Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Николай Тихонов

Николай Тихонов

СТИХОТВОРЕНИЯ

ОСНОВНОЕ СОБРАНИЕ

 
Ты создашь в тени лабораторий
На горах рассыпанных костей
Всё, что знали ветреное море,
Свет лесов и таинства путей.
 
 
Хаос будет знаньями размечен,
В звездной бездне и в земной пыли
Ты постигнешь, богочеловечен,
Ложь небес и истину земли!
 

1916

 
Страна йога, раджи и факира,
Земля Танжора, Вишну, Ганга, Вед,
Где сочеталися четыре разных мира
И сказочных времен неизгладимый след
Почил в струях гигантских водных нитей —
О Брамапутра, Годавери, Инд,—
От гор чудес и ледяных открытий
До южных нив, где дремлет тамаринд.
 
 
Как я хочу ночей сапфирных негу
В себя вдохнуть средь палевых красот,
Где водопада мощному разбегу
Внимает озеро зелено-сонных вод,
Где лотоса колонки нежно-алы
Меж лилий белооблачных плывут,
Где в сумраке лесов рокочущие залы
Широко-шумной прелестью живут.
 
 
Хочу, чтобы моя нога ступала
На мраморе священных старых плит,
Чтоб предо мною солнце превращало
Вершину башни в белый монолит.
Хочу я видеть медной Кали взоры,
И синий Ганг под желтою луной,
И Тадж-Магала хрупкие узоры,
Что глаз слепят жемчужной белизной.
 
 
Хочу я знать и джунглей трепет дикий,
И диких троп таинственный чертеж,
И треск ветвей, и жуть ночного крика,
И тяжкий хрип, и радостную дрожь…
Я к вам приду, колодцы между пагод,
Слоны святынь печальных Гатских гор,
Я к вам приду хотя бы только на год —
В страну, где спят и слава и позор.
 
 
К камням забытым темных подземелий,
К стенам, поросшим пальмой и травой,
И к алтарям нерадостных веселий,
И к мертвой жизни, некогда живой.
Вас, мертвые дворцы – немые исполины,
Увидит мой восторга полный взор,
Я к вам приду, надгробные руины,
К вам, Беджапур, Бенарес и Эллор!
 

1913 (?)

 
Тусклый день посеребрил отавы…
Небо стало чище и бледней,
Люди косят и цветы и травы.
Море косит пастбища камней.
 
 
Не мечтай, не думай и не числи,
Мир стал глубже, тверже и полней.
Сколько смерть скосила моих мыслей,
Сколько жизнь скосила моих дней…
 

1914

 
Не будем оскорблять слезами
         Его священный прах,
Помчался он парить под небесами
         На доблестных крылах.
Он презрел смерть… Подоблачным титаном
         Путь проложил за голубую даль
И налетел губящим ураганом,
         И сталь ударилась о сталь.
Порвалась жизнь с широким взмахом
         Победоносных крыл,
Пускай он пал мгновенно прахом,
         Он пал, но победил.
Земле он отдал всё земное,
         Но дух остался там,
За этой гранью голубою,
         Парить по сторонам.
И, может быть, в часы сраженья
         Из дальних неба стран
Взлетит врагам на пораженье
         Его аэроплан.
 

1914

 
По тощей степи тянутся возы,
Стада, и люди, и кибитки,
Над ними тучи яростной грозы
Несут судьбы развернутые свитки.
 
 
Но кто их может верно прочитать?
Никто из них не знал, что от Памира
Им суждено в веках пересекать
Все горы и моря и все дороги мира!
 

Между 1913 и 1920

 
Улыбка дерева, героя латы,
Тревоги тьмы равно понятны мне,
И мускулы борца движеньем сжаты,
И взор острей, чем стрелы в вышине.
 
 
Я жду того, кто выйдет мне навстречу —
Лев, великан во мраке иль в огне,
Но на удар ударом я отвечу, —
Певец ответит песней обо мне.
 
 
И море золотом кудрей осыпет
Скользящее лицо материка,
И в час прощанья в небе будет выбит
Высокий серп, рассекший облака.
 
 
Земля прекрасна в пурпуре покоя,
Прекрасна в бурях, грезя наяву,
И все живут – не умерли герои,
Нет прошлого, я в будущем живу.
 
 
Когда в путях, в безгранном потонувших,
Устану я – на смену кончить труд
Бессмертных сонмы, временно уснувших,
Я позову – они придут!
 

1917

 
Забытое знакомое пятно,
Прозрачный призрак мотыльковый,
Но бабочка порхает через сон,
И птицей на уста садится слово.
 
 
Расширились летящие крыла,
Повисшие над бездной голубою,
И вот уже не птица – а скала
С начертанной неведомой резьбою.
 
 
Но камень – камень только первый миг,
В нем проросли колонны вечных зданий…
О мысль моя, ты – только первый лик
Даруемых душе обетований.
 

3 декабря 1916

 
Под музыку шарманки,
Под пляску косарей,
Улыбку маркитантки
И пурпуры царей,
Под свист толпы народной,
Где стон и пулемет,
Дорогою свободной
Вперед она идет.
 
 
…Ее я знаю имя,
Молчат теперь о ней
И колоннады в Риме,
И сфинксы, и Пирей.
Ей люб огонь заката
И красный, алый цвет…
Я ждал ее когда-то,
И жду… Сомнений нет!
 

1915

 
Паровозы, сбежавшие с ума,
Разбитые в тупиках,
Тюрьма,
Как сломанная рука,
Грозящая в небо,
Юбки женщин, порванные
На знамена
И бинты,
Города, деревни,
Мосты,
Сурово кричащие слово древних,
Вечно новое слово:
«Хлеба!»
Разбитые короны,
Идущие на слом,
Война, ставшая ремеслом,
Убивающим законы,—
Это ты,
Солнце всех небосклонов —
Революция!
 
 
Когда какой-нибудь
Веракруц и я,
Рим
И село Горбатое
Имеют одну судьбу,
Одним
Кулаком сжаты,
Тогда встает один,
Другой, третий —
Женщины, старики, дети.
И поэт впереди,
Хотя мало мяса в поэте,
Но и он, я верю, годится
Как удобрение
Полей времен.
 
 
И в обломках крушенья,
Где слиты сон,
Грязь, колеса, кровь,
Мозг машин и голов,
Лохмотья парчи
И боль кричит:
«Смерть возьми!»
Лежит он —
Новый мир —
В пеленках Грядущего.
Сильного, розового ребенка —
Единого, сущего,
Силой своего ремесла,
Лирной и трубной,
Неподкупный
Поэт, славь!
 

1917

 
Ошибся враг, бесстыдством ловкий, —
Преображенным этим днем
Не вспыхнут темные винтовки
Братоубийственным огнем.
 
 
Всё то, о чем мы лишь мечтали,
Чем жили долгие года,
Вдруг станет близким, как вначале,
И победившим навсегда.
 
 
Запомни ныне день и год
И вырежь даты в славной тверди, —
Мы купим радости свобод
Хотя бы собственною смертью,
 
 
Чтоб через долгие века
Запечатлелось неуклонно:
В тот день народная рука
Разбила царскую корону
 
 
О камни темной мостовой,
О стены тюрем и подвалов,
Как бьет прибой береговой
Скорлупы раковин о скалы…
 

1917

 
Ты, кровью святой обагренный,
Наш молот борьбы и труда!
Народы, несите короны,
Мы их разобьем навсегда.
Пускай не алмазы сверкают
На важных пустых головах,
Пускай разольется по краю
Свет истин, сражающих мрак.
 
 
Кто раз поклонился тирану —
Тот будет надолго рабом,
Свободы великие страны
Велики свободным трудом.
Над нами безумцы сидели,
А ими владело ничто,
Мы слишком их долго терпели
И слишком платились за то.
 
 
Что было, сгорело в боренье,
Но яд не сгорает в крови.
Народы, в грядущих движеньях
Следите ошибки свои…
А те, что ценились богато,
Все знаки позорных наград
Сегодня в минуты расплаты
Народу пускай возвратят.
 
 
Мы вышли из дебрей тумана
И новой дорогой идем,
Быть может, до волн океана
Мы знамя свобод донесем.
Быть может, в окоп из окопа
Пройдет огневая волна
И черные троны Европы
Падут, как видения сна.
 
 
И, сбросив одежды печали,
Воскликнут в восставшей стране!
«Как долго мы, мертвые, спали,
Как страшно мы жили во сне!»
Закроются жгучие раны,
Растворятся двери гробов,
Не будет на тронах – тиранов,
Не будет у тронов – рабов.
 
 
И красное знамя покроет
Наш молот сердец огневых,
Ковавший бессмертным героям
Оружье сражений святых.
И в бури печей раскаленных
Послушно ложится руда…
Народы! Несите короны,
Мы их разобьем навсегда!
 

1917

 
Мир строится по новому масштабу.
В крови, в пыли, под пушки и набат
Возводим мы, отталкивая слабых,
Утопий град – заветных мыслей град.
 
 
Мы не должны, не можем и не смеем
Оставить труд, заплакать и устать:
Мы призваны великим чародеем
Печальный век грядущим обновлять.
 
 
Забыли петь, плясать и веселиться, —
О нас потом и спляшут и споют,
О нас потом научатся молиться,
Благословят в крови начатый труд.
 
 
Забыть нельзя – враги стеною сжали,
Ты, пахарь, встань с оружием к полям,
Рабочий, встань сильнее всякой стали,
Все, кто за нас, – к зовущим знаменам.
 
 
И впереди мы видим град утопий,
Позор и смерть мы видим позади,
В изверившейся, немощной Европе
Мы – первые строители-вожди.
 
 
Мы – первые апостолы дерзанья,
И с нами всё: начало и конец.
Не бросим недостроенного зданья
И не дадим сгореть ему в огне.
 
 
Здесь перекресток – веруйте, поймите,
Решенье нам одним принадлежит,
И гений бурь начертит на граните —
Свобода или рабство победит.
 
 
Утопия – светило мирозданья,
Поэт-мудрец, безумствуй и пророчь,—
Иль новый день в невиданном сиянье,
Иль новая, невиданная ночь!
 

20 ноября 1918

 
Не плачьте о мертвой России —
Живая Россия встает, —
Ее не увидят слепые,
И жалкий ее не поймет.
 
 
О ней горевали иначе,
Была ли та горесть чиста?
Она возродится не в плаче,
Не в сладостной ласке кнута.
 
 
Не к морю пойдет за варягом,
Не к княжьей броне припадет, —
По нивам, лесам и оврагам
Весенняя сила пройдет.
 
 
Не будет пропита в кружале,
Как прежде, святая душа
Под песни, что цепи слагали
На белых камнях Иртыша.
 
 
От Каспия к Мурману строго
Поднимется вешний народ,
Не скованный именем бога,
Не схваченный ложью тенет.
 
 
Умрет горевая Россия
Под камнем, седым горюном,
Где каркали вороны злые
О хищников пире ночном.
 
 
Мы радости снова добудем,
Как пчелы – меды по весне,
Поверим и солнцу, и людям,
И песням, рожденным в огне.
 

1918

 
…Дать человеку человечность,
Мечте – захват безумных крыл,
Вести из временного в вечность
И к небу, к небу – из могил.
 
 
Открыть все рынки и подвалы,
Все двери настежь: ешь и пей!
Ввести в разубранные залы
Убогой улицы детей.
 
 
Смотреть, смеяся тихим смехом,
Как полны счастья, как легки,
Как рады солнечным потехам
Их глаз святые васильки.
 
 
Нет моего. Всё ваше, ваше,
Кто вин изысканных знаток?
Другой их пил из вашей чаши,
Другого нежил пряный сок.
 
 
Зачем, дитя, ты в жалком черном?
Бери сверкание парчи,
Смотри, как ловко и узорно
В цветах здесь вытканы лучи.
 
 
О мать, ты потеряла сына,
Не плачь, здесь все твои сыны,
Они почтут твои седины
Своими песнями весны.
 
 
Старик, ты хмур – боишься ночи?
Зачем молчанье и тоска?
Я сам имею глаз пророчий,
Я сам старее старика.
 
 
Ты хмур, что пали эти храмы?
Ты зол – дворцы в руках чужих?
Кто был согбен – тот ходит прямо,
Нет больше нищих и слепых.
 
 
Все, чуда разом совершились,
Как все расплавились венцы,
За всех страдали, и молились,
И гибли деды и отцы…
 
 
Кто духом был отважней прочих,
Знал лишь могильные огни,
Всегда безжалостные ночи
И злом отравленные дни.
 
 
И саван мутного рассвета
С лица земного я сорвал,
И скорбь погасла, как комета,
И ужас пал и задрожал.
 
 
И властный голос окрыленно
На все края сказал: твори,
И дети подняли короны
В пыли смеющейся зари.
 
 
Усталых спины разогнулись,
Вздохнула солнцем красота,
И мне за это улыбнулись
Детей хрустальные уста!
 

19 сентября 1918

 
Он для себя построил небоскребы,
Дворцы, музеи, театры, алтари,
К нему пришли священники и снобы,
Ученые, артисты и цари.
 
 
И он поставил пушки против пушек,
Купил умы, дома и корабли,
Судьбу одних предательски разрушил,
Судьбу других победно окрылил.
 
 
Его собакам, слугам – преклоненье,
Его цилиндр поэтами воспет,
Он, снисходя, приходит слушать пенье
Певцов и див, которым равных нет.
 
 
У ног его несметный полк рабочих,
И силу рук, и силу их умов
Он взял себе, свободу дня и ночи,
Приставив к ним своих надежных псов.
 
 
От юношей – желанья и расцветы,
От стариков – надежду отдохнуть,
Он отнял всё. Пылало зноем лето,
В тисках труда пылала кровью грудь!
 
 
Вихрь ледяной носился по кварталам,
Стучал озноб, синели кулаки,
Нужда, как тень, за их спиной стояла,
И голод бил в холодные виски.
 
 
А он, как бог, всеведущ и незнаем,
Незримо всюду: в небе, в рудниках,
В своем дворце, для всех недосягаем,
Он блеск и тьма, надежда, счастье, страх.
 
 
Форты и рынки, пастбища и троны
В его руках – и власти нет конца,
И смотрит он надменно, благосклонно,
С презрительной усмешкой хитреца.
 
 
Но близок день, но близок час возмездья —
Сгорит дворец, и рухнет небоскреб, —
Рабочих звезд великие созвездья
Осветят гроб, банкира страшный гроб.
 
 
На всех путях преграды вихрь поставит —
И в городах, и в небе, и в воде,
К какой тогда неведомой отраве
Он прибежит в последней череде?
 
 
И доллары покатятся, как кости,
И отзвенят в окаменевшем рту,
И смерть, как тюк, его костяк подбросит
И, засмеявшись, кинет в пустоту.
 

1918

 
Тебе я посвящаю этот стих,
Который похвалить ты не обязан,
Тебе, прекрасному, как тот жених,
Что не любил еще ни разу.
 
 
А всё ведут века невест:
Свободу, бурю радостей лукавых.
Тебя не выкурил из трубки Геркулес
Затяжкой крепкой пороха и славы.
 
 
Тебя не выдавил его ботфорт
Из чрева гнило-синего болотца,
Куда заброшен старенький топор,
Каким ты ставил первые воротца.
 
 
Где кости моряка, который рот
Забыл закрыть при громовом ударе,
Когда его услышал галиот
Салютный бас из пасти Хирвисари?
 
 
Ты сотворен тяжелою рукой,
И мыслью ты мозолистой украшен, —
Вот почему ты величав и страшен,
И я люблю, что ты такой.
 
 
О, усмехнись же и ответь мне: нет!
Я знаю, сероглазый демон,
Пускай не каждый житель твой – поэт,
Но каждый камень твой – поэма!
 

Между 1915 и 1918

 
…И он спросил: «Но чьим судом я осужден?»
– «Судом народа», – я ему ответил.
Одним врагом в Париже стало меньше,
И это был епископ Дарбуа.
 
 
А я вернулся снова в Комитет
Старательно перебелять приказы,
И много жило храбрости и крови
В чернилах незаметного писца.
 
 
Вне времени я пребывал в те дни,
На стуле спал, не помню, где обедал,
И только мельком видел занавески
В заветных окнах в улице Маньян.
 
 
Всё меньше становилось коммунаров —
Тот изнемог, тот струсил, тот погиб,
И скоро вокруг нас остались только
Отрезанные пламенем пожаров
Последние бойцы и мертвецы…
 
 
Домбровский пал. И черный узел дыма
Парижа горло стягивал всё туже,
Вдруг бледный человек у двери крикнул:
«Вы знаете, что Делеклюз убит!..»
 
 
И многие смутились… Тут перо
В моей руке сломалось, вздрогнув,
И на бумаге красные чернила,
Как кровь, разбрызгались, и я вскочил,
Схватил ружье и выбежал на площадь.
 
 
Париж Коммуны великан пожара
На огненном щите до неба поднял,
На баррикадах возле Шато д’О
Меня схватили пьяные версальцы.
 
 
А в это время в улице Маньян
Сражался мальчик, милый, темноглазый,
Одной рукой откидывая кудри,
Мешавшие, лукавые, стрелять.
 
 
Любить умели розовые губы,
Мгновенно их поцеловала смерть,
Тот мальчик умер на глазах Брюнеля,
И солнце закатилось для меня.
 
 
И врезались мне в память час и место.
Занозы острые и посейчас, —
Ведь мальчик тот была моя невеста,
Переодетая морским стрелком…
 

1920

 
Полюбить бы песенки простые,
Чистые, как воздух на заре,
В них не нужно путать запятые,
О словах справляться в словаре.
 
 
В них дыханье трав и перелесков
Так же нежно, как лазурь,
И в глаза не бьют прибоя блески,
В уши – заклинанья бурь.
 
 
В их покое что-то есть о чуде,
Всё, что можно сердцем пожелать,
В них не нужно размышлять, что будет,
Ни о чем не нужно вспоминать…
 

Между 1913 и 1920

 
Крутили мельниц диких жернова,
Мостили гать, гоняли гурт овечий,
Кусала ноги ржавая трава,
Ломала вьюга мертвой хваткой плечи.
 
 
Мы кольца растеряли, не даря,
И песни раскидали по безлюдью.
Над молодостью – медная заря,
Над старостью… – но старости не будет.
 

1919

 
Ты мне обещана, но кем – не знаю,
Но кем-то добрым и большим,
Когда я что-нибудь обещаю —
Обещаю именем твоим.
 
 
И если б был я хранитель стада,
Моряк, купец или земледел,
Я б отдал всё за трепет сада,
Где теплый лист на тихой воде,
 
 
Где ты читаешь, поешь иль плачешь,
О нет, не плачешь – то плачу я,
Где всё знакомо и всё иначе
И даже слезы – как блеск ручья.
 
 
Сейчас я скитающийся невольник,
Я вижу вокруг лишь сады чужих,
Но мне не завидно, мне не больно,
Иду уверенно мимо них.
 
 
И я забываю свои скитанья,
Чтоб память только тебе отдать,
Я помню только: ты – обещанье,
А тот, кто помнит, – умеет ждать!
 

1919

 
В час, когда месяц повешенный
Бледнее, чем в полдень свеча,
Экспресс проносится бешеный,
Громыхая, свистя, грохоча…
 
 
И когда над мостами в пролеты
Проведет он живую черту,
Прыгни сразу – и огненный кто-то
Вдруг подхватит тебя на лету.
 
 
И никто на путях незаказанных
Не прервет его окриком: стой!
Будет всё тебе в мире рассказано,
Если дух свой сольешь с быстротой.
 
 
Через степь неживую, колючую
Просвистит по ребру пирамид,
Перережет всю Африку жгучую,
В Гималаях змеей прозвенит.
 
 
Обжигая глазами сигнальными,
Прижимая всю Землю к груди,
Он разбудит столицы печальные,
Продышав им огни впереди.
 
 
И когда из-за сумрака мглистого
Очертанья стуманятся в ряд,
Заревет он раскатно, неистово,
Пролетев Вифлеем – Петроград.
 
 
Его след на полях чернозема
И в плантациях чая пролег,
В лабиринтах Европы, как дома,
На дорогах волшебный свисток.
 
 
Шоколадные люди Цейлона,
Позабытый огнем эскимос…
Провожают сверканье вагонов,
Вихревые расплески колес.
 
 
Чудо рвется из глотки со свистом,
Всем понятны сигналы его,
И мудрее его машинистов
Не найти на земле никого.
 

Август 1920

 
Мне было ничего не жалко,
Я всё узнал, чрез всё прошел,
Но в полночь дерзкая гадалка
Мне карты бросила на стол.
 
 
Зеленый луч глаза мне залил,
Я понял: это будет здесь, —
Упали карты и сказали:
Дорога, женщина и песнь.
 
 
Я днями шел, а ночью снилась
Страна, которой в жизни нет,
Ты в ней моей дорогой билась,
Как песнь, звучала мне во сне.
 
 
Не помню – на Неве, на Ниле, —
Молниеносностью огня
Два долгих солнца ослепили
Дорогу, песню и меня.
 

Между 1913 и 1920

 
Девятый вал угадывать нетрудно,
Когда валы проходят чередой,
Но не в стенах испытанного судна
Меня настиг неснившийся прибой.
 
 
Подобную кочующей медузе,
Он вынес душу к камням золотым,
Чтобы прозрачный драгоценный узел,
Не замечая, растоптала ты.
 

Между 1913 и 1920

 
Ночь без луны кругом светила,
Пожаром в тишине грозя,
Ты помнишь всё, что с нами было,
Чего забыть уже нельзя:
 
 
Наш тесный круг, наш смех открытый,
Немую сладость первых пуль,
И длинный, скучный мост Бабита,
И в душном августе Тируль.
 
 
Как шел ночами, колыхаясь,
Наш полк в лиловых светах сна,
И звонко стукались, встречаясь,
Со стременами стремена.
 
 
Одних в горящем поле спешил,
Другим замедлил клич: пора!
Но многие сердца утешил
Блеск боевого серебра.
 
 
Былое заключено в книги,
Где вечности багровый дым,
Быть может, мы у новой Риги
Опять оружье обнажим.
 
 
Еще насмешка не устала
Безумью времени служить,
Но умереть мне будет мало,
Как будет мало только жить.
 

1916 или 1917

 
Дрожащий не от боли – от испуга —
И раненую ногу волоча,
Снимал он под сочувственную ругань
Свою рубаху с потного плеча.
 
 
Угрюмый фельдшер равнодушно слушал,
Как бинт шуршал, и губы кверху гнул.
И он пошел, и уносили уши
Мелькнувшей смерти колокольный гул.
 
 
И там, где рана, колыхалось пламя,
И ребра зверь неустающий грыз,
И гулкими зелеными руками
Казались ветки, падавшие вниз.
 
 
Всё закружилось в нестерпимом свете,
И не понять: то ветер или стон,
Деревья, как танцующие плети,
Смеются, бьют его со всех сторон.
 
 
…Двуколка прыгала в ночной прохладе,
Шумя, бежала черная страна.
И он в поту неудержимо падал
На камни дна, не достигая дна.
 

1916 или 1917

 
Надрываясь от страсти нездешней
Посреди облинялых куртин,
В этом бархатном мире безгрешном
Меч картонный вертел Валентин.
 
 
И я знал: Валентин отстрадает
Под хлопки очарованных дам,
А меня под дождем ожидает
Мглистый путь по разбитым полям.
 
 
О, как вспомню улыбки и пенье,
Когда в скользком дыханье болот
Я пройду по ходам сообщенья,
Чтоб послушать, как строг пулемет.
 

1916 или 1917

 
Идут засаленные карты
По необычному столу —
Обломкам старой черной парты,
Летает ругань в полумглу.
 
 
Сосредоточенные лица
И крики яростных врагов,
Им вторят моря небылицы
И сосны рыжих берегов.
 
 
И под луной, такой печальной,
Оглушена, потрясена
В пустынных комнатах купальной
Гусарским громом тишина.
 
 
Прошедших дней немые беды
Хранят свой величавый вид,
И завтра день – не день победы,
Мне тоже сердце говорит.
 
 
О смерти думать бесполезно,
Раз смерть стоит над головой.
Я бросил юность в век железный,
В арены бойни мировой.
 

1917

 
Котелок меня по боку хлопал,
Гул стрельбы однозвучнее стал,
И вдали он качался, как ропот,
А вблизи он висел по кустам.
 
 
В рыжих травах гадюки головка
Промелькнула, как быстрый укол,
Я рукой загорелой винтовку
На вечернее небо навел.
 
 
И толчок чуть заметной отдачи
Проводил мою пулю в полет.
Там метался в обстреле горячем
Окружаемый смертью пилот.
 
 
И, салютом тяжелым оплакан,
Серый «таубе» в гулком аду
Опрокинулся навзничь, как факел,
Зарываясь в огонь на ходу.
 
 
И мне кажется, в это мгновенье
Остановлен был бег бытия,
Только жили в глухих повтореньях
Гул и небо, болото и я.
 

1916 или 1917

 
Мы шли к тебе в часы рассвета,
И перед нами шел туман,
Да в облаках далеко где-то
Гудел враждебный моноплан.
 
 
В тумане город будто гнулся,
Как будто падал в пустоту,
Недаром конь мой вдруг споткнулся
В то утро на твоем мосту.
 
 
Он чувствовал чутьем звериным,
Что мы идем в последний раз,
Что этот час, нарочно длинный, —
Прощанья с целым краем час.
 
 
Уже тесняся перед нами,
Держа пути во все концы,
Большими темными рядами
Вдаль уходили беглецы.
 
 
Сегодня по своим аллеям
Услышишь ты свинцовый шаг.
Не будет тонким чародеем
Бессильный и всесильный враг.
 
 
Да, он бессилен снять с покровов
Твоей истории века,
Но цепью крепкою и новой
Тебя скует его рука.
 
 
Он подошел и бросил сталью,
Был виден ясный недолет.
На север в сумрачные дали
Мы в новый тронулись поход.
 

10–11 сентября 1917 Вольмар