Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

 Она ожидала ребенка через три месяца, и, без сомнения, не без смешанных чувств он получил назначение офицером на подлодку U-39, которая базировалась в адриатическом порту Пула.

 Средиземное море обещало хорошую погоду и прекрасную охоту за противником – и, кроме того, капитан U-39, капитан-лейтенант Вальтер Форстман, был признанным асом подводной войны, – хотя это, вероятно, и сократило время пребывания с Инге.

 Дёниц говорит о Вальтере Форстмане на удивление мало в своих мемуарах; один раз называет его «выдающимся», а в другом месте «одним из лучших командиров в Первой мировой войне». Это столь отличается отего многочисленных дифирамбов, например, фон Лёвенфельду и фон Кнорру, его детальных переживаний и даже вполне ординарных событий, произошедших с ним в годы обучения на «Бреслау» и позже, в подводном флоте, когда он сам был уже командиром, что возникает необходимость в объяснениях. Но их сложно отыскать. Судя по блестящей рекомендации, которую Форстман дал Дёницу в конце их совместной службы, и более поздней дружеской переписке, кажется, никакая ссора их отношений не омрачила.

 На счастье, и рассказ самого Форстмана, и уцелевший журнал U-39 позволяют реконструировать этот примечательный период карьеры Дёница. Однако перед этим нужно обрисовать, какой стадии достигла кампания по поддержке подводного флота к январю 1917 года; ведь как и Вторая мировая война была продолжением Первой, так и собственная кампании Дёница по продвижению подводного флота, начавшаяся в 1939 году, явилась продолжением его ранней карьеры...

 Однако с тех пор, как U-20 в мае 1915-го без предупреждения потопила пассажирский лайнер «Лузитания» компании «Канард», и особенно после того, как в августе того же года U-24 отправила на дно пассажирский лайнер «Арабик» компании «Уайт Стар», оба на линии Ливерпуль-Нью-Йорк, правительство в Берлине вынудило военно-морской флот отказаться от «неограниченной стратегии» и проинструктировать все подлодки не нападать на пассажирские корабли, а потом и переместить военные действия с Атлантики в Средиземное море. Это серьезно уменьшило шансы на успех подводной войны, так как именно подходы к Британским островам были главной зоной, где можно было блокировать Британию, а необходимость всплывать и предупреждать свои жертвы лишало подлодки их преимущества невидимости и неожиданности, точно так же, как и выставляло их самих под удар пушек «жертв» – особенно с тех пор, как внешне вполне безопасные торговые суда стали превращаться в замаскированных охотников на субмарины, или Q-корабли, на которых скрывались орудия, торпеды и военные экипажи.

 ВМФ жестко сопротивлялся введению таких ограничений. И к началу 1916 года у него появился неожиданный союзник. Глава Полевого Генерального штаба, генерал пехоты Эрих фон Фалькенгайн признал, что главным врагом является Великобритания, опора более слабых членов Антанты, и она же – та самая сила, которую надлежит сокрушить прежде, чем союзники достигнут успехов на континенте; так как флот считал себя слишком слабым для вторжения через Ла-Манш, единственным выходом было перевести подлодки обратно на «неограниченную стратегию», чего и добивались военные моряки.

 В марте 1916 года правительство сделало еще один шаг навстречу военным, позволив атаки без предупреждения на все британские суда внутри зоны блокады, то есть вокруг Британских островов – хотя по-прежнему не включая сюда пассажирские корабли.

 Вскоре после этого U-29 торпедировала пароход «Сассекс», шедший через Ла-Манш и битком набитый пассажирами. Вероятно, это была скорее ошибка, чем пример «гуннской жестокости», изображенной в газетах союзников; например, командир британской подлодки Е-11 Нэсмит, действовавшей в Мраморном море в предыдущем году, атаковал судно, которое он принял за военный транспорт, и обнаружил, что на его борту женщины и дети-беженцы; по счастью, торпеда не взорвалась, и никакого вреда кораблю не было нанесено. В любом случае среди пассажиров «Сассекса» были американцы; там также были граждане нейтральной Испании, двое из которых погибли. В результате последовавшего международного скандала военному флоту были запрещены операции в Атлантике и все военные действия были перенесены в Средиземноморье.

 Тем летом положение Германии стало еще хуже после того, как в войну против нее вступила Румыния, и блокада союзников вызвала недостаток продовольствия и боеприпасов; вследствие этого хрупкое равновесие сил изменилось; новый глава Полевого Генерального штаба генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург и его 1-й обер-квартирмейстер генерал Эрих Людендорф начали представать в общественном сознании сильными руководителями, необходимыми для сплочения нации; гражданское правительство стало еще более бюрократическим, чем раньше, а в силу того, что Вильгельм отстранился от ведения дел, эти два военных лидера, хранители прусской традиции, оказались действительными правителями рейха.

 После того как военные фактически встали во главе страны, «спуск с поводка» подводного флота оказался только вопросом времени. Этот момент настал 1 февраля 1917 года – в то самое время, когда Карл Дёниц готовился присоединиться к экипажу U-39. Ожидалось, что вокруг Британских островов каждая база подводных лодок будут топить корабли общим тоннажем по крайней мере 4000 тонны в день. Учитывая, что боевых баз было четыре, ожидалось 480 000 тонн в месяц. Еще на 125 000 тонн ежемесячно предполагалось топить в Средиземном море – именно таков был средний показатель «потопления» после переноса центра тяжести подводной войны во второй половине 1915 года. Таким образом, суммарный показатель потопленного тоннажа должен был достигать 605 000 тонн каждый месяц – интересно, что почти такой же точно цифры собирался достичь сам Дёниц во Второй мировой войне.

 Штабные вычисления 1916 года показывали, что Великобритания располагает флотом суммарным водоизмещением 10,66 миллиона тонн. Следовательно, «...основываясь на наших расчетах о... 600 000 тонн, потопляемых при неограниченных действиях подлодок, и учитывая, что по крайней мере две пятых транспортного сообщения нейтральных стран будут напуганы до того, что прекратят посылать свои суда к берегам Англии, мы можем заключить, что через пять месяцев передвижения из Англии и в Англию сократятся на 39%. Англия этого не выдержит...».

 Для подкрепления этой гипотезы штаб доказывал, что производство подлодок превышает их потери и что враг пока не развил эффективных контрмер; за последние шесть месяцев всего пятнадцать субмарин было потоплено, многие по случайности. Таким образом, глава Адмирал-штаба Хенниг фон Хольцендорф убедил себя, что эта кампания окажет решающее воздействие, и так быстро, что вступление в войну Соединенных Штатов ничего уже не изменит, все закончится до того, как они подвезут свои войска на расстояние выстрела. «Я не колеблясь утверждаю, что... мы можем вынудить Англию заключить мир через пять месяцев неограниченными действиями субмарин».

 Его заключение было недвусмысленным: «Несмотря на опасность разрыва с Америкой, неограниченные действия подлодок, если их начать скоро, являются правильной мерой, чтобы привести войну к победному концу. В действительности это единственное средство к достижению победы».

 Убедив себя, Хольцендорф затратил немного усилий, чтобы убедить и Гинденбурга, особенно притом, что страна испытывала той зимой самый жестокий продуктовый кризис.

 31 января 1917 года совершенно внезапно, в прусском стиле, было объявлено о снятии ограничений на действия подлодок начиная с утра следующего дня. На тот момент у Германии было 120 подлодок на плаву, или «фронтбооте», и примерно треть из них находилась на круглосуточном боевом дежурстве; 24 рыскали в Средиземном море, от Пулы до Каттаро. И одной из них была U-39...

 Капитан-лейтенант Вальтер Форстман служил в подводных войсках с самого начала войны. Это был человек-легенда, кавалер ордена Pour le Merite – высшей награды за храбрость; на его счету было потопленных кораблей общим тоннажем 300 000 тонн. У него было квадратное лицо, темные волосы зачесаны прямо на лоб, пристальный взгляд темных глаз и решительный рот. Его разум был холоден и быстр; он наслаждался опасностью; ибо «она укрепляет нервы и усиливает веру в себя». Он верил в свой рецепт успеха: подводник должен «сочетать холодную отвагу с некоторым безразличием», но он помнил о тонкой грани, отделяющей отвагу от безрассудства.

 Он разделял все тогдашние расовые предрассудки: итальянцы легко возбудимы и не больше чем «макаронники», португальцы – «не белые и не черные, а так, половинка на половинку». Что же касается англичан, судя по его отчету о плавании на U-39, то у него по отношению к ним сохранялась обычная немецкая смесь уважения и глубокой враждебности.

 U-39, под развевающимся белым флагом с черным крестом и прусским орлом в центре, и черно-бело-красными имперскими полосами в верхнем углу, отдала швартовы в три часа пополудни и 12 февраля 1917 года направилась в Адриатическое море. Это была субмарина с тоннажем в 685 тонн и длиной 70 метров.

 На узкой передней палубе стояли 8,8-сантиметровые пушки, на корме возвышалась башня управления, крашенная в серый цвет, с перилами вокруг верхней площадки и гнездом перископа, выдвигавшегося на переднем конце; позади них на малой палубе, на которой стояли вахтенные, тяжелый круглый люк увенчивал вертикальную стальную лестницу, ведущую вниз башни, к рубке.

 Каюта Форстмана была крошечной, отгороженной занавеской комнаткой рядом с водонепроницаемой дверью, ведущей в машинный зал. Офицерские каюты были суровыми кельями, но с мягкими диванами, обитыми черной кожей, которые служили койками по ночам, притом что над ними были настоящие койки; они отделялись друг от друга зелеными занавесками. Рядом был машинный зал, настоящий кроличий садок труб, проводов, клапанов, колес, рычагов, с отдельным углом для дополнительной машинерии и радиооборудования. За водонепроницаемой дверью в задней части находились дизельные двигатели, поршни стучали так громко, что разговаривать там было невозможно. А позади них находился турбинный отсек, а затем и корпус, суживающийся к торпедному отсеку на корме.

 Там не было ванной и только один туалет для всех 50 офицеров и матросов, не занятых на вахте. Лишь немногие брились, и никто не менял одежду во время плавания. Офицеры использовали одеколон, чтобы заглушать неприятный запах от тела и неописуемый влажный, маслянистый запах на лодке. Но из-за скученности и того, что все эти люди делили тяготы и опасности, и потому, что на подлодке не было места для людей, которые не имеют к ней отношение, личный состав превращался в своеобразное братство.

 Дёниц тоже так считал; в этой общей устремленности к одной цели, в необходимости соблюдать постоянную бдительность и следовать самодисциплине, в этом тесном товариществе его замкнутая натура и пылкое сердце находили для себя идеальные условия.

 На следующий после отплытия день, 13 февраля, под прикрытием темноты U-39 достигла пролива Отранто. Это был узкий проход, который британский морской командующий в Адриатике, контр-адмирал сэр Марк Керр пытался перегородить сетью и минами, защищенными дрифтерами, но без успеха, так как не имел достаточного количества эсминцев, самолетов и контроля над противоподводными силами в этой области. Итальянцы к тому времени вступили в войну на стороне союзников, но их военно-морские и военно-воздушные силы были под раздельным командованием и не подчинялись Марку Керру. Он постоянно требовал от своего начальства больших и лучших сил. «Все подлодки проходят из Каттаро и обратно, – писал он. – Мы слышим их каждый день по телефону. Австрийский самолет летает над дрифтерами и сообщает, где они стоят, а так как здесь глубоко и разрывы велики, они ныряют и избегают нас невредимыми».

 Продвигаясь на поверхности под темным звездным небом, покрытая фосфоресцирующей краской на носу и вызывая буруны по обеим сторонам от корпуса, подлодка достигла линии из 8 сторожевиков вскоре после восьми часов и тут же погрузилась и продолжила свой путь под водой. Она всплыла в 11.15; в поле зрения ничего не было, и плавание снова проходило на поверхности. Через полчаса появилась следующая заградительная линия кораблей, на этот раз шестнадцати; субмарина снова погрузилась и двигалась на электромоторах до 2.25 утра. Когда она снова поднялась, вокруг уже никого не было. Все заграждения остались позади.

 Вскоре после рассвета впереди был замечен пароход, двигавшийся на восток; так как он был слишком далеко, чтобы стрелять торпедами, Форстман решился на атаку пушками; возможно, Дёниц отвечал за отряд, который по этому приказу поспешил на переднюю палубу; тем не менее, как только они открыли огонь, пароход ответил из двух пушек среднего калибра и под французским флагом направился прямо на них. Форстман поспешно скомандовал погружение.

 Они всплыли лишь через 45 минут, когда корабль исчез из вида. Пароход оказался вспомогательным французским крейсером. Подлодка пошла дальше на юг, к точке 36 с. ш. 19 в. д., вслед за ним, вокруг Греции к Мальте.

 В четверть первого дня на горизонте с восточной стороны был замечен дым; Форстман приказал дать полный ход и сменил курс на юго-восточный, чтобы занять позицию для торпедной атаки. В час тридцать он погрузился перед приближающимся кораблем и через 40 минут открыл огонь из одного из носовых торпедных отсеков. Попадание! Через перископ он наблюдал, как экипаж покидает пароход.

 Потом подлодка всплыла; приблизилась к шлюпкам, и было обнаружено, что их жертвой стал итальянский пароход. Дёниц с передней палубы потребовал капитана: «Il capitano venga subito а bordo!» («Капитану немедленно подняться на борт’») К его изумлению, на одной из шлюпок поднялась женщина и на идеальном немецком ответила, что капитан находится с ней, но он ранен.

 Форстман направил подлодку туда, где и обнаружился джентльмен в смокинге, капитан со сломанной рукой и перевязанной головой, который лежал поперек банки, и среди экипажа – девять женщин, «глядевших на нас с очевидной враждебностью». Та из них, что уже говорила, объяснила, что они – граждане немецкого рейха, которые жили в Египте, но были вынуждены его покинуть и возвращались на родину через Италию. Форстман перевел моряков на одну из шлюпок, оставив только троих с раненым капитаном и немецкими женщинами, позволив также остаться швейцарской паре с симпатичной дочкой, «которая уже привлекла внимание моих людей», и, взяв шлюпку на буксир, отвел ее к пароходной трассе к Мальте.

 На следующее утро U-39 лежала на поверхности в ожидании очередной жертвы в Ионическом море, где в предыдущее плавание она потопила транспорт с войсками. На рассвете на горизонте показались два парохода. Подлодка приготовилась к атаке с перископной глубины, но через 25 минут Форстман понял, что торпеда пройдет слишком далеко от целей и отменил атаку. Через час субмарина всплыла и снова закачалась на волнах в ожидании добычи. Прошло немного времени, и показался еще один пароход, шедший прямо на них, судя по всему – грузовое судно, направляющееся в Салоники. Форстман решился на торпедную атаку и в 11.50 погрузился на десять метров, продолжая двигаться на сближение.

 В обычае Форстмана было вовлекать экипаж в атаки, сообщая время от времени, что он видит в перископ. На этот раз, пока пароход все еще оставался слишком далеко, он по одному вызывал моряков к себе и давал каждому посмотреть в перископ. Между тем на носу в торпедные отсеки была запущена вода, а снарядам пожелали всяческой удачи.

 Это был ясный день; северный ветер поднимал маленькие волны с белыми шапками – хорошая погода для атаки, так как при ней сложнее заметить перископ. Когда они подошли ближе, Форстман стал поднимать его реже и только на короткое время, чтобы свериться с предполагаемой позицией. Напряжение на субмарине росло; они приблизились на 400 метров, затем Форстман нажал черную кнопку; немедленно нос подлодки выровняли после того, как были выпущены торпеды. Офицеры начали отсчитывать секунды. Сам Форстман был уверен, что все факторы благоприятствовали попаданию.

 «Торпеда ударила в бок корабля, и скрежет пронизал каждое его сочленение. Мы попали!

 Выдвинуть перископ!

 Каждое попадание вызывает у меня радость. Обездвиженный, пораженный насмерть в самые двигатели, застыл черный пароход, а две его мачты и короткая труба над изящным корпусом по-прежнему красуются прямо перед нами. Чувство ликования переполняет грудь каждого из нас. Но что там с пароходом? Боже правый! Мрачное зрелище! Сотни людей бегают, будто олени в клетке, сбиваются в кучи и бросаются в безжалостное море в безумном ужасе... бесподобная неразбериха!»

 Они носили серую форму и фуражки; Форстман понял, что подбито не простое грузовое судно, а еще один транспорт, перевозивший солдат. Он с отвращением наблюдал, как в панике с парохода спустили несколько спасательных шлюпок, настолько переполненных людьми, что они тут же опрокинулись, едва коснувшись воды. Через полчаса пароход был все еще на плаву, его радиоантенны не повреждены, и Форстман решил нанести ему «удар милосердия». Так он описал свои действия в военном дневнике: «...есть возможность того, что корабль запросит помощи по радио... мы выстрелили с носа и поразила корму. Пароход затонул немедленно после взрывов в задней части».

 Он никогда не видел столь эффектных результатов одного-единственного выстрела, и когда подлодка через полчаса вынырнула на поверхность, вода кипела от обломков, мертвых тел и борющихся за жизнь спасшихся. Фортсман приказал приблизиться, чтобы уточнить детали, и Дёниц снова занял пост на носу.

 «“Тут плывут двое живых!’’ – сообщил он.

 Форстман приказал плыть прямо к ним; бросили спасательный конец и вскоре подняли двух дрожащих, полуголых и очень напуганных солдат. Дёниц прокричал: “Итальянцы!”

 Конечно, “шарманщики”. Кто еще это мог быть!

 Младший выглядел достаточно здоровым, несмотря на то, что у него зуб на зуб не попадал. Своими темными глазами он обозрел необычное окружение, и после нескольких “аванти” и “престо” мы вытянули из него самые важные факты. “На борту “Минаса” один генерал, много офицеров, тысяча солдат и три миллиона золотом!”, выкрикнул он в эмоциональной манере, свойственной “макаронникам”. Большая радость для нас, что он говорит по-французски, как в учебнике...»

 Форстман приказывает держать курс к западу, намереваясь снова застыть в ожидании рядом с Мальтой на следующее утро, в то время как два «водоплавающих “шарманщика”» отведены для более подробного допроса в его каюту. Результаты этого он изложил в своем дневнике:

 «Это – итальянский войсковой транспорт “Минас”, 2884 тонны, шел из Неаполя в Салоники. На борту был один генерал, три полковника, включая обслугу для “сороковушки” (артиллерия на автоповозке), 1000 итальянских пехотинцев из 31, 39 и 63-го полков. Пароход был загружен боеприпасами и вез три миллиона золотом. Его сопровождал эсминец, с полудня 14 февраля до шести утра 15 февраля. Вследствие большой паники на борту и бурного моря все шлюпки перевернулись, никакого сопровождения рядом не было и радиосигнал послан не был; значит, мы можем заключить, что все войска были уничтожены...»

 По поводу затопленного транспорта он позже написал: «Но, если быть честным, я не совсем доволен! Снова и снова думаю о том, что, когда пароход потонул, погибло лишь 150 солдат из 900, относительно малая потеря для врага, если сравнивать со всей живой силой, бывшей на борту. Сколь жестоко это не прозвучит для сентиментальных умов, во время войны мы должны энергично отставить в сторону все симпатии, всю жалость и все прочие чувства такого рода, потому что нет сомнений, что они вызовут слабость. Цель войны – уничтожить вооруженные силы врага, будь это на поле битвы или в морском сражении... Ни один француз не должен спастись, чтобы следующим транспортом он не попал в Македонию и не нанес вреда нашим полевым частям, что там сражаются. Я твердо уверен, что мой долг перед ними и перед Отечеством – предотвратить это. Теперь я рад, что пришел к этому заключению и что вскоре смог воплотить его на практике, когда мы потопили итальянский транспорт».

 Совершенно ясно, что новое подводное оружие изменило природу войны на море. В предыдущих войнах, да и во время боев на суше в этой войне, победители всегда спасали столько врагов, сколько могли вынуть из воды. Но подлодки не приспособлены для транспортировки пленных. Логика этого простого факта, сталкиваясь с обстоятельствами борьбы не на жизнь, а на смерть, привела к спланированным массовым убийствам – как это проявится в поведении Дёница в таких же подводных боях во время Второй мировой войны!

 Оставшаяся часть этого плавания прошла большей частью у побережья Северной Африки, где Форстман потопил еще четыре торговых судна торпедами и два – пушечным огнем. Однажды им пришлось погружаться, встретившись с эсминцем, который даже выбросил глубоководную бомбу, но только одну. 7 марта субмарина вернулась обратно в порт Каттаро.

 «“Браво, U-39!” Громкие крики приветствуют удачливых воинов-победителей по возвращении... на палубе тут же все собираются в группы и звучат вопросы: “Как вы?”, “На что это похоже?” и т.д. ...затем мы получаем там же самые долгожданные приветы, почту за месяц. Помощник боцмана Хердекер берет письма из тяжелой почтовой сумки, сделанной из парусины, и раздает их... И вот люди рассаживаются по тихим уголкам и мечтают о доме, о любви, о многих далеких вещах».

 Вероятно, Дёницу удалось попасть домой, так как U-39 оставалась шесть месяцев в Полу на ремонте и не плавала до конца мая; тем не менее, похоже, что его не было дома, когда 3 апреля родился первый ребенок. Это была девочка, ее назвали Урсула.

 Апрель был месяцем эйфории для подводных сил и руководства флота. Несмотря на вступление Америки в войну 6-го, цифры тоннажа потопленных кораблей противника превзошли все оценки фон Хольцендорфа – с самого начала «неограниченной кампании». По крайней мере, так тогда считалось. Теперь, в апреле, они подошли к 1 000 000 тонн. Цифры эти вызвали тревогу в Лондоне. Здесь не место анализировать, почему королевский флот не учел уроков своих собственных войн и других войн прошлого и не сумел создать систему конвоев, которые предоставили бы эффективную защиту торговым судам; однако интересно заметить, что фон Хольцендорф и немецкий Адмирал-штаб допустили более серьезную ошибку, забыв о том, что их стратегия вынудит создавать такие конвои...

 Подобный эгоцентризм был чертой всех немецких морских планов, так было во времена Тирпица, ведь и сама «мировая политика» легкомысленно проводилась практически без учета реакции будущих жертв; так было и во времена самого Дёница – фатальная вера в простые, предпочтительно «безжалостные» планы, которыми можно было заставить противника побледнеть. Это было вообще в духе прусской ментальности, который имперский флот бессознательно усвоил. Флотоводцы не осознавали, что он вовсе не подходит к морским условиям и что великие морские империи всегда действовали прагматически. Ведь одной из основных причин, по которой королевский флот не создал конвои, был именно этот преувеличенный прагматизм, выразившийся в отсутствии персонала, занятого планированием! Тем не менее, когда нависла угроза скорой катастрофы, королевский флот оказался способен отреагировать и создать все, что нужно: множество офицеров, по большей части взятых с более низких постов, были переброшены на конвои, и были проведены учебные бои с этими конвоями; и наконец, умопомрачительные апрельские потери убедили и адмиралтейство, и правительство в том, что, если ничего не предпринять, перед ними встанет перспектива сдаться Германии; 26 апреля было принято решение «ввести всестороннюю схему конвоирования». Начиная с июня она радикально изменила всю рассчитанную фон Хольцендорфом последовательность событий.

 Конвои придали смелости нейтральным странам, а, более эффективно используя место на кораблях и покупая новые суда за границей, союзники постепенно преодолели потери в тоннаже.

 При ретроспективном взгляде становится ясно, что 1917 год был поворотным в мировом развитии, но тогда это еще не было столь очевидно, и когда Дёниц начал службу на U-39, казалось, что Германия вступила на путь к другому перевороту, который должен был завершиться ее выходом в статус мировой державы на обломках Британской империи. После следующего плавания U-39 немногие из экипажа Форстмана могли в этом усомниться.

 Он решил ударить в самый центр коммуникаций британцев и их союзников у Гибралтара, и, покинув Адриатику, устремился напрямую к проливу и прошел его в надводном состоянии ночью на 7 апреля. Первая цель появилась на следующее утро; Форстман приблизился к ней и приказал начать обстрел из пушек, доверив Дёницу командование стрельбой. Пароход немедленно развернулся и ответил 7,6-сантиметровым снарядом по корме, но после короткого обмена выстрелами людям Дёница удалось попасть в центральную часть, и пароход был оставлен экипажем. Прежде чем окончательно потопить его, Форстман обнаружил, что это 3800-тонный английский корабль, везший в Италию вооружение. В своем отчете он описал сцену радости на полубаке U-39 после их успеха: «Оружейный расчет и подносчики снарядов чувствовали себя подлинными героями дня».

 Тем же вечером он потопил торпедами еще два корабля, вторым из которых был 8000-тонный британский пароход: таким образом, суммарный счет за первый день у пролива достиг 16 597 тонн! Он был восхищен «безукоризненной дисциплиной и выдержкой» выживших, когда приблизился к группе спасательных шлюпок.

 «Их главный вскарабкался к нам. “Добрый вечер, сэр!” – сказал он. Англичанин! С приятной улыбкой на лице он подошел ко мне: “О, вы плохой! О, вы плохой!” – повторял он снова и снова...

 В целом те, кто был в шлюпках с торпедированного парохода, были очень сильно огорчены. Я полагаю, что основным фактором здесь была глубокая обида за былую гордость Англии, которая до сих пор безраздельно хозяйничала на морях...»

 Оставаясь в зоне близ пролива следующие две недели, Форстман потопил девять кораблей, прежде чем отправиться обратно; он вернулся 1 июля с добычей из 14 кораблей суммарным тоннажем 33 000 тонн. Почти каждый пуск торпеды венчался попаданием, а ведь все делалось на глазок, с вычислениями в уме; тогда не было даже арифмометров, как во время Второй мировой войны. Возможно, залогом его удачи было то, что он стрелял с близкого расстояния.

 Однако неудача постигла его уже в следующем плавании, на чем и заканчивает Дёниц свою книгу. Они вышли 19 июля, миновали без приключений Отранто и направились к проливу. Прошли его ночью с 27 на 28 июля, и снова цели немедленно появились уже следующим утром, а к 3 августа он уничтожил шесть пароходов общим тоннажем 19 000 тонн.

 На следующий день никаких происшествий не было, но утром 5-го на северо-востоке показался караван под эскортом. День был ясный; гладь океана не тревожило ни малейшее дуновение ветра, что было не совсем идеальным для атаки, так как их перископ и корпус, выкрашенный светящейся краской, были легко заметны для зорких смотровых. Тем не менее, субмарина нырнула и направилась к северу на перехват и вскоре вышла к 12 торговым судам, шедшим в три колонны по четыре в каждом, с эскортом у носа ведущего корабля правой колонны и дополнительным крейсером рядом с последним кораблем левой. Через 75 минут, вскоре после 11 часов утра, обнаружив, что ведущий корабль был пустым танкером, Форстман приказал выходить на следующий груженый корабль. Из-за погодных условий перископ использовали редко; когда же через две минуты они проверили свою позицию, то увидели, что эта новая цель изменила свой курс и направилась прямо к ним. Перископ убрали, через две минуты снова подняли: на этот раз сомнений быть не могло – корабль шел точно на них. «Вероятно, они заметили перископ на ровной глади». Форстман приказал сворачивать на 20 градусов вправо, намереваясь уйти от столкновения и атаковать нос третьего корабля в колонне. Но через некоторое время, около 11.10, ужасный толчок справа заставил подлодку развернуться и чуть-чуть погрузиться; они услышали, как пластины на днище парохода проскребли ее верхнюю часть.

 «...Пароход прошел над субмариной под острым углом, снес пушку и задел левую сторону рубки, сломав три перископа и компас. Лодка накренилась на 20 градусов. Шесть заклепок, державших пушку, начали протекать».

 Поднявшись на поверхность через полтора часа, Форстман оценил ущерб и решил вернуться в базу. Но несчастья еще не закончились. Через четыре дня у южной Италии, когда экипаж спал или читал, лежа под солнцем, механик, проходя по задней палубе, внезапно повернулся и побежал к рубке, крича: «Два самолета по корме!»

 «Боже правый! Вот они... всего в 2000 метрах сзади. “Воздух!” Все видели, как они быстро увеличиваются в размерах. Я уже слышал их злобный гул. Черт побери! Это значит, что смотровые на корме их проглядели».

 Моряки стали запрыгивать в передний люк, как только зазвучал сигнал тревоги; с мостика вахтенные поспешили вниз буквально на плечах друг у друга. За ними последовал Форстман и закрыл люк. Немедленно была запущена вода в резервуары и рули развернуты на аварийное погружение. Когда море омыло переднюю палубу и поднялось до рубки, Форстман услышал отчаянный стук по крышке люка над своей головой. Он прокричал вниз, в машинный зал, продуть передний резервуар, и сам стал отвинчивать крышку. Как только он поднял ее, на него свалился до смерти перепуганный кочегар по фамилии Хаузольте вместе с потоком морской воды. Стащив его вниз, Форстман мельком увидел самолеты всего в 50 метрах; он скомандовал аварийное погружение одновременно с тем, как закрывал и завинчивал обратно крышку. Они погрузились на восемь метров, когда вдалеке разорвалась первая бомба, и на пятнадцать метров, когда слышали вторую, тоже далеко. Форстман записал; «...Я подозреваю, что пилоты приняли перископ, поднятый под углом 45 градусов, за противоаэростатную пушку и подумали, что тот человек наводил ее на них, что и повлияло на их решимость».

 Выяснилось, что Хаузольте просто заснул и не слышал тревоги. Он проснулся только от шума самолетов и, увидев, как море смыкается на передней палубе, а вокруг никого нет, понял, что они погружаются, рванул на мостик и забарабанил ногами по крышке люка рулевой рубки: «Вода поднялась мне по пояс. Я вцепился в перископ и думал, что настал мой последний час».