Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Николай Тихонов

 
Та ночь была осады ночь глухая,
Простор во тьму зарыт.
И только в Смольном свет, не потухая,
Горел всю ночь, за маскировкой скрыт.
Холодные, пустые коридоры,
Да часовых шаги,
Да карт штабных неторопливый шорох,
А за стеной – тяжелый свист пурги.
 
 
Последние часы перед рассветом,
Когда усталость ломит синь висков,
Когда под лампы беспощадным светом
Чернеют жестко строки рапорто́в,
Где смерть глядит из цифр, встающих круто,
Пожаров дым восходит к небесам,
И хочется тогда хоть на минуту
Закрыть глаза, чтоб отдохнуть глазам.
 
 
Но только он закрыл глаза, как ожил
Весь Ленинград и весь прошел пред ним,
На музыку ночной пурги положен,
Окрашен глухо заревом ночным.
 
 
Шли улицы с разбитыми домами,
В сугробах до второго этажа,
Тень баррикад и поседевший камень
Ограды, где пробоина свежа.
Шли площади, друг друга обгоняя,
Заводы шли в своем бою ночном,
Где, мертвого товарища сменяя,
Вставал рабочий в цехе ледяном.
Кровь на снегу… Людей суровых лица,
Работающих в страшной тишине,
Людей, чье сердце не устало биться,
Хоть бьется уж с бессмертьем наравне;
Шоферов небывалой в мире трассы,
Подводников, ломавших мин капкан,
Советского немыслимого аса,
Что сквозь пургу шел ночью на таран,
И снайпера, что там, в окопной стуже,
Без промаха стрелял в сто первый раз,
Что получил почетное оружье
И только с жизнью он его отдаст.
 
 
И в Смольном люди безо дня и ночи
Ведут работу сутки напролет…
Пурга, хрипя, не нам конец пророчит —
Она врагу о гибели орет.
Какое имя силе небывалой,
Что перед ней бессилен этот ад
И голода, и стужи, и металла,
Летящего сейчас на Ленинград?
С той осени, когда земля замкнулась
Кольцом огня, чтоб город задушить,
Когда душа под силой бед согнулась
И распрямилась, гибель сокрушив,—
Все знали – он одной лишь клятвой дышит:
Враг не пройдет – обуглится в огне,
Партийной чести нет на свете выше
И воли большевистской нет сильней.
 
 
Таких ночей пройдет еще немало,
От них седеет волос на висках…
…Он ехал поздно. Темная стояла
Громада в ночи ледяных тисках.
Над площадью пред ним неизмеримый
Тот Зимний, тот, который в Октябре…
И он не мог проехать просто мимо,
И вышел из машины…
                                  В серебре
Темнел дворец, что возвышался датой,
С которой человечество ведет
Свой новый счет, – в нем Ленинград вожатый,
Шел нашей эры двадцать пятый год.
И в памяти над площадью морозной
Слова блистали, кровью сердца вспенены:
«Пусть осенит вас победоносное
Знамя великого Ленина!»
 
 
…Вновь Смольный был тем кораблем, который
Как флагман вел эскадру за собой,
И Жданов шел по гулким коридорам,
Хранившим чуткий фронтовой покой.
Еще по снегу крались ночи тени,
Едва дымилась зимняя заря,
И он вошел в ту комнату, где Ленин
Жил в первый год священный Октября.
Здесь всё дышало строгой, мудрой силой,
И даль времен в ночной вернулась мгле,
Как будто только приняла Россия
Декреты те о мире и земле.
И ходоки с Урала, из Сибири,
Закончивши беседу с Ильичем,
Его слова в свои родные шири
Несли в сердцах, где сила бьет ключом,
И, увозя с собой заданий груду
И выслушавши ленинский наказ,
Как будто бы лишь час назад отсюда
Уехал Киров к горцам на Кавказ.
 
 
И, возвышаясь над горами тягот
Тех первых дней, тяжелых, как гранит,
Словами, что в основу жизни лягут,
Об Октябре сам Ленин говорит.
 
 
И ловят жадно – речь огнем ложится —
Его слова, движение руки
Красногвардейцы с пулковских позиций,
Путиловцы, солдаты, моряки.
 
 
Неутомимый, щедрый, добрый гений
Судьбу вселенной здесь определил,
Как верил он – стратег победы Ленин —
В непобедимость большевистских сил.
Отсюда всей земли ему просторы
Открыты были – горному орлу,
И видел он проникновенным взором
Сквозь всей борьбы пороховую мглу.
 
 
И, партией бессмертною хранимы,
Прошли народы долгий, грозный путь,
Сквозь беды все, сквозь всех сражений дымы,
Чтоб коммунизма знамя развернуть.
 
 
А сколько раз в конце бессонной ночи
Он здесь стоял и думал у окна,
Как Петроград подымется рабочий,
Могучая подымется страна,
Он говорил тогда о петроградцах:
«Всех больше они тяготы несут,
И всюду там, где нужно снова драться,
Не унывают, в битвах не сдают.
И, закаленные, находят снова силы,
Они у нас передовой отряд
И превосходный…»
                                      Так оно и было,
Так рос, и креп, и вырос Ленинград!
И если трудно нынче ленинградцам,
Не легче было в Петрограде том
Ломать врага, без устали сражаться
Под знаменем, взметенным Октябрем.
 
 
…Оконные раздвинуты портьеры,
Восходит солнце. В комнате светло,
А над Невой струится сумрак серый,
В алмазах льда замерзшее стекло.
 
 
И Смольный снова поднимает стены
Навстречу бою, как и тот завод,
Где кончены уже ночные смены
И новый танк выходит из ворот.
И Жданов видел в этот час рассвета,
Как Ладогой идут грузовики,
Водители, как в шубу, в лед одеты,
Им от руля не оторвать руки,
Как, всплесками мотора полыхая,
Летит корабль – передний край бомбить,
Как девочка строгает, задыхаясь,
Лучину, чтобы печку растопить,
Как тот солдат, кому вручал оружье,
Нажал на спуск в сугробе ледяном —
И сто второй лежит в кровавой луже,
Упав на снег с растерянным лицом,
Как пушкари, орудия громаду
Нацелив, дот разносят на куски,
Как новый день высокий Ленинграда,
Геройский день творят большевики.
 
 
Так просыпался новый день сраженья,
Так просыпалась новая заря,
Отметив сердца тайное движенье,
Вставал день двадцать первый января…
 
 
Всей правдой большевистскою владея,
Мы в прах сотрем любой вторженье тьмы,
На свете нет и не было сильнее
Вот этой правды. Ею жили мы!
 

1949

 
Вот оно – дыханье океана,
Вот он сам над берегом навис,
Бьет волна, взлетая пеной рваной,
Самый дальний, самый южный мыс!
 
 
И по черным валунам стекает
Струйками прозрачного огня,
Снежный блеск горит и не сгорает
В гривах волн, бегущих на меня.
 
 
Кроны пальм в неистовом наклоне,
Шаг еще – и в небо полетят,
Тьму веков волна шипит и стонет,
На песке горячем шелестя.
 
 
Предо мной, как в сновиденье странном,
Волнами изгложены, черны,
На песке лежат катамараны,
Старые рыбацкие челны.
 
 
Неизвестной северу породы,
Но родной тропическим волнам,
На таких ходили мореходы,
Когда молод был еще Адам.
 
 
Я смотрю на паруса и сети,
Даль уходит в голубой туман,
А вокруг коричневые дети
В свой родной играют океан.
 
 
Скатов волокут, и осьминогов,
И медуз, и маленьких акул,
В этом детстве, первобытно строгом,
Вместо песен – океана гул.
 
 
За рыбачьим за поселком малым
Вместо сказок – джунгли залегли,
Где слоны – как аспидные скалы,
Где цветы – как дикий сон земли.
 
 
Древних царств там призраки маячат,
Там вихары, храмы, города,
Зеленью замытые… Там скачут
Обезьян крикливые стада.
 
 
И сегодня на горе суровой
Весь Цейлон – чудес земных гора,
Как давно потерянный и снова
Людям уж не возвращенный рай.
 
 
Уж не лечь под пальмою беспечно,
Погрузившись в сладостный покой,
Жизнь сурова в джунглях человечьих,
Так же как и в джунглях за рекой.
 
 
Я пришел в горячий полдень душный
На истертый каменный карниз,
На мысу стоял я самом южном,
Дондра называют этот мыс.
 
 
Я стою на грани необычной,
Шум земли – он отошел, погас,
Слышу голос дали безграничной,
Океана вольного рассказ.
 
 
Тот рассказ в свою пустыню манит,
Где ни птицы нет, ни корабля,
Если плыть на юг, какая встанет
Первая навстречу мне земля?
 
 
– Будешь плыть сквозь бури и в тумане,
Месяцами будешь плыть, пока
Не зажжет полярное сиянье
Черных бездн у льдов материка.
 
 
А потом в шуршании зловещем
Гор плавучих встанет в сизой мгле
Берег Правды. Красный флаг заплещет
Над поселком Мирным на скале.
 
 
Вечный холод, вечное безмолвье,
Как пустыни белой белый гнев,—
Снег, что в пыль тончайшую размолот,
Взмыт пургой и мчит осатанев.
 
 
Точно дух земли обледенелой
В диком горе воет не со зла —
Той земли оплакивает тело,
Что зеленой некогда была.
 
 
Мчится он всё яростней, всё круче,
Много дней в крутящей тьме пройдет,
Прежде чем, неистовством измучен,
Он в бессилье навзничь упадет.
 
 
В тишине безжизненной, бесплодной,
Вновь лежит бескровная страна,
Вся тоской голодной и холодной,
Точно судорогой, сведена.
 
 
И над ней магнитной бури шквалы
В молниях невидимых, огне
Убивают радиосигналы
В ледяной небесной глубине.
 
 
Странные увидеть можно вещи
Надо льдов прибрежной полосой:
Айсберги, поднявшись в небо, блещут
Призрака причудливой красой.
 
 
По ночам полярные сиянья
В черном небе водят хоровод,
Краски, как живые изваянья,—
Словно небо красками поет.
 
 
Люди же в полярных одеяньях
Здесь проходят, лыжами скользя,
Темные глубины мирозданья
По-хозяйски в книги занося.
 
 
Дуя на озябнувшие руки,
Входят в теплый, скромный свой чертог
Смелые водители науки,
Ледяных водители дорог,
 
 
Летчики немыслимейшей трассы,
И радисты сказочных широт,
И для них, с полночным этим часом,
Как и дома, отдых настает.
 
 
С края света шлют до края света,
С антарктидских ледовитых плит,
К Северному полюсу приветы,
Где на льдине станция стоит.
 
 
Строгие на станции порядки,
Те порядки Арктикой зовут,
Там прочтут зимовщики в палатке,
Как на Южном полюсе живут.
 
 
И летит дорогою условной
Их ответ в далекий южный дом:
«Шлем привет. Сегодня мы в Верховный
Выборы на льдине проведем!»
 
 
…Марта день шестнадцатый сегодня,
Океан сияет, как стекло,
И глаза я к горизонту поднял —
Дальней птицы вспыхнуло крыло.
 
 
Ну конечно, нынче воскресенье…
Я невольно вспомнил в этот час:
В Антарктиде новый день весенний,
День пришел и в Арктику сейчас.
 
 
Пальмы веерами надо мною,
И брамин, он худ, высок и прям,
Над травой поросшею стеною
Плачется, жалея мертвый храм.
 
 
Кто ж его разрушил? Португальцы,
Лет уже четыреста назад…
И жреца слабеющие пальцы,
Как веками, четками шуршат.
 
 
Паруса над зыбью вод маячат,
Полон день заботы и трудов,
На мысу бьют палками рыбачки
Волокно кокосовых плодов.
 
 
Сеть плетут – она прочней нейлона,
Не по тропам в пальмовом саду,
Я иду уже не по Цейлону —
Я страной Советскою иду.
 
 
Мартовской землею сине-черной,
По снегам, где лыжню провожу,
С горцем я иду тропою горной,
С лесорубом лесом прохожу.
 
 
Я иду песками и торцами,
Прохожу великою Москвой,
Над Невой – заводами, дворцами,
Антарктидой, Арктикой живой.
 
 
Вижу облик родины красивой,
Сильной, доброй, радостной, большой,
Имена я вижу справедливых,
Смелых, честных сердцем и душой.
 
 
Имена строителей, героев,
Партии большие имена,
И людей обычного покроя,
Чьи дела приветствует страна.
 
 
Выбирает их в Совет Верховный
Тот народ, какого нет мудрей,
И народного доверья волны
Выше волн построенных морей.
 
 
В Ленинграде в бюллетене встанет
Имя, многим ясное без слов,—
Бригадир монтажников «Светланы»,
Ленинградка с невских берегов.
 
 
В Арктике, на станции, на льдине,
В Антарктиде, в Мирном, в этот день
Рады Емельянцевой Галине,
Что в полярный входит бюллетень.
 
 
На Неве и в Арктике погожей,
Антарктиды белой на краю,
С ней мое соседит имя тоже,
Я же у экватора стою…
 
 
Я стою на мысе Дондра старом,
И за мной вся жизнь стоит моя,
Этот мыс не случай, не подарок,
Должен был его увидеть я.
 
 
И к нему пришла моя дорога,
Как судьба он входит в этот стих,
Я изведал в жизни слишком много,
Слишком много – хватит на двоих.
 
 
Испытанья щедро отпуская,
Время щедро и на дней размах,
Жажда жизни – как вода морская…
Соль ее доныне на губах.
 
 
И за право жить в эпохе славной
Жизнью я своей не дорожил,
И о том, что было в жизни главным,
Я, как мог, стихами говорил.
 
 
Видел я в пути своем такое,
Что не дай вам бог и увидать,
Я не знал, что значит жить в покое,
От дорог далеких отдыхать.
 
 
Некогда в Октябрьский вечер, в ветер
Начат революции поход,
Хорошо с ней странствовать на свете,
С ней дышать и с ней идти вперед!
 
 
И со мной пришли на этот остров ныне,
Все пришли, пославшие меня:
Люди поля, города, пустыни,
Дела мира близкая родня.
 
 
Дело мира нас соединило
И меня послало на Цейлон.
Над планетой атомная сила
Взрывами слепила небосклон.
 
 
Знали все, что дальше это значит!
Кто тогда, шагая по гробам,
Гибель человечества оплачет,
Как брамин, оплакивавший храм?
 
 
Саван смерти атомной не ляжет,
По земле из края в край скользя,
Все народы бодрствуют на страже,
Есть у мира сильные друзья!
 
 
Март стоял. Теплей светило солнце.
В Азии шафрановую даль
Вез я мира премию цейлонцу,
Золотую с Лениным медаль.
 
 
И у сына древнего Цейлона
Заблестели тихие глаза,
Когда он, поднявшись словно с трона,
Ту медаль народу показал.
 
 
И лицо у каждого светилось,
Хлопали, смотрели не дыша,
Точно вдруг, сияя, приоткрылась
Азии неведомой душа!
 
 
…Мир огромный, в думы погруженный,
Красноземный, бледно-голубой,
Вечный гул он слышит волн взмятенных,
Вечный шорох джунглей над собой.
 
 
В темных чащах звери колобродят,
Птицы не поют – свистят, кричат,
Буйволы в воде зеленой бродят,
Розовые лотосы едят.
 
 
Бабочки в пятнистых тенях тают,
И стоит задумавшийся слон.
Утки из Сибири прилетают
Каждый год погреться на Цейлон.
 
 
Стоит крикнуть в этой знойной шири,
И услышу я издалека
Вместе с криком уток из Сибири
Шумный вздох – то трактор ЧЗК.
 
 
Он пришел расчистить эти чащи,
Он идет, вздыхая и ворча,
Он идет – помощник настоящий
Тех, что рубят прошлое сплеча.
 
 
Знаю, что коричневые дети
Вырастут и жизни океан,
Самый лучший океан на свете,
Будет им во всем величье дан.
 
 
И я знаю также – поздно ль, рано ль —
В дружбы честь, могу вообразить,
Что гигантские катамараны
Будут нашу Волгу бороздить…
 
 
…Нынче вечер поздний над Москвою,
Тень сосны, как синева кулис.
Мыс возник за этой синевою —
Дондра называют этот мыс.
 
 
Солнце там заходит в океане,
В небе дождь струится золотой,
В теплом, легком, призрачном тумане
Ночь идет, вдыхая трав настой.
 
 
Уж гремят зеленые лягушки,
Гимном ночи потрясая лес,
Им цикады вторят на опушке,
Славят ночь, как чудо из чудес.
 
 
Где уснули хижины рыбачьи,
Спит в песке катамаранов ряд,
Ртутным блеском пену обозначив,
Волны потемневшие кипят.
 
 
Точно ветер раздувает пламя,
Искрами не снившейся красы —
Светляки несчетными рядами
Над алмазной россыпью росы.
 
 
И луна выходит из тумана,
В океане ртутный блеск дрожит,
Где-то там, у лунного вулкана,
Вымпел наш с гербом страны лежит.
 
 
В Антарктиде воет вихорь вьюжный,
В Арктике трещит тяжелый лед,
Спутник наш – вокруг Земли он кружит
Счет кругам невиданным ведет.
 
 
И планета – можно ей гордиться,
Человек советский сделал сам, —
В глубине безумной мира мчится
К новым солнцам, к новым небесам.
 
 
Сосны – пальмы! Правда, вы похожи,
Ваши кроны с пальмами сродни,
И гудят, как раковины, тоже,
Засыпают тоже, как они.
 
 
Спите, сосны! В нашей роще стройной
Ночь стоит и смотрит сверху вниз,
Спи же, Дондра, засыпай спокойно,
Самый дальний, самый южный мыс!
 

Сентябрь – декабрь 1959

ПЕРЕВОДЫ

 
Коль умру – похороните
Вы меня в могиле
На кургане, над простором
Украины милой,
Чтоб поля необозримы,
Чтобы Днепр и кручи
Было видно, было слышно,
Как ревет ревучий.
 
 
Как помчит он с Украины
Прямо в сине море
Кровь всех ворогов – тогда я
И поля и горы —
Всё покину, в небо ринусь —
К божьему порогу
Помолиться. А до тех пор
Я не знаю бога.
 
 
Схоронив меня, вставайте,
Цепи разорвите
И злодейской, вражьей кровью
Волю окропите.
И меня в семье великой,
В семье вольной, новой,
Не забудьте, помяните
Добрым, тихим словом.
 

<1939>

 
Стихи Важа держу в руке,
В них сотни голосов —
В них горы Грузии встают
Над зеленью лесов,
Олень ревущий рвет листву
Ударами рогов.
 
 
Я в строки пристально гляжу —
Каким огнем горят!
В них столько тигров и охот,
В них соколы парят
И сколько витязей, борясь,
Добро и зло творят.
 
 
Внимаю песням я Важа,
Всегда их молод звук,
В шуршанье песенных листов
Спешу пройти их круг,
Из тихих шелестов страниц
Орлы взлетают вдруг.
 
 
Струится свет такой от строк,
то видно всё насквозь;
Звенит скрещенных шашек сталь —
То пламя, яркое до слез.
Рукою я прикрыл глаза,
Чтоб не ослепнуть в блеске гроз!
 

<1949>

 
От жадности татар изнемогая
И под ярмом персидским исступлен,
Он даже спал, кольчуги не снимая,
И за столом – в стальной рубашке он.
 
 
Сто раз по нем турецкого аскера
Меч ударял, и на челе рубцы —
Свидетели, какой тяжелой мерой,
Победу взяв, он воздвигал дворцы.
 
 
И, возвращаясь после жаркой сечи,
Лишь холодом кольчуги освежен,
Весь начеку, вобрав, как ястреб, плечи,
Ждал: всюду враг в засаде затаен.
 
 
Пахал ли он, у лоз менял тростины,
Работал ли иль пировал, когда
Справлял обычай милый и старинный, —
Свой щит и меч с собой носил всегда.
 
 
Язык и веру многие сменили,
Лишь он один всей верностью крылат,
Он строил храм – в кольчуге плечи были,
Писал о тигре книгу в блеске лат.
 
 
От жадности татар изнемогая
И под ярмом персидским исступлен,
Он даже спал, кольчуги не снимая,
И за столом – в стальной рубашке он.
 

<1949>

 
Песнь каждая свое нам говорит.
Песнь каждая о новом петь хотела б.
Песнь каждая нам возвратить спешит,
Что память позабыть успела.
 
 
В иной – весна и дышит месяц роз,
Душа в краях необычайных дышит,
В иной – февраль к нам дикий вихрь принес,
Стучит всю ночь железный лист на крыше.
 
 
В иной поток бушует, клокоча,
До твоего явившийся рожденья,
В иной же – дидубийская свеча,
Что в детстве видел ты иль в сновиденье.
 
 
Иная песнь напомнит сладко мать,
Кинжал отца, черкески боевые,
И гор Абастумана благодать,
И Сагурамо осени цветные.
 
 
Песнь каждая свое нам говорит,
Песнь каждая поет нам с новой силой,
И в каждой песне милой образ скрыт,
Тот, что когда-то сердце позабыло.
 
 
Но, милая, с тех пор, как ты со мной,
Моя подруга, дней моих бесценность,
Все песни мне твердят лишь об одной,
Лишь о тебе, любовь моя и верность!
 

<1947>

 
У тебя талант и хватка, ты грузинский знаешь,
Но по русскому ты, мальчик, отстаешь, хромаешь.
 
 
Если сразу не изучишь – верь моим советам:
Вырастешь, возьмешься снова – трудно будет это.
 
 
Верь поэту, сколько б знаний ты своих ни множил,
Русской речью, русской речью овладеть ты должен.
 
 
У нее иная прелесть, по-иному плещет,
Глубиной богатств природных, всей красой их блещет.
 
 
Не пробьет свинец те недра, из которых льется,
Потому что речью братства эта речь зовется.
 
 
Предположим, ты захочешь в землях заграничных
Потягаться там талантом, знанием отличным.
 
 
Встретишь, мальчик, там врагов ты и друзей там встретишь,
Если русским ты владеешь – смело всем ответишь.
 
 
Голос Пушкина в нем! Голос Ленина всесветный,
За ученьем будет радость – крепко помни это.
 
 
Прежде всех других языков, что изучишь тоже,
Русской речью, русской речью овладеть ты должен!
 

<1971>

 
Скажут обо мне: ему не повезло,
Война ударила нежданно, как морозы,
Он ветку тополя войне срезал назло,
Чтоб укрепить тем утром росным лозы.
 
 
И, веткой тополя те лозы укрепя,
Он видел в ней своей надежды память —
И, ласковый, оставил он тебя,
Красавица с сиявшими глазами.
 
 
Скажут обо мне: потерян парень наш,
Пять лет промчалось как виденье,
Но всё я перенес, всё, чем страшна война,
Вернулся я и вздрогнул от волненья.
 
 
Я знаю сам, чем стал для нашего села,
И шумно детвора, меня узнав, встречала.
Я был лишь удивлен, что ветка проросла
И тополем над лозами стояла.
 
 
Откуда сила ветке прорастать?
И жизнь ее мне сердце подымает.
О женщина, та ветка неспроста,
Кроме тебя, о том никто не знает.
 
 
Об этом вслух, о нет, не говорят,
Но я хочу, чтоб ветка мне сказала:
Объятья лоз ей дали тот наряд
Или твоя рука ее ласкала.
 

<1947>

 
Облака проносятся,
Осыпаясь золотом.
Стих уйдет – с ним дочиста
Всё, что знала молодость.
 
 
Слез путевка кружится,
Седины в кудрях ком.
С ним волна осушится,
Что вставала паводком.
 
 
Не вернешь, не крикнешь: «Стой!»,
И джейрана тенью
Канет трепет ночи той,
Дня сердцебиенье.
 
 
И возврат стиха к чему —
Я уже не солнечен.
Молодость нужна ему —
Пусть уходит с облаком.
 
 
Ты звенел, как хочется,
Лег в земле расколотым.
Стих уйдет – с ним дочиста
Всё, что знала молодость.
 

<1935>

 
Лишь тебе это скажет страна твоя:
Ты пустой мечтой жизнь растягивал,
Брала ль пляски рог – ты плясать не мог,
Шел ли песни вал – не подтягивал.
 
 
Твое время есть повесть юности,
Что ж твой стих умолк, словно раненый?
Стих и юность – их разделить нельзя,
Их одним чеканом чеканили.
 
 
Если ж сердце в песке схоронил сполна,
Вся трава стиха в нем задохнется.
Есть примета одна: это юность – она,
Как надетый шлем, не шелохнется.
 
 
Мы прекраснейшим только то зовем,
Что созревшей силой отмечено:
Виноград стеной, иль река весной,
Или нив налив, или женщина.
 
 
За грядущий день отвечаешь ты,
Пуля в пулю – так слово всаживай!
Позабыт на сегодня любой поэт,
В мраке слов погребенный заживо.
 
 
Всё, что дышит сейчас на путях земли,
Всё, что жизни живой присуще:
Облаков ли мыс, человек и лист, —
Ждет улыбки стихов цветущей.
 
 
И в стихи твои просится рев, грозя,—
Десять тысяч рек в ожидании.
Стих и юность – их разделить нельзя,
Их одним чеканом чеканили.
 

<1935>

 
Я целую листы твои,
Пью их взорами жадными,
Ты не книга – дрожание
Тонких пен водопадное.
 
 
Ты – не книга, ты – знамя нам,
Сад с росой золотою
Или неизносимое
Ты крыло стиховое.
 
 
Ты – не книга, ты – утро нам,
Свет народного пламени,
В корнях сердца положена,
В самом сердце чеканена.
 
 
На каком великановом
Создавалась столе ты,
Чтобы сердцу грузинскому
Так сиять на столетья?
 
 
Тебя пишут чернилами,
Вместо слов – света россыпи.
А печатают – оттиски
Покрываются розами.
 
 
Ты одна в ночь светила нам,
Вековую, отчаянную,
Все сокровища отняли —
Ты же непохищаема.
 
 
Ты скрывалась от гибели
Не во мраке нетающем —
В крыльях орлиных прядая,
В пепле хижин блистаючи.
 
 
Тебя жгли – пламенела ты,
И в огне не сгоравшая,
И тебя не развеяли
Вихри, лесом игравшие.
 
 
На мечах написала ты
Знаки чести упорные:
«Лучше пасть, но со славою,
Чем влачить дни позорные».
 
 
Книга! Шла пред народом ты,
В рог бессмертья трубящая.
Руставели писал тебя,
Кудри, славой звенящие.
 
 
С ним писал блеск зари тебя,
Гул обвала, как замертво,
Нес орел перо лучшее,
Тигр-соратник – пергаменты.
 
 
Твое сердце, как молодость,
Никогда не состарится.
Песня, утром пропетая,
Семь веков уже славится.
 
 
Ты промчись, златокрылая,
Все края мира радуя!
Ты – приданое матери,
Меч и щит моих прадедов.
 

1935