародья и для образованных людей проявлены были. А намерения эти – просвещение нашего народа, искоренение всех пороков общественных, торжество справедливости и правосудия.

– Так это господина Штелина звать надобно – он все как есть распишет. Должность у него такая. Каждого монарха как положено представит.

– И снова, дядюшка, намерений нашей государыни так просто не разгадать. Намеревается она предоставить вам возможность изложить программу монаршьего правления, как она шляхетству российскому видится. Кому как не вам знать, какие надежды просвещенное шляхетство на власть императорскую возлагает. Государыня о том вам написала, но и изустно передать велела, что ни читать, ни проверять замыслов ваших не будет, а целиком на свое шляхетство полагается, которое в лице ее свою подлинную благодетельницу и радетельницу обрести может.

– Озадачил ты меня, Иван Иванович, ничего не скажу. За честь премного благодарен, хоть и не больно уразуметь могу, почему мне она досталась.

– Государыне известно, сколь тесная дружба и доверие связали вас с покойным пиитом нашим Кантемиром.

– А отколе государыне талант Антиоха Дмитриевича известен стал? Ведь по сей день ни стихов его, ни тем паче сатир выдруковать не пришлось. Не по нраву они монархам приходились. Последний раз Антиох Дмитриевич сатиры свои, переделав несколько, посвятил всерадостному восшествию на престол императрицы Елизаветы Петровны. Благодарность получил, а книг нет как нет.

– Государыне в списках сатиры Кантемировы давно знакомы. Особо похваляла она сатиру седьмую – о воспитании, вам, дядюшка, персонально дедукованную.

– Польщен и тронут, однако в одиночку за такой прожект приниматься не стану – помощники нужны.

– И в этом государыня вам полную свободу дает: ни спрашиваться у нее, ни советоваться нужды нет.

ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец, личные апартаменты Екатерины II
Екатерина II, канцлер М. И. Воронцов, А. Г. Орлов

– Позвала вас, Михайла Ларионович, для великой конфиденции. Совет мне ваш нужен.

– Ваш покорнейший слуга, государыня.

– Вы знаете, что у меня состоялся разговор с Алексеем Петровичем Бестужевым-Рюминым.

– Ваше императорское величество, не в моих правилах заниматься сыском, да еще в отношении императорской особы.

– Полноте, какой сыск – слухом земля полнится. Я была рада вернуть графу свободу, состояние и возможность быть полезным престолу. Пострадал он из-за преданности мне, и я не могу этого не ценить. Вы согласны?

– Я весь внимание, государыня.

– Так вот, Алексей Петрович среди множества советов по поводу нынешнего положения государства дал один, которому я, откровенно говоря, не знаю, стоит ли следовать. Граф ранее не знал Григория Григорьевича, но, познакомившись с ним сейчас, отдал в полной мере должное и его заслугам перед престолом, и его уму, и его дипломатическим способностям.

– С ним трудно не согласиться, ваше величество. Григорий Григорьевич редкий человек и к тому же совершенно преданный вам.

– Вот видите! Но Алексей Петрович не ограничился личными восторгами – он посоветовал мне вступить с Григорием Григорьевичем в брак и даже совершенно открыто. Что вы скажете на это?

– Государыня, супружеский союз – дело брачующихся.

– Вы не поняли меня, Михайла Ларионович. Здесь нет и не может быть разговора о чувствах. Выгоден ли в данном случае брак для Российского государства? Как по-вашему – укрепит ли он доброе отношение граждан к своей императрице или – напротив. Я жду совершенно откровенного ответа, мой канцлер.

– Ваше императорское величество, я никогда не кривил душой, говоря с самодержцами и тем более с вами. Разрешите вам напомнить: совершенно такой же совет Бестужев-Рюмин давал вашей покойной государыне-тетушке сразу после ее вступления на престол.

– Елизавете Петровне?

– Да, блаженной памяти императрице. Вы знаете, как была в ту пору наша семья близка к покойной государыне. Мы отлично знали и графа Алексея Кирилловича.

– Речь шла о Разумовском?

– О нем. Бестужев убеждал покойную государыню, что подобный брак утвердит ее положение на отеческом престоле, позволит избежать вольных суждений и позволит должным образом отблагодарить графа за его преданность.

– Он говорил со мной теми же словами.

– Только я не договорил об одной подробности. Это был не первый совет Бестужева-Рюмина. Сначала он посоветовал государыне не возвращать из ссылки попа одной из московских церквей, которого подозревали в совершении тайного венчания Елизаветы Петровны.

– Подозревали или?..

– Ваше императорское величество, речь могла идти и о крещении детей покойной императрицы от графа Разумовского. Я не считал себя вправе вдаваться в такие подробности.

– Подлинная добродетель для придворного. Но почему же последовал второй совет, как я понимаю, о браке?

– Я принужден вас возвращать к делам давно минувших дней, ваше величество. Бестужев выступал против цесаревны Елизаветы Петровны. Ему любой ценой надо было завоевать симпатии и ее самой, – а это было совсем нелегко! – и ее ближайшего окружения. Разговор о браке делал его союзником графа Разумовского и всю его многочисленную родню. В конце концов, он не был неприятен и императрице.

– Хотя государыня-тетушка и не последовала приятному совету.

– И была совершенно права. Морганатический брак только бы связал императрицу, и она бы многое потеряла в глазах остальных европейских государей. К тому же, будучи не замужем, царствующая особа всегда оставляет для других держав перспективу царственных союзов. Тогда мы очень подробно говорили об этом с государыней.

– Это и есть ваш ответ. Он дает серьезную пищу для размышлений. Я от души благодарю вас за откровенность, мой канцлер. А, да вот и Алексей Григорьевич! Как кстати.

– Я был вам нужен, ваше величество? Вам ничего не стоило за мной послать, и для меня нет расстояний, чтобы я сразу же не очутился перед вами, готовый к услугам и рабски преданный.

– Благодарю вас за верную и безотказную службу, Алексей Григорьевич. Вы еще не раз ощутите плоды моей благодарности, но сейчас я хотела бы поговорить с вами о другом. Ваш старший брат так и отказался ото всех наград и даже чина? Он не изменил своей позиции? Мне было бы так приятно порадовать вашего папиньку-сударушку.

– Нет, ваше величество, и с ним бесполезно на эту тему говорить. Вы же знаете, Иван вступил в военную службу шестнадцати лет, служил очень недолго, вышел в отставку фурьером и теперь его стесняет даже милостиво пожалованный вами чин капитана Преображенского полка. Другое дело – поместья. Мы рано потеряли отца, и Иван нам его заменил, занявшись всем орловским хозяйством. Чем больше у него земель, леса, пашен, тем он счастливее.

– Ну, что ж, попробуем удовлетворить его скромность.

– Но это, вероятно, не главный вопрос, государыня?

– Почему вы так думаете?

– Передо мной у вас был канцлер Воронцов, и, встретившись со мной в переходе, он явно смешался и отвел глаза.

– Не знаю, какие у канцлера были для этого основания.

– И у вас был раньше былой канцлер.

– Да, Бестужев. И вы знаете тему его разговора?

– Может быть, он очень долго уговаривал Гришу поднять вопрос о венчании.

– Даже так?

– Еще недавно эта тема вас трогала. Так что Бестужев мог только поддержать нас в наших общих мечтах. Что же касается Михайлы Воронцова, он не любил нас, как и его племянница.

– Оставимте канцлера в покое. Я долго думала над нашими былыми планами и полагаю, что в настоящее время они неуместны.

– Неуместны? После того как мы…

– Не продолжайте, Алексей Григорьевич. Брак – это не плата за услуги. Я имела в виду подготовку к коронации, самые коронационные торжества. Во-первых, они должны спокойно пройти.

– А потом былые планы окажутся и вовсе несвоевременными.

– Я не говорила этого и очень попрошу вас не огорчать Гришу вашими – не моими! – выводами. Всему свое время, Орлов. Всему свое время…