Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Николай Тихонов

 
Сказочность земли, что может
            Лишь присниться,
Звездный хвост павлиний
            Полночью над ней —
Всё было б чужим лишь,
            Всё могло забыться,
Если б мы не видели
            Дружеские лица,
Если б мы не слышали
            Голоса друзей.
 
 
Не в ковровом зале,
            Что для нас украшен,
Где алмазы, ткани,
            Кость и серебро,
Мы сидим на стульях,
            Чай в обычных чашках,
Не в садах Могола,
            А в кафе «Метро».
 
 
И не джинн из сказки
            На беседу вызван
Болтовней о прошлом
            Скоротать обед,
Нет, мы говорим друзьям
            О коммунизме,
От Страны Советов
            Привезя привет.
 
 
Манговых величий, пальм
            И деодаров
Мы вокруг не видим…
            Что о них сказать?
Но цветут, сияя,
            Молодых и старых,
Слушающих жадно
            Яркие глаза.
 
 
Лишь немного странно,
            Что тебе на шею
Три венка надеты
            Красных, желтых роз,
Что стихи поются,
            Что глаза темнеют,
Ставши от восторга
            Влажными до слез.
 
 
В городе Лахоре
            Мир и дружбу славим,
Пусть стихи поются,
            Пусть стихов не счесть…
Говорит хозяин:
            «Мы вас всех представим,
Чтобы всех вы знали…
            Здесь Карачи?»
                                   – «Здесь!» —
 
 
Делегаты встали,
            Поклонясь в молчанье,
Кто их раз увидел,
            Больше не забыл.
Как бы ни храбрились
            Нынче англичане,
Есть в Карачи люди,
            Люди – не рабы!
 
 
«Здесь Лахор?» —
            Лахорцы поднялись стеною:
Мастера, поэты,
            Пакистана честь,
Чувств их половодье —
            Как поток весною.
«Здесь ли пешаварцы?»
            – «Пешаварцы здесь!»
 
 
Горцы встали гордо,
            Черные жилетки,
Белые тюрбаны,
            Чапли на ногах.
Это встали горы,
            Где стреляют метко,
Где, как пули, песни
            В сердце бьют врага!
 
 
За Хайдерабадом
            Поднялася Кветта,
За Мультаном – Дакка,
            Джунгли и холмы,
Села и деревни…
            Как в часы рассвета
На зари рожденье
            Засмотрелись мы.
 
 
Край, что так обилен,
            Край, что так унижен,
Край, что весь в грядущем,
            Сердце освежил.
От лачуг крестьянских
            До рабочих хижин
Поднялся пред нами,
            В этих людях жил.
 
 
Сколько ни ходи, товарищ,
            Вокруг света,
В самой дальней дали
            Будешь слышать вдруг:
«Есть Москва на свете,
            Передай привет ей!»
«Есть Москва!» – сказал нам
            Неизвестный друг.
 
 
Уж горел над нами
            Звездный хвост павлиний,
Манговая роща
            Сонная шуршит…
А сейчас в России
            На деревьях иней…
Это не для справки,
            Это для души.
 
 
Встали пакистанцы,
            В черном все и в белом,
Криками раскачивая сад…
«Совет – Пакистан тарраки! —
            Гремело. —
Пассадка дости
            Зиндабад!»[56]56
  Да здравствует дружба советского и пакистанского народов!


[Закрыть]
 

1951

 
Лунный свет на разбитом кувшине блеснул,
Ткач циновок циновки свернул и уснул,
Спит носильщик, прижавшись щекою к стене,
Он таскает тюки на спине и во сне.
 
 
Весь бездомный народ где попало прилег,
У Делийских ворот темен каждый порог,
Караванщики спят у Кабульских ворот,
И молчанье в квартале рабочем плывет.
 
 
«Я Искандероо тебя назову,
Ты не выдумка ночи, ты вся наяву.
Но не слышал я песен твоей стороны,
Спой мне песню, мне песни сегодня нужны.
 
 
Как поешь ты – тревогою голос дрожит,
Будто ветер по травам колючим бежит.
Как поешь ты – как будто скрестились ножи!
Искандероо, что ты спела, скажи?»
 
 
– «Пограничную песню я спела сейчас:
 
 
            Это острый и узкий
            Полуночный час,
            Когда путник один
            И тропа лишь одна,
            Но он должен пройти,
            Если воля сильна.
            То, что в сердце несет,
            Только может помочь
            В этих черных местах,
            В эту черную ночь.
            Если в сердце своем
            Не несет ничего,
            Пусть тропа оборвется —
            Не жалко его!»
 
 
– «Искандероо!
                       Бусы песни такой разорви!
Слушать песни хочу я другие твои.
Я услышать хочу, чтобы ночь оживить,
Как в веселом Лахоре поют о любви!
 
 
Как поешь ты – весельем меня окружив,
Будто руку на сердце мое положив,
Как поешь ты – и ночь на ресницах лежит,
Искандероо, что ты спела, скажи?»
 
 
– «Я любовную песню пропела сейчас:
 
 
            Не забудешь ты губ,
            Не уйдешь ты от глаз,
            Что заполнили всё
            И, всю радость вобрав,
            Отдавали тебе
            Всё, что знали, сказав
            Так блаженно легко,
            Как дыхание трав.
            Но в Лахоре ты можешь
            И всё потерять.
            Будет имя Лахора
            Как горе звучать,
            В сердце памяти ты
            Мой Лахор не вини,
            Из осколков собрав
            Те счастливые дни…»
 
 
– «Искандероо!
                     Я слушать тебя могу до утра.
Ты стоишь как костер, я – как тень у костра,
Потому что мне в путь собираться пора, —
Спой мне вновь пограничную песню, сестра!»
 

1951

 
Он говорил на митинге в деревне:
«Я из Бунира. Я из батраков.
У наших предков, и не очень древних,
Раз нет земли, обычай был таков,
 
 
Обычай был бедняцкой вызван долей:
В долине Свата горцы-земляки
Запахивали кладбище под поле,
Чтоб рос ячмень, а не камней куски.
 
 
И, плуг ведя, кричал крестьянин строгий,
Предупреждая мертвецов народ:
„Эй, берегитесь, поджимайте ноги,
Подходит плуг, спасайтесь: плуг идет!“
 
 
А что сегодня – день последний мира?
Есть нечего – одна беда вокруг.
Раз нет земли, я, горец из Бунира,
Скажу: „Земляк, точи свой верный плуг,
 
 
Кричи им всем, кто в темноте могильной
Народ сегодня хочет удержать:
Спасайтесь, вы! Подходит плуг всесильный —
Вас, мертвецов, и тьму перепахать!“»
 

1951

 
Эти женщины, все в голубых и зеленых,
В желтых сари, усевшись рядами вокруг,
Не сводили с тебя своих глаз восхищенных,
Брали за руки, словно сестру.
 
 
Говорили смуглянки тебе молодые:
«Правда, все у вас так же красивы, как вы?
Мы советскую женщину видим впервые.
Читтагонг – это так далеко от Москвы!
 
 
Мы хотели б, чтоб вы приезжали к нам чаще…
Сделать так, чтоб гостили вы долгие дни,
Как подруга, сестра у сестер настоящих.
Мы не можем, – печально сказали они.—
 
 
Но мы жаждем услышать о женщинах ваших,
О стране, обо всем просим вас рассказать…»
В твой рассказ, что одной только правдой украшен,
Засмотрелись смолистого блеска глаза.
 
 
И казалось тебе: говоришь ты долинам,
Где белеют жасмина цветы в волосах,
Где от горя потрескался ржавый суглинок
И, как слезы, в лугах накипает роса.
 
 
Солнце джунглей становится желтым и тусклым
Перед гордым сознаньем, что здесь, в тишине,
Что тебе довелось – первой женщиной русской —
В эту глушь говорить о Советской стране.
 
 
Говорить о великих работах, о счастье
Быть собой, о любви, исполненьях мечты…
А сидела ты в синем обычнейшем платье,
Где по синему полю белели цветы.
 
 
Эти женщины, все в голубых и зеленых,
В желтых сари, как дети, сияли они:
Ты казалась им сказкой, в такое влюбленной,
Что одним сновиденьям сродни.
 
 
Ты казалась такой им, что нету красивей,
Им казалось, что в мире нет платья синей,
И что синь эта – синее небо России,
А белые цветы – цветы ее полей!
 

1951

 
День рожденья моего
Приютил Дуаб полночный,
Нет мрачней теснин его
И прелестней, между прочим.
 
 
Дичь какая-то вокруг —
Ералаш цветной дивана,
Полутемной лампы круг,
Плов и джина полстакана.
 
 
Дым табачный к потолку,
Дверь скрипит, как бы вздыхая,
И буржуйка в уголку,
Где трещит арча сухая.
 
 
Чуть поблескивает глянец
Чашек в теплой полутьме,
И у ног сидит афганец
На ковре, в большой чалме.
 
 
Мне дарили в дни рожденья,
Как и я дарить был рад,
Вещи разного значенья,
Но сегодня я богат.
 
 
Подарили, как сумели,
Чтоб друзей не забывал,
Шикарийское ущелье
И Шибарский перевал.
 
 
Чтоб замерзшие потоки,
Голубую седину,
Отогрели эти строки,
В пену юную вернув.
 
 
Чтоб сердечно рассказали,
Прилетев издалека,
Как в ночной реке играли,
Словно рыбы, облака.
 
 
Чтобы жар тех стен зеленых,
Черно-снежных жил со мной,
С небывалой, раскаленной
И пронзительной луной.
 
 
Чтоб всю глушь той ночи тесной
Я до дна бы испытал,
Чтобы красный мост железный
Под стихом прогрохотал.
 
 
Чтобы в самых днях жестоких
Голос дружбы не ослаб,
Чтоб врывались снова строки,
Как и мы, в ночной Дуаб.
 
 
Нет, дела у нас не плохи
И ночлег у нас не плох!
Мы ведь слуги той эпохи,
Что чудесней всех эпох!
 
 
Мы посланцы мира ныне,
И любой из нас готов
Мерзнуть в каменной пустыне,
Согреваться у костров,
 
 
Вновь с холодного рассвета
Путь без отдыха вести,
Знамя мира, знамя света,
Коммунизма пронести.
 
 
Пронести сквозь вражий жабий
Визг, сквозь вражий крабий мрак.
Потому в глухом Дуабе
Наш сегодня бивуак.
 
 
Уж плетет кривые басни
Полуночный ералаш,
Кончен плов, и лампа гаснет,
Сидя спит афганец наш.
 
 
Уголь в печке краснопенный
Размешав до глубины,
Выхожу за эти стены
В беспощадный мир луны.
 
 
Где-то в Бирме джунглей ропот
Партизаны стерегут,
Где-то по тибетским тропам
В эту ночь гонцы идут.
 
 
Много в жизни я отведал
И тревоги и забот
И опять иду по следу,
Что к покою не ведет.
 
 
И в раздумье одиноком
Под дуабскою луной
Мне сверкают два потока
Молодою белизной.
 
 
Этих вод, мне засиявших,
Для чего мне избегать?
Светлых рук, меня обнявших,
Не хочу я забывать.
 
 
А в ущелье воют волки,
Снежный ветер пылью бьет,
И зеленых звезд осколки
В сердце падают мое.
 

1951

 
Нам афганец сказал, показав на громады
Стен, идущих к вершин куполам:
«Эти стены когда-то стояли преградой,
Их Искандер рассек пополам».
 
 
Мы не спорим, у нас есть другие заботы,
Мы поверим, что их разрубили сплеча,
И не только вот эти – иные ворота
Рассекала здесь сила меча.
 
 
Нам остались на память лазурь и багрянец
Твоих гор, твоей жизни рассказ, —
И твою нищету, твои беды, афганец,
Ни один не забудет из нас.
 
 
Помни, друг: у тебя мы не сеяли ужас.
Помни: мир мы приносим в твой дом.
Слово дружбы – оно рассекает не хуже
Все преграды, и с ним мы идем!
 

1951

 
Барханы там были большие,
Барханы нас просто душили
Текучим холодным песком,
Свистели бичи арбакешей
Над конским мокрым виском,
Визжал арбакеш, словно леший,
Гоня лошадей напролом.
 
 
И аспидный сумрак пустыни,
Который всё стынет и стынет
И всё холодней и пустей, —
Возьмет да навстречу и вынет
Такой указатель путей —
Нельзя и придумать простей —
Из серых верблюжьих костей.
 
 
И, вторя стенаньям шакальим,
Бежавшим всё дале и дале,
Стонали пески голосами,
Какими – не знали мы сами,
И птицы ночные рыдали
Так жалко, что душу всю вынет,
Что ну ее к черту – пустыню!
 
 
Уже в темноте на барханах
Шатало коней, словно пьяных,
На гребнях, почти что у цели,
Ремни на упряжках летели,
И, стоя над краем обрыва,
Обрывками старых арканов
Чинили мы их торопливо.
 
 
И шли мы, в песке утопая,
И тьма издевалась тупая
То воем, то свистом, как ханы,
Терзавшие пленников тут,—
Казалось, что эти барханы
Нам снятся и, в сны завлекая,
В какие-то дебри ведут.
 
 
И вдруг мы проснулись, как дети,
Промчался пустынею ветер,
И лента огней золотых
Открылась с холма над рекою,
Всей тьме этой наперерез,
Полна золотого покоя,
И мы закричали: «Термез!»
 
 
В нас, что мы видели, жило:
Природа, которой нет краше,
Народа хорошего горе,
Прибой Аравийского моря.
Но лента огней золотых
Все эти виденья затмила:
Земля наша – родина наша!
 
 
…Конец путешествия – всё!
 

1951

 
В далеком, но памятном детстве
Любил я читать по ночам.
Я помню, как с Пушкиным вместе
Шевченковский стих мне звучал.
В стихах ли, в рассказах старинных,
В веселье, в бою хороша,
Вставала, жила Украина —
Как песня, как жизнь, как душа.
 
 
Увидел я Киев впервые
В весенней красе тополей,
Днепровские дали сквозные
Раскрылись синее морей.
Садов яркощеких наряды
Насытили радостью край, —
В ночах ленинградской осады
Мне снился тот киевский май.
 
 
Шла битва в степях и долинах,
Далеко гремел ее шаг,
Кипела в борьбе Украина,
Как песня, как жизнь, как душа.
И в сорок четвертом зимою
На Киев летел самолет.
Земля была белой прямою
Равниной с небесных высот.
 
 
Я видел поля Украины,
На белых ладонях снегов
Она поднимала руины
К молчанью седых облаков.
Сегодня все прошлого тени
Отстали, чтоб сгинуть вдали,
Стоят города и селенья,
И снова цветы расцвели.
 
 
И радостны звездные очи,
В просторах высоких скользя
Той вешней украинской ночью,
Той, жить без которой нельзя.
И звезды земные в ответ им
О жизни такой говорят,
Где всё переполнено светом
Встающих до неба громад.
 
 
Днепра золотая долина,
И Киев, огнями дыша…
Бессмертно живи, Украина,
Как песня, как жизнь, как душа!
 

1954

 
Здесь всё изменилось: деревья и люди,
Другой у потока размах,
На горных лугах в изумрудовом чуде
По-новому встали дома.
 
 
Где жизнь беспощадной была преисподней,
Вздохнул человек широко,
И ты бы не сразу узнал их сегодня,
Места твоих пыток, Франко!
 
 
По-новому песня шахтеров поется,
Глаза по-иному глядят,
Лишь сердце народа всё так же бьется,
Как билось сто лет назад.
 
 
Так пусть нам сегодня то сердце расскажет
Про темный, безрадостный век,
Про маленький дом, где родился однажды
Большой, как гора, человек.
 
 
И слышим мы снова, и видим мы снова
Идущего издалека,
Счастливого, нового, вновь молодого,
Идущего с нами – Франка!
 

1956

 
Вкруг по полям туманов бродят клочья,
И жмутся ивы сонные к реке,
И вдруг пахнет простор весенней ночью,
И засверкает песня вдалеке.
 
 
И веселеет сразу путник хмурый,
А песней весь простор уже звенит,
Как будто голос песенный Сосюры
Об Украине милой говорит.
 
 
Любви и ласки в этой песне много,
Она кипит серебряным ключом,
С такою песней – веселей дорога,
С такою песней ночью горячо!
 

Между 1953 и 1964

 
Россия, Украина – дружба вечна,
И с детства я к тому уже привык,
Чтоб слышать рядом прелесть русской речи
И украинский сладостный язык!
 
 
Отечества нам сладок запах дыма,
Родной души – незримая краса,
Народов наших дружба нерушима,
Как наши земли, наши небеса!
 
 
В борьбе за волю были мы едины
И труд и дом наш вместе бережем,
И в дни торжеств, и в бедствия годины
Едины мы, плечо к плечу идем!
 
 
Мы любим жизнь и песенное слово,
Полет мечты, кипенье юных сил,
О нас – семье великой, вольной, новой —
Еще Тарас великий говорил.
 
 
Клялись мы братства боевою честью,
Когда вставал борьбы девятый вал,
И «Заповит», как гимн, мы пели вместе,
Как вместе пели «Интернационал»!
 
 
Всё так же вместе, рано или поздно,
Закончим мы великих жизней труд,
Войдем в тот мир, что будет нами создан,
Что коммунизмом люди назовут!
 

<1964>

 
Флаг, переполненный огнем,
Цветущий, как заря,
И тонким золотом на нем
Три доблести горят:
То молот вольного труда,
Серпа изгиб литой,
Пятиконечная звезда
С каймою золотой.
 
 
Был побежден народный враг
Народною рукой,
И сто народов этот флаг
Взвивают над собой —
На самой высшей высоте,
На самой дальней широте,
Среди полей и городов,
Меж волн бесчисленных рядов.
 
 
В нем – человечеству привет, —
И проще в мире флага нет;
В нем – нашей славы жаркий цвет,—
И жарче в мире флага нет;
В нем – нашей силы грозный свет, —
Сильнее в мире флага нет;
В нем – правда наших красных лет, —
Правдивей флага нет!
 

1937

 
Когда весь город празднично одет,
По улицам проходят знаменосцы,
И, отражаясь в масленой воде,
Играют флаги яхт и миноносцев,
И вслед коням, залязгав на ходу,
Стремятся танки армии любимой,
А в небесах, в подоблачном ряду,
Стозвучных птиц полет неукротимый, —
Народ поет о радостях живых
И о бойцах отваги непреклонной.
 
 
И я стою на площади зеленой,
И двадцать лет упало с плеч моих.
 
 
Гранитных плит торжественный квадрат,
Вокруг него ноябрьские деревья,
Вокруг него великий Ленинград,
Народных толп веселое кочевье,
Вдали широкоплечая Нева,
А здесь, в квадрате, полном странной силы, —
Сверкающая инеем трава,
Геройская спокойная могила.
В земле родной легко лежат они,
Что шли в боях в сиянье стягов красных,
В дни торжества народного взгляни
На имена погибших не напрасно.
Кипящий город, черной банды бунт,
Трепещет враг пред силой пролетарской,
И падает неистовый трибун,
Из-за угла сраженный Володарский.
 
 
И под набат, как под удар ножа,
Встал Нахимсон средь палачей сутулых,
И пред его спокойствием дрожат
Белогвардейцев каменные скулы.
И Ярославль обманутый горит,
Летит измены пепел раскаленный…
 
 
Но голосом Урицкого гремит
В ночах Чека – Советов оборона.
О, если б с нами, радостью дыша,
Он шел сейчас по площади знакомой,
Каким его народ бы встретил громом,
На празднике приветствовать спеша.
 
 
Здесь Сиверса окончен путь недлинный,
Он мало жил, но много битв узнал,
Он немцев бил на нивах Украины,
Он гайдамаков волчьи стаи гнал.
 
 
Весна. Цветы. Леса омыты светом,
До нежности ли, вёсны ни при чем, —
В последний бой, как в огненное лето,
Наган сжимая, входит Толмачев.
Из смерти в смерть, о жизни не жалея,
Водили мы непобедимый строй.
Здесь Купше спит, Таврин лежит, Сергеев,
И Раков здесь, моих стихов герой.
И Лихтенштадт, и храбрый Солодухин,
И сколько рядом – всех не перечесть…
Недаром, нет! – несли вы через муки
Свободы честь и славной смерти честь.
И с вами лег, овеян ветром сосен,
Страны озер бесстрашный коммунист,
И Виттасари снится в шхерах осень,
На мох летит березы острый лист.
 
 
И говорит товарищу он: «Вейне,
Другой весной мы родину вернем…»
Так спите, братья, – есть у вас наследник,
Всемирный брат – его мы назовем.
Сегодня с нами тоже он ликует,
И радостью душа его полна,
Он вспоминает летопись такую ж,
Такие же, как ваши, имена.
 
 
На улицах далекого Шанхая,
В испанской ли неведомой глуши…
Мы будем петь, чтоб песни, не стихая,
Весь страшный мир по-братски обошли,
Чтоб среди песен, радостных и сильных,
Одна была – как грозный взмах крыла:
О крови той, что пролита обильно,
О крови той, что даром не прошла!
 

1937

 
Гудел закат осенним шквалом
            Над часовым,
За пулковским пустынным валом
            Летел пожаров дым.
 
 
Был часовой лихой кузнец ли,
            Иль токарь боевой,
Иль плотник с песней молодецкой,
            С чубатой головой.
 
 
Был часовой стрелок, моряк ли,
            Иль воином иным —
Виски усталостью набрякли
            От длинных лет войны.
 
 
Стоял в изорванной шинели,
            Испытанный в боях,
И всех невзгод над ним летели
            Косматые края.
 
 
За ним лежал во мгле ненастной,
            Тяжел и нелюдим,
Тот город, гордый и прекрасный,
            Что был непобедим.
 
 
В осенних дней холодной пене,
            В ночах, острей ножа,
Он был готов стоять бессменно,
            Тот город сторожа.
 
 
Он был готов стоять бессменно,
            Замены не прося,
Ему сказал, нахмурясь, Ленин,
            Что отступать нельзя!
 

1939

 
А проклятые, землю кровавя, всё ближе
Подходили враги,
Этот путь всеми муками смертными выжжен,
Эти белого ада круги.
 
 
Это к городу шла разгуляться
Длинноусого вора орда,
Это шли на российских хлебах отъедаться
Иноземной орды господа,
 
 
И от белого ль финна, от белого ль эста
Сколько нечисти той принесло,
Замесилось пожаров тяжелое тесто
И на крови рабочих взошло.
 
 
Только мертвые были, как братья, похожи…
Меж смертельно тоскующих нив
Им казалось, что всё одного и того же
Каждый день убивают они.
 
 
И что тот большевик, тот бессмертный рабочий
Всё навстречу из ямы встает,
И сражается вновь, и сдаваться не хочет,
И победную песню поет.
 
 
Им гранитного города снились палаты,
Над Невой разукрашенный сад,
Когда в лоб им ударил над пулковским скатом
Петроградских орудий раскат.
 
 
Где шатается нынче, не знаю, Родзянко,
Но тогда он сказал сгоряча:
«Завтра буду по Невскому шпорами звякать —
Что глядеть мне на город сейчас!»
 
 
Им казалось всё треском последних хлопушек
Над игрушечной той высотой,
Когда грозно ворвалося в пьяные уши
Это полное трезвости: «Стой!»
 

1939

 
Что за флаги блестят на закате,
Чей эсминец разводит волну? —
То британский предательский катер,
Захлебнувшись, уходит ко дну.
 
 
Чья мелькнула стальная обводка,
Чернотой поднялась глубина? —
То британская серая лодка…
В вечный сон погрузилась она.
 
 
«Почему мы погибли без славы,
Моряки океанского льва?» —
Вы спросите того, кто отправил
Из далекого Лондона вас!
 
 
Вы придите к нему вот такими,
По плечам чтоб струилась вода,
Чтоб губами зелеными имя
С мертвым хрипом проклясть навсегда.
 
 
Вы скажите ему, да погромче,
Что со дна поднимается месть,
Что на свете – вы знаете точно —
Не одна, а две Англии есть!
 
 
Если первая словом обманным
Их направила на Петроград,
То вторая вела сквозь туманы
Их печальные тени назад.
 
 
И что Англия эта вторая
Помнит яростно имя его,
Голодая и зря умирая, —
Так скажите от сердца всего,
 
 
Чтобы он ваше слово припомнил
И чтоб это сбылось поскорей,
Когда будет народом он вздернут
На красивейшей мачте морей!
 

1939

 
Ну как сейчас припомнишь эти ночи,
Как будто где-то далеко грохочет,
А в улицах мертвеет тишина,
И только по холодным голым сучьям
Дробь дождевая катится и мучит
Людей, сидящих молча у окна.
 
 
Вкруг города – кладбище паровозов,
А в городе – разбитые дома,
Детей голодных жалобы и слезы,
И нашего базара кутерьма,
И мысли, оголенные, как сучья…
 
 
Нет, не таким был Петроград могучий,
Он вышел тихо в вечер ледяной,
Он баррикад выстраивал громады,
Он вышибал прикладами окно,
Он пулеметы ставил там, где надо,
Колючую он проволоку вил,
Чтоб враг бы в ней свои запутал шпоры,
От ненависти плача и любви,
Сжигал дома или сносил заборы,
Чтобы расчистить пушечный обстрел;
Он на чердак перетаскал гранаты.
Чтобы в любой проулочной норе —
Чтоб только смерть была врагу вожатым.
 
 
Хлеб яростно пекли пищевики,
И швейники шинели молча шили,
И женщины, набив песком мешки,
Сложить окоп из тех мешков спешили.
Докладчик в зале, от махорки душной,
Читал доклад о битвах в Октябре,
И моряки, доклада не дослушав,
Уже в ряды теснились во дворе.
Домохозяйки корпию щипали,
И, от бессонных синие ночей,
Путиловцы по гайке собирали
Броневики – с винтовкой на плече.
 
 
И, мрак прорезав светом небывалым,
Как будто бал затеян на всю ночь,
Дружины шли в богатые кварталы
Проверить в доме каждое окно,
Перетряхнуть матрацы и перины,
Раскрыть шкапы, поднять полы порой.
И там, где с виду было всё невинно,
Оружье было спрятано горой,—
 
 
Где ждали белых, так уж их хотели,
Что в шинелях заранее потели,
Зажав наган дрожащею рукой,
Пришив погон и на мешке с мукой.
 
 
И гадов тех снимали те отряды…
Такими были ночи Петрограда.
 

1939