Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Николай Тихонов

 
Кто ж был ты, первый, что стихи сложил,
Счастливый, безымянный, полный силы,
И в слово – песни душу ты вложил,
И вдруг стихом свирель заговорила?
 
 
Испепелен, лежал ли под стеной,—
Тебя нашел я на раскопках в Мцхета,
Быть может, ты воскрес передо мной
В сиянье зедазенского рассвета?
 
 
И, может, вырос из костей твоих
Тростник, под ним Арагви струи пели,
Иль телом ты переплелся, как стих,
С бессмертною резьбой Светицховели.
 
 
Быть может, ты туман, что над Курой,
И стриж задел твои крыла живые, —
Не знаю… Ты всегда передо мной,
Ты, кто сложил грузинский стих впервые!
 

<1967>

 
Ветер и ливень – холод суровый,
Замер берег печальный,
Виден Сиваш левее Азова,
Одетый, как смертью, молчаньем.
 
 
Справа азовские волны вскипают,
Слева Сиваш – безмолвная тайна,
Мы в середине, грозою сверкая, —
Сказочный путь на Украйну.
 
 
На Арабатской стрелке мы встали,
Север в глазах наших ширью маячит,
Там далеко, словно точка простая,
Виден корабль с перебитою мачтой.
 
 
Всё же и в дождь водяные горы
Пеной сияют волны звенящей,
Справа – Азовского моря просторы,
Слева – Сиваш, тишину хранящий.
 
 
На Арабатской стрелке – послушан —
Легкие тени несутся крылато,
Будто всё море и вся эта суша
Служат для стрелки доской циферблата.
 
 
Справа азовские волны вскипают,
Слева Сиваш – безмолвная тайна,
Мы в середине, грозою сверкая,—
Сказочный путь на Украйну.
 

<1958>

 
Вечер идет, как горами проворный кистинец,
В башлыке, в бурке черной, курчавой.
Хочу чувствовать землю, говорить с нею ныне,
Сосать ее травы…
 
 
Вокруг восседают, как старейшины, горы,
Шлют гонцами нам белые дымы,
Их туманов нас кутает ворох,
Словно думы о крае родимом.
 
 
Мы с охоты сейчас, как Важа Пшавела когда-то.
Небо, привал на траве наилучшей…
Встретишь оленя мычащего с грудью пробитой —
Скрой его, туча!
 
 
Мясо жарится, в пламя вонзились шампуры,
В чашках кожаных – вино алое…
Вымя оленье – луна полная, бурая.
Небо малое…
 
 
Потопить нас безбрежная темень грозится,
Ночь, как бурка, мне плечи совсем оттянула.
Прощайте, друзья, – сердце слезами дробится.
Навсегда мы расстались, погоня меня не вернула б…
 
 
В благовонной траве мы, на приволье открытом,
Кличет выводок вспугнутый вожака своего.
Где-то в чаще олень ревет с грудью пробитой, —
Ночь, пригрей его!
 

<1935>

 
Ночь поднялась
Над горной грядою,
В тьму опрокинув корзину алмазов,
Старый Сигнахи
Встал тамадою,
Ширь озирая сверкающим глазом.
 
 
Словно проносится
Ласточек стая.
Тонко шуршат алазанские травы,
И серебрится
Гомбор крутая
Грива лесов на камнях величавых.
 
 
Юноши давят
Сок виноградный,
Свет золотистый в марани струится,
Горло не жаждет
Маджари отрадного,
Тихою песней жаждет напиться.
 
 
Грузные арбы
Тянутся с лязгом,
Сладок богатого дух урожая,
Звездные четки
Висят над Кавказом,
Как в зеркалах, в ледниках отражаясь.
 

<1948>

 
Иной хранит розу, красотка, твою,
Иной золотую парчу иль скуфью,
Портрет чей-нибудь, над ним шепчет:
                                              «Люблю»,—
Каждый имеет любовь свою.
 
 
Письмо, над которым лишь слезы льют,
Кольцо ли, что пламени льет струю,
Сережки ли в сладкой тени, как в раю,—
Каждый имеет любовь свою.
 
 
Локон ли, клад ли в далеком краю,
Правду ль, добытую им в бою,
Вещь ли, прославившую семью, —
Каждый имеет любовь свою.
 
 
Тебя обожая, отчизна, пою,
Ни с чем я не схожую песнь отдаю,
Сердце в огне, и огня не таю, —
Каждый имеет любовь свою.
 

<1945>

 
Слушайте зов Алазанской долины,
Гости далекие, голос старинный.
Пробуйте, пейте вина Кварели,
Чтобы сердца на пирах потеплели.
 
 
Всех приведите: певцы здесь желанны,
Стол им открытый лозы обвили,
В Шильде споет вам Дедас-Левана
Или в Артанах – Каралашвили.
 
 
Пусть по селеньям прокатится громом
Мравалжамиер – чужим и знакомым,
Пусть им послышится град в Цинандали, —
Где еще песни сердца так вмещали?
 
 
Стол задохнется от песен застольных,
Будь же названия зятя достойным,
Рог подымай, не смущаясь, почаще,
Выпей здоровье Кахети-сладчайшей.
 

 
Знаю: «Стреляли семь братьев…» Но где же
Их попаданье? Промазали вместе.
Только единожды выстрелил дед ваш —
Тур вниз рогами повиснул на месте.
Пусть семь поэтов пустят, как стрелы,
Семь своих песен – все мимо промчатся.
Путь пересек им Важа Пшавела,
Обвалом над ними повис Чавчавадзе,
Герои Кахетии, эти – другие…
Где состязаться достанем мы силу?
Поднимем же чашу, друзья дорогие,
И выпьем за ту, что на свет их родила.
 
 
Ведь рвется, как оползень, песня в привете,
Когда проезжаешь долину Кахетии…
 

<1935>

Ованесу Туманяну

 
Хоть вовсе о прошлом не думал ты тут,
Оно оживет на мгновенье,
И вот из ущелья, ты видишь, идут
Навстречу могучие тени.
 
 
Я вижу твою седину, Ованес,
Ожившую в вечер румяный,
Биенье бездонного сердца и блеск
Улыбки в волненье Севана.
 
 
Исчез, как мечтали, раздор вековой,
Брат брата не губит войною,
И тот, кто вчера был пастух кочевой,
Сегодня он правит страною.
 
 
Народы Кавказа в единстве живут,
Поют они песни иначе,
В стране нашей мирный господствует труд,
Ануш твоя больше не плачет.
 
 
Пришли мы как братья, и каждый мечтал
Сказать про единство поэтов
Тебе, кто впервые об этом писал,—
И песню продолжить про это.
 
 
Ты сладость лорийского меда впитал
В свое неповторное слово,
И тот, кто, прозрев от тебя, не признал
Тебя, пусть ослепнет он снова.
 
 
Ты знаменем дружбы, сказать без прикрас,
Быть должен под родины небом,
Ты ожил сегодня вторично для нас,
Хоть мертвым для нас ты и не был.
 
 
И ржавчине времени не переесть
Цепь дружбы сердечной и новой,
Незримый хозяин в Армении, здесь
Прими наше братское слово!
 

<1957>

 
Будто ожил древний миф
И циклопы скалы рушат,
Разметав их, разгромив,
Всё ущелье страхом душат.
 
 
Большевистская кирка
Бьется в каменные лавы;
Труд, что проклят был века,
Превратился в дело славы.
 
 
Города, что твой Багдад,
Не халифам нынче строят;
Человек свободный рад
Сбросить бремя вековое.
 
 
Если друг ты – с нами ты,
Если враг – уйди с дороги,
Для исчадья темноты
Суд готов народа строгий.
 
 
Серп и молот на гербе —
То не зря изображенье,
То с природою в борьбе
Мира нового рожденье.
 
 
Точно скалы поднялись,
И, как волны, камни встали;
Слава тем, кто эту высь
И стихию обуздали!
 
 
Сам с походом этим рос,
За него болел я сердцем,
И взамен ширазских роз
Стал я камня песнопевцем.
 
 
Я сложил на этих склонах
Песнь камней освобожденных!
 

<1957>

 
Кто сказал, что будто бы мала
Моя отчизна, Картли дорогая,
Что словно малый диск она легла,
Кто выдумал: мала земля родная?
 
 
А ну, поставь-ка скалы сверху скал,
В их серебре, в туманной пене
Орлиных крыльев шелест у виска
Послушай-ка и трубный крик оленей.
 
 
И крепостей на всех вершинах мощь
Измерь-ка мастера глазами,
Все собери ты краски наших рощ,
Их в тьме времен уже сиявший пламень.
 
 
Измерь-ка крылья ураганов гор,
Ущельями зажатых и ревущих.
Измерь-ка рек клокочущий костер
И копья льда, вонзившиеся в тучи…
 
 
Кто сказал, что будто бы мала
Моя отчизна, Картли дорогая,
Что словно малый диск она легла,
Кто выдумал: мала земля родная?
 

<1949>

 
Отдельно от других стоит мой дом в Джугаани,
Украшен лозами, в дерев зеленом стане.
 
 
И надпись на стене, взамен рогов оленьих, —
Что дед мой строил дом для многих поколений:
 
 
«Принадлежу я, дом, Сандро Шаншиашвили»,—
Стропила, стены, печь надежны, как и были.
 
 
Уютный этот дом, где жили, ели, пели,
И я родился здесь, качался в колыбели.
 
 
Ласкали все меня, и все ушли, как в сказке,
Мне некому сказать «спасибо» им за ласки.
 
 
Мой дед играл со мной утрами голубыми,
Он сам крестил меня и дал свое мне имя,
Из Карданахи друг стал крестным, меж родными.
 
 
Я видеть рад всегда дом деда крепкожилый,
Пускай я болен, стар – здесь набираюсь силы.
 
 
Отдельно от других стоит мой дом в Джугаани,
Украшен лозами, в дерев зеленом стане,
Пусть на его балкон и я на время встану.
 
 
Несчетно лет тебе – немому чуду,
Твой долог век, а я лишь гость недолгий буду.
 

<1968>

 
Как мастер из камня рождает прекраснейший лик,
Нельзя уничтожить его, не разбив изваянья,
Так образ один, что в меня всемогуще проник,
Будет вечно со мной, пока вижу я солнца сиянье.
 
 
Ты ушла, тебя нет – но со мной неразлучна ты всё ж,
Как и та красота, что, из камня родясь, просияла,
Переполнен тобой – ты мне гордость и силу даешь,
Помогаешь мне песней звенеть, как бывало.
 
 
Как струна одинокая, горестно сердце мое,
Лишь, как призрак, во сне мне является радость свиданья,
О желанная! Сказкой лишь было твое бытие,
Вдохновенье мое – этой сказки воспоминанье!
 

<1968>

 
Я был один, как и Кура одна,
И дождь пошел, который не предвидел,
И вспомнил я былые времена —
Тбилиси и Мтацминду я увидел.
 
 
На сей вершине сердцу так поется,
Смотрю – да, это счастье мое бьется!
 
 
Народ прошел сквозь лабиринт огня,
Я рад, что стих свой я в борьбу бросаю,
Когда-нибудь ведь вспомнят про меня,
Моих напевов сладость воскрешая!
 
 
Не спрашивай, мне почему поется,—
Нашел я счастье! Счастьем сердце бьется!
 

<1972>

 
                            Лунные крылья
                            С медленной силой
                            Ночь переплыли
                            Звезд родниками.
Всё, что увидели, ртутью покрыли,
Лес полуночный, воду и камень.
 
 
                            Тяжки, шершавы,
                            Листья дубравы
                            Гнулись бесславно,
                            Ветви ж сияли.
Вся безглагольной грозою дышала
Та тишина, где уступы вставали.
 
 
                            Всё прошумело
                            В блеск онемелый,
                            Три раза пел уж
                            Петух одичало.
Сон еще властвовал, теплый и смелый,
Над берегами Дебедачая.
 
 
                            Дремой согретый,
                            Так незаметно
                            Я до рассвета
                            Лежал, не вздыхая,
Между друзей, на стоянке заветной,
Между охотников, что отдыхали.
 
 
                            В том созерцанье,
                            Похожем на мчанье
                            Света, в молчанье
                            Вскочил я, не веря:
Дочкой хозяйскою, юной турчанкой,
Встречу рассвету распахнуты двери.
 
 
                            Встретясь глазами,
                            Сердцем я замер.
                            Битва, сказал бы,
                            Так же пьяняща.
Рыбой сверкнув в водопадное пламя,
Снова легла на циновке шуршащей.
 
 
                            Делать мне что же,
                            Мир если ожил
                            Песенкой, схожей
                            Лишь с колыбельной?
Крикнул я спящему лагерю с дрожью:
«Утро, товарищи, бросьте постели!»
 

1934

 
Эй, отчизна-джан, как прекрасна ты,
Горы твои в море шелка – огни,
Воды – как мед, и ветры – как мед,
Дети твои – в море крови они.
 
 
За тебя умереть всегда готов,
Ах, на что мне одна эта жизнь моя, —
Мне б тысячу жизней и еще одну —
От сердца всего все бы отдал я.
 
 
Я тысячу жизней отдам тебе
За горе твое, за детей твоих —
Одну только жизнь оставлю себе
И ту, чтобы славу твою воспеть.
 
 
Чтоб песне парить, дав волю крылу,
На заре твоей новой, отчизна-джан,
Чтобы звонко и сладко петь хвалу
Юной жизни твоей, отчизна-джан…
 

<1952>

 
Свободы колокол, звучи звончей,
С кавказских гордых, ледяных вершин,
Пусть, как гроза ночей и горячей
Всех молний, звон к Масису долетит.
 
 
Неутолимой местью, мятежом
И ярой силой слова прозвучи —
И о союзе братском, боевом
Народов вольных прозвени в ночи.
 
 
С гор в хижины, из горной щели в щель,
Из сердца в сердце твой призыв летит,
Восстание пусть будет наша цель,
Твой голос вечно пусть о том гремит.
 
 
Все души непокорные – в полет,
Все в колокол свободы бейте враз,
Пускай рука у вас не устает,
Чтоб слышал весь, чтоб слышал весь Кавказ.
 
 
Ты, колокол, греми, от сна веков
Буди Кавказ, буди Масис седой,
Орел, взмахни крылами широко,
Лев, гривою тряхни над крутизной.
 
 
Довольно жить рабами и цепей
Позор нести, мы жить хотим людьми,
Расплавить цепи дай огонь скорей,
Дай силу нам, о мести нам греми.
 
 
Рычи, зови и зовом мрак руби,
В поля, где смерть, и слава, и борьба,
В трубу войны священной нам труби,
На бой с насильем пусть зовет труба!
 
 
К свободы солнцу, золоту души,
Ты, звон победный, песней поплыви,
С Кавказских гор бесчисленных вершин
На праздник братства всех нас созови!
 

<1952>

 
Воду радостей живых, ту, что старит молодых,
Молодит совсем седых, – будем пить, но не пьянеть.
 
 
Воду, что и пешехода может сделать конным с ходу,
Пешим – конного, ту воду будем пить, но не пьянеть.
 
 
Воду, что людей меняет, тех смеяться заставляет,
Тех слезами омывает, – будем пить, но не пьянеть.
 
 
Веселящую унылых, шутников бросая милых
В мрак унынья, – полной силой будем пить, но не пьянеть.
 
 
Воду пенную стократы, золотящую заплаты,
В нищету сводя богатых, – будем пить, но не пьянеть.
 
 
Ослабляющую ноги, затемняющую многих,
Сделав наш язык убогим, – будем пить, но не пьянеть.
 
 
Воду – пить ее пристало, коль еды в желудке мало,
В доме ж снеди до отвала, – будем пить, но не пьянеть.
 
 
Воду злую, коль без меры, воду пиршественной веры,
Украшающую смертных, – будем пить, но не пьянеть.
 
 
Оглупляющую воду, наливая как в колоду,
Пить бессовестную воду – будем пить, но не пьянеть.
 
 
Льющуюся в темный час изо рта постыдно в таз,
Унижающую нас, – будем пить, но не пьянеть.
 
 
Пробуждающую спесь, расхищающую честь,
Что ни пьешь – всё жажда есть, – будем пить, но не пьянеть.
 
 
Воду, щедрую для друга, для врага скупую, кругом
Всю до дна в часы досуга будем пить и не пьянеть.
 

<1944>

 
Как только ночь – полет прервав, садится
Любая птица в местности любой,
А ты, покой отвергнувшая птица,
Скажи мне, сердце, где найдешь покой?
 
 
Добравшись к морю, бурная, стихает
Река и в нем находит отдых свой,
А ты, река, что отдыха не знает,
Скажи мне, сердце, где же отдых твой?
 
 
«На свете много радости и боли, —
Мне сердце отвечает без тоски, —
И мы с тобой ничто без них, тем боле
Не верь, что в море отдых для реки».
 

<1959>

 
Как пахнет трава на родимой земле,
Не в моей позабыть это воле,
Слышал в дальней дали, в полночной мгле,
Как шумят мои сосны в Терсколе.
 
 
Талисманом родная земля на груди —
Мне не надо ни лучше ее, ни светлей.
Нет, нигде не забуду, где б я ни бродил,
Как пахнет трава на родимой земле.
 

<1957>

 
Мы родились той ночью,
Когда щенилась волчица,
А имя нам дали утром,
Под барса рев заревой,
А выросли мы на камне,
Где ветер в сердце стучится,
Где снег нависает смертью
Над бедною головой.
 
 
Но поля там ты не встретишь,
Не будешь овец пасти ты,
Мы дрались с врагами жестоко,
Нас не одолели князья,
Как ястреба перья, уступы
Рыжеют, кровью покрыты,
Мы камни на них уронили,
Но честь уронить нам нельзя.
 
 
И мы никогда не сдадимся,
Накинем ветер, как бурку,
Постелью возьмем мы камни,
Подушками – корни сосны,
Проклятье князьям и рабам их,
Собакам лохматым и бурым,
Их кровью заставим мочиться,
Когда доживем до весны.
 
 
Костры мы поставим в пещерах,
И наших шашек концами
Усилим огонь их, и пулями
Пробитые башлыки
Накинем на сыновей мы,
Пускай они за отцами
С князьями схватятся в битве,
Когда умрут старики.
 
 
А наши любимые скажут:
«Мы ждали с набега так долго,
Я ждала – и вот я целую,—
Я ждала, не смела устать,
Я даже тогда целовала б,
Когда бы уста, как у волка,
В крови его были б враждебной,
Но я б целовала в уста.
 
 
Я дам ему рог с аракою,
Айрану и турьего мяса,
Я косы отрежу, чтоб косы
Пошли на его тетиву,
Сама наточу ему шашку,
Когда он уснет, утомяся,
А если он ранен и стонет
И кровью он моет траву —
 
 
Спою ему песню и песней
Заставлю рану закрыться,
Напомнив о том, что весь род его —
Вольный и боевой
О том, что родился он ночью,
Когда щенилась волчица,
Что имя сыскали утром,
Под барса рев заревой».
 

<1938>

 
Он высоко лежит на родимой горе,
И кругом него горы стоят в серебре,
Высоки и крепки над уснувшим огнем,
Так крепка и народная память о нем.
 
 
Мы цветы принесли тебе утром одним,
О Хамза, мы склонились пред гробом твоим.
На вершине горы, на зеленом краю,
Поколенья запомнят могилу твою.
 
 
Враг клеймом темноты жизнь народа клеймил,
Темноту эту кровью своею ты смыл.
И Алай был прославлен победой твоей,
Что изгнала из недр его толпы теней.
 
 
Крылья песни служили тебе для высот,
В поле жизни любовь твою снова несет
В своей песне тобой сотворенный арык,—
Мир друзей уже в Хамзаабаде возник.
 
 
И героями в битве и в мирном труде
Твоих братьев, друзей прославляют везде.
И они в торжестве побеждающих дней
Свою славу приносят ко славе твоей!
 

<1958>

 
Мне подарила свой синий платок, что лепестка нежней.
Белей, чем яблонь цвет в садах на родине моей,
Платок, как сердце, отдала тому, кто всех милей,
Та, что всю жизнь прошла со мной, как мать моих детей,—
                                                         Девушка Таджикистана.
 
 
Люблю семью, хочу, чтоб крепким был мой род,
Пусть дети чистый воздух пьют родной страны высот
И хлеб едят, что честный мне, свободный труд дает,
Я берегу своих детей, как бережет народ
                                                         И девушки Таджикистана.
 
 
Другой, похожий на него, платок не наших мест,
Я получил из смелых рук – и смел был этот жест —
В Париже, во дворце Плейель, где мира шел конгресс,
Платок вручила мне она, чей нежен глаз разрез,—
                                                         Девушка Вьетнама.
 
 
И не для горьких слез платок ей маленький служил —
В ее улыбке и глазах огонь свободы жил,
Ее улыбка, понял я, победа новых сил,
Победа жизни, торжество над темным сном могил
                                                         Той девушки Вьетнама.
 
 
И вышита мечта ее была на том платке:
Вьетнама карта и над ней, над картой, в уголке
Алело знамя – знак борьбы в том южном далеке,
Где тонко вышили его на шелковом куске
                                                         Девушки Вьетнама.
 
 
Той дружбы знак, заветный знак, я не принять не мог,
И этот маленький платок, большой любви залог
К советским людям, принял я и с гордостью сберег,
Ведь от жандарма на груди скрывала тот платок
                                                         Девушка Вьетнама.
 
 
Французы видели, что мне платок она дала,
И улыбались ей они, и в них мечта жила,
О вольной Франции мечта их на борьбу вела,
Как другу – девушке помочь, забота их влекла
                                                         К девушке Вьетнама.
 
 
В столице родины – Москве – недавно вспомнил я
На конференции за мир далекие края,
Тот белый маленький платок, вьетнамские поля,
Искал я тщетно средь гостей: где девушка моя,
                                                         Девушка Вьетнама?
 
 
В лесах ли Бакбо, может быть, идет она – смугла?
В долинах Намбо иль в горах Терумбо – весела?
В Сайгоне ли, в Хайфоне ли, где доки как скала,
Свободы знамя, знаю я, высоко ты несла,
                                                         Девушка Вьетнама.
 
 
Огонь на белом том платке еще алей сейчас,
И знамя реет, как призыв за мир встающих масс,
В одну семью в борьбе за мир объединяя нас,
Тебя храним мы, ты, борясь, хранишь нас в этот час,
                                                         Девушка Вьетнама.
 
 
Нам небо нужно, чтоб звезда светила с высоты,
Земля нужна, чтобы полям хватило широты,
Воронок, рвов, развалин нам не нужно темноты,
За это встали на борьбу, и с нами будешь ты,
                                                         Девушка Вьетнама.
 
 
И скоро белый свой платок ты, победив в бою,
В бою за мир, отдашь тому, кто знал любовь твою,
Отдашь под пальмой в счастья час в своем родном краю,—
Как наши девушки, ты будешь растить семью свою,
                                                         Девушка Вьетнама.
 

1949

 
Всё выше в горы мчались мы,
Асфальт дорог синел,
Между камней темнее тьмы
Кружася в вышине,
 
 
Сквозь сон коричневой руды,
Чьи жилы длинные тверды.
 
 
Сквозь лес, чьи синие листы
Мерцанье меди льют,
К чертям слетим мы с высоты,
Казалось, в пропасть тут.
 
 
Нас горный дух хранил в горах,
Вино крепчало в погребах.
 
 
А где кустарник в скалах лег,
Висел чабаний крик,
Баранов двигался поток
По гребню напрямик.
 
 
Пред нами плыл библейский вид,
Раскрылись гор хребты —
По разноцветью мшистых плит
Баранов шли гурты.
 
 
Исчезло солнце. Дождь и мгла,
Сползавшая в обрыв…
Чадра туманная легла,
Закрыв черты горы.
 
 
Но вдруг костер пахнул дымком,
Углей алмазных звон,
И вот баран уж под ножом,
Уже без шкуры он.
 
 
Вино из бочек смол густей,
С колхозного двора,
Так угощай, чабан, гостей —
Далёко до утра!
 
 
Ты угощал героев в час
Великих, грозных сеч, —
Как друг, встречаешь нынче нас
На древнем месте встреч.
 
 
И шашлыки шипят вокруг,
Трещит углей оскал,
И губы ветра сдули вдруг
Туман с кремнистых скал.
 
 
И кажется, что с чабаном
Любой из нас давно знаком.
 
 
Ходила чаша вкруг стола,
Хоть не было стола,
Но в честь товарищей хвала
По кругу шла и шла.
 
 
Вновь солнце нам улыбку шлет,
Горя на весь простор,
Мы жили как один народ
Кировабадских гор.
 
 
И нам казалось, что мы все —
Чабаньи сыновья,
А день сверкал во всей красе
Тебе, моя земля!
 
 
И словно плыл библейский вид,
Раскрылись гор хребты —
По разноцветью мшистых плит
Баранов шли гурты!
 

1947