Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Николай Тихонов

 
Американской даме снился сон:
Руина на руину громоздится,
Над ней в пожарах черный небосклон,
Она бежит и негде ей укрыться.
 
 
Сын перед ней, ее любовь, – и вот
Весь побелел от боли и от страха,
Струей напалма перечеркнут рот
Красивого парнишки из Айдахо.
 
 
Несчастная проснулась с воплем мать,
Молитву шепчет серыми губами,
А телевизор ей дает опять
Последнюю бомбежку во Вьетнаме.
 
 
Опять напалмом перечеркнут рот,
Руина на руину громоздится,
Покоя дама больше не найдет —
И черный рот ей будет вечно сниться.
 

1969

 
Опять стою на мартовской поляне,
Опять весна – уж им потерян счет,
И в памяти, в лесу воспоминаний,
Снег оседает, тает старый лед.
 
 
И рушатся, как ледяные горы,
Громады лет, вдруг превращаясь в сны,
Но прошлого весенние просторы
Необозримо мне возвращены.
 
 
Вновь не могу я вдоволь насмотреться
На чудеса воскресших красок дня,
Вернувшись из немыслимого детства,
Бессмертный грач приветствует меня!
 
 
Мы с ним идем по солнечному склону,
На край полей, где, как судьба, пряма,
Как будто по чужому небосклону,
Прошла заката рдяная кайма.
 

1967

 
Чья там бродит тень незримо,
От беды ослепла?
Это плачет Хиросима
В облаках из пепла.
 
 
Чей там голос в жарком мраке
Слышен исступленный?
Это плачет Нагасаки
На земле сожженной.
 
 
В этом плаче и рыданье
Никакой нет фальши,
Мир весь замер в ожиданье:
«Кто заплачет дальше?»
 
 
Дети мира, день не розов,
Раз по всей планете
Бродит темная угроза.
Берегитесь, дети!
 

1969

 
У костра в саду, после прогулки,
Задремав, увидел: я в горах,
Будто я сижу за старым Гулом,
У ночного сванского костра.
 
 
На зеленой маленькой поляне —
Перед ней встает, как призрак, лед —
Тень большая Миши Хергиани[57]57
  Мировой чемпион альпинизма Миша Хергиани погиб в Итальянских Альпах летом 1969 года.


[Закрыть]
По стене по Ушбинской идет.
 
 
Искры блещут, по горе маячат,
Точно ночи скальная тоска,
Точно все снега беззвучно плачут,
Вздох лавин ловя издалека.
 
 
Камнепад разрушил ревом грома
Тишину приснившихся громад,
Смёл он сванский мой костер знакомый,
Что горел так много лет назад.
 
 
Сонную смахнул с лица я одурь,
А в саду костер – как слюдяной,
Тих и мал, мои зато уж годы
Выше сосен встали надо мной.
 

1969

 
Сейчас берут в полет, как чудо, быстрый,
Космический походный рацион,—
При мне в трамвай садились с любопытством,
Чтобы освоить, как аттракцион.
 
 
И видел я у ипподрома, каюсь,
Где каждый от волнения потел,
Как первый летчик, с треском, трепыхаясь,
Вдоль над забором гордо пролетел.
 
 
Потом кино с толпой героев пылкой,
И онемевший от восторга зал,
И радио… Счастливый, как в копилку,
Так чудо я за чудом собирал.
 
 
Я был школяр, и, молвить не к обиде,
Уж новый век навстречу, как гора,
И там школяр, когда придет пора,
Что нового такой школяр увидит,
Что поразит, как чудо, школяра
В век двадцать первый?..
 

<1969>

 
Наш век пройдет. Откроются архивы,
И всё, что было скрыто до сих пор,
Все тайные истории извивы
Покажут миру славу и позор.
 
 
Богов иных тогда померкнут лики,
И обнажится всякая беда,
Но то, что было истинно великим,
Останется великим навсегда.
 

1969

 
Леса пропалывают самолеты,
Чтоб уничтожить мусор и гнилье,
Летит пчела – наполнить улья соты,
Рыбак уходит в плаванье свое.
 
 
Идут комбайны, поле убирая,
Вступает в строй листопрокатный стан,
Горят фонтаны газа, не сгорая,
И теплоход выходит в океан.
 
 
Спартакиада флаги поднимает,
Чеканщик оживляет серебро,
Подземной трассой, что во тьме сверкает,
Гордится вновь московское метро.
 
 
Вчерашний день причислен к жизни древней,
О всем другом уже идет рассказ,
Над всем, что видим в городе, в деревне,
Лежит Советов ленинский наказ.
 
 
Вся жизнь гудит, блистает и трепещет,
А там, всему живущему назло,
За рубежом оно шумит зловеще,
Враждебных станций радиокрыло.
 
 
Да, там полвека злобу не тушили.
О, если бы нам дали мирно жить,
На пользу мира что бы мы свершили,
Что мир без нас не мог бы сам свершить!
 

1969

 
Неисчислимы Ленина портреты,
Они – вблизи и в дальнем далеке,
В полярном мраке, на зимовках где-то,
В огнях столиц, в разбуженной тайге.
 
 
На корабле, что все моря изведал,
На заводской, на вахте боевой,
Его портрет на знамени Победы,
И в космос взял его Береговой.
 
 
Любовь людей и глубже всё и шире
Во имя жизни, лучшего всего,
И нет сейчас таких народов в мире,
Что бы не знали облика его.
 
 
С грядущего завесу Ленин поднял,
Чтоб видеть мир свободным от оков,
И Ленина приветствуют сегодня
Народы всех пяти материков.
 
 
Поднявшись над прославленными всеми,
Живущий вечно в мыслях и в сердцах,
Он всех живей – над ним не властно время,
И не измерить дел его размах.
 
 
Он весь – земли бесценное наследство,
Пусть поколенья свой проходят круг,
И с каждым он встречаться будет с детства
И в жизни жить, как самый верный друг!
 

1970

…В апрельские дни 1917 года, по приезде в Петроград, с балкона особняка Кшесинской В. И. Ленин начал выступать перед питерцами.

 
Охвачены кругами урагана,
Кружились всероссийские края,
И людям было сказочно и странно
Здесь, в Питере, на площади стоять
И чувствовать, как раскаленно дышит —
Хоть и апрель – столичный этот град,
И каждый знал, придя не наугад,
Что речь такую он сейчас услышит —
И он услышал, – как грозы разряд!
 
 
Тут были все: рабочие, матросы,
Интеллигент, решающий вопросы,
И серая шинель фронтовика,
И в разноцветье бабьего платка
Работница с подругою курносой,
Китаец, продающий папиросы,
И инвалид со шрамом у виска,
И женщины в одежде всех сословий,
При грозовом проснувшиеся слове…
 
 
А это слово обладало силой
Лететь туда, где все края кружило,
И в Питере грозою обернуться,
Чтоб всем казалось: стоит лишь нагнуться —
И ты с земли поднимешь правду эту,
Своей рукой всему покажешь свету
И станешь снова и могуч и волен.
Всех темных сил сильней, сильнее боен,—
Ты – Революции социальной воин,
Так будь ей верен и ее достоин!
 
 
И слушали впервые во Вселенной.
И этот день, такой обыкновенный,
Грозою обожженный так мгновенно,
Он стал и днем истории нетленным,
И в памяти народа незабвенным!
И в этот день со скромного балкона,
Во имя Революции закона
И большевистской правды откровений,
На Петроградской в этот день весенний
Свой разговор с народом начал Ленин!
 

1970

 
Он сидит, легендами овеян,
И в окне вечерние видны
Облака, как старые трофеи,
Тронутые солью седины.
 
 
Где-то в песнях шелестят знамена,
Кони бьют копытом на заре,
Дни идут, как шли во время оно, —
Что сегодня там в календаре?
 
 
Календарь же времени иного,
Что сегодня сообщает он:
«Конною Буденного восьмого
Января Ростов освобожден».
 
 
«Да, тому полвека миновало,
Город цел, не взорван, не сожжен,
Враг разбит, и взято в плен немало,
Ленин рад: Ростов освобожден!
 
 
А теперь идти на белопанство,
С белыми кончать их заодно…»
Меркнет тихо вечера убранство,
Точно в даль истории – окно.
 
 
«Что коней летящих благородней,
Что прекрасней лавы огневой!
Даже шпор нет в армии сегодня,
Конь свершил великий подвиг свой!»
 
 
…Облака идут, как эскадроны,
В лунном и бессмертном серебре,
Где-то в песнях шелестят знамена,
Кони бьют копытом на заре.
 

1970 или 1971

 
Еще в то утро был я в Каменице,
Гостил в семействе героини Велы,
В Родопах, возле греческой границы,
Где на вершинах снег был белый-белый.
 
 
Весь день мы мчались бесконечной чернью
Лесов, дорог, похожих на ступени,
Чтобы поспеть в Софию в час вечерний,
Димитрова услышать выступленье.
 
 
Мы вспоминали в той дороге длинной
Борьбы его суровейшие годы,
Зал Лейпцига, где был он как лавина,
Сметавшая фашистского урода.
 
 
Мы вспоминали жизнь его, как битвы,
В которых он неутомимо бился,
А между тем дорога, словно свиток,
Вилась, и сумрак уж над ней сгустился.
 
 
А я сидел однажды с ним за чаем
В Барвихе, в марте, в первой встречи вечер.
И всё равно он был необычаен,
С своим неповторимым красноречьем,
 
 
С своей железной логикой и волей,
С иронией и юмором народным,
Как сеятель в необозримом поле
Грядущего своей страны свободной.
 
 
И вот в Софии мы, уже не в царской.
Дождем внезапно небо раскололось,
Над городом, над всей землей болгарской
Димитрова услышали мы голос.
 
 
Застыло море зонтиков несчетных,
Народу в театре места не хватило,
Народ стоял как караул почетный —
Блестели слезы и сердца щемило.
 
 
Вернулся он к Болгарии родимой,
К ней, пережившей лихолетья муки,
Вернулся он – огонь непобедимый,
К нему тянулись и сердца и руки.
 
 
Он говорил после разлуки долгой,
И всё светлее делалось на свете.
И под дождем, совсем уже не колким,
Стояли мы и слушали бессмертье!
 

Между 1970 и 1977

 
Эта дружба народы спаяла,
Их в великом единстве собрав,
Как в печах чудотворных Урала
Превратившись в неведомый сплав.
 
 
Эти воля и мощь неохватны…
Стерли силою рук трудовых
С карты нашей все белые пятна,
Пятна черные дней горевых.
 
 
И теперь там, где пенится вьюга,
Там, где знойных пустынь полусон,
Ты повсюду под крышею друга,
Теплым дружеством ты окружен.
 
 
И, как мать, называют родною
Люди нового века весну,
Так назвали Отчизной одною
Небывалую в мире страну.
 
 
Если Родине враг угрожает,
На священный, на воинский труд
Все народы, врага отражая,
Всеединой дружиной встают.
 
 
Глубочайшей той дружбы заслуга,
Что, когда ты оружье берешь,
Ты в походе почувствуешь друга,
Брата-воина в битве найдешь.
 
 
Про победу Великого года
Будут петь в самом дальнем краю,
Эту песню любого народа
Примешь ты как родную свою.
 
 
Пред тобою просторы открыты
Вольных душ, городов и полей,
Непочатой в них силы избыток,
Удивляющий силой своей.
 
 
Каждый сердцем тебе отзовется
На удачу иль горе твое,
Это ленинской дружбой зовется,
Ничего нет сильнее ее!
 

Между 1970 и 1973

 
Со всех краев, где сонмища владык
Наживы, мрака всё еще у власти,
Несется стон и миллионов крик:
Там жертвы рвет опять палач на части!
 
 
Всемирных палачей кровавый смех
И в наши дни народы мира знают,
Богат же список казней этих всех,
Какими коммунистов убивают.
 
 
Невольно вспомнишь древних христиан —
Их жгли и львам бросали на арену,
Но шли они, как в бурю океан,
Последнему язычеству на смену!
 
 
И так идет сегодня коммунизм,
И ход его ничем не остановишь,
Среди богатств и предпоследних тризн
Без радио его сигнал уловишь.
 
 
Погаснет и палачества венец,
Уж мир читает надпись роковую:
«Всё взвешено, оценено, конец!» —
И время уж работает впустую!
 

Между 1970 и 1972

 
Борцы за мир! Всё ширятся запасы,
Что копятся в атомной кладовой,
Живое всё погибнуть может разом,
Пятнадцать тонн смертей над головой!
 
 
Пятнадцать тонн тринитротолуола
На каждого приходится сейчас —
И будет на планете нашей голо,
Пустыня смерти, черный праха час.
 
 
Великий Шоу помянул про это,
Сказав в одной из злых своих речей:
«Была здесь сумасшедшая планета,
И правили безумные на ней».
 
 
Борцы за мир! Пусть демон истребленья
Голодной смертью сдохнет взаперти,
Все, кто за ним таится серой тенью,
Должны, как он, конец себе найти!
 
 
Борцы за мир! Поднимем труд тяжелый,
Опасность не объедешь по кривой,
Пятнадцать тонн тринитротолуола
У каждого висят над головой!
 

Между 1970 и 1977

 
Сквозь мелькающий снег
И зазывное пенье метели
Белопенное буйство я вижу
Цветущих садов.
Снежнокрылые строки,
Что, как птицы, с карниза слетели,
Опьяненные гулом
Неведомых мне городов…
 
 
Возвращается молодость
В платье другого покроя,
С незнакомою песней
Проходит сквозь вьюгу она,
И немая луна,
Как умершего маска героя,
Над землею висит
В прозаическом отблеске сна.
 
 
Вешний шепот деревьев…
Откуда явилось такое?
Вьюги нет. Теплый ветер
Шумит у виска,
И над спящей землей,
Отдыхающей в зимнем покое,
Человеческой радости
Тихо плывут облака.
 
 
Сквозь мелькающий снег,
Постоянное зим окрыленье,
Я предчувствую вас,
Зеленеющих будней огни,
Снова зерна стихов
Упадут на поля откровенья,
И колосьями станут,
И в хлеб превратятся они.
 
 
Пусть же в белом плаще
Вновь пред нами земля-незнакомка
Вешний шепот деревьев
В шуршании вьюги несет,
Грозных зим мы участники,
Весен победных потомки, —
И снежинки и листья
В свидетели память берет!
 

1970 или 1971

 
К подножию полярного престола,
Подняв тяжеловесы якоря,
Выходят, как легенды, ледоколы,
Атомоходы, проще говоря.
 
 
Они откроют сказочные трассы
Через морей закованную ширь,
Разрубят льды, врубаясь час за часом, —
За «Лениным» и «Арктикой» – «Сибирь».
 
 
И если есть такая область в мире,
Где мертвые друг с другом говорят,
То Ломоносов скажет о Сибири
Царю Петру: «Что говорил я, брат!
 
 
Она, Сибирь, еще себя покажет,
Она – природы диво-дивный клад».
И скажет Петр: «Не надо флота даже,
Один бы мне, единственный фрегат:
 
 
Я показал бы, как я плавал тоже,
Но что мои смешные корабли —
Пред теми, что крепчайший лед положат,
Ковром постелют под ноги земли!..»
 
 
И льды смещались, падали, кололись,
И, торжествуя, шел атомоход.
И «Арктика» вонзилась в самый полюс,
На высшей точке всех земных широт!
 

<1977>

 
Был царь – моряк и плотник,
Над синею Невой,
До нового охотник,
Построил город свой.
 
 
Народ мы крепкий, скорый,
Ничто нас не страшит,
Построили свой город,
Над Волховом стоит.
 
 
Мы Кириши назвали
Наш город молодой,
Болота вкруг лежали
С зацветшею водой.
 
 
Болота те, что надо,
Конец сухой земли,
Мы столько мин, снарядов
Оттуда извлекли.
 
 
Здесь шла передовая
Во времена войны,
Теперь пора иная,
Мы – молодость страны!
 
 
У нас народ веселый,
У нас ударный труд,
Мы – стройка комсомола,
И Кириши цветут!
 
 
Трудиться не устанут
Ни руки, ни умы,
Мы Нефтегорском станем,
Бензиноградом – мы!
 
 
Царям уже не снится
Столица над водой,
И юности столица —
Наш город молодой.
 
 
И Киришам, что, статься,
Расширятся окрест,
Потомки удивятся
Как чуду из чудес!
 

Между 1970 и 1977

 
Над Днепром и над Софией славной
Тонкий звон проносится легко.
Как же, Анна, Анна Ярославна[58]58
  Примечание. Дочь Ярослава Мудрого, Анна Ярославна, была замужем за французским королем.


[Закрыть],
Ты живешь от дома далеко!
 
 
До тебя не так легко добраться,
Не вернуть тебя уже домой,
И тебе уж не княжною зваться —
Королевой Франции самой.
 
 
Небо низко, сумрачно и бледно,
В прорези окна еще бледней,
Виден город – маленький и бедный,
И река – она еще бедней.
 
 
На рассвете дивами вставали
Облака, и отступала мгла,
Будто там не облака пылали —
Золотой Софии купола.
 
 
Неуютно, холодно и голо,
Серых крыш унылая гряда,
Что тебя с красой твоей веселой,
Ярославна, привело сюда?
 
 
Из блестящих киевских покоев,
От друзей, с какими говоришь
Обо всем высоком мирострое,
В эту глушь, в неведомый Париж?
 
 
Может, эти улицы кривые
Лишь затем сожгли твою мечту,
Чтоб узнала Франция впервые
Всей души славянской красоту!
 

1970 или 1971

 
Не может этот звон стихать,
Раз вечный звук – его основа,
Бьет в Ереване колокол стиха,
А я в Москве ему внимаю снова.
 
 
Мне говорят: всё это хорошо,
Но уж столетье бурно миновало,
И жил поэт, и с песней к нам пришел,
И просто жить ему казалось мало.
 
 
Он всей земной премудрости достиг,
Ко всем народным прикоснулся ранам,
Он с нами был не просто Аветик,
Но Аветиком был Исаакяном.
 
 
Я повторю, что я сказал в одной
Строфе когда-то утром рано:
Пусть вечно бьет под вечною весной
Нам стиховой родник Исаакяна!
 

Между 1970 и 1973

 
Из руин седых и хмурых,
Точно вечность сторожит,
Черных зерен Карменблура
В чашке горсточка лежит.
 
 
То сожженная пшеница
Из подвалов крепостных,
Сквозь века ей поле снится,
Где серпа размах затих.
 
 
И теперь в юдоли бледной,
В этой комнате простой,
Стала песней и легендой,
Зерен черной наготой.
 
 
Зерна наших дней, светитесь
Позолотою резной.
Говорим мы: берегите,
Берегите хлеб родной.
 
 
Берегите каждый колос
Наших радостных полей,
Словно песен тихий голос
Громкой родины своей!
 
 
Не хотим мы видеть черных
Зерен, выжженных войной,
Пусть сияет нам узорный
Золотистых волн прибой.
 
 
Не мечтаем мы о чуде,
К нам полей живая речь:
«Берегите хлеб, вы, люди,
Научитесь хлеб беречь!»
 

<1972>

 
Зима ко мне снова в окно постучала
Синицей веселой в уснувшем саду,
А зим этих было, признаюсь, не мало,
А я к отдаленнейшей самой иду.
 
 
Сквозь русской зимы голубые чертоги
Любуюсь игрой ледяного огня,
Я свой человек в этой зимней тревоге,
Метелица чувств не смущает меня.
 
 
Я вижу, как молодость в дали уходит,
В свой новый большой, бесконечный поход,
И зимняя тьма за окном колобродит,
И снег беспощадно метет и метет…
 
 
И дни пролетают сурово и строго,
Дорога – она всё трудней и трудней,
Но молодость дней этих любит дорогу,
Где подвига пламя, как факел, над ней!
 

Между 1970 и 1977

 
Со школьных дней я эту иву знаю,
Что всех дерев казалась мне сильней,
Я каждый раз, как в тех краях бываю,
К ней прихожу, чтоб повидаться с ней.
 
 
Я знал ее в зимы седом тумане
Или в осенний листопадный срок,
Встречались мы, как путники в романе,
Который временами был жесток.
 
 
Она стояла в силе и в покое,
В сознании величья своего,
И что-то было в дереве такое,
Что заставляло чувствовать его.
 
 
Недавно я увидел иву снова:
Светясь своей серебряной судьбой,
Она стояла – памятник былого,
Мне говоря: стареем мы с тобой!
 
 
А помнишь, как еще в ночах осады,
Казалось, хуже уж не может быть,
Мы виделись, и оба были рады,
Что всё живем и нас нельзя сломить.
 
 
Ты проходил полуночною стражей,
И молча я просила: погляди,
Я всё стою и след снарядов вражьих
Храню, как память, на моей груди.
 
 
Мои рубцы во льду сияли гордо…
Теперь их видят люди многих стран,
Вокруг меня шумит, как прежде, город,
Который мне, как вечный спутник, дан.
 
 
Мы в Ленинграде, где всегда мы дома,
И ветер над Невою голубой,
Нас не свалили века буреломы,
И все-таки: стареем мы с тобой!
 
 
Ну что ж, друг друга в новых поколеньях
Лишь мы поймем, как старые друзья,—
Кто предо мною встанет с восхищеньем
И вспомнит то, чего забыть нельзя?..
 
 
И слушал я, что ива говорила,
И отвечал: «Зеленой жизни страж!
Что было – было! В этом наша сила,
Людей бессмертьем вечен город наш!»
 

1973

 
В сентябрьский вечер, с севера летя,
В степи металла мертвого изломы
Увидел я уже лет пять спустя —
Останки сталинградского разгрома.
 
 
В лучах слепящих заревой чеканки
Увидел я, смотря из-под руки,
Машин разбитых темные останки —
Как ржавые дракона позвонки.
 
 
У памяти есть пагубное свойство —
Позабывать начало всех начал,
И всё ж во мне проснулось беспокойство:
Ведь я не в сказке это прочитал.
 
 
Всё это было – степь тому свидетель,
И позвонки дракона налицо,
И то, что нынче знают даже дети,—
Несчетные могилы храбрецов.
 
 
Степь вновь пуста. В ее зеленой прями
Уж не темнеют ржавые куски,
Но всё лежат в годов далеких раме
Разбитые дракона позвонки!
 

Между 1970 и 1977

 
Вспомнил сегодня в саду я на роздыхе
Годы блокады опять:
«Ахтунг! Ахтунг! Покрышев в воздухе,
Боя не принимать!»
 
 
Так по радио вопили фашисты,
Всех отзывая с высот,
Русскому асу под снайперский выстрел
Не попадайся – собьет!
 
 
Он говорил: «Меня вы поймете,
Во мне привычка живет:
В бой устремились, раз вы в полете,
Думайте лишь про полет!
 
 
Побоку всё – мечтанья и мысли,
И никакой тебе чувства пожар,
Раз вы в атаку, настигли, нависли,
Нет рассуждений – прицел, удар!
 
 
Как вот и вы, углубившись в работу,
Стихотворенье начав,
Видите только одну лишь заботу —
Кончить не сгоряча…
 
 
Вот я сбиваю сначала ведущего,
После ведомых я бью,
Труса растерянного, тихо ползущего,
Ястребом – по воробью…»
 
 
…В небо взглянув, я сегодня на роздыхе
Вспомнил войну опять:
«Ахтунг! Ахтунг! Покрышев в воздухе,
Боя не принимать!»
 

Между 1970 и 1977

 
Мы шли по Минску разноликим строем,
Из разных стран придя на этот сбор,
Борцы за мир шли по земле героев,
Где истребленья буйствовал костер.
 
 
А ныне город в зелени весенней
Наряден был, прекрасен и могуч,
И прошлого безжалостные тени
Ушли, как тучи, с отгремевших круч.
 
 
И думалось, что, верно, исполины,
Минск возродив, тряхнули новизной,
Ведь тридцать лет назад одни руины
Стояли здесь над темной тишиной.
 
 
И гости шли, глазам своим не веря,
И каждый вспоминал свою беду —
Как был растерзан Роттердам, как зверем,
Фашистами в сороковом году.
 
 
Норвежец Нарвик вспоминал горящий,
Британец видел смертной бури тьму,
Как словно в лаве огненно-бурлящей
Пал Ковентри, развеялся в дыму.
 
 
Глядя на Минск, наш польский друг увидел
Скелет Варшавы, тонущей в огне,
И каждый шел, и каждый ненавидел
Безумцев, поклонявшихся войне,
 
 
Шагавших в мире по кровавым рекам.
Была Победа ярче оттого,
Что сделана советским человеком
Во имя человечества всего!
 
 
Борцы за мир здесь Минском проходили,
Исполнив клятву мести до конца,
Как братья, жизнью победившей жили,
Навстречу миру распахнув сердца!
 

1975

 
Как будто из морской
Животворящей пены,
Навстречу вышла ты,
И пламенел восход,
Всё было близко мне,
Всё – необыкновенно,
Как то, что жизнь мою
Твоя рука ведет.
 
 
Я не был бы собой
И не был бы поэтом,
Когда бы не узнал
Весь мир твоих щедрот
Светящейся зимой
Или слепящим летом,
Но ты предстала мне —
И я уже не тот!
 
 
И я уже с тобой
В полях, в садах и лозах,
На Зестафони зов,
И на Рустави гром,
И на призыв вершин
Я шел, внимая прозе
Рабочих дней твоих,
Под песен серебром.
 
 
Я жизнь твою следил
От снежных скал до моря,
Всю глубину души
И тот геройский след,
Который просверкал
Над битвами и горем,
Как в небе самолет,—
Орлиный крик побед!
 
 
И я вошел с тобой
В рабочего квартиру,
И к пастуху в шалаш,
И к чаеводу в дом,
И я увидел труд,
Всему открытый миру,
Все чудеса земли,
Что Грузией зовем!
 
 
И время говорит:
Уже прошло полвека,
Вставай и рог возьми
И выпей до конца
За весь расцвет земли,
За счастье человека,
Искателя, поэта и бойца!
 

Между 1970 и 1977