Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

 Тем временем на борту «Бреслау» чувство облегчения после необычайного напряжения прошедших двух недель естественным образом уступило место депрессии и раздражению. Немецкие военные корабли были крайне некомфортными стальными коробками и в лучшие времена, выделяя минимум пространства для создания уюта, а теперь, в самый пик турецкого лета, притом что вся мебель плавала по волнам где-то рядом с Мессиной, жить на крейсере вообще было невыносимо. К этому прибавлялась полная неясность их положения; пока их товарищи участвовали в борьбе за великую Германию, они могли оказаться запертыми здесь на все то короткое время, что, как предполагалось, продлится война.

 Но венчало это чувство беспомощности невыразимое ощущение собственного унижения. Им повезло ускользнуть невредимыми, но это вовсе не значило, что им надо было драпать через все Средиземное море так быстро, как возможно. Их готовили не для этого! Кроме того, британская и французская пресса, а это были почти единственные газеты, которые попадали в руки к немецким морякам, подняли шквал насмешек по поводу их бесславного бегства и неспособности поразить даже тот единственный легкий британский крейсер, который их преследовал!

 Через несколько дней их положение начало улучшаться: стало ясно, что два их корабля находятся в авангарде кампании по вовлечению Турции в войну. Первый знак был получен 15 августа, когда Лимпус и все британские офицеры были заменены безо всякого предупреждения турецкими офицерами; на следующий день экипажи обоих немецких кораблей были собраны на палубе, и немецкие имперские вымпелы были опущены под торжественный национальный гимн; потом был поднят красный флаг с полумесяцем Османской империи. «Гёбен» стал именоваться «Явуз Султан Селим», а «Бреслау» – «Мидилли»; офицеры и матросы поменяли свои форменные фуражки на фески. Вильгельм Сушон был назначен главнокомандующим турецким флотом, и оба корабля, все еше с немецкими экипажами, присоединились к другим турецким судам на учениях в Мраморном море.

 Особой задачей Дёница в это время переучивания с британского на немецкий способ ведения боевых действий была совместная работа с сигнальным лейтенантом «Гёбена» – так как немцы по-прежнему называли свои корабли по-старому, когда рядом не было турок – по редактированию нового справочника по международным сигналам и разработка нового сигнального кода для совместных операций.

 Когда именно в это время Дёниц повстречал свою будущую жену, остается не вполне ясным. Ее отец, генерал Вебер, появился на борту «Бреслау» много позже их прибытия в Дарданеллы, он приехал в Турцию с Лиманом фон Сандерсом и принял на себя командование гарнизоном крепости, охраняющей пролив. Казалось, он знал о флоте немного, как и большинство немецких генералов: прибыв на «Бреслау» и оглядевшись, он снял монокль и воскликнул: «Так это и есть “Гёбен”!» – по крайней мере, так эту историю пересказали Дёницу в кубрике. Была ли с генералом тогда его семья, неизвестно; но если и была, то тогда, вероятно, Дёниц и повстречался с его дочерью, Ингеборг, на одном из светских раутов, куда были приглашены офицеры. Сам Дёниц не рассказывает, как они впервые встретились, и, может быть, она появилась позже, в качестве сестры милосердия в госпитале при немецком посольстве в Константинополе; по крайней мере, такова была ее работа после того, как Турция вступила в войну.

 Борьба в турецком правительстве стала еще ожесточеннее, когда Энвер-паша и немецкая миссия фон Сандерса начали серьезную подготовку к высадке в Египте и принялись плести интриги внутри страны. Британское правительство сочло обстановку подходящей для того, чтобы уменьшить немецкой влияние демонстрацией силы: было решено, чтобы английский флот отошел от Дарданелл и попробовал пробиться к Константинополю. Однако немцы увеличили эффективность и минных заграждений, и фортов, так что британский военный атташе отговорил от реализации этого дерзкого плана.

 В сложившихся обстоятельствах Энвер-паша решил форсировать вопрос со своим флотом, или, может быть, это ему посоветовали Сушон или немецкие генералы. Согласно немецкой официальной историографии он подождал обещанного Германией займа в два миллиона турецких фунтов, прежде чем начать осуществлять свой план; как только деньги были переведены 23 октября, он отдал Сушону приказ, который был согласован накануне, и отправил немецкого главу флота в Черное море со всеми наличествующими военными соединениями – искать русские корабли и атаковать их тут же, без объявления войны.

 Было заявлено, что флот собирается у входа в Босфорский пролив, чтобы провести учения по радиообмену и разведке в Черном море; это было сделано специально для русского и других посольств в Константинополе.

 Рано утром 27 октября, когда похожие на иглы минареты и купола мечетей и дворцов только-только вынырнули из рассветной дымки, корабли пробудились к жизни. Вот как это описывает Дёниц в своей первой книге «Путешествие на “Бреслау” по Черному морю», опубликованной в Берлине в 1917 году:

 «Ровно в 4 часа 30 минут вахтенные унтер-офицеры вызвали на вахту офицеров. “Время вставать!” Затем раздался сигнал трубы, вахтенные построились на палубе, и барабанщик с трубачом заиграли “Проснись и воссияй!” в столь грубой манере, что это заметил бы самый сонливый сурок (животное, впадающее на зиму в спячку)...

 На палубе вахтенные выставили ведра с водой. В 4.40 поступил приказ: “Мыться!” Да, уж как это было освежающе холодным утром! Пыхтя и сопя, голые по пояс, ребята поспешили мыться на полубак. Черт побери, как же было холодно!

 В 5.15 – приказ: “Кокам на кубрик!” Из рубки достаются столы, расставляются, коки приносят кофе, хлеб и масло – а “Генрих” и “Карл”, несмотря на ранний подъем, жутко проголодались.

 Их невинное удовольствие прерывается сигналом боцманской дудки...

 Первый помощник выходит на полубак и спокойно озирает моряков, когда те появляются снизу неторопливой походкой. Однако как только они видят «первого», жизнь наполняет их члены, и они несутся к якорным станциям.

 Вахтенный офицер осматривает станции на готовность к отплытию и подтверждает, что судно готово сняться с якоря. Машинное отделение рапортует: “Машины готовы!” Капитан выходит на мостик. Ровно в 5 часов 30 минут он командует: “Поднять якоря!”

 Сразу за этим на “Гёбене” и других старых линейных судах и на крейсерах “Хамидие”и “Берк” становится очень оживленно. “Бреслау” поднимает якорь, запускает машины...»

 Так они отправились в Босфорский пролив, как писал Дёниц, «возможно, самый красивый пролив в мире, чьи покатые берега, украшенные садами, парками, сельскими домиками и виллами, начали светиться в красноватом отблеске утра». Вскоре виноградники с виллами и руинами старых замков уступили место фортам и маякам, и перед ними открылось Черное море, а с другой стороны – освещенный ярким солнцем горизонт.

 Утро провели в учениях. После полудня сигналом с флагмана передали приказ всем капитанам прибыть на борт. «Я никогда не забуду, – писал Дёниц в своих мемуарах, – горящих глаз капитана, когда он вернулся». Почти в тот же миг на «Гёбене» подняли флажки, передавая: «Старайтесь изо всех сил. Это – для будущего Турции!» И снова военная лихорадка охватила офицеров и матросов, на этот раз почти не связанная с предчувствием беды; «Гёбен» был самым мощным кораблем в Черном море, и у него и у «Бреслау» был запас скорости, позволяющий ускользнуть от любой силы, которая могла перевесить их своей численностью.

 Вскоре флот повернул на большой скорости к северо-востоку, и постепенно каждый корабль направился к своей цели: «Гёбен» с эсминцами и минными заградителями – ставить мины на подступах к Севастополю, где стоял русский флот, и обстреливать корабли внутри бухты, другой отряд – обстреливать порт Одессы, а «Бреслау» с «Хамидие» к Керченскому проливу, ведущему в Азовское море.

 Достигнув своих целей рано утром следующего дня, крейсер принялся устанавливать мины, а потом устремился на восток к нефтяному порту Новороссийск, формально предложив его защитникам сдаться, и, когда предложение было отвергнуто, обстреливал его в течение двух часов. Все корабли в гавани были потоплены, портовые постройки уничтожены, а нефтехранилища подожжены, и пламя перекинулось на улицы с жилыми домами. Когда крейсер отошел от Новороссийска, огромная туча черного дыма висела над горящим городом, и отблески пожара можно было видеть на горизонте еще вечером, когда эскадра была на обратном пути к Босфору.

 Сушону не удалось совершить что-либо подобное на своем объекте – его отогнали ответным огнем, а потом стали преследовать эсминцы! Однако он послал требуемый сигнал в Константинополь: что его предательски атаковал флот русских и в ответ он обстрелял их базу и прибрежные города. История была настолько невероятная, что потом он ее подправил: мол, он обнаружил русский минный заградитель, который собирался ставить мины в турецких водах рядом со входом в Босфорский пролив, уничтожил его, а затем двинулся к русскому берегу, чтобы обстрелять его. Эта версия была столь же нелепая, и, хотя турки по возвращении встречали корабли как победителей, министру не потребовалось много времени, чтобы выяснить правду; после бурной встречи было решено продолжать держаться нейтралитета.

 Однако на этот раз Энвер-паша и его немецкие советники были спасены самим русским правительством, которое поспешило объявить Турции войну. Так что схема сработала и привела к столь важным и хорошо известным последствиям, как то вступление в войну против Турции Болгарии, укрепившей южный фланг центральных держав, неудаче русских, кампании на Ближнем Востоке и – Галлиполи. Как сказал об этом официальный морской историк Британии, «когда мы вспоминаем всемирные последствия этих действий, то понятно, что немногие из решений, принятых на море, были столь отважными и столь хорошо взвешенными, как рейд Сушона через Дарданеллы...».

 Офицеры «Бреслау» теперь имели лучшую тренировку из всех возможных – постоянное участие в военных операциях. В то время как большая часть их товарищей в северных морях, запертая в бухте Гельголанд превосходящим флотом Британии, постепенно погружалась в апатию, «Гёбен» и «Бреслау» оспаривали господство над Черным морем у численно гораздо более сильного русского флота. Главной задачей было сопровождать войска и транспорт к побережью Кавказа, где концентрировались сухопутные военные действия против России.

 Именно во время одного из таких разведрейдов «Бреслау» впервые всерьез схлестнулся с противником. Это произошло в непроглядную зимнюю ночь – на Рождество. Крейсер неожиданно обнаружил себя окруженным несколькими вражескими кораблями. Вспыхнул сигнальный фонарь; на «Бреслау» поводили своим прожектором в ответ и увидели в угрожающей близости русский линейный крейсер «Ростислав». Немедленно офицер артиллерии Карле открыл огонь. 10,5-сантиметровые снаряды не могли пробить бронированные жизненно важные места корабля противника, но русские были так поражены быстротой и, без сомнения, меткостью ночной стрельбы, что в результате крейсер смог ускользнуть.

 В тот же день «Гёбен» наткнулся на две мины, которые были заложены на большой глубине у входа в Босфорский пролив. Он добрался до порта, но в результате вышел из строя на несколько месяцев. «Бреслау» теперь стал самым главным военным кораблем турецкого флота, так как прочие корабли, из поколения еще до дредноутов, были слишком медленны; крейсер постоянно участвовал в операциях, порой сам выступая как транспортный корабль, и ночами сражался с русскими эсминцами. Вот строчки Дёница из его книги 1917 года:

 «Столб воды встает как яркий фонтан, внезапно попавший под лучи прожектора.

 А теперь – вспышки со стороны русских.

 И вот... мы делаем залп и трижды попадаем в самый ближний эсминец!

 Ага, а вот еще пять выстрелов! Внезапно на виду остается только мостик и полубак. Значит, он получил достаточно!

 “Сменить цель направо!” – командует офицер артиллерии, и мы обстреливаем следующий эсминец. Но и на нашем корабле взвивается вверх высокий конус огня, с правого борта средней палубы... Черт побери, нас задело – и еще раз задело!

 Да, совершенно другие ощущения, когда снаряды попадают в тот корабль, на котором ты сам... дымовые трубы, внезапно освещенные вспышкой, возникают из темноты, а под ними на палубе клубится темный дым...»

 На этот раз сильно поврежденный русский эсминец затонул и другие корабли противника потерпели немалый ущерб. Собственные потери «Бреслау» – семеро погибших и пятнадцать раненых в результате трех попаданий.

 Естественно, между рейдами были выходы на берег. Вот как Дёниц описывает краткий отпуск на берег летом 1915 года:

 «Нас отвезли на пароме в Стамбул. Сегодня будет великий ковровый набег!

 Сперва мы идем к Каффароффу. У него есть пара роскошных “гератцев” и настоящая “поэма” “Джауджегана”. Мы отвергаем “бухарца”, которого он несколько раз нам предлагает. Нам не нравится строгий узор; ковер должен быть как цветник. И ему не помогает его назойливость, даже когда товар расхваливается как тонко вытканный “будто носовой платок ”.

 Наконец, мы останавливаем свой выбор на “Джауджегане”.

 Теперь начинается торговля – за конечную цену. Это в покупке ковров то же самое, что любовь в жизни.

 Происходит жаркая битва, а в конце концов согласие не достигнуто. Мы уходим, мы вернемся позже.

 Дальше, на базаре Спикбок, нас атакуют чудовищным потоком слов, вознося до небес красоту и блеск цвета своих ковров.

 Но у этого попрошайки почти один современный товар с грубыми цветами! Он прыгает вокруг своих любимцев по маленькой ковровой пещере, шумя, как водопад, и заверяя нас своим словом чести, что этот совершенно новый ковер, сделанный на фабрике в Смирне, – ручная работа столетней давности, «антиквариат», таким образом доказывая нам, что в коврах он ничего не понимает.

 Он – настоящий левантиец и – великий мошенник».

 Покинув базар, они бродят по старому кварталу, выходят к городским стенам и древнему Джеди-Куле, семибашенному замку, где им попадается турок-инвалид. Когда они говорят, что они с «Мидилли», он выглядит довольным и, сложив вместе два указательных пальца, заявляет: «Аллеман турк бираардер» («Немцы и турки – братья»). «Мы кивнули, – писал Дёниц, – и протянули ему щедрый “бакшиш” в подтверждение дружбы».

 Ближе к закату они посетили великую мечеть Айя-София, чей мощный купол был уже полон ночных теней. «Бесчисленные масляные светильники в люстрах, свисающих под куполом, были уже зажжены, и сияли как звезды во мраке “небесного” свода». Впечатленные этим зрелищем и турками за молитвой, они вернулись на борт.

 «Нам казалось сном, что предшествующие недели мы скитались по Черному морю, постоянно сталкиваясь с русскими.

 Да будет благословен “Мидилли”! В мирной гавани мы накапливали силу для новых странствий. Если война продлится несколько месяцев, экипаж постепенно наберется мощи от сказочного Стамбула, и мы выйдем в Черное море свежими, как в первый день войны».

 В этой записи есть легкость и спокойная ирония. Неплохо, можно сказать, для юного офицера в разгар войны, когда многие были озабочены только тем, как бы показать себя настоящим героем – хотя и его описания героики не лишены. Тем не менее, у кого-то может создаться впечатление, что он уже попал в общество «цивилизованного» человека.

 К этому времени он, должно быть, уже встретил «сестру» Ингеборг Вебер, свою будущую жену. Она была изящной, живой девушкой двадцати одного года, профессиональная медсестра, способная самостоятельно мыслить; без сомнения, «современная» молодая женщина. Можно представить себе, как они встречались урывками, в промежутках между своими службами, и как усиленное ощущение ценности человеческой жизни, которое всегда бывает на войне, да и пикантный аромат старого Стамбула придавали их роману что-то сказочное. Без сомнения, настроение Карла Дёница было кому разделить.

 А вот и еще одна изящная деталь из-под его пера летом 1915 года. Возможно, «сестру Инге» тоже приглашали на «яхту» «Бреслау», которую офицеры использовали для прогулок.

 «Якорь бросается перед Долма-Багче. Но как может офицер “Бреслау” наслаждаться холодным босфорским ветром в одиночестве? Он всегда найдет подходящих друзей. А движимый заботой о друзьях, он всегда пригласит дам и господ из немецкой колонии. И вот они все стоят в ожидании перед белым султанским дворцом Долма-Багче и, моргая, глядят сквозь солнце на яхту “Мидилли” с красным полумесяцем.

 “Жители “Бреслау”, конечно же, сжалятся над ними и подберут на борт. Затем они поднимут якорь, и вот мы все плывем против ветра и течения Босфорского пролива.

 Правда, получается не слишком хорошо. Яхту часто сносит вниз по течению...

 Вечером становится спокойнее; мы бросаем якорь перед Арнаут-коидж.

 Наши гости нашли прогулку чудесной и очень довольные сходят на берег, чтобы добраться до дому по электрической железной дороге. Самый старый из нас сперва немного мнется, затем откусывает от кислого яблока и звонит первому помощнику, просить паровой баркас...»

 В июле 1915 года «Бреслау» напарывается на глубоководную мину, которую русские установили перед входом в Босфор; теперь оба немецких корабля вышли из строя. Пока идет ремонт крейсера, набирают морскую бригаду для помощи туркам в их жизненно важной борьбе против высадки союзников в Галлиполи. Дёниц то ли вызвался добровольцем, то ли был послан «на укрепление» воздушного флота, где получил кое-какие навыки пилота и даже служил артиллерийским наблюдателем в разведполетах над территорией противника.

 Это было счастливейшее время в его жизни; он совсем недавно обручился с «сестрой Инге». Полузатопленный «Бреслау» едва дошел до Босфора после того, как подорвался на мине; к ним подошел турецкий эсминец и перевез людей к Дарданеллам. У Дёница не было времени мыться и бриться перед тем, как он пересел на эсминец, а потом он поплыл в Мраморное море, успев сделать короткий звонок в Стамбул с просьбой наполнить резервуары водой.

 «Какая удача, подумал я. Я прыгнул с палубы и побежал по короткой улочке к госпиталю немецкого посольства, где спросил сестру Инге и был обручен с ней за три или четыре минуты, как был, немытый, при температуре 30 градусов, и понесся обратно к эсминцу, чтобы продолжить путь к Дарданеллам, исполнять мой воинский долг в качестве летчика».

 Это было в его стиле; жена его друга фон Ламезана пишет, что всю свою жизнь он был «прыгуном».

 Тем не менее, столь раннее обручение – учитывая и его возраст и ранг – вызывает некоторые вопросы. Объяснялось ли оно потребностью в женской ласке, которой он был лишен в возрасте трех с половиной лет, желанием приобрести нечто устойчивое, потерянное со смертью отца, или эмоциональной необходимостью в близких отношениях с кем-нибудь, таких, какие у него были с фон Ламезаном во время учебы, или даже в какой-то внутренней чувственности, которую он маскировал мужским кодексом братства? Именно такие предположения приходят на ум, учитывая, что молодых офицеров вовсе не поощряли к женитьбе – частично из финансовых соображений, но в основном потому, что наличие семьи явно снижало их активность в бою.

 Но в одном нет никаких сомнений: своими начальниками он рассматривался как образцовый офицер. Личная характеристика того времени (датирована августом 1915 года), данная его командиром капитаном флота Леберехтом фон Клитцингом, – первая в ряду блестящих рекомендаций, которые сохранились в его досье в немецком военно-морском архиве: «Я могу подтвердить предыдущие лестные суждения. Дёниц – элегантный, энергичный и решительный офицер с первоклассными характеристиками и талантами выше среднего. В настоящее время он использует свой отпуск во время ремонта корабля в доках для получения навыков летчика в Сан-Стефано и уже в качестве офицера-наблюдателя неоднократно поставлял ценные разведданные о противнике».

 Той осенью на «Бреслау» прибыл новый командир корветтен-капитан Вольфрам фон Кнорр. Дёниц вскоре невероятно зауважал его за блистательный ум, профессиональное умение и энергию. Это отношение было целиком взаимным, и, когда в феврале 1916 года крейсер покинул доки и снова вернулся в строй, фон Кнорр выбрал Дёница своим адъютантом – после чего, как он писал, у него уже не было свободного времени: когда корабль приходил в гавань, а фон Кнорр оставался на борту, Дёниц был при нем, а в море он просто не отходил от капитана.

 «Если ночью мы не вели бой с противником, то сидели вместе на мостике на компасной платформе, на двух пустых ящиках из-под мыла и наблюдали. Я очень благодарен капитану фон Кнорру за свое обучение тактике».

 22 марта 1916 года Дёниц получил повышение и стал оберлейтенантом флота, что соответствует чину лейтенанта в британском и американском флотах. Очевидно, он полагал, что это обеспечит ему достаточную финансовую базу для женитьбы; личная служба кайзера должна была дать согласие на этот брак, что соответствовало императорскому благословению. Возможно, его отец оставил ему какие-то сбережения; и уж конечно, Ингеборг принесла с собой в семейный бюджет некое приданое.

 Свадьба была назначена на конец мая. За несколько недель до того – 5 мая – Дёниц был награжден Железным крестом 1-го класса за участие в столкновении с русским линкором. Это был новый корабль, «Императрица Мария», спущенный на воду тогда, когда немецкий крейсер находился в доках. Появление линкора нарушило равновесие сил в Черном море, так как он был почти столь же быстрым, как и «Бреслау», и имел чрезвычайно мощное вооружение.

 Дёниц описал сражение в своей книге 1917 года в живописном стиле, отмечая драматические паузы многоточиями:

 «Что-то враждебное, неопределимо угрожающее повисло в воздухе... Все нервы напряжены... и как будто у нашего корабля был специальный орган чувств для определения опасности, антенны начали петь и скрипеть; чувство усиливается, отдаваясь легким потрескиванием в проводах.

 Радиообмен!

 Голоса в ночи становятся постепенно все громче; русский военный корабль, должно быть, уже поблизости.

 “Бреслау” осторожно движется вперед, напряженно, как будто уже чувствуя запах добычи... Там, в четырех румбах по левому борту, из ночного неба на западе выныривают две темные тени – русские корабли. Они всего в 60 гектометрах (трех милях) и движутся противоположным курсом.

 Мы быстро сближаемся...»

 Вскоре новый линкор и крейсер встретились, но «Бреслау» настолько слился с фоном, прибрежной полосой Кавказа, что русские его не заметили.

 Дёниц описывает нам те мучительные минуты, когда корабли проходили мимо друг друга; в его мемуарах детально повествуется, как фон Кнорр приказал машинному отделению обеспечить отсутствие искр в дымовых трубах. Вскоре с русского линкора засигналили огнями. Дёниц ответил, просто передав обратно те же буквы, а фон Кнорр приказал машинному отделению выжать все, что можно, из обоих двигателей.

 «Всевозрастающее порывистое движение пронизало весь корабль. Казалось, натягивается какая-то колоссальная струна. Тело судна дрожало, болты ныли, звенели, скрипели, вентиляторы рычали и выли, а четыре трубы сзади выпустили сноп искр.

 В обе стороны от носа побежали волны пены, и "Бреслау" рванул на мощности 36 тысяч лошадиных сил и в короткое время развил максимальную скорость».

 Русский линкор между тем продолжал сигналить, а Дёниц – отвечать, передавая обратно тот же набор букв; много позже, после войны, он узнал, что артиллерийский офицер русских хотел тогда открыть огонь, но адмирал не позволил ему, опасаясь, что это может быть один из своих, тех, с которыми они должны были встретиться утром. Так продолжалось до тех пор, пока они не разошлись на максимальную дальность выстрела, и тут русским надоела эта игра. Линкор развернулся бортом, и с «Бреслау» увидели вспышки главных орудий и стали считать секунды – десять, двадцать, тридцать, сорок... «Внимание! Взрыв!»

 «И вот, не дальше чем в тысяче метров, чудовищные столбы воды, фантастические, гигантские фонтаны рванулись вверх из зловещей, зеленой как мох, поверхности, из облака ядовитого газа, который окружил их будто кольцом, и грязный дым надолго повис над местом разрыва».

 Фон Кнорр маневрировал, стараясь уберечься от попаданий, но снаряды третьего залпа с немыслимого расстояния разорвались прямо перед ними; крейсер тяжело накренился на левый бок, носом нырнув в воду, как будто в море образовалась огромная яма, затем каскады воды пронеслись по полубаку и вниз, по средней палубе, так что стоящие там у орудий оказались «буквально по пояс в воде». По счастливой случайности крейсер оказался невредимым, и дикая охота продолжилась, русские буквально взбесились и все время поворачивались к ним бортом, вместо того чтобы стрелять одними носовыми орудиями. Через некоторое время, уже утром, они прекратили преследование.

 Ближе к концу мая Дёниц уехал в Берлин на собственную свадьбу – почему именно в Берлин, остается неясным. Возможно, Ингеборг уже больше не работала в константинопольском госпитале, может быть, она сделала эта именно для того, чтобы выйти замуж на родине и осесть там. Неизвестно, какие братья-офицеры присутствовали на свадьбе, поддерживая худощавого, загорелого обер-лейтенанта с очень прямой, военной осанкой, которая, казалось, прибавляла несколько лишних дюймов к его невысокому росту, равно как и Железный крест 1-го класса, сияющий на груди; его друг фон Ламезан находился в британском лагере военнопленных с тех пор, как его корабль был потоплен в сражении у Фольклендских островов в предыдущем году; его брат Фридрих был переведен в военно-морской флот и командовал подводной лодкой.

 Свадьба состоялась 27 мая; где проходил медовый месяц и сколько он длился, неизвестно, как и многие другие детали.

 Дёниц вернулся обратно на «Бреслау». Крейсер имел еще более жестокое столкновение с «Императрицей Марией». Встреча произошла, когда немцы закладывали мины у побережья Кавказа, и, когда они развернулись и направились обратно домой, русские погнались за ними, быстро приближаясь. «Бреслау» на этот раз был снабжен дымовыми ящиками, и, когда «Императрица Мария» подошла на расстояние выстрела, фон Кнорр приказал задымить и резко поменять курс под завесой. Когда же они вынырнули из дыма, то в ужасе обнаружили «Императрицу» еще ближе и к тому же разворачивающейся бортом, чтобы начать обстрел. Был подожжен другой ящик, и фон Кнорр снова поменял курс.

 Так продолжалось до полудня, дредноут неумолимо приближался и каждый раз открывал огонь, когда «Бреслау» выходил из-под завесы; один залп их накрыл, осколками снаряда, разорвавшегося всего в десяти метрах, серьезно ранило вахтенного офицера, сигнальщика и двух других матросов на мостике, а когда был подожжен еще один дымовой ящик, фон Кнорр повернулся к Дёницу и сказал, что он размышляет, не направить ли корабль на скалы и таким образом спасти экипаж. Дёниц ответил: «Я не знаю, что нам делать. Может быть, нам снова удастся ускользнуть». Фон Кнорр с ним согласился, и позже, ближе к вечеру, они увидели, к своему непередаваемому облегчению, что дредноут отклонился от курса.

 После этого сражения стало ясно, что скорость крейсера должна быть повышена за счет переоборудования топок под нефть.

 Перед этим Дёница отправили домой – учиться воевать на подводных лодках, на которые теперь высшее морское командование возлагало все свои надежды...

 Ютландская битва 31 мая, воспетая как победа, на самом деле окончательно продемонстрировала безнадежность попыток перехватить власть над Северным морем из рук несравненно более сильного британца; напротив, субмарины не только были единственными, преодолевшими британскую блокаду, но и сами установили свою собственную разрушительную блокаду торговых кораблей союзников. Была запущена программа строительства подлодок, и начался поиск подходящих кандидатов в офицеры; многие были добровольцами, разочарованными пассивной жизнью на военном флоте. Сомнительно, чтобы Дёниц был именно таким добровольцем, так как он никогда не жаловался на скуку и никогда не скрывал из скромности никаких выгодных для себя фактов. Тем не менее, как умный, амбициозный офицер, он должен был порадоваться возможности так рано получить командование и чин, который предлагали в подводном флоте, – в его новом статусе женатого человека повышение содержания было весьма привлекательным фактором!

 В середине сентября он уложил в тюки свои драгоценные ковры и со смешанными чувствами покинул товарищей по службе; крейсер был его домом на протяжении четырех насыщенных событиями лет; с другой стороны, он возвращался на родину, и ему предстояло некоторое время провести со своей женой.

 Фон Кнорр дал ему превосходную рекомендацию как офицеру «выше средних талантов, особенно в профессиональной области, с большой заинтересованностью в карьере и с большей разумностью, нежели этого можно ожидать от человека его возраста и опыта».

 В 1938 году Рольф Карле, уже адмирал и командующий флотом, однажды сказал ему: «Милый Дёниц, основой моего тактического опыта стали годы на “Бреслау”. Я не верю, что какой-либо другой крейсер в последнюю войну совершил столько плаваний и испытал столько различных тактических ситуаций, всегда играя в кошки-мышки в этом стаканчике для костей –  Черном море».

 Дёниц прибыл в училище подводного флота во Фленсбург-Мюрвике 1 октября 1916 года и на следующий день был отправлен на борт учебного торпедоносца «Вюртемберг», где и погрузился в работу со своей неизменной энергией и прилежанием. Оттуда 2 декабря он был переведен на «Вулкан», где прошел курсы вахтенных офицеров подлодок, и 3 января 1917 года закончил ее с еще одной блестящей характеристикой: «Он всегда относился к учению с большой заинтересованностью и продемонстрировал в нем весьма значительные успехи. На практических занятиях он был очень энергичен; обладает хорошими практическими способностями, в вождении подлодки он был очень хорош. Он также пользуется любовью у товарищей».

 К этому времени у него уже был свой дом рядом с гаванью Киля, по адресу Фельдштрассе, 57; там была спальная для хозяев, две детские и одна комната для прислуги, столовая и гостиная, где находилось большое пианино его жены, его турецкие ковры и, возможно, судя по его более поздним вкусам, несколько настенных гравюр со сценами из прусской истории. Приданое Ингеборг, должно быть, помогло в благоустройстве; вероятно, оно составило значительную часть их совместного капитала, проценты с которого позволили им жить, как и подобает семье дочери генерала.