Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

 Пройдя это испытание, Дёниц дал клятву на имперском флаге – или, возможно, на офицерском мече: «Я, Карл Дёниц, даю клятву Богу Всемогущему и Всезнающему в том, что буду верно и с честью служить Его Величеству кайзеру Германии Вильгельму Второму, моему верховному военному вождю, при любых и всевозможных обстоятельствах, на суше и на море, на войне и в мирное время... и буду всегда поступать в соответствии с тем, как должен действовать справедливый, храбрый, благородный и любящий долг солдат».

 В военных газетах напечатали сообщение о присвоении ему 27 сентября 1913 года чина «морской лейтенант» (соответствует энсину в США или младшему лейтенанту королевского флота) и поместили на 20-е место в табели о рангах того года. Это означало, что он приобрел достаточно баллов во время практических занятий летом 1912 года перед назначением на «Бреслау», что дало ему возможность подняться на 19 пунктов с 39-й позиции, которую он занял после выпускных экзаменов в морском училище, – явное указание на практический талант, который подтверждался хвалебной характеристикой, данной командиром «Бреслау».

 «Гёбен» и «Бреслау» продолжали проводить большую часть времени в Восточном Средиземноморье, так как Балканы оставались зоной опасного напряжения и были, кроме того, осью немецкой дипломатии и коммерческого продвижения в сторону Турции и Ближнего Востока. Для 22-летнего лейтенанта флота Дёница это был восхитительный период в жизни, богатый разнообразными экзотическими приключениями. Из Порт-Саида, где крейсер пополнил запасы угля, он отправился в Каир, где посетил Египетский музей, мечети, пирамиды и другие памятники древнейшей цивилизации; в гаванях Сирии и Турции, где они тоже останавливались, он вдруг увлекся восточными коврами и под руководством фон Лёвенфельда развил в себе умение оценивать эти изысканные произведения искусства. «У меня есть, например, старые “Гиорды” такой красоты, золотого и голубого цветов, равно как шафранного и индиго, что часто я просто не могу насытиться их созерцанием».

 Офицеры развлекались на вечеринках, особенно в Константинополе, где представители посольства даже окрестили их крейсер «Бол-Кахн» («Шаровая лодка»). Это, однако, не мешало проведению постоянных военных учений; как показали дальнейшие события, подготовка экипажей обоих германских кораблей была доведена до совершенства.

 «Бреслау» провел первые три месяца 1914 года в Триесте, где его немного подлатали, прежде чем он отправился в качестве эскорта яхты кайзера «Гогенцоллерн» на Корфу, где Вильгельм II проводил свои каникулы. Для офицеров, которые принимали участие в многочисленных более или менее неформальных встречах, которые посещали и англичане, эти последние дни мира, хотя никто и не мог этого предвидеть, были последними мгновениями того общественного порядка, который вскоре исчез... навсегда.

 После эскортирования «Гогенцоллерна» крейсер вернулся в Триест, а оттуда «Бреслау» было приказано присоединиться к другой международной эскадре на Балканах, и он простоял там, у берега Дураццо, рядом с английским крейсером «Дефенс», до тех пор, пока не пришла весть об убийстве наследника престола Австро-Венгрии в Сараеве, в 350 километрах к северу от них.

 Дёниц пытался сам разобраться в событиях, которые последовали за убийством в Сараеве. Они были намеренно замутнены официальной Германией в то время, а после войны попросту забыты. Правда в том, что это убийство рассматривалось в Берлине как удобная возможность развязать быструю войну – в стиле Бисмарка.

 Было много причин, по которым война требовалась германским лидерам. Внутренние состояли в том, что им постоянно угрожал подъем социалистов, самой крупной партии рейхстага, которые теперь принялись атаковать трехступенчатую систему голосования, благодаря которой помещики-юнкеры удерживали власть в Пруссии, а это значило, что и в рейхе. Землевладельцы считали, что в стране сложилась предреволюционная ситуация, но, как это сформулировал Август Бебель, не были пока готовы реформировать свое «юнкерское государство» – они, наоборот, были намерены держаться того, что современный немецкий ученый, Фолькер Бергхан, назвал «непригодной для обороны позицией в быстро меняющемся индустриальном обществе». Кроме того, они не были готовы приносить дальнейшие финансовые «жертвоприношения» для обеспечения гигантских запросов Тирпица на строительство флота, которых требовало казначейство.

 Финансово-промышленные группы, которые богатели благодаря новому курсу 1897 года, тоже в нем изрядно разочаровались. Во внешних делах «мировая политика» заставила Великобританию присоединиться к враждебному Германии континентальному альянсу, окружив страну и блокируя все движения финансистов и промышленников. Министерство иностранных дел особенно постаралось в этом направлении. В 1911-м и снова в 1912 году (по поводу Балканского кризиса) Великобритания давала Германии весьма обдуманные предупреждения, которые только разъярили немецких дипломатов. Это они привели британцев к тем дверям, за которыми их ждал Тирпиц. Даже Вильгельм II мог подчас осознавать, куда ведет реализация плана по строительству флота...

 К концу 1912 года, таким образом, когда состоялось судьбоносное совещание во дворце Вильгельма, Тирпиц и флот были предоставлены сами себе. Армия, рейхсканцлер, МИД, юнкеры, банкиры, судовладельцы и промышленники – а порой и сам кайзер – все звенья власти Пруссии были против дальнейшей морской экспансии. «Мировая политика» была переориентирована на непосредственную, ближайшую цель. На самом деле произошедшее имело большое значение, потому что новая Германия была уже более не юнкерским государством; это была мировая промышленная держава, и новая политика предполагала «двухступенчатую» атаку на мир: сначала борьба за гегемонию на континенте, а затем в мире. Это была, конечно же, та самая политика, которую позже осуществлял Гитлер; как и все остальное, здесь его мозг только позаимствовал идеи из запасов кайзеровского рейха.

 Новая политика в качестве начальной цели предполагала уничтожение военной силы Франции и такое умаление ее самой, чтобы та больше никогда не смогла представить угрозу западным границам Германии или финансировать ее восточных соседей; затем планировалось создание гигантской немецкой «Срединной Европы», включающей Голландию и Бельгию, побережье Северной Франции и государства Восточной Европы – кроме России – и Балканских стран вплоть до Средиземного моря. Такова была первая стадия, по сути своей, Объединенные Штаты Европы под прусским руководством.

 Вторая стадия предполагала создание колониальной империи на базе этой огромной державы.

 Таким образом, после декабрьского совещания армия стала разрабатывать свой альтернативный план удара на восток и удара на запад, по Франции через Бельгию; правительство и армия блокировали планы Тирпица по дальнейшей экспансии, а министерство иностранных дел использовало эти планы для шантажа Великобритании, пытаясь заставить ее предоставить Германии свободу торговли в Европе в обмен на свободу действий на море; между тем дипломаты искали союзов в Восточной Европе, на Балканах, в Турции и Италии.

 Было совершенно ясно, что произойдет, и Франция с Россией в ответ стали разрабатывать свои собственные военные программы. Это встревожило армию рейха; к концу мая 1914 года Гельмут фон Мольтке «весьма обеспокоился» – так он сказал министру иностранных дел. Через два или три года военное превосходство их врагов будет столь велико, что он не знает, как с ними тогда можно будет справиться. По его мнению, не было никакого выбора: надо было развязать превентивную войну, пока еще остается шанс на победу. Он попросил министра «привести в движение политику, направленную на скорейшее объявление войны».

 Отношения с Англией между тем улучшились, и, когда 28 июня поступила новость об убийстве в Сараеве, можно было надеяться, что это – предлог для чисто континентальной войны, в которую не станет вмешиваться Англия с ее либеральным правительством, в состав которого входило несколько завзятых пацифистов. Однако момент для подобных разумных решений был неподходящий; война стала психологической необходимостью, и настало время безумных шагов, которые ввергали нации в неизвестность; такие моменты всегда наступают в разные периоды истории...

 Для самого Вильгельма, шокированного убийством и погрузившегося в свои переживания, речь шла о самом существовании Австрийской империи; настало время «выправить» сербов раз и навсегда. Когда его министры стали побуждать австрийцев исполнить это и австрийский император потребовал более точных объяснений, Вильгельм заверил его в безусловной поддержке Германии. Он играл роль военного вождя, которой давно добивался; кроме того, он хотел верить, что война останется локальной.

 Тирпиц, находившийся в отпуске, получил письмо от своего осведомителя в Берлине, что Его Величество не считает, что Россия станет помогать сербам, потому что царь не желает поддерживать цареубийц и Россия еще не готова как в военном, так и в финансовом отношении; то же самое касается и Франции. «Е.В. не говорил об Англии». Какие бы планы ни лелеял кайзер, при любом здравом размышлении было очевидно, что Россия не позволит, чтобы Австрия поглотила ее верного протеже Сербию, и не уступит своих позиций на Балканах. Она очень ясно дала это понять во время предыдущего кризиса: Россия расценивает нападение на Сербию как «казус белли» – «вопрос жизни и смерти».

 Так в обстановке попеременно то реалистичности, то благих намерений, оптимизма, и сомнения, и растущего нервного напряжения, как и при любом великом заговоре, продолжались в Берлине и Вене тайные приготовления за фасадом внешнего спокойствия, намеренно выстроенного, чтобы не встревожить заранее другие великие державы.

 Между тем флот был переведен на военное положение. Из средиземноморских судов «Гёбен», который не был в доках уже два года и на чью скорость серьезно влияли неполадки с котлом, получил приказ двигаться к Пуле на Адриатике, а ремонтные рабочие и необходимые материалы были посланы туда наземным путем из Германии. Крейсера на иностранных базах находились в состоянии постоянного напряжения.

 Дёниц, как сигнальный офицер на «Бреслау», должен был знать об этой тревоге. Однако, как и прочие немецкие морские офицеры, служившие в то время, он ни словом не упоминает об этом в своих мемуарах. На сторонний взгляд, никаких изменений в международной эскадре, стоявшей у Дураццо, не произошло; время от времени с «Бреслау» высылали на берег отряды для подавления мятежников, иногда во время, свободное от службы, команда с «Бреслау» играла в «водный мяч» с командой с корабля Его Величества «Дефенс», однако «постоянно увеличивающееся напряжение бросало свою тень». Это предложение раскрывает истинное положение дел, если только оно относится к июлю, потому что в полном соответствии с немецкой политикой – изображать спокойствие до самого момента удара!

 Позиция Британии оставалась загадкой. В Берлине министр иностранных дел пытался прощупать на эту тему главу английского адмиралтейства: «Что будет, если мы пригрозим Англии, что, если она объявит нам войну, а мы захватим Голландию? Как к этому отнесется адмиралтейство?»

 Вскоре после обмена письмами и нотами между странами – участницами грядущего конфликта стало ясно, что прогноз Бебеля готов исполнится и что мир вступил «в начало самой ужасной войны, которую только видели в Европе».

 Британский секретарь иностранных дел намеренно пытался оттащить державы от края пропасти и созвать еще одно международное совещание, но главные действующие лица должны были действовать немедленно. 28 июля Австрия объявила Сербии войну, и тогда одно за другим – хотя и не без сопротивления Берлина – звенья альянса начали сцепляться друг с другом. Наконец, 29-го оставались нерешенными только несколько маловажных вопросов: присоединится ли Италия к центральным державам, чью сторону примет Турция и, кроме того, будет ли вообще принимать участие в войне Англия?

 В тот же день британское адмиралтейство послало на все корабли «предупреждающую телеграмму». С борта «Бреслау» у Дураццо видели, как их британский сосед поднял якорь и занял другую позицию, дальше в море, за пределами досягаемости торпед. А ночью сосед исчез совсем. Он не подавал никаких сигналов, «если не считать того, что так резко прекратил это соседство. После этого перемена наших отношений с Англией стала очевидной», – пишет Дёниц.

 В Пуле в это время экипаж «Гёбена» помогал докерам, присланным из Германии, и, работая по двадцать четыре часа в сутки в жутком жаре под палубой, они сменили 4000 испорченных труб в паровом котле крейсера за восемнадцать дней. «Гёбен» отплыл в Адриатику 30-го числа, а вечером 31-го адмирал Вильгельм Сушон отдал по беспроводному телеграфу приказ «Бреслау» следовать в Мессину на Сицилии, а также организовал угольщиков в Бриндизи для встречи в открытом море.

 Крейсер двигался тайно всю ночь и прибыл к Бриндизи рано утром 1 августа. Дёница выбрали представителем для переговоров с немецким консулом об угле, и после того, как его высадили на берег, крейсер продолжил свой путь; подобрать его на борт должен был «Гёбен».

 Была душная южная ночь, когда он шел по тихим улицам города, розыскивая резиденцию консула. В конце концов, обнаружив ее, он прошел во внутренний двор – это был древний дворец, и понял, что должен поднять шум и разбудить хозяина. Наконец, на одном из балконов появился какой-то мужчина и зло спросил, кто он такой; когда он увидел морскую форму, то его обращение изменилось. «Первым вопросом, который он мне задал, даже не зная, что мне нужно от него в столь ранний час, было: примет ли Британия участие в предстоящей войне или нет?».

 Проведя все утро за решением вопроса об угольщиках, Дёниц позавтракал с консулом и его семьей, а потом отправился в гавань и просидел в одиночестве на молу, глядя в море и подавляя в себе опасения, что «Гёбен» изменил курс и не сможет его забрать; тогда ему придется провести войну в Италии и не сражаться на своем «любимом “Бреслау”». Вечером «Гёбен» все же появился, «слава Богу...», он поднялся на борт и сообщил об успехе своей миссии Сушону.

 Крейсер отплыл той же ночью, направившись на юго-восток, к «носку» итальянского сапога. На следующее утро, 2 августа, погода была жаркой и ясной; море плескалось и блестело под голубым небом строго по правому борту, срезанному горами Калабрии. Обогнув мыс Спартивенто, «Гёбен», когда в мареве впереди заблестел пик Этны, повернул к Мессине; вскоре можно было различить мачты и трубы «Бреслау» среди других кораблей. Дёница отправили туда, как только они встали на якорь.

 Теперь стало ясно, что Италия не выступит на стороне Германии; также выяснилось, что германская эскадра не получит поддержки австрийского флота, на которую Сушон так рассчитывал. Он собирался поехать в Мессину, чтобы выработать планы совместного удара против транспортных судов, которые должны были перевезти солдат из Северной Африки обратно во Францию, но теперь договариваться было не с кем. Нет никаких сомнений, что это произошло из-за нерешенности вопроса об участии Англии, однако в результате два его корабля оказались под угрозой со стороны британской средиземноморской эскадры, которую возглавляли три военных крейсера, стоявшие у берегов Мальты, всего в 150 милях к югу.

 Между тем в Берлине Вильгельм пал духом. Ужасная реальность открывалась перед ним, ломая всю выстроенную его эгоцентризмом картину: «В качестве награды за нашу верность клятве нас подставили и отдали на растерзание объединенному Тройственному союзу (Антанте), так что их желание уничтожить нас наконец-то могло быть удовлетворено». Вплоть до этого момента Франция старалась изо всех сил, чтобы не поддаться на провокацию, но учения тяжелой артиллерии и пехоты фон Мольтке были слишком своевременно проведены; канцлер был вынужден быстро набросать ноту в Париж уже на следующий день, чтобы легализовать объявление войны.

 Сушон, проинформированный о ситуации по кабелю, принял чрезвычайно отважное решение нанести удар по французскому транспорту в одиночку. Кораблям было приказано очистить корпуса для боевых действий, и шлюпки, деревянную мебель и прочие горючие материалы перенесли на немецкий «грузовик», который отправили из гавани в связи с опасной ситуацией, в то время как итальянцы нехотя согласились на давление немецкого посольства и выдали необходимый уголь.

 Наконец, на закате прибыли лихтеры, и в атмосфере лихорадочного возбуждения началась погрузка угля.

 Дёниц писал: «Итак, я переживал последние дни мира перед Первой мировой войной. Как и перед Второй мировой, часы непосредственно между миром и войной были незабываемыми... в такие роковые моменты сознание и подсознание людей всегда бывает особенно восприимчивым».

 Загрузку угля закончили к полуночи. Через час, смыв с себя пыль, оба корабля подняли якоря и отплыли с притушенными огнями сначала на север, а потом на запад, занимая позицию между Сардинией и французским берегом Северной Африки. С рассветом любой дымок на горизонте вынуждал их менять курс и скрываться из вида.

 В этот день в Лондоне правительство наконец сумело прийти к единому мнению и принять то решение, что диктовали и честь –  из-за обязательств перед Францией – и национальные интересы; было подписано воззвание к королю Бельгии нарушить нейтралитет и помочь отразить агрессию Германии. Министр иностранных дел сообщил Палате общин, что он не гарантирует в случае, если Великобритания останется в стороне, что страна сможет в конце войны изменить то, что произойдет, а именно: «предотвратить попадание всего запада Европы, находящегося прямо напротив нас, под власть одной державы». Он убедил Палату, а затем составил ультиматум правительству Германии, срок действия которого истекал в полночь по берлинскому времени следующего дня, 4 августа: если вторжение не остановится, Британия вступит в войну против Германии.

 Но вторжение уже нельзя было остановить. Франция должна была быть сокрушена в течение шести недель, так, чтобы все усилия можно было бы обратить на восток, против России, прежде чем этот колосс разгромит Австрию и несколько немецких дивизий, удерживавших границу в Восточной Пруссии.

 Ранним утром 4 августа «Гёбен» и «Бреслау» приблизились к алжирскому берегу, и линейный крейсер направился к Филиппвиллю, а более легкий крейсер – к Боне.

 «В моей памяти по-прежнему ясно стоят картина: в сером утреннем свете появляются холмы, дома, легкие башни, пирсы и портовые здания с кораблями. Конечно, как юный солдат, я был под большим впечатлением от этого первого настоящего сражения», – записывает Дёниц.

 Враг был захвачен врасплох, когда «Бреслау» приблизился и открыл огонь; в каких-нибудь 40 милях к западу более тяжелый залп «Гёбена» прозвучал также неожиданно для противника. Однако это была символическая бомбардировка, которая продлилась всего десять минут и нанесла незначительный, если вообще какой-нибудь ущерб войскам или транспорту, удачным выстрелом запалив один склад; затем оба корабля развернулись и направились дальше на запад, как будто бы в сторону Гибралтарского пролива, в Атлантику. Но, оказавшись вне пределов видимости с суши, они снова развернулись и пошли уже на восток, к точке условленной встречи. Однако едва они соединились в десять утра, как впереди показался дымок, и вскоре после этого на горизонте замаячили тройные мачты военных кораблей. В этот момент у всех замерли сердца, ведь корабли могли быть только британскими линейными крейсерами. Прозвучал сигнал тревоги: «Очистить палубу к бою!» Сушон развернулся левым бортом, а британец в ответ – правым. Сушон, который получил последние новости о том, что британцы, скорее всего, стали врагами, и был готов к любым враждебным действиям, решил вести себя вызывающе и вернулся к своему прежнему курсу.

 В напряженном молчании они смотрели, как растет на глазах темно-серая громада; турели двенадцатидюймовых пушек были направлены к носу и к корме и пока не двигались; белые вымпелы, символ победы на море, появившийся за сотни лет до того, как возник немецкий военный флот, полоскались посреди черного дыма, уходившего за корму. Они прошли мимо, в четырех милях, не обменявшись салютом, и немедленно развернулись и последовали за «Гёбеном». Нервы у всех на борту немецких кораблей были бы еще более натянуты, знай они, что британский главнокомандующий, получив информацию об их бомбардировке портов, послал в Лондон телеграмму, запрашивая разрешение открыть огонь.

 «Бреслау», который едва ли мог участвовать в этом бою гигантов, было приказано отделиться и двигаться к Мессине, где заняться получением угля. Как только он ушел на север, весь экипаж «Гёбена», исключая тех, кто стоял на мостике и у орудий, отправился вниз – помогать кочегарам поддерживать пар. Британцам показалось, что крейсер дает по крайней мере на один узел больше тех двадцати семи, в расчете на которые он был построен, а так как у них самих не было преимущества в скорости, то они постепенно оказались все дальше и дальше за кормой.

 К тому времени, когда срок британского ультиматума истек, ночью оба немецких корабля незамеченными вошли в порт Мессины безо всякого сопровождения.

 И снова итальянские власти проявили нежелание выдать уголь, и Сушон приказал немецкому торговому судну в гавани отдать свой запас крейсерам. Хотя в этот день солнце шпарило изо всех сил, превращая тесные каюты под металлической палубой в настоящие печи, экипаж работал, перетаскивая уголь из углехранилища; в переборках и палубах были пробиты отверстия, все перила сорвали; на «Гёбене» оркестр играл марши, чтобы поддержать дух изможденных людей. Вверху, в радиорубке, растущее количество сигналов указывало, что противник – кем теперь стали британцы – концентрируется у всех возможных выходов «Гёбена» в открытое море, там, где заканчивались итальянские территориальные воды.

 В полдень на следующий день, 6 августа, погрузка была прервана. Для экипажей теперь важнее было чуть-чуть отдохнуть перед прорывом, который было необходимо осуществить в ближайшие двадцать четыре часа – время, которое итальянские власти оставили Сушону для нахождения на их территории. Всем моряком выдали почтовые открытки, чтобы они написали пару слов домой. Говорят, что все офицеры составили завещания.

 Сушон между тем оказался перед другим устрашающим решением: накануне ему сообщили из Берлина, что заключен союз с Турцией и ему нужно следовать в Константинополь, чтобы присоединить свою эскадру к турецкому флоту. Он попросил помощи у австрийского флота, но снова получил отказ, на этот раз потому, что Британия объявила войну одной Германии и австрийцы не хотели как-либо менять эту и так тревожную ситуацию.

 Между тем и в Турции возникло противодействие союзу – на самом деле в турецком правительстве никогда не было единства по этому вопросу, – и незадолго до полудня, еще утром 6 августа, было получено еще одно сообщение из Берлина о том, что заход в гавань Константинополя пока невозможен по политическим соображениям.

 Дёниц, которого послали на флагманский корабль, видел Сушона сразу же после получения этого сообщения, когда тот обсуждал ситуацию со своим начальником штаба. «Молчаливое, спокойное, серьезное поведение обоих мужчин» ему запомнилось навсегда. Решение было принято, невзирая ни на что, – двигаться к Константинополю; это была еще одна дерзкая авантюра, особенно учитывая, что, по мнению Сушона, британские тяжелые корабли расположились на востоке, желая заблокировать ему доступ к австрийским портам на Адриатике.

 Поздно вечером, когда они приготовились отчалить, каждый человек на борту осознавал, что дело идет о жизни и смерти; и снова их нервы были напряжены до предела; офицеров, которые знали об ужасной расстановке сил, словно обуяла фатальная решимость провести красивый бой и погибнуть за честь страны.

 Они вышли из гавани с расчехленными орудиями, «Гёбен» впереди, маленький «Бреслау» за ним, и направились на юг, вдоль итальянского побережья, освещенные слабеющими лучами солнца. Вскоре по правому борту был замечен дым, а затем показался и предположительный силуэт британского крейсера. Сушон провел свою эскадру вокруг мыса и пошел на север, как будто бы направляясь в Адриатику. Крейсер «Глостер» следовал за ними в девяти милях; в радиорубке они слышали, как он передает свою позицию и курс остальным кораблям британского флота.

 Вечер уступил место бархатной ночи с низкой луной, повисшей над холмами по левому борту; в этих условиях немецкой эскадре не удалось сбить преследователя со следа, и в одиннадцать вечера Сушон повернул на восток. Однако британские тяжелые корабли стояли на западе от Гибралтара, ожидая второй попытки атаки на французский транспорт. Таким образом, между Сушоном и его целью оказалась всего одна эскадра крейсеров. Британцам не удалось обнаружить в ту ночь «Гёбен», хотя он прошел всего в миле от «Бреслау», и на рассвете 7-го числа «Глостер» по-прежнему цеплялся к «Бреслау».

 В это утро «Бреслау» намеренно пошел за «Гёбеном», чтобы либо сбить британца со следа, либо заманить его между двух огней, и в час дня капитан «Глостера», решив, что немецкий легкий крейсер мешает ему преследовать его главную цель, открыл огонь и на полной скорости пошел на сближение. «Бреслау» ответил немедленно двумя дальнобойными выстрелами, а затем перешел к залповому огню, при котором «Глостер» поспешил развернуться, «как будто счел огонь “Бреслау” слишком метким, и действительно, все снаряды, перелетев через “Глостер”, упали не дальше чем в тридцати метрах от него».

 Это был первый британский корабль, столкнувшийся с замечательной меткостью артиллерии имперского флота – в данном случае артиллерии под командованием капитан-лейтенанта Рольфа Карлса, офицера с «Бреслау». «Глостер» продолжал сам стрелять, уходя в сторону, и даже попал один раз по броне на ватерлинии немецкого крейсера. Между тем «Гёбен» развернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы защитить своего партнера, и тоже открыл огонь, так что, когда «Глостер» отошел, оба немецких корабля встретились; и, когда Сушон лег на прежний курс на восток, «Глостер» продолжил преследование.

 Таково было крещение огнем для Дёница.

 В конце концов «Глостер» прекратил преследование в пять вечера того же дня на траверзе мыса Матапан, так как не получил приказа заходить за него. Моряки немецкой эскадры с трудом поверили своей удаче. Однако они ни в коем случае не миновали опасности: загрузившись углем от транспорта, которому было приказано встретить их у островов Греции, они направились дальше, проверять симпатии Турции, которая по международным законам должна была отказать им в проходе через Дарданеллы. Если бы она так и сделала, то трудно было представить, как бы им удалось во второй раз скрыться от британского флота, ведь интенсивный радиообмен утром 10-го заставил Сушона прервать погрузку угля и устремиться к проливу. Офицеры считали, что если бы им отказали в проходе, он стал бы пробиваться с боем. Когда, подойдя ко входу в пролив, эскадра остановилась, подав сигнал «G» – «нуждаюсь в лоцмане», и стала на якорь, они были на расстоянии выстрела из форта, ясно видимого на фоне сухих, коричневых холмов.

 Внезапно показались два турецких торпедных катера. Напряжение росло. Затем ведущий катер просигналил: «Следуйте за мной!» – и развернулся, чтобы провести их в пролив.

 Мимо них по правому борту проплывали виноградники и деревушки в розовом солнечном свете, столь знакомые по круизам мирного времени; по левому борту в тени виднелись высоты Галлиполи...

 Турецкое правительство все еще было разделено. Партии войны, которую возглавлял самый радикально настроенный из младотурок, Энвер-паша, бывший военный атташе в Берлине, а теперь убежденный сторонник союза с Германией ради проведения агрессивной политики на Ближнем Востоке и возвращения Египта с Суэцким каналом под власть империи (что соответствовало планам Германии), противостояла партия нейтралитета, не собиравшаяся участвовать в европейских ссорах. Посольства всех держав в Константинополе были естественными центрами влияния и интриг. Однако в случае с Тройственным союзом получился серьезный конфуз, когда в самом начале войны британское правительство реквизировало для собственного пользования линейный крейсер, который Турция купила в этом году, еще когда он строился в Ньюкасле-на-Тайне. Этот акт высокомерия был воспринят с обидой в Константинополе и сыграл на руку Энверу-паше; прибытие Сушона с «Гёбеном» снабдило его необходимым козырем. Он, уже став военным министром, обладал властью главнокомандующего всеми силами Турции на суше и на море. Военно-морской флот, однако, был обучен и управлялся британскими офицерами под командованием контр-адмирала сэра Артура Лимпуса, способного и честного, которому больше всего на свете хотелось побыть где-нибудь подальше от этого утомляющего климата и военного напряжения.

 Энвер-паша, естественно, держал его в неведении относительно своих планов насчет «Гёбена» и «Бреслау». Поэтому рано утром 10 августа, поняв, что прибытие Сушона неминуемо, он сместил британского командующего турецким флотом и заменил его на своего человека; поэтому немецкие крейсеры и провожали в пролив торпедные катера. Лимпус и его офицеры в Константинополе всего этого не знали...

 На следующий день Лимпус узнал потрясающую новость из газет, а, потребовав встречи с морским министром, получил еще одно ошеломляющее известие: оба немецких военных корабля якобы куплены турецким правительством! Таково было средство легализовать турецкую позицию в их отношении. Также это был мощный ход Энвера-паши в попытке вынудить правительство вступить в войну, поссорив его с державами Антанты. Ведь британский флот в конце концов прибыл к Дарданеллам и получил отказ на вход в пролив, в то время как с другой стороны пролива русские, естественно, были невероятно встревожены переменой равновесия морских сил в Черном море, которое могло повлечь за собой приобретение Турцией мощных немецких крейсеров класса дредноутов. Лимпус пометил в своем дневнике: «Если Россия действительно ищет возможности ударить по Турции, то теперь она такую возможность получила!»

 Державы Антанты меньше всего хотели подтолкнуть Турцию в немецкий лагерь; началась бурная дипломатическая возня, чтобы опередить Энвера-пашу и немецкий контингент под командованием генерала Отто Лимана фон Сандерса.