Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

 Он давал ему рекомендацию, потому что из-за своего суммарного стажа в качестве капитана подлодки и торпедоносца, а также большой заинтересованности, которую он продемонстрировал в качестве референта, Дёниц оптимально подходил для дальнейшей службы на торпедоносце; он также предположил, что его «образцовая военная внешность и превосходные качества характера» делают его особо пригодным для тех постов, где он мог бы оказывать влияние на молодых офицеров и новобранцев. Он заключает: «В дополнение к добросовестному исполнению своего долга Дёниц обладает способностью радоваться жизни, что делает его очень популярным среди товарищей. Как отцу троих детей ему приходится идти на значительные жертвы в наше тяжелое время».

 Последнее было отсылкой к периоду гиперинфляции во время Рурского кризиса – политического орудия в попытке обойти условия Версальского договора. В начале 1923 года французские и бельгийские войска вошли в Рур, чтобы вынудить Германию заплатить недостающую часть военных репараций, в результате чего немецкое правительство призвало к забастовке в этой области. Чтобы оплатить это пассивное сопротивление, были напечатаны новые деньги, и это привело к тому, что на значительный период ценность марки упала за один день настолько, что за деньги можно было купить только самые дешевые товары. Уловка была убийственной, она вымела из домов среднего класса все сбережения, обанкротила тысячи семей, снова вызвала голод на улицы городов, еще больше ослабила связи в обществе и привнесла ту горечь и нетерпимость, которые революционеры и националисты использовали в своих целях.

 Дёницы были одной из тех семей, чьи сбережения были «съедены» инфляцией, а так как Карл получал зарплату раз в месяц, с ее помощью он даже не мог покрыть ежедневных трат; даже когда осенью ситуация с наличными деньгами стабилизировалась, его месячной зарплаты едва хватало на две недели – так он вспоминает в своих мемуарах, после чего Ингеборг покупала продукты в кредит.

 Его брат, у которого не было своей семьи, время от времени одалживал им деньги. После войны он вернулся в торговый флот, а затем основал свое дело в Риге, вероятно, что-то связанное с перевозками или агентство по экспорту-импорту, но настал день, когда и он обанкротился. Чтобы вернуть ему долг, Карл Дёниц был вынужден продать свои бесценные турецкие ковры.

 Его друг, фон Ламезан, тоже пострадал. Вернувшись после четырех лет плена из Англии, он не поступил обратно в военно-морской флот – возможно, потому, что он просто не смог, так как прославиться на предыдущей службе у него не было времени. Он стал учиться агрономии, надеясь купить себе ферму у моря. Но инфляция съела весь его капитал, и единственное, что он смог купить, было крошечное имение в Гольштейне.

 Несмотря на то что средний класс был разорен, а рабочие выброшены на улицы, имелись и такие слои населения, которые стали только богаче, чем были до инфляции. Верховное командование армии получило сто миллионов золотом в самый пик кризиса для нужд перевооружения в обход Версальского договора; часть этих средств вошла в два секретных фонда перевооружения: один в руках фрегаттен-капитана Вальтера Ломана из отдела военно-морского транспорта, а другой – у фрегатен-капитана Готфрида Хансена из отдела вооружения верховного командования флота.

 Дёниц упоминает в своих мемуарах, что его отдел в Киле работал в тесном сотрудничестве с Хансеном. Между тем крупные промышленники, которые приспособили свои операции к инфляции, остававшейся характерной чертой развития денежной системы Германии весь послевоенный период, увеличили свои реальные доходы за счет дисконтирования огромных счетов по обменным операциям в Рейхсбанке, выплачивая заметно обесценившимися рейхсмарками и используя свои доходы для приобретения средних и малых концернов.

 Естественно, такой хаос благоприятствовал и другому элементу общества – революционерам. Сейчас возможно выделить из них одного особенно важного – Адольфа Гитлера, и интересно обнаружить, что у него было много общих черт с кайзером в отставке. Он не был столь уродлив, но тоже представлял собой довольно тщедушного человека с узкой грудью, широкими бедрами, веретенообразными ногами и неприятной осанкой. Однако более потрясает другое сходство с Вильгельмом II – раннее взросление и ментальные характеристики: обоих воспитатели и учителя считали талантливыми, но лишенными самодисциплины и умения концентрироваться; оба впоследствии продемонстрировали изумительную память, но полную неспособность к анализу; оба считали мир тем, чем он им казался, искажая картину в своем разнузданном, эгоцентричном уме, и когда достигли власти, то стали перекраивать мир согласно своим фантазиям. Конечно, они вышли совершенно из разных сословий. Гитлер был сыном мелкого австрийского чиновника, и, не получив никакого толкового образования в школе по своей лени и из-за упрямого нежелания учиться чему-нибудь, что его не интересовало, провел свою юность в дешевых комнатах Вены, рисуя копии картин для почтовых открыток и поглощая псевдоинтеллектуальные политические идеи того времени, извлеченные из памфлетов, а также библиотечного чтения. Он совершенно некритично принял две самые распространенные темы своего времени и среды – социальный дарвинизм в той форме, которую выдвинул Трейчке и его последователи: борьба как основа жизни, победа сильнейшему, и расовые теории Хьюстона Стюарта Чемберлена и его последователей: важность расовой чистоты, миссию тевтонских народов и, кроме того, опасность для общества евреев. Выводом из этого было представление о евреях как центре тайного социалистическо-марксистского заговора.

 Мировая война заставила его покончить с бродяжничеством и впервые в его жизни принесла какую-то дисциплину и концентрацию. Он с энтузиазмом поддержал мировую миссию Германии и вступил в баварский, а не австрийский, полк, воевал вестовым в 6-й баварской дивизии, где заслужил Железный крест 2-го и 1-го класса; однако он не поднялся выше чина капрала, что ввиду его верности, очевидной храбрости и долгой службы заставляет предположить, что у него не нашли качеств, необходимых командиру. Он был потрясен Ноябрьской революцией 1918 года и перемирием, а также официальной версией происходящего, по которой выходило, что политики предали армию, что прекрасно вписалось в его еще сырые представления о тайном заговоре евреев, социалистов и коммунистов. Его преданность была замечена пресс-офицером командования баварской армии, который убедил его ходить на местные политические собрания и потом докладывать об их идеологии и настроениях; именно в этой работе он нашел свое призвание – сделал открытие, что может вести за собой аудиторию. В сентябре 1919 года он вступил в маленькую националистскую группу в Мюнхене, именуемую «Немецкой рабочей партией», и благодаря пылу, с которым навязывал несколько усвоенных им идей, вскоре занял в ней доминирующие позиции. Его успех основывался не на силе его аргументов, а на способности вызывать у коллег и слушателей глубокие чувства. Он дал им возможность перенести ответственность за всю горечь и унижение Германии на «красных» и «ноябрьских преступников»; он затронул глубинные, первобытные струны, сообщив слушавшим его, что они являются представителями расы избранных.

 В течение нескольких последующих лет партия росла и открывала отделения в других городах, во многом благодаря страстным речам Гитлера. Он также привлек многих ветеранов, организовав уличные бои с «красными», которые до тех пор были мастерами устрашения. Передовой частью этого движения стали СА – Sturm-Abteilung, – изначально созданные для зашиты собраний и митингов от атак политических оппонентов. Название партии было изменено на Национал-социалистическую немецкую рабочую партию – или для краткости НСДАП.

 Ко времени Рурского кризиса 1923 года СА стали организацией военного типа со своей униформой – коричневыми рубашками, кожаными ремнями, свастикой на повязках и знамени – одним из многих неофициальных Добровольческих корпусов, которые поддерживали национальную идею. Их новым вождем был Герман Геринг, летчик-ас Первой мировой и значительное приобретение для Гитлера, большинство окружения которого имело столь же ограниченный опыт, как и он. Гитлера также поддержали два проживавших в Баварии крупных лидера старой гвардии, фон Эпп и Людендорф. Они не были членами партии и смотрели на фанатичного «капрала» весьма снисходительно; однако они признавали безукоризненность его политических взглядов и восхищались военным порядком, который господствовал среди его сторонников – в резком контрасте с анархией и хаосом, распространившимися в Германии на волне инфляции.

 Именно в этих условиях Гитлер подвигнул Людендорфа на знаменитый Пивной путч, который начался 8 ноября во время массового собрания националистов в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер». Предполагалось, что он выльется в совместный марш на Берлин объединенных сил Добровольческих корпусов для ареста «ноябрьских преступников», разгона республики и установления националистической диктатуры по типу фашистского режима Муссолини в Италии, которого Гитлер весьма ценил. Но военные усвоили урок Капповского путча и, кроме того, они были скорее монархистами, чем фашистами. Благодаря элементарным ошибкам со стороны Гитлера командование местного округа рейхсвера и баварская полиция смогли рассеять демонстрантов с относительно малым кровопролитием и арестовать вожаков марша.

 Суд над ними начался в Мюнхене в феврале 1924 года, и имя Гитлера впервые стало известно за пределами Баварии. Правительство само вызвало Рурский кризис, протестуя против Версальского договора, и, таким образом, было в большой степени ответственно за истерический национализм и хаос, которые за ним последовали. Чтобы восстановить порядок, оно было вынуждено обратиться за помощью к своему непримиримому врагу – армии, которая во время наведения порядка ясно продемонстрировала свои симпатии к националистам и ненависть к «красным» революционерам. В результате мюнхенский суд показал, что и судейская корпорация раскололась; Людендорф был оправдан, Гитлера обвинили в государственной измене и попытке переворота и приговорили к нелепому сроку в пять лет, с рекомендацией амнистировать. Он отсидел менее девяти месяцев в очень комфортных условиях, наслаждаясь удобной камерой и питанием, которое было и лучше, и более регулярным, чем то, что он, вероятно, когда-либо имел. Он использовал свободное время для изложения своих космических фантазий в рукописи, первая часть которой была опубликована в 1925 году под названием «Майн кампф».

 Суд над Гитлером и его соратниками не был чем-то исключительным. За три года до этого состоялась целая серия процессов в Верховном суде Германии в Лейпциге, которая показала такое же, даже более вопиющее нарушение самого смысла правосудия. Эти процессы проводились против некоторых из тех, кого союзники обозначали как «военные преступники». Лишь двенадцать дел дошло до суда, но обстоятельства одного из них, особенно отвратительного, необходимо изложить здесь, так как оно имело прямое отношение к дальнейшей карьере Карла Дёница.

 Речь шла о плавучем госпитале «Лландовери Касл», который торпедировала и потопила U-86 под командованием старшего лейтенанта Гельмута Патцига – того, который обошел Дёница на экзаменах на «Герте», заняв первое место в конкурсе. Сам Патциг не предстал перед судом, так как залег на дно. Вместо него к суду привлекли двоих вахтенных офицеров. Из их показаний стало ясно, что Патциг торпедировал госпиталь потому, что решил, будто на нем перевозят вооружение и солдат, а именно американцев; почему он так решил, выяснить не удалось. По крайней мере пять спасательных шлюпок было спущено с судна, прежде чем оно затонуло, и Патциг, всплыв на поверхность, допросил нескольких выживших, явно надеясь найти подтверждение своим умозаключениям по поводу вооружения и американских солдат. Когда же он обнаружил, что ошибается, то явно решил скрыть все свидетельства против себя – так как уничтожение плавучего госпиталя было нарушением Женевской конвенции – и после двух тщетных попыток протаранить спасательные шлюпки отдал приказ открыть огонь из кормового орудия, а затем проутюжил поверхность моря на месте преступления, стреляя по другим лодкам, пока не убедился, что все следы скрыты. После этого случая экипаж подлодки, который держали внутри во время расстрела, был, естественно, в шоке от происшедшего. Патциг заставил своих офицеров поклясться хранить молчание, а в вахтенном журнале были сделаны записи, показывающие, что подлодка находилась в это время далеко от места потопления госпиталя, о котором вообще не упоминалось. Получив все эти сведения, судьи пришли к заключению, что имеют дело с намеренным расстрелом беззащитных выживших, или, как это было изложено в приговоре: «Повсеместно известное мастерство наших подводников указывает на то, что стрельба, которая велась по лодкам, близость которых делала их прекрасной мишенью, не могла закончиться безрезультатно».

 Суду удалось выяснить, что Патциг был в состоянии возбуждения, когда отдавал приказ открыть огонь: «Он должен был действовать быстро: под давлением обстоятельств он перешел к действиям, которые эксперт по морским операциям справедливо назвал неблагоразумными!» Этот эксперт вскоре стал адмиралом и отвечал за систему образования моряков в 30-х годах. «Ввиду состояния возбуждения, – далее было изложено в приговоре, – произведенные действия нельзя назвать намеренными». Однако абзац, который имел значение в будущем, касался ответственности тех двух офицеров, которые предстали перед судом; они находились на мостике вместе с Патцигом и участвовали в бойне, хотя не было доказано, что кто-нибудь из них действительно стрелял. Вопрос состоял в том, является ли для них оправданием то, что они исполняли приказ своего командира: «Приказ Патцига не освобождает обвиняемых от ответственности... подчиненный, повинующийся приказу, подлежит наказанию, если ему было известно, что приказ начальника содержит в себе нарушение гражданского или военного законодательства. Это применимо к случаю обвиняемых... для них было совершенно ясно, что убийство беззащитных людей в спасательных шлюпках было не чем иным, как нарушением закона». Ввиду этого и «темной тени», которую их поведение бросило «на немецкий флот и особенно на подводников, которые столь многое сделали, сражаясь за Отечество», обоих обвиняемых офицеров осудили за «намеренное содействие Патцигу» в «убийстве» на тюремное заключение сроком до четырех лет. Однако возражения против даже столь мягкого приговора были столь велики, что ни один из них не отбыл свой срок до конца: одному позволили «бежать» после четырех месяцев, а другому – после шести.

 Не могло быть лучшего примера того настроения, которое господствовало в высоких кругах, и того, как готовилась почва для прихода к власти Гитлера: патриотизм, выражаемый в неповиновении предписаниям бывшего противника, значил больше, чем справедливость; убийство медицинского персонала, включая и медсестер, было осуждено так же, как и мелкое воровство, а офицер, который отдал приказ, вообще ушел от ответственности.

 Все, что было нужно тогда Германии, – это вождь и партия, которые сконцентрировались бы на чувстве ненависти и ввели бы все эти ценности в конституцию.

 К тому времени Дёниц, который, без сомнения, мало знал и не задумывался о Гитлере – хотя он совершенно точно слышал о суде по поводу «Лландовери Касл», и презирал суд, и был против вынесения обвинительных вердиктов, как любой патриот-военный – был направлен на службу в Морское руководство (Marineleitung) в Берлин. Прежде чем занять свой пост осенью 1924 года, он прошел краткие курсы подготовки личного состава, организованные контр-адмиралом Эрихом Редером, одним из бывших офицеров штаба Тирпица, который был близок к фон Троте и переведен в тень для маскировки после дела Каппа.

 Он был способным, очень корректным офицером, преданным службе и, так же как и Тирпиц, имел столь же широкие представления о будущем вооруженных сил и народа Германии в качестве хозяина океанов. Его комментарии по поводу Дёница на завершающем этапе обучения заслуживают внимания: «Умный, старательный, амбициозный офицер. Блестящие профессиональные и общие знания, ясное понятие в вопросах руководства военными действиями на море. Хорошие военные, равно как и технические таланты. Я рекомендую использовать его не на одностороннетехнических постах, но предоставить возможность дальнейшей тренировки для последующего руководства в военном флоте».

 Он также рекомендовал его как «весьма подходящего человека для воспитания молодых офицеров», из чего можно заключить, что Дёниц разделял взгляды Редера о будущем флота и Германии в мировой политике и об участии военных морских офицеров в «будущей освободительной борьбе германской нации», как это было выражено в военно-морском меморандуме того времени.

 В Берлине, в Морском руководстве, прошло назначение Дёница главой отдела по организационным и внутриполитическим делам военного направления. В своих мемуарах он дает понять, что больше всего имел дело со служебными правилами и новым военным уголовным кодексом, который разрабатывался разными комитетами рейхстага в сотрудничестве с Руководством сухопутных войск и приспосабливался к тогдашним условиям на военно-морских базах. Это была особенно деликатная задача, так как на флоте все еще продолжалась грызня между бывшими членами Добровольческих корпусов и теми, кто не принимал активного участия в борьбе с внутренними врагами, а также там сохранялась явная опасность просачивания коммунистов и даже захвата ими власти в военных портах. К тому же все происходило при постоянных атаках со стороны левых в рейхстаге. Но в своих опубликованных бумагах Дёниц ни о чем этом не говорит ни слова...

 Однако большую часть работы в военном управлении как раз и составляла борьба с коммунистической пропагандой и захватом власти на флоте. Нет никаких сомнений, судя по его взглядам впоследствии, равно как и по обильным свидетельствам его начальников в командовании флота, что в это время в Берлине усилилась ненависть к коммунистам.

 Одним из таких пропагандистских упражнений, с которым его отделу пришлось столкнуться в 1926 году, была топорно сделанная пьеса «пролетарского театра», поставленная «краснофлотцами» в ознаменование морских мятежей и изображавшая разные жестокости, к которым якобы прибегали морские офицеры, заканчивающиеся уничтожением матросских вожаков. Между тем его близкое знакомство с деятельностью рейхстага лишь упрочило его предубеждения против партийной политики – тоже вполне естествено, если учитывать его воспитание и идеологическую обработку в офицерском корпусе.

 Хотя его долг посредника между разными отделениями флота и армии и его пост представителя флота на соответствующих заседаниях комитетов рейхстага потребовали от него специфических навыков, весьма отличающихся от тех, которые он проявлял ранее, глава его отдела, капитан флота Верт, доносил: его «умению» быстро уловить суть дела и блистательной военной внешности он приспособился ко всему удивительно быстро. Верт продолжает так: «Имея дело с другими министерствами и службами, он оказался способен благодаря своей объективной и дружелюбной манере ведения переговоров добиваться наилучших решений для своего отдела».

 Его характер и предрасположенности, продолжал Верт, сделали его «особенно ценным морским офицером», и вне службы он «является популярным и уважаемым среди товарищей и, несмотря на экономические сложности, никогда не теряет хорошего настроения и чувства юмора».

 Морское руководство в то время было штабом тайного перевооружения; там собрались ведущие специалисты в области восстановления подводного флота – Арно Шпиндлер, Вильгельм Канарис, грозный Вилфред фон Лёвенфельд, все те, кто тесно работал с Вертом и подчинялся тому же начальнику, контр-адмиралу Адольфу Пфайфферу. Канарис, будущий глава абвера, был связным между Морским руководством и Испанией, сотрудничество с которой предполагалось, особенно в области строительства подводных лодок. Он настоял на создании особого департамента, ведающего подлодками, в Морском руководстве, в результате чего дела субмарин были выведены из-под инспектората по торпедам и минам в Киле и переведены в Берлин, – прикрытием была необходимость в ведомстве, разрабатывающем меры против подлодок, – и подчинены Арно Шпиндлеру.

 Первой задачей Шпиндлера было определить, какие типы подлодок можно проектировать по мобилизационному плану А – войны против Франции и Польши. Он занялся этим, сравнивая технические характеристики различных типов иностранных подлодок, описанных в различных военных источниках, и опрашивая капитанов; имя Карла Дёница появилось в списке тех, кто подлежал опросу. Виделся ли Шпиндлер с Дёницем до того или нет, остается неясным, но консультация с ним была одной из первых – она произошла в январе 1926 года.

 Подгоняемый Канарисом, которому были нужны точные спецификации для заказов в Испании, Шпиндлер рекомендовал для Балтики тип маленькой подлодки водоизмещением 270 тони и два других типа по 500 тонн: один для установки мин, а другой – для торпедных атак в Северном море. Интересно, что, хотя военные действия против торговых судов всегда занимали первое место при длительных морских операциях, Шпиндлер основывал свои рекомендации для подлодок целиком на операциях против военных судов противника. 500-тонные лодки должны были действовать против кораблей, поддерживая блокаду на расстоянии выходов в Северное море, против французских эскадр, пытающихся войти в Балтику, и против французских эскадр и транспортов в Средиземноморье.

 Группа проектировщиков из IvS в Роттердаме начала разработку новейших схем по выбранным типам. Вскоре, в июле 1926 года, военно-морские миссии были направлены в СССР: одна под руководством Шпиндлера, другая – Лёвенфельда, для изыскания возможностей заключить контракты по субмаринам под прикрытием торговых договоров, которые уже позволяли тайную разработку и производство танков, вооружения и самолетов для Германии.

 Эта волна самоуверенной активности частично объяснялась оживлением экономики: Рурский кризис привел к созыву международной комиссии, которая рекомендовала выделить кредит в 800 миллионов золотых марок для поддержки рейхсбанка. Большая часть этих иностранных займов шла напрямую к Круппу, Тиссену, Сименсу и другим важнейшим производителям оружия, которые уже были втянуты в паутину приготовлений по перевооружению, а так как правительство одновременно резко повысило бюджет армии и флота, результатом стал подъем тайного перевооружения.

 Между тем министр иностранных дел Густав Штреземан публично заверил мир в следовании политики «выполнения» репараций и других статей Версальского договора; за свои усилия он был вознагражден в январе 1927 года, когда Контрольная комиссия союзников, которая должна была следить за попытками нарушения ограничений по вооружению, была отозвана из Германии; окончательный отчет комиссии констатировал, что Германия никогда не разоружалась и не имела такого намерения и, наоборот, делала все, что в ее силах, чтобы обойти статьи договора.

 Тем временем флот продолжал свою работу без остановок. Восемь из десяти «зимних исследований» 1927/28 года были посвящены подводным лодкам. В феврале Шпиндлер вместе с непосредственным начальником Дёница, Вертом, стал разрабатывать программу курса для подготовки мичманов подлодок, введенную в курс по торпедам, в апреле первая спроектированная в Германии подлодка для Турции была закончена на роттердамской верфи, контролируемой Круппом, и бывший командир субмарины Вернер Фюрбрингер и бывший главный механик начали ее испытания, докладывая обо всех деталях в департамент подлодок Морского ведомства через подставную компанию, учрежденную Ломаном на деньги секретного фонда.

 Основным стремлением Морского руководства в этой ситуации было, конечно же, сбросить «оковы» Версаля и вернуть себе самоуважение. Но за этим также стояло общее презрение к парламентскому правительству и желание вернуться к старой, надежной власти; это чаяние «чуть-чуть» осуществилось при избрании в 1925 году генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга президентом республики после смерти первого президента Фридриха Эберта. Он был человеком, которому они могли быть верными от всего сердца; тем не менее, маневры и компромиссы в партийных политических играх рейхстага, а также широкое распространение там социалистических и пацифистских настроений вызывали лишь отвращение в милитаристских кругах, учитывая то, что идеалы демократии сами по себе были вне понимания большинства морских офицеров – особенно тех, что входили в малое ядро, отобранное после войны за их «здоровый военный вид» и профессиональную компетентность.

 Они пробыли в самые сложные годы на самом пике «бисмаркианского рейха» в глубине души оставаясь морскими офицерами империи, и глубоко верили в мировую миссию Германии, а их национальные и расовые идеи вместе с презрением к парламентаризму лишь обострились в результате того унижения, которое они и нация испытали начиная с 1918 года. В целом все они находились в опасном, весьма возбудимом состоянии ума.

 Одним из тех, кто оказывал тогда наибольшее влияние на офицерство, был фон Лёвенфельд; его взгляды на мир, выраженные на митинге 1926 года, вполне типичны для того времени. В Европе он видел советский большевизм в союзе с «волной славян» как самую большую угрозу Германии и западной культуре, хотя Польша и Франция оставались для него самой непосредственной угрозой.

 С другой стороны была Италия Муссолини, соперница Франции в Средиземном море. Таким образом, потенциальный союзник Муссолини, «диктатор и искренний разрушитель итальянской социальной демократии и еврейского франкмасонства», оказывался врагом германской демократии. Что касается Англии, то Лёвенфельд рекомендовал систематические и тактичные попытки наладить с ней дружбу, так как «в настоящий момент» она является лидером западной культуры. Историк Йост Дюльффер видит скрытое в этой фразе «в настоящий момент» ожидание того, что Германия займет ее положение в будущем.

 Сходство мировоззрения фон Лёвенфельда и Гитлера, выраженное в тот период в «Майн кампф», поразительно. Вскоре флот и нацисты начали образовывать неофициальные связи через бывшего на момент путча начальника военно-морской базы в Киле адмирала фон Леветцова, с тех пор находившегося в отставке, но ставшего советником Гитлера по морским вопросам.

 Дёниц, по словам вдовы его друга, фон Ламезана, был аполитичен – в противоположность ее мужу, который любил теоретизировать и обсуждать мировые дела. У Дёница не было ни времени, ни предрасположенности к таким занятиям; его работа составляла всю его жизнь, и фон Ламезан завидовал его способности ставить перед собой такие задачи, выполнению которых он мог отдаваться всей душой. Тем не менее, аполитичное отношение Дёница содержало в себе принятие всего, за что должен был стоять корпус морских офицеров. Это так или иначе выражено во всех характеристиках, которые давало ему его начальство, а также в его более поздних известных взглядах, в его яростной амбициозности и почтении, которое он испытывал всю свою жизнь к фон Лёвенфельду, образцу твердости, антикоммунисту, борцу с социал-демократами, евреями, националисту и стороннику перевооружения.

 Что касается участия Дёница в тайной подготовке подводного оружия, то здесь он не был ключевой фигурой; его имя не фигурирует в списках комитетов, принимавших решения по этому вопросу, но как глава отдела в военном управлении, в основном занимавшемся координацией разных вопросов, он, безусловно, какую-то роль в этом сыграл.

 В 1927 году, через год после того, как в Голландии начались практические испытания подлодки группой Вернера Фюрбрингера и его непосредственный начальник Верт напрямую связался со Шпиндлером по вопросам о теоретических курсах подводников, в ежегодном рапорте, подаваемом на Дёница, впервые появились детали его прежней службы: «Проходил военную службу в качестве вахтенного офицера подводной лодки с 1.04.1917 по 1.12.1917, капитана подводной лодки с 11.1.1918 по 25.09.1918».

 Верт подтвердил свою прежнюю блестящую рекомендацию и добавил: «Его уверенный, умелый, дружелюбный образ действий показывает себя при любой возможности».

 Он ввел также описание его внешности: «Высокий, стройный. Очень хорошие военные и светские манеры». На самом деле, Дёниц был немногим выше среднего роста; его чрезвычайная худоба и очень прямая осанка создавали впечатление, что он выше.

 Начальник Верта, Пфайффер, пометил на этой рекомендации: «Особенно компетентный офицер, который заслуживает наблюдения».

 Хотя знаки растущего преуспевания Германии были очевидны в Берлине, Дёниц все еще был весьма стеснен в финансах. С тремя детьми на руках, которых надо было кормить, обеспечивать им образование, и дополнительными расходами, такими как уроки тенниса и танцев для Урсулы, на поддержание привычного стиля жизни в апартаментах с большими комнатами и служанкой на Бергманн штрассе, 4, он не мог позволять себе посещения театров и концертов, тем более «декадентской» ночной жизни столицы. К последнему он и не стремился; как указывают его отчеты, у него был очень серьезный взгляд на жизнь. Если у него и появлялись лишние деньги, то, судя по всему, он старался тратить их на антиквариат, который любили и он и Ингеборг, или гравюры на меди с изображениями генералов и сражений времен Фридриха Великого.

 Если они выезжали семьей на праздники, то обычно на один из островов Северного моря, на Боркум или Норденей, но никогда на Бальтрум, где был похоронен его отец, и по железной дороге путешествовали четвертым классом; это значило – на деревянных скамьях, в большом промежутке между которыми, предназначенном для багажа, укладывались спать их дети. По выходным, как вспоминала их дочь Урсула, которой тогда было десять лет, вместе с ее братом Клаусом (семи лет) и Петером (пяти), они ходили в музеи, а летом плавали по озеру Ванзее или устраивали пешие прогулки. Особенно ярко ей запомнилось то, как отец читал им перед сном баллады, которые он выучил еще мальчиком, «Сын короля», «Граф Дуглас», «Красная лодка» и другие. Ему нравилось декламировать их с выражением и с чувством.