Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

 Глава 6
 ПОСЛЕДНИЙ ФЮРЕР

 Дёниц был продуктом, равно как и последним лидером Третьего рейха. Поэтому неизбежно, что свою карьеру фюрера он начал со лжи. Ложь касалась смерти Гитлера. Ему было известно, что Гитлер покончил с собой. Если даже не учитывать, что он знал о его планах застрелиться, об этом говорило слово, которое употребили Геббельс и Борман: «Фюрер умер» (verschieden), а не «пал» (gefallen) как герой. Но в речи Дёница, которую передало немецкое радио на всю страну и которую прерывали фрагменты из Вагнера и 7-й симфонии Брукнера, он сказал – «пал за Германию», сражаясь до последнего с большевизмом: «Его миссия, битва против натиска большевизма, важна для Европы и для всего цивилизованного мира. Фюрер назначил меня своим преемником. Осознавая всю ответственность, я беру на себя руководство немецким народом в этот тяжелый час...»

 В той же речи говорилось, что надо соблюдать порядок и дисциплину: «Только так мы сможем смягчить то страдание, которое грядущие дни принесут всем нам, и предотвратить распад. Если мы сделаем то, что в наших силах, Бог не покинет нас...»

 Упоминание Бога было ошеломительным отходом от всей нацистской философии. Остается только гадать, откуда оно здесь взялось.

 После обращения к народу Дёниц обратился к вермахту, повторив свою весть и добавив: «Клятва верности, которую вы приносили фюреру, теперь относится и ко мне как преемнику фюрера, которого он сам назначил...»

 Клятва верности имела такое же значение, как флаг или Отечество. Закончил свое обращение он так: «Немецкие солдаты, исполняйте свой долг. Это – ради жизни нашего народа!»

 Между тем военное положение в этот час было катастрофическим: большая часть страны и ее столица пали; сопротивление ограничивалось его собственной маленькой зоной на севере, включая полуостров Шлезвиг-Гольштейн и оккупированную немцами Данию, и совершенно отделенной от нее южной зоной под общим командованием генерал-фельдмаршала Кессельринга, в которую входили западная Чехословакия, горный район Баварии и то, что осталось от марионеточного государства Муссолини на севере Италии. Были еще две изолированные и окруженные армии на побережье Балтики: одна в Курляндии, другая в Восточной Пруссии, заблокированная к тому времени на узкой полосе вокруг залива Данцига; ни одна из них не могла продержаться долго; единственным вопросом оставалось, сколь много людей можно эвакуировать на запад, прежде чем их окружит Красная армия. Единственными другими областями, где действовала немецкая власть, за пределами Германии и Дании были западная Голландия и Норвегия.

 Но положение нельзя было оценивать только в географических терминах; люфтваффе оставалось на земле из-за дефицита горючего и полного господства в воздухе западных союзников; кроме того, процесс разложения немецкой армии, уставшей от бесцельной борьбы, достиг последней стадии; все больше и больше командиров принимали решение вести своих людей в плен к британцам и американцам. Как было записано в журнале верховного командования: «Гитлер мертв, и в эти последние часы войны каждый немец по вполне понятной причине стремится не попасть в руки русским».

 Это составляло настоящую дилемму. Немцев на востоке теснили войска СССР. Ужасы плена были не только выдумкой пропаганды, и у Дёница и его советчиков были все основания верить в это, и его замечание по поводу капитуляции восточных армий и мирных жителей-немцев, которых военные прикрывали, было не просто риторическим: «Ни один благородный немец не сможет допустить, чтобы его имя связывалось с этим (капитуляцией). Проклятие миллионов падет на его имя, и история заклеймит его как предателя».

 Из его решений, принятых с самого первого дня на новом посту, очевидно, что все другие причины продолжать борьбу, особенно чтобы исполнить волю фюрера или чтобы предотвратить бесчестие и то клеймо, которое падет на его имя, чудесным образом испарились при известии о смерти Гитлера. Это была необычайная трансформация; Шпеер вспоминал: «Теперь в нем вышла наружу и возобладала объективность опытного офицера. С первого часа Дёниц придерживался того мнения, что мы должны закончить войну как можно быстрее».

 Но, вероятно, было бы неверно доверять воспоминаниям таких небеспристрастных свидетелей, как Шпеер или Людде-Нойрат, относительно желания закончить войну. Советчик, который имел на Дёница наибольшее влияние, был Йодль, чьи интеллект и военное чутье он глубоко уважал. Йодль же по-прежнему верил, что еще можно создать все предпосылки для разрыва между западными и восточными союзниками. И Дёниц при всем своем скептицизме, который он выказал в апрельском декрете и позже, вероятно, считал невозможным, что западные союзники останутся до конца слепы к опасности распространения коммунизма в Европе. А попытка выиграть «политическое время» тянула в том же направлении, что и необходимость спасти как можно больше солдат и гражданских немцев, оставшихся в Курляндии, Восточной Пруссии и Чехословакии, то есть продолжать войну с западными державами.

 Ввиду крайней усталости населения и большинства военных и уязвимости и тех и других перед бомбежками это была опасная игра, и вестись она могла лишь под угрозой суровых наказаний. Дёниц перед этим никогда не останавливался. Точно так же, как юноши, принесенные в жертву Гитлеру, висели на деревьях и столбах в центральном Берлине, такой же жуткий урожай появился и на деревьях равнины Мекленбурга и в Шлезвиг-Гольштейне.

 За моряками охотились не только «цепные псы» (Ketten-hunde), но и истребительные команды (Jagdkommandos). Кроме того, морские суды щедро раздавали смертные приговоры за попытки мятежа и за дезертирство.

 На следующий день, 2 мая, Гиммлер приехал в ставку Деница и был приглашен на завтрак. Он принес новость о гауляйтере Кауфмане, который по-прежнему намеревался сдать Гамбург без битвы; это разъярило Дёница. Если каждый будет действовать сам по себе, сказал он, то в его назначении нет никакого смысла, и он согласился с предложением Шпеера подвезти его в Гамбург и поговорить с Кауфманом. Следовательно, на этой стадии он все еще желал сражаться с Западом, чтобы выиграть политическое время. Однако чуть позже, днем, он обнаружил, что и британские, и американские войска прорвались у полуострова Шлезвиг-Гольштейн к балтийскому побережью, совершив бросок, приказ о котором отдал главнокомандующий союзников генерал Эйзенхауэр, чтобы не дать русским захватить полуостров. Это уничтожало политическую причину продолжать сражаться с англосаксами на севере, и Дёниц решил попробовать стратегию локальной капитуляции, снова одобренную Йодлем, который в этот день тоже был в Плене на совещании.

 Идея состояла в том, чтобы обойти отказ союзников принять что-либо, кроме безоговорочной капитуляции на всех фронтах, и при этом получить время для продолжения спасательных операций на востоке. Дёниц решил послать генерал-адмирала Ганса Георга фон Фридебурга, которого он назначил главнокомандующим флотом после того, как сам получил верховную власть, главой делегации к британскому командующему, фельдмаршалу Монтгомери.

 Между тем маневр союзников вынуждал его сдвинуть свою ставку дальше на север, и он договорился встретиться с Фридебургом по дороге и передать ему свои инструкции в этот же день. Йодль же позвонил Кауфману и объяснил, что ни у кого больше нет намерения защищать Гамбург: немецкие вооруженные силы за Эльбой должны сдаться без боя.

 Дёниц выбрал для своей последней штаб-квартиры училище морских кадетов в Мюрвике, рядом с Фленсбургом, на самом севере полуострова Шлезвиг-Гольштейн, и этим вечером он направился туда с человеком, которого он назначил министром иностранных дел, графом Лутцем Шверином фон Крозигком, представителем древнего аристократического рода, бывшим верным Гитлеру и служившим ему верой и правдой с 1933 года министром финансов. В 9 вечера они достигли моста через Кильский канал, у которого их ждал фон Фридебург.

 Помещение для Дёница было оборудовано на борту новейшего моторного пассажирского судна «Патрия», стоявшего на якоре в гавани Фленсбурга. На следующее утро, 3 мая, Шпеер присоединился к Дёницу на завтраке. Кейтель и Йодль тоже приехали во Фленсбург и разместили там свои штаб-квартиры, как и Гиммлер. Офицер СС служил офицером связи при ставке Дёница, из чего следует, что, чтобы ни говорили Шпеер и прочие о том, будто Гиммлер в это время уже погрузился в мир грез, он оставался членом правящего кружка и тесно сотрудничал с Дёницем. Это подтверждает и тот факт, что, когда в этот день был представлен рапорт о растущей усталости частей от войны, командующий на северо-западе генерал-фельдмаршал Эрнст фон Буш был назначен поддерживать порядок в Шлезвиг-Гольштейне, а во всех других областях ответственным оставался Гиммлер.

 В 10 утра Дёниц провел совещание с партийными лидерами Норвегии и Дании и главнокомандующими немецкими вооруженными силами в этих странах, а также со своими военными и гражданскими советниками, Кейтелем, Йодлем, Шверином фон Крозигком и Шпеером. Гиммлер придерживался взгляда, что Норвегия и Дания представляют собой хороший товар для торговли с Западом, и этот взгляд был поддержан многими; в то же время многие офицеры полагали, что Дёниц должен переместить свою ставку в одну из скандинавских стран или на юг, в Прагу, и вести бой до самого конца в духе Гитлера. Буш даже упрекнул Дёница в том, что он действует против желания Гитлера, ища способов заключить локальную капитуляцию. На этом совещании военные не только полагали, что сопротивление следует продолжать за пределами Германии, но командующий вермахтом в Дании генерал-полковник Георг Линдеман заговорил о «последней почетной битве этой войны».

 Против этого проекта со всей его несуразностью протестовали гражданские. Они указали на то, что это приведет к гибели еще большего числа немцев, к большему разрушению промышленности и коммуникаций и к увеличению потока раненых и беженцев в Шлезвиг-Гольштейн с востока, и на недостаток медикаментов и вероятность партизанских действий в тылу, а также на то, что Швеция может вмешаться военным образом, если они позволят себе такое «легкомысленное» перемещение на север.

 Дёниц, неуверенный в том, как обернутся переговоры с Монтгомери, умолчал о своем решении; одновременно он послал Годта и Хесслера в Норвегию, чтобы выяснить ситуацию там, что в принципе указывало на то, что он серьезно рассматривал возможность переезда. Затем он приказал провести эвакуацию беженцев и раненых из Шлезвиг-Гольштейна в Данию и развернуть все имеющиеся силы на полуострове вдоль линии Кильского канала. В тот же день он встретился с рейхскомиссаром Нидерландов Артуром Зейсс-Инквартом, который приплыл на лодке «Шнель»; и снова он умолчал о своих планах до того времени, пока не выяснится итог миссии Фридебурга.

 Союзники в принципе уже приняли идею локальной капитуляции, и, соответственно, миссия фон Фридебурга увенчалась даже большим успехом, чем ожидал Дёниц. Однако Монтгомери не пожелал принять капитуляцию частей, сражавшихся на Восточном фронте, и, когда фон Фридебург сказал ему, что не один немец не захочет сдаться русским, потому что они дикари и сошлют всех в Сибирь, англичанин резко оборвал его: «Немцам следовало подумать об этом до того, как они начали войну». Он требовал безоговорочной капитуляции и сдачи оружия по всей северо-западной области, включая Голландию, Данию и острова.

 Фон Фридебург вернулся во Фленсбург этим же вечером, и его доклад был рассмотрен на совещании следующим утром, 4 мая. Так как условия отвечали изначальной задаче остановить разрушения на севере и при этом допускали продолжение военных действий с целью спасения немцев на востоке, то с ними почти никто не спорил; лишь военные заговорили о позоре, который падет на вермахт, если оружие и корабли будут переданы врагу неповрежденными, а Йодль упомянул о необходимости сохранить козырную карту в виде Голландии и Гельголанда.

 Дёниц принял рациональную точку зрения, и фон Фридебург был послан обратно к Монтгомери с полномочиями подписаться под требуемыми условиями.

 Обращение Дёница в сторонника капитуляции зафиксировали и другие три инструкции, которые он дал в этот день: приказ командующему гарнизона на Рюгене не защищать остров от русских, а эвакуировать как можно больше людей и потом сдаться, а другой запрещал топить или разрушать корабли, и, наконец, приказ, ставший, наверное, для него самым сложным, – сдаться капитанам подлодок.

 Хотя офицерам и было странно получить такой приказ от Льва, многие из них испытали облегчение, и уж конечно, его испытали экипажи. Некоторые офицеры, которые, как Шнее, капитан одной из двух лодок типа 21, провели в последние дни боевые операции, могли чувствовать себя обманутыми; Шнее провел фальшивую атаку на караван, только чтобы доказать самому себе, что он может приблизиться и ускользнуть незамеченным, прежде чем уплывет обратно в Норвегию. Капитан одной из лодок меньшего типа 23 провел настоящую атаку и даже потопил через три дня торговое судно, и это был последний «успех» той кампании, которая началась давным-давно – с «Атении». Некоторыё направились в гавани нейтральных стран, двое пересекли Атлантику и сдались в Аргентине, пять субмарин уплыли в японские воды, но большинство вернулось домой или в порты союзников.

 Однако у него не было намерений отказываться от спасения восточных армий и населения; все военные корабли и торговые суда, которые еще имелись, были задействованы в массированной операции «Дюнкерк» по возвращению солдат и беженцев с побережья Балтики, и его приказы войскам продолжать борьбу в южных и центральных районах оставались бескомпромиссными: «Любой, кто эгоистически думает лишь о своей собственной безопасности или только о своем подразделении, делает невозможным общее спасение от большевизма. Таковой является предателем немецкого народа, и с ним будут поступать соответствующим образом».

 Главнокомандующий на Юге генерал-фельдмаршал Кессельринг уже был вынужден подписать перемирие на итальянском театре военных действий вскоре после того, как Дёниц занял свой пост, но Эйзенхауэр дал ему понять, что любые попытки переговоров о местном прекращении огня с американскими силами в Германии при условии сражения с русскими являются неприемлемыми. Фон Фридебург был послан в ставку Эйзенхауэра, чтобы переубедить его, но ответ был все тот же: капитуляция должна быть безоговорочной и одновременной на всех фронтах, включая Восточный.

 Когда утром 6 мая весть об этом достигла Фленсбурга, Дёниц послал на переговоры Йодля. Йодль отправился в Реймс после строгих инструкций: Дёниц намеревался завершить войну как можно скорее; однако он не был готов подписать договор, отдающий в рабство восточные армии, и это было бы невозможно, так как «ни одна сила на земле» не заставит войска, стоящие против русских, сложить оружие, пока остаются пути бегства на запад. Поэтому, даже если бы он и согласился на безоговорочную капитуляцию на всех фронтах, он не может заставить принять ее всех; тогда он станет нарушителем договора, и договор потеряет всю силу. Именно для решения этой проблемы он (Йодль) и посылается к американцам.

 Невозможно определить, сколь большие надежды возлагались на гуманистические чувства западных командиров. Войска США недавно освободили концлагерь Бухенвальд и не делали тайны из того, какой шок и отвращение они испытали при виде лагеря. Так что время для призывов к человечности было неудачное. Йодль вскоре это понял. Генерал-лейтенант Уолтер Беделл-Смит, действуя от имени Эйзенхауэра, обвинил его в том, что он играет в опасную игру. Война была проиграна уже тогда, когда союзники перешли через Рейн, но немецкое командование продолжало надеяться на раскол внутри союзников; этого не произошло, и сепаратный мир с западными державами невозможен. Он отмахнулся от доводов Йодля насчет войск, которые не подчинятся приказу сдать оружие, и поставил ему ультиматум: либо он подписывает мир сегодня же, либо все переговоры будут прерваны, бомбардировки возобновятся, и линии фронта союзников будут закрыты для войск с востока, пытающихся сдаться в плен. Он дал полтора часа на размышление.

 Когда Йодль передал этот ответ во Фленсбург, он прибавил свое мнение о том, что никакой другой альтернативы заключению мира нет. Стало ясно, что наступил конец: Йодль всегда был самым упорным оппонентом безоговорочной капитуляции; если уж он не видит другого выхода, значит, его и нет.

 После совещания поздним вечером того же дня в 1.30 ночи 7 мая ему был послан ответ: «Гросс-адмирал передает вам все полномочия по подписанию мира на указанных условиях».

 В Реймсе уже начались победные вечеринки. Колесо совершило полный круг. Думал ли Дёниц в те дни о послании, которое он получил в своей бревенчатой штаб-квартире в предместье Вильгельмсхафена незадолго до полудня 3 сентября 1939 года: «Вся Германия»?

 В 2.30 ночи Йодль подписал акт о безоговорочной капитуляции во всех областях, который должен был вступить в силу в полночь 8 мая.

 Сейчас уже невозможно определить, сколько человек, военных и штатских, было спасено от русских войск за те восемь дней, что Дёниц продолжал борьбу; часто называется цифра в 2 миллиона. В таком случае в нее включаются и те подразделения и беженцы, которые сами по себе по суше перебрались с Восточного фронта. Говоря о спасательных операциях по морю, цифра в 2 миллиона человек обозначала тех, кого перевезли с января вплоть до капитуляции; многих эвакуировали и в последующие недели, а другие продолжали возвращаться с юга, где борьба с Красной армией продолжалась, как и предсказывал Дёниц, еще долго после объявления о прекращении огня. Многие попали и в советский плен.

 После капитуляции Дёниц понятия не имел, что союзники собираются делать с ним и «правительством», которое он собрал из бывших министров; его неуверенность отражала и его последняя речь, обращенная к немецкому народу, произнесенная 8 мая, в которой он объявил о безоговорочной капитуляции и призвал всех встретить грядущие тяжелые времена с «достоинством, мужеством и дисциплиной».

 Однако к тому времени его стратегия уже определилась: он должен был дистанцировать себя и свою администрацию от преступлений нацистской партии, представить немецкие вооруженные силы как героически сражавшиеся и ничем не запятнавшие свою совесть, а их командование как неполитические фигуры, простых солдат, которые выполняли приказы. Приготовления к осуществлению этой стратегии шли в разных родах войск уже несколько месяцев; компрометирующие документы уничтожались, хотя не слишком эффективно в этих трудных условиях.

 Как часть шоу, 6 мая были уволены самые отъявленные нацистские главари, включая Геббельса, о чьем самоубийстве в Берлине вместе с женой после жуткого убийства своих пятерых детей еще не было известно. Гиммлер представлял наиболее сложный случай; его подразделения принимали самое деятельное участие в борьбе с внутренним хаосом, и, вероятно, Дёниц чувствовал себя обязанным ему со времени их прежних хороших отношений. В любом случае он принял его в 5 часов утра 6-го числа и лично передал новость о том, то он лишен всех чинов и должностей.

 Почти нет сомнений в том, что Гиммлер был к этому готов и что они оба готовились, так как большое число офицеров СС, собравшихся вокруг рейхсфюрера во Фленсбурге, в скором времени, если еще не тогда же, были снабжены документами морских унтер-офицеров и старшин и соответствующей униформой. Когда Гиммлер, вероятно желавший пошутить – и можно заключить, что это случилось уже после его встречи с Дёницем, – дал им последний приказ: «Нырнуть под прикрытие вермахта», они так и сделали, не теряя времени. Одним из них был Рудольф Хёсс, знаменитый комендант концлагеря Аушвиц (Освенцим); он стал помощником боцмана Францем Лангом, который был направлен в школу морской разведки в Зильте; остальные из его отдела также «нырнули» во флот. Невозможно представить себе, чтобы это случилось без ведома и согласия Дёница, – и это было рискованно.

 Учитывая усилия, которые он предпринял, чтобы очистить флот от связи с преступлениями партии, можно лишь задаться вопросом: проистекала эта последняя услуга рейхсфюреру от его преданности лично ему или преданности партии, которую он представлял, или же она объяснялась тем, что Гиммлер знал слишком много, чтобы от него можно было просто так отмахнуться?..

 Какова бы ни была доля личного участия в этом Дёница, для многих было очень выгодно «исчезновение» рейхсфюрера СС. Как выяснилось позже, им нечего было беспокоиться. Во время этого окончательного кризиса Гиммлер проявил себя далеко не тем образчиком нордических достоинств, какие изобразил Гитлер. Он не собирался вести своих людей в последнюю битву с ордами «еврейских капиталистов» и «еврейских большевиков» и не собирался приносить себя в жертву. Он сбрил свои усики, надел на один глаз черную повязку, принял фальшивое имя и пошел на юг с группой нескольких замаскированных офицеров СС. Когда они все же напоролись на патруль, он объявил, что является Генрихом Гиммлером, и затем, явно обиженный тем, что его расспрашивают о концлагере в Бельзене, раскусил капсулу с ядом, которую носил во рту.

 Дёниц и члены его администрации показали себя почти в таком же свете, единственным исключением был Альберт Шпеер. Его мотивы могут быть оспорены, но, тем не менее, он был единственным, кто оставил свидетельства того, что понимал масштаб нравственной катастрофы и был готов принять за нее свою часть ответственности.

 Физическое уничтожение большей части нации, финансовая и социальная дезинтеграция в то время были просто неописуемы: Вильям Ширер, который прибыл в Берлин через несколько месяцев, обнаружил город «разрушенным практически до неузнаваемости». а «люди, которые были столь отвратительно высокомерны и так слепо уверены в своей миссии расы господ, когда я уехал отсюда пять лет назад», теперь выглядели «сломленными, ошеломленными, дрожащими, голодными», когда они шныряли в поисках еды среди руин.

 Таково было физическое состояние народа; и только Шпеер, видимо, понимал их нравственное состояние и то наследие, которое они оставят будущим поколениям немцев. Он был единственным, кто призвал не формировать правительство целиком из людей, замешанных в преступлениях режима, и сам предложил свою отставку, таким образом оказавшись единственным, кто сумел вырваться из ментальной темницы Третьего рейха, и способным увидеть что-либо вне его.

 Реакцию Дёница можно было предсказать, исходя из всей его карьеры: он не чувствовал, что делал что-то неправильно. Виноваты были другие, не он. Если бы все шло, как он хотел, он победил бы!

 Нет сомнений в том, что это обычные человеческие реакции на вину и неудачу, но они едва ли соответствуют масштабам событий. Правда в том, что будь он другим человеком, то и не оказался бы преемником Гитлера, равно как и все остальные члены правительства, за исключением Шпеера. Теперь же, под оккупационными властями, этим людям оставалось лишь создавать видимость упорядоченной жизни – проводить ежедневные совещания и писать друг другу записки в школьных классах кадетской школы.

 Вот одна из таких, показывающая основу отношения правительства к оккупационным властям; ее направил Йодль своему отделу 15 мая:

 «Все возражения и жалобы должны основываться на международном праве.

 К сожалению, мы никогда не использовали оружия права. Мы преступали закон, когда он был представлен стороной противника. Но мы никогда им не пользовались, а ведь с помощью права мы могли достигнуть бесконечно больше, чем через силу.

 Отношение к державам противника должно быть такое: они вели эту войну ради закона. Следовательно, мы желаем, чтобы с нами обращались по закону.

 Мы должны постоянно указывать союзникам на нормы международного права.

 Мы должны подчеркивать, что исполнение нами различных пунктов договора о капитуляции прекратится, как только оскорбят нашу честь.

 Во всем остальном мы хотим, чтобы Союзная контрольная комиссия пришла к выводу, что мы действуем корректно; таким образом мы постепенно завоюем их доверие. Затем, как только будет приготовлена почва для нашей лояльности, гросс-адмирал пойдет к Эйзенхауэру, чтобы обсудить с ним вопросы, касающиеся нашего будущего».

 В этом «руководстве» не столько цинизм людей, которые сознательно вели войну против всех систем права, международного и внутри страны, против нравственности и христианства, людей, которые тщательно взвешивали, каковы будут преимущества, а каков ущерб от того, что они публично откажутся от Женевской конвенции, не столько отсутствие какого-либо чувства вины или стыда, а, скорее, это полная неспособность понять то, как все это ужасно. Это «руководство» есть просто повторение 1919-го, 1920-го... После самого сокрушительного поражения в истории человечества эти люди, которые отбросили все принципы во имя победы, чей единственной моральной ценностью был успех, не вынесли никакого урока из своего провала!

 И только в свете этих «инструкций» может быть понята мышиная возня по поводу соблюдения чинов, ношения знаков отличия и медалей, приветствий и флагов, которую затеяли Йодль и Дёниц. Это была сознательная кампания, призванная сыграть на особенностях психологии победителей, представить себя как нормальных солдат, субъектов нормальных установлений международного права и – главное – отделить себя от партии, которая столь явно нарушала закон, и найти себе место и быть принятыми как партнеры оккупационных держав ради будущего Отечества. Таким образом обеспечить продолжение своего идеала немецкого государства; для Дёница этим идеалом был национал-социализм, как в 1919-м это был кайзерский рейх.

 Именно поэтому он не стал брать себе титул «фюрер»; Йодль объяснял своему отделу; «Во всех дискуссиях с союзниками гросс-адмирала Дёница следует называть главнокомандующим вермахтом, а не главой государства».

 Заявления Дёница следует интерпретировать в том же ключе; в них уже больше нет упоминаний о «распространении еврейской заразы», хотя теперь как раз она заполнила его землю, и нет обещаний скорее есть землю, нежели позволить своему внуку быть воспитанным в «еврейском духе и грязи». «Нам нечего стыдиться, – написал он в приказе от 11 мая, касающемся отношения, которое должны занять солдаты к оккупационным властям, – мы должны позволить нашим бывшим врагам прийти к нам, а затем встретить их с достоинством и вежливостью. Мы должны стоять без единого пятна на нашей чести солдат, и мы можем справедливо демонстрировать свою гордость и честь».

 Конечно, любой другой совет означал уступить отчаянию; и, конечно же, он укрепил дух, ведь призрак 1918—1919 годов висел над каждым его шагом. И он достиг своей цели; миссия британского Адмиралтейства, посетившая Фленсбург 21—24 мая, доложила: «Немецкие вооруженные силы, и флот и армия, кажется, в хорошей форме и полны боевого духа, нет никаких видимых признаков деморализации». Это же впечатление разделяли многие другие, побывавшие там в это время; дух подводников оставался особенно высок. В этом было отличие от 1919 года и свидетельство того, что методы Дёница, безжалостные наказания и, с другой стороны, неослабевающая забота о своем персонале были эффективными. И все это служило одной цели: отстраниться от партии в глазах оккупационных держав.

 Особенной заботой было вывести своих людей из-под удара за жестокости концлагерей. Это выразил Йодль 15 мая: «Гросс-адмирал намерен выпустить приказ, в котором он резко отмежуется от насилия в концентрационных лагерях».

 Дёниц выпустил этот приказ в тот же день; по нему все те, кто нарушал закон и основные принципы справедливости и морали в своем обращении с пленными в концлагерях, предстанут перед судом рейха и будут осуждены согласно дисциплинарному кодексу. Шверин фон Крозигк, действуя как его премьер-министр, послал этот декрет Эйзенхауэру с приложением письма, в котором спрашивал разрешения для суда рейха взять на себя такую задачу. Немецкий народ, писал он, ничего не знал об условиях в лагерях, так как они были совершенно закрыты для внешнего мира и все то, что творилось внутри, было секретным. «Даже ведущие люди Германии не могли знать о том, что там происходит...» Немецкие люди «единодушно и с негодованием отвергают дурное обращение и жестокость», которые «просто не совместимы с их фундаментальными принципами и моральным чувством».

 Бессмысленность и декрета и письма была очевидна; Дёниц и фон Крозигк позволили главному создателю лагерей ускользнуть, не предприняв какой-либо серьезной попытки отдать его правосудию, а большая часть его окружения, включая коменданта Освенцима, была переодета в морскую форму. Одновременно суд рейха был простым инструментом государства, чьи дикие приговоры в последний год были направлены против людей, которые намеревались действовать против режима, который и Дёниц и фон Крозигк поддерживали. Эйзенхауэр просто никак не ответил.

 Другой заботой правительства было способствовать разрыву между восточными и западными державами, все еще ожидаемого в любой момент, ибо тогда Западу понадобится Германия, чтобы стать буфером на пути экспансии большевиков (на самом деле это ожидание сбылось, но чуть позже). Они даже пытались шантажировать союзников. Вот как это выразил Йодль: «После Первой мировой войны мы страдали от голода и нужды. Результатом стал поворот к национал-социализму. Если они, союзники, желают своими мерами добиться еще более острого голода после этой войны, то тогда будет и реакция. Последствия: поворот к коммунизму, тем более что у немцев уже есть некоторая тяга (в этом направлении)».

 Дёниц тоже разыгрывал эту тему в своих дискуссиях с американским главой Союзной контрольной комиссии генерал-майором Лоуэллом Руксом 17 мая, а 20 мая он пригласил Рукса и человека номер два от Британии, бригадира Эдварда Фурда, на беседу, в которой он выразил то же самое с большей силой. Он противопоставил то дружелюбие, с которым русские проводят реконструкцию и реабилитацию в своей зоне, – ставят играть немецкую музыку, предлагают людям сигареты и сладости и надежду – строгому запрету на «братание» в западных зонах.

 «Если вы продолжите обращаться с немецким народом так, как делали это до сих пор, то люди повернутся к России, и Сталин, без сомнения, не упустит свой шанс».

 Его рассуждения явно произвели впечатление на генерала Рукса, так как он повторил все эти аргументы о возможном повороте к русским главе миссии Адмиралтейства, который тогда посещал Фленсбург, а потом пересказал их в Америке.