Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

 Детей растили как протестантов (евангелистов), и они должны были молиться на ночь; вероятно, это было влияние их матери. Дёниц в своих мемуарах вспоминал, как младший, Петер, однажды вечером задумчиво посмотрел на свою мать из кроватки и спросил: «Мамочка, а у Бога тоже есть телефон?» Однако для Дёница и Ингеборг христианские рассказы и молитвы были просто традиционным способом воспитания детей; они не ходили в церковь, за исключением особых случаев; Ингеборг описывали как современную женщину, и весьма сомнительно, чтобы она была верующей христианкой на этом этапе их жизни.

 Время от времени они проводили несколько дней в маленьком поместье фон Ламезана в Гольштейне. Фрау Ламезан была уверена, что любимым ребенком Карла Дёница была дочь Урсула. Сама Урсула вспоминала, что когда отец приходил домой не в духе, то мать подталкивала ее к нему, чтобы он успокоился. Однако первый, кого он приветствовал по возвращении домой, всегда был их пес, маленький шпиц по имени Пурцель. Как любой «самокопатель», Дёниц, естественно, был подвержен резким сменам настроения. Ингеборг была более легкомысленна, весела и открыта по своему характеру, и Урсула чувствовала, что она позволяет Карлу Дёницу доминировать; это находит подтверждение и в воспоминаниях фрау Ламезан; она описывает его как «человека долга», который жил ради работы и при этом, к сожалению, не заботился о других. Однако она же описывает Ингеборг как сильного человека. Она полагала, что они поженились, испытывая друг к другу сердечную склонность, хотя по временам он не имел достаточно времени, чтобы уделять ей внимания – из-за «своей задачи».

 Такое впечатление, что обычные сложности в семьях военных, связанные с частыми разлуками и небольшими деньгами, пока муж пребывает в нижних чинах, в случае Дёница увеличивались из-за его повышенной ответственности перед работой и его темперамента, но во всех других отношениях их семья была вполне нормальной и дружной. Ингеборг была веселой матерью, которая искренне наслаждалась, изображая лошадку, во время игр с детьми; он был нежным отцом по праздникам или, когда ему позволяла работа, по выходным. Урсула вспоминает, что во время одной из праздничных поездок на Норденей было устроено соревнование по строительству песочных скульптур; ее отец принял в этом участие и вылепил гигантского сфинкса в два метра высотой, а она сделала этому сфинксу хвост. Однако она сделала его слишком длинным – с бантиком на конце, и отец рассердился и заставил ее укоротить его, прежде чем к ним подошел судья. Они украсили скульптуру ракушками и брызгали на нее водой, чтобы она не обрушилась раньше времени. Это – чудесная деталь, предполагающая у Дёница некоторое воображение, уважение к античной культуре или, может быть, просто отражение его собственных приятных воспоминаний о Средиземноморье.

 В целом он был молчаливым человеком. В компании он мог заставить себя очаровывать собеседника, как на это указывали в своих характеристиках его начальники; на работе он говорил четко и ясно, на отдыхе был прекрасным товарищем, но никто не считал его хорошим рассказчиком или забавным весельчаком. И фрауЛамезан, и его собственная дочь вспоминали его как очень закрытого человека, сильной внутренней дисциплине которого претили опрометчивые, необдуманные разговоры. Возможно, воспоминания детства тоже входили в число таких ненужных тем. Как бы то ни было, остается подозрение, что чисто мужская атмосфера, в которой он рос, давление его отца и его собственная внутренняя настроенность, возможно, затеняли его юность и вынуждали его умалчивать о многих воспоминаниях.

 Его отношения с братом казались хорошими. Деньги, которые давал ему в долг Фридрих и которые помогли Карлу содержать семью во время инфляции, уже упоминались. Хотя он и жил за границей, но время от времени приезжал к ним в гости, особенно часто на Рождество; Урсула вспоминает его с большой любовью как крупного, веселого человека, весьма отличавшегося по темпераменту от ее отца. Но младшая дочь Фридриха, Бригитта, вспоминает невероятное сходство в поведении и характере обоих братьев.

 Когда Фридрих женился, Урсула была одной из подружек невесты, но через какое-то время братья поссорились и отдалились друг от друга; когда и почему это случилось, остается неясным. Те, кто дожил до старости из обеих семей, тогда были совсем маленькими, а Карл Дёниц об этом в своих мемуарах не говорит – на самом деле он вообще редко упоминает брата. Может быть, это случилось из-за денег, которые нужно было возвращать, так как Урсула полагала, что у них остались деньги дяди. Что бы ни было причиной ссоры, она сильно ударила по отношениям двух семей, и возможно, что Дёниц больше никогда после этого не видел своего брата.

 В начале августа 1927 года о тайном перевооружении флота стало известно в результате так называемого «скандала Ломана» (Lohmann-Aftare). Давно уже было известно, что перевооружение, нарушающее договор, идет полным ходом. Однако когда финансовый директор «Берлинского листка», расследуя дело пропагандистской кинокомпании «Феб», наткнулся и напечатал подробности деятельности чрезвычайно засекреченной сети компаний, которые обеспечивались через контору «Морского транспорта» Ломана при Морском руководстве, то весь антивоенный запал коммунистов и пацифистов из крыла социальных демократов вспыхнул с новой силой, и флот вновь стал объектом нападок. Дёниц был привлечен к подготовке дела о флоте для слушаний в рейхстаге. К тому времени он уже работал в сотрудничестве с тем отделом армии, который был создан там по образцу его собственного отдела, когда стало ясно, что в политических делах люди из флота гораздо большие профессионалы. Его главой был подполковник Курт фон Шлейхер, офицер прусской закалки, который ненавидел республику за ее материализм и коррупцию и жаждал возвращения к авторитарным ценностям прежних дней.

 Дёниц не упоминает «дело Ломана» ни в одной из опубликованных им книг, там он просто сообщает, что Шлейхер был главой одного из отделов, с которым он сотрудничал в тот период. Тем не менее, нет никаких сомнений в том, что он всей душой присоединился к защите военных от атак слева и что его неприязненное отношение к коммунистам и демократам любого цвета лишь усилилось.

 Правительство попыталось замолчать факты собственного участия в «деле Ломана». Между тем самого Вальтера Ломана принесли в жертву вместе с министром обороны и несколькими высшими чинами флота, замешанными в этом деле; их судили и понизили в званиях или вообще отправили до срока в отставку. Среди них были Пфайффер, Верт, фон Лёвенфельд и глава всего флота адмирал Ганс Ценкер, которого в 1928 году сменил адмирал Эрих Редер. Канарис получил должность и был отправлен в действующий флот, как и Дёниц, хотя неизвестно, было ли это следствием того, что он был замешан в скандале. Ясно только, что то были косметические изменения и после некоторой паузы и флот и правительство продолжили свои попытки обойти запреты Версальского договора.

 Так, в самый разгар волнений, в августе, Пфайффер провел совещание, которое посетили Канарис, Шпиндлер, представители отдела судостроения и ломановской фирмы-посредника, по поводу финансирования испанского проекта Канариса по строительству подлодок, тогда уже близившегося к завершению, а в ноябре, когда контракт был наконец подписан, Ценкер одобрил перевод четырех миллионов рейхсмарок из собственного бюджета флота.

 Весной следующего года Фюрбрингер и его люди, закончив испытания второй немецкой субмарины, спроектированной немцами и построенной для Турции на роттердамской верфи Круппа, доставили лодки в Константинополь, и оба, Фюрбрингер и его главный инженер, остались там и возглавили турецкую школу подводников.

 Между тем Дёниц с декабря 1927 года служил навигационным офицером на крейсере «Нимфа», флагмане командующего соединением разведывательных сил флота на Балтике – не кого иного, как контр-адмирала Вилфрида фон Лёвенфельда! Вероятно, это назначение было гораздо больше ему по вкусу, чем кабинетная работа в Берлине; и он записывает в своих воспоминаниях, что экипаж крейсера «объединен бодростью духа» и образовал сообщество, в котором «каждый юный моряк был так же счастлив успехам их корабля на учениях, как и капитан».

 Одними из причин такого более счастливого положения дел были строгая политика отбора персонала для флота, отсев всех кандидатов, чьи семьи имели какие-либо связи с республикой или социалистической политикой, и особое внимание к просачиванию коммунистических элементов и попыткам создания ячеек. Морские порты по-прежнему оставались рассадниками коммунистических идей, а рядовой и старшинский состав – главной целью для обращения в иную идеологию. Но постоянная бдительность офицеров и стремление пропаганды держать матросов в курсе событий и побуждать их самих сражаться с этой опасностью возымели эффект. Помогала и немногочисленность моряков. Как писал Дёниц, из кандидатов могли выбирать, основываясь на их качествах. Лучшим качеством, как Дёниц хорошо изучил за те три года, что был вовлечен в военную службу и политические дела в Берлине, был патриотизм.

 Время на «Нимфе» проходило за индивидуальной подготовкой и совместными учениями – разведка днем, атака ночью – дальние плавания и, наконец, осенью морские маневры. И снова он получил образцовую характеристику от своего начальника, капитана крейсера Конрада, бывшего когда-то выдающимся штурманом; в своих мемуарах Дёниц щедро благодарит его за все те уроки, который тот ему преподал.

 Характеристика была одобрена и скреплена подписью фон Лёвенфельда, что стало последней официальной его услугой исключительно многообещающему юнцу, которого он выделил за восемнадцать лет до этого среди кадетов «Герты».

 Дёницу теперь было 37 лет. 1 ноября 1928 года он получил повышение, стал корветтен-капитаном, то есть капитаном 3-го ранга; это совпало с его первым независимым командованием военным подразделением. Назначение состоялось 24 сентября 1928 года, а 31 октября Лёвенфельд был уволен в отставку. Дёница назначили командиром 4-й полуфлотилии торпедоносцев. Как он написал в мемуарах, «прекрасное назначение... я был независим. У меня под началом находилось около 20 офицеров и 600 матросов, большое число людей для столь молодого офицера, каким я тогда был».

 И он немедленно погрузился в подготовку, используя каждую минуту, свободную от выполнения его служебных обязанностей на корабле-флагмане, для выработки систематической программы тренировок; поделив первый год на части, он каждой из них назначил свою задачу, начиная от индивидуальных стрелковых тренировок до морских учений одиночного торпедоносца, двух торпедоносцев, наконец, четырех торпедоносцев и учений со всем флотом.

 Когда пришло время принимать командование над своей полуфлотилией, он уже знал совершенно точно, что должен сделать, и не терял времени на то, чтобы внушить свои идеи и привычку к неустанной работе своим капитанам или чтобы показывать им, кто здесь начальник.

 Из мемуаров Дёница видно, что базовая тактика по образованию колонны для поиска противника днем и поддержания связи на пределах видимости вплоть до атаки ночью осталась неизменной с его бывшего плавания на торпедоносце. Он упоминает, что на осенних маневрах 1929 года целью был конвой противника, который полуфлотилия вполне могла найти и «уничтожить» за ночь. Неясно, были ли некоторые из заданий специально задуманы для отработки атаки на поверхности подводных лодок, хотя интересно, что характеристика на него за 1930 год была скреплена подписью контр-адмирала Вальтера Гладиша, одной из ведущих фигур в тайных приготовлениях подводного флота, который подписывался как командующий подводным флотом. Конечно, этот титул не числился ни в одном из флотских списков. Также интересно, что в том же 1930 году прошли первые практические учения боевых подводных лодок, что отличалось от испытаний офицерами в отставке, такими как Фюрбрингер. Учения были проведены на 500-тонной финской субмарине, которую спроектировали в IvS и построили в Финляндии при помощи немецких инженеров. Немецкие офицеры были переодеты туристами и испытывали лодку с июля по сентябрь.

 Отвечая на вопросы о своей карьере в 1969 году, Дёниц сказал, что он «не мог получить лучшего назначения в свете своей будущей карьеры флотоводца, нежели назначение командующим 4-й полуфлотилией торпедоносцев». Возможно, он имел в виду нечто общее, однако эссе, посвященное его жизни на флоте и появившееся в «Ташенбухе» в 1944 году, утверждает, что осенью 1929 года его новый пост на торпедоносце «впервые предоставил ему возможность изложить весь свой опыт и предложения (по реконструкции немецкого флота подводных лодок) в форме меморандумов, написанных для его начальников и других влиятельных лиц». Может быть, это пропагандистская выдумка; ни одного такого меморандума не было в бумагах Вальтера Гладиша или где-то еще. Однако упоминание конкретной даты, осени 1929 года, вместо общих рассуждений о его участии в подготовке субмарин показательно, а также интересно, что в 1932 году подробное рассмотрение типов субмарин привело к решению уменьшить в размерах рулевую рубку, чтобы стал меньше силуэт в целом.

 Как для весьма амбициозного, упорного в своем карьерном стремлении офицера, который, безусловно, знал все о тайных работах по субмаринам, это было вполне в его характере – делать предложения и писать меморандумы на эту тему. А, учитывая большую степень участия Лёвенфельда и Гладиша в делах подводных лодок, можно предположить, что его специально готовили для службы в будущем подводном флоте.

 Так это или не так, но характеристика, которую ему дал командир 2-й флотилии, корветтен-капитан Отто Шнивинд, не могла быть более подходящей: «Исключительно одаренный для этого поста, выше среднего, упорный и энергичный офицер. С его способностями, неутомимостью и добросовестностью вверенная ему полуфлотилия получила подготовку по замечательно высокому стандарту. Обладает яркой индивидуальностью и пониманием, как обращаться с офицерами и командой. Чрезвычайно одарен чувством долга и энергичностью, предъявлял высокие требования как к себе, так и к своим подчиненным. Имеет ясные, уверенные суждения по всем профессиональным вопросам... Скор в мысли и действии, быстр в решении, абсолютно надежен.

 Очень активен и заинтересован в обучении своих офицеров, особенно близко к сердцу принимает нужды и потребности офицеров и команды.

 Сердечен, прямой и сильный характер, всегда готов оказать помощь. Умен и всеобъемлюще образован. В социальном общении весел и открыт, всегда в хорошем настроении. В целом блестящий офицер и достойная личность, равно уважаем как офицерами, так и командой, всегда тактичен с подчиненными и прекрасный товарищ».

 Одним из источников успеха Дёница была его абсолютная преданность поставленной перед ним задаче и любовь к своей профессии. Завершая свой отчет о том дне, когда флотилия прибыла в Лиссабон в конце мая 1930 года, он рассказывает, как вечером он и его капитаны сидели на площади под пальмами и пили красное вино до рассвета, «довольные нашей жизнью и нашей профессией, лучшей из существующих!».

 За то время, пока он поднимал своих людей на высший уровень профессионализма, страна вступила в новый период кризиса. Причины были и экономические, и политические. С одной стороны, начало спада в мировой торговле показало искусственность того процветания, которым Германия наслаждалась за счет иностранных займов, и снова рост инфляции, банкротств и безработицы; с другой стороны, уклон влево на выборах 1928 года встревожил консерваторов и промышленников и ввел их в примерно то же самое настроение «загнанности в угол», что господствовало до 1914-го и сразу же после проигранной войны. В отчаянии они обратились к Адольфу Гитлеру.

 Гитлер использовал время после освобождения из тюрьмы на перестройку своей партии и обеспечение себе главенствующего положения в ней. Его тактика была простой, но блистательно эффективной: то был принцип фюрера или «вождя», пирамидальная структура, заимствованная у армии, в которой каждый человек безоговорочно подчиняется своему непосредственному начальнику и верховному вождю, что превратило партию в продолжение его самого, институализируя его потребность доминировать и его неспособность слушать других и понимать чью-либо точку зрения, кроме своей собственной.

 Раздражающие попытки прибегнуть к рациональным аргументам или лидерские ухватки соперников были запрещены указом фюрера. В краткосрочной перспективе это служило практической цели и как нельзя лучше предупредило раскол партии на мелкие фракции, что, таким образом, дало ему тактическую гибкость, позволило быстро реагировать на все и сфокусировать единую волю. В долгосрочной же, конечно, это несло множество опасностей, так как фюрера может испортить власть. Эта опасность была очевидной в случае Гитлера, так как он уже привык господствовать над своими ближайшими коллегами, из того же круга людей с ограниченным опытом и образованием, как и он сам, которые были совершенно зачарованы потоком его идей. Они замирали при его вспышках ярости, когда ему кто-то противоречил, и потрясались до глубин своей мелкой души при его приступах ненависти. Убеждение, гнев и мстительность – могучее оружие; Гитлер использовал его сознательно и бессознательно для удовлетворения своих собственных первобытных потребностей.

 К его захватывающей ораторской силе добавлялся звериный нюх на скрытые чувства и желания других людей и крестьянская сметка в обращении с теми, кто в социальном, финансовом или интеллектуальном плане стоял на уровень выше, чем он; они же, со своей стороны, презирали и высмеивали его. Любому человеку с критическим складом ума было трудно принимать его всерьез. В своем окопном плаще на нелепой фигуре, с перхотью на воротнике, с лицом, единственной выразительной деталью которого были его голубые глаза, смотревшие прямо и яростно (он был близорук), он выглядел тем, кем и был: уличным агитатором. Его невзрачная внешность и неуклюжие манеры, свойственные австрийским «неряхам», богемная небрежность, столь контрастирующая с его партийным образом силы, вместе с природной левизной, проявлявшейся, когда он оказывался в более высоких социальных кругах, были его весьма ценными чертами. Благодаря им все политические противники и могучие потенциальные союзники воспринимали его как безобидного демагога, которого можно использовать, манипулировать им и отбросить, когда понадобится. Таким, возможно, он и остался бы, если по Германии не ударили спад торговли и безработица, увеличив число тех, чье негодование и свободное время могли быть подчинены его воле. В этом он был непревзойденным мастером. Как пропагандист он показал себя гением.

 Инсценировка и спецэффекты партийных съездов в Нюрнберге, штандарты и знамена, марши и контрмарши, крики, музыка и эмоции толпы, уличные бои с внутренним врагом – большевиком, тиражирование в нацистских газетах и речах, исполненных ненависти к Версальскому договору и к «ноябрьским преступникам» в правительстве, которые его подписали, к большевизму и еврейскому мировому заговору, который породил его... Никогда не переходя от общих мест к частностям или поискам средств преодоления, никогда не вступая в дискуссию или спор, просто вдалбливая это в головы, как он это делал в своем близком кругу недоучек, крикливо и грубо. Именно такими методами партия росла численно – как одно из наиболее отвратительных следствий экономического кризиса. И именно в этот момент присоединение к ней молодежи с ее агрессией и идеализмом превратило ее в мощное движение.

 Поэтому так получилось, что глава консервативных, промышленных и пангерманских сил Альфред Гугенберг, напуганный одновременным наступлением левых, обратился к нацистам! Гитлер имел именно то, чего ему недоставало, – поддержку масс; у Гугенберга же было то, чего недоставало Гитлеру, – финансовые ресурсы и политический патронат над промышленниками и землевладельцами. Как и многие другие до него, он недооценил, до какой степени богемный капрал жаждет господствовать и насколько первобытно-аморальна его натура. В терминах религии это был пакт с дьяволом; последствия этого были ему ясны; страх международного марксизма, горечь национального унижения, выраженного в ненавистных условиях Версальского договора, ослепили его и тех магнатов, которых он представлял. С помощью общенациональной машины пропаганды Гугенберга Гитлер стал известен в каждом немецком доме; на выборах в сентябре 1930 года, которым предшествовали кровопролитные столкновения между нацистам, «красными» и республиканцами, партия Гитлера повысила свое представительство в рейхстаге с 12 до 107 депутатов, превратившись во вторую по численности в парламенте.

 Гитлеру оказывали широчайшую поддержку в вооруженных силах, особенно среди молодых офицеров и рядовых и особенно на флоте. Старшие армейские офицеры глядели на нацистов с той же опаской, что и на коммунистов, справедливо не видя большой разницы между ними: и те и другие были революционными силами, стремящимися к разрушению существующих институтов и общественных структур; и те и другие подразумевали диктатуру их партии. Но многие старшие офицеры на флоте симпатизировали нацистам, так как флот по-прежнему оставался новшеством и после мятежей 1918-го и 1923 годов и сражений Первой мировой нуждался более чем когда-либо в доказательстве, что он не какая-то дорогая, потенциально разорительная роскошь; а так как морским офицерам приходилось с гораздо большим трудом, нежели армейцам, объяснять выгоды от наличия флота нации, которая по-прежнему мыслила в категориях землевладения, они совершенно естественным образом склонялись к такой партии, как партия Гитлера, которая обещала им сбросить оковы Версаля и восстановить боевую мощь Германии.

 К тому же, вероятно, ядро офицерского корпуса, которому предназначалось нести в себе семена будущего флота, было выбрано за здравый смысл, и поэтому они были так чувствительны к призыву Гитлера; общие слова, которые он произносил о миссии Германии в мире и о расовой основе этой миссии, были теми самыми, что им вбили в головы еще как офицерам империи. А когда Гитлер говорил о восстановлении чести Германии, о сбрасывании оков Версаля и о самостоятельности в вопросах обороны, они почти лично могли идентифицировать себя с потерянной честью флота и постыдными революциями.

 Примечательно, что Гитлер пользовался особенной поддержкой среди бывших членов Добровольческих корпусов. И когда с ростом безработицы в морских портах росли в силе и местные отделения нацистской партии и призыв Гитлера распространялся все дальше среди матросов, офицеры все больше видели в ней народное «верное» движение, чьи цели совпадали с их собственными. Это было именно то, что они сознательно пестовали уже давно, так как разные мятежи то и дело показали опасность старого стиля «работы».

 Сам Дёниц тоже не мог остаться равнодушным к призывам Гитлера; к 1929 году, его первому году в должности командира полуфлотилии, военно-морские базы Киля и Вильгельмсхафена были успешно «наводнены» нацистами, и к весне 1932-го пропагандист Гитлера Йозеф Геббельс сообщил после визита на одну из этих баз, что «все, и офицеры и команды, целиком за нас». Вряд ли можно сомневаться в том, что Дёниц откликнулся на призыв партии по тем же соображениям, что и другие патриотически настроенные и амбициозные молодые офицеры; на торпедоносцах служили именно молодые, и особенно примечательно, что командир флагмана Дёница – миноносца «Альбатрос» – Карл Йеско фон Путткамер стал морским адъютантом Гитлера после захвата нацистами власти...

 Другой причиной верить в то, что Дёниц откликнулся на призыв нацистов, была его озабоченность делами своей команды. Это снова подтверждается в его характеристике, которую дал командир флотилии Отто Шнивинд. Написав, что все, что содержалось в его первом хвалебном отзыве, остается в силе, Шнивинд продолжил славословия: «Он прекрасно обучил свою половину флотилии, в которой он пользуется большим почетом и популярностью. Он не знает трудностей, обладает силой и даром сходиться с командой и всегда полон целеустремленности. Он ясно выражает свои мысли устно и письменно... имеет цельный, твердый характер, он добросердечный верный товарищ. Также он весьма энергично заботится о благосостоянии своих матросов. Капитан 3-го ранга Дёниц – офицер с сильной натурой, который заслуживает особого внимания и продвижения по службе».

 Эта характеристика была скреплена подписью контр-адмирала Гладиша в качестве BdU – командующего подводным флотом.

 О службе Дёница на следующем посту, продолжавшейся с октября 1930-го по лето 1934 года, его мемуары практически ничего не говорят. Это был критический период для страны, когда Веймарская республика пала под напором Гитлера; фактически мы располагаем всего двумя его собственными упоминаниями, оба происходят из его ответов на вопросы о его карьере, которые были опубликованы в 1969 году. Первое – это его утверждение: «С осени 1930 года я был в течение четырех лет 1-м офицером Адмирал-штаба в штабе военно-морской станции Северного моря в Вильгельмсхафене. Это все, что можно сказать о том, что я делал тогда... Эти четыре года в Вильгельмсхафене у меня был штаб из сорока офицеров и рядовых, и все мое время было заполнено работой».

 Очевидно, что некоторая часть той работы была его собственным изобретением. Это понятно из его характеристики, данной главой штаба.

 «Благодаря своей быстрой сообразительности и неутомимому усердию он очень быстро приспособился к положению офицера Адмирал-штаба и служил прекрасно. Очень компетентный штабной офицер с всеобъемлющими знаниями во всех областях. Целеустремлен и систематичен. Работает быстро и надежен. Очень умел в письменной и устной речи. Весьма заинтересован во всех профессиональных вопросах, которые его интеллектуально воодушевляют.

 Очень амбициозен и, соответственно, борется за свой престиж, из-за чего ему сложно подчинить себя и ограничиться своей собственной областью работы. Он должен предоставлять офицерам Адмирал-штаба больше независимости, чем это было прежде.

 Его сильный темперамент и живость часто приводят его в состояние нетерпеливости и порой неустойчивости. Следовательно, он должен воспринимать вещи более спокойно и не выставлять преувеличенных требований, особенно к самому себе.

 Его частая и очевидная нетерпеливость, возможно, частично объясняется периодическими сложностями со здоровьем (жалуется на желудок). В самое последнее время наступило улучшение.

 Несмотря на все эти ограничения, я рассматриваю его как блестящего офицера, чей характер сформировался еще не полностью и который нуждается в сильном и благожелательном руководстве».

 Это – наиболее интересная из всех характеристик Дёница, и в немалой степени потому, что ее автором был Вильгельм Канарис – самый необычный офицер, возможно, во всей немецкой армии. Путешествовавший гораздо больше и обладавший более широким видением мира, нежели карьерные офицеры, которые скрывались в коконе армейской службы, он обладал утонченным знанием латыни, что противоречило грубому духу прусской традиции, в рамках которой он был воспитан. Это и сделало его подходящим человеком для тайной работы по перевооружению, на которую он был переведен почти сразу же после войны. В Нюрнберге Дёниц описывал его как «офицера, к которому не испытывали особого доверия. Он сильно отличался от нас. Мы, бывало, говорили, что у него семь душ в одной груди».

 Это весьма подходящее описание; Канарис был загадкой и, без сомнения, останется ею, а Дёниц, вероятно, находил его не менее любопытным, чем сам Канарис – его, фанатично трудолюбивого молодого штабного офицера. Поэтому его замечания о нетерпеливости Дёница и его неустойчивости и сложностях со здоровьем могли быть следствием их несовместимости. Так это или нет, но они чрезвычайно интересны, потому что впервые со времени отчета британского офицера о допросе Дёница по поводу гибели подводной лодки в 1918 году, со сходными предположениями о его психической неустойчивости, эта характеристика оставляет впечатление взгляда со стороны, извне заколдованного круга одинаково мыслящих и преданных своей карьере офицеров. По их мнению, пыл Дёница был и естествен, и одобряем; по мнению Канариса, он был чрезмерен, и Дёниц, который только что отметил свое 39-летие, имел мировоззрение и эмоциональную неустойчивость человека гораздо более молодого.

 Это суждение подтвердилось в полной мере в его последующей карьере и было повторено гораздо позже еще одним его близким коллегой, Альбертом Шпеером.

 Интересно, что в Нюрнберге были представлены письменные показания генерального консула США в Берлине за этот период, с 1930-го по 1934 год, в которых указывается на то же: «Карл Дёниц всегда был не очень ментально устойчив». Дёниц оспорил возможность того, что американец вообще знал его в то время, когда он был всего лишь младшим офицером и работал в Вильгельмсхафене, и консул не смог представить полный отчет об их встрече, так как не вел дневники. Тем не менее, свидетельство человека, который не мог быть знаком с секретной характеристикой Канариса, – изумительное совпадение. Следовательно, некоторого доверия заслуживает и остальная часть его свидетельства, где мы читаем: «Он стал одним из первых высших офицеров армии и флота, который целиком идентифицировался с идеологией и целями нацистов».

 Конечно, это утверждение вызывает подозрение хотя бы потому, что Дёниц не был высшим офицером на тот момент, но нет сомнений в том, что оно описывает его более поздние взгляды. Но касается ли оно времени, непосредственно предшествующего захвату Гитлером власти, и сразу после него? Безусловно, на своем посту офицера штаба в Вильгельмсхафене он был в курсе политической ситуации. Он сам ясно дал это понять в своем втором и последнем упоминании об этом периоде своей карьеры: «В мою задачу входили меры по защите от внутреннего смятения (среди военных). Эти вопросы часто обсуждались в министерстве обороны в Берлине, совместно с компетентными представителями всех родов войск».

 Это указывает на то, что он проводил свое время не только в Вильгельмсхафене, как он утверждал в Нюрнберге, но участвовал в берлинских дискуссиях и, следовательно, мог попасть в зону внимания генерального консула Соединенных Штатов; он ведь был «попрыгун».