Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

 Отец Дёница явно сдал социальный и финансовый экзамены, и 1 апреля 1910 года Карл прибыл в Киль, чтобы поступить в Имперский морской флот в качестве морского кадета.

 В одном наборе, или экипаже, с ним было еще 206 юношей, и почти половина из них оказалась сыновьями ученых – потрясающая цифра и прекрасная иллюстрация того, сколь значимым был вес профессорского сословия в «мировой политике». Еще 26 юношей были из дворян, почти все – из мелкопоместных, обычно обнищавших и порой даже с сомнительной родословной; некоторые были сыновьями офицеров-недворян и помещиков; 37 – из семей торговцев и фабрикантов; и 32, как и сам Дёниц, относились к среднему классу. Был лишь один крещеный еврей и, без сомнения, один или два показательных представителя «малого народа».

 Карл Дёниц вошел в новое для него окружение с большим энтузиазмом – по крайней мере, так представляют его мемуары – с самого начала; «Как интересна, почти восхитительна была гавань Киля, где в выходные крейсеры, линкоры и другие военные корабли стояли на якорях у бочек! Как интересен был длинный мол у Кильвика, где в рабочие дни вдоль берега лежали подводные лодки!..» Он писал эти воспоминания на закате дней, одинокий человек, переживший целую череду личных трагедий и живший, по словам одного наблюдательного посетителя, «все больше и больше в своем блистательном прошлом».

 Но какой моряк не оглядывается в старости на невинные дни своей юности, когда предвкушение будущих приключений, новых земель и первый неописуемый запах палубы корабля и морской соли снова с резкой горечью оживают в его душе?! Несомненно, для Дёница юношеские впечатления от его посвящения в спартанский режим муштры и утомительных физических упражнений в Киле остались «прекрасными воспоминаниями».

 После шести недель, потраченных на приобретение солдатской выправки, кадетов послали на учебные корабли: Дёниц и 54 других новобранца попали на тяжелый крейсер «Герта». Здесь во время плавания по Средиземному морю они приобретали элементарные навыки морской службы, узнавали все, что касалось корабля и лодок, впитывали базовые сведения по навигации, артиллерии и инженерному делу, а также три изнурительные недели провели в кочегарке, обеспечивая углем котлы. Это была напряженная подготовка, намеренно приближенная к пытке. Они должны были за десять месяцев изучить то, на что офицеры в британском королевском флоте, поступая в тринадцатилетнем возрасте, тратили пять лет. Порой им приходилось работать на пределе человеческих сил. «Таким образом мы получили возможность проверить себя и узнать себя наилучшим образом. Я благодарю Бога за эту возможность».

 В подобных напряженных условиях школьное братство было весьма крепким. Дёниц уже завел дружбу с кадетом, который стоял рядом с ним в строю, когда они еще занимались пехотной подготовкой. Теперь они оказались в одном подразделении и стали буквально неразлучны, по словам Дёница, разделяя одни и те же взгляды на свою новую жизнь и жизнь своих соучеников, работая вместе и отправляясь вместе на берег в увольнительную. Этим другом был барон Гуго фон Ламезан, выходец из баварской семьи, находившейся в некотором родстве с французским дворянством.

 Невозможно было найти пару более непохожих друг на друга людей: Дёниц был скрытен, очень серьезен и молчалив, младший сын рвущегося наверх отца, который воспитал его в традициях постоянного труда и, если использовать фразу самого Карла Дёница, с умом северного немца, даже, вернее, пруссака; и фон Ламезан, аристократ с более легкомысленного юга, чья смуглая кожа и телосложение выдавали примесь латинской крови, которая смешалась с немецкой у его дальних предков.

 Офицеры, которые отвечали за кадетов, имели на них огромное влияние во всем, что касалось этого столь утомительного введения в службу. Кадетам «Герты» повезло, по Дёницу, в том, что у них были первоклассные офицеры, старшего из которых он описывает как «образец спокойного, культурного поведения». Личная скромность, выправка и внешний вид, писал Дёниц, стояли на первом месте в списке добродетелей, и, вероятно, воспитание их было самой важной задачей этих офицеров.

 Когда Дёница гораздо позже спросили, каков был основополагающий принцип его обучения в качестве морского офицера, то он ответил: «Кантовский принцип категорического императива... исполнение своего долга имело высшую моральную ценность». Без сомнения, в этом ответе, записанном уже после Нюрнбергского процесса, сознательно или несознательно гросс-адмирал обращался к главному пункту своей защиты – «долгу», даже говоря о своей тренировке в молодости. То же самое можно сказать и о его стремлении воспеть скромность и чувство справедливости, которые прививались морским кадетам.

 Но он даже не упомянул в своих мемуарах о жестоких наказаниях, бывших по-прежнему в ходу и практиковавшихся в отношении юнг, основы будущего корпуса унтер-офицеров, которые тренировались рядом с кадетами. Порка была широко распространена, и за мельчайшие нарушения устава юнг все еще привязывали к мачтам.

 Также он не описывает, как, стремясь создать атмосферу исключительности в корпусе военных морских офицеров, кадетам прививали стиль офицерства прусской армии; это значило воспитание особого сурового тона в голосе, с этаким носовым призвуком, высокого и похожего на лай. Намеренно грубой, часто с грамматическими ошибками речи. Озабоченности вопросами личной и кастовой чести – дуэль, разрешение кайзера на брак, суд чести для латания дыр в рыцарском кодексе, особенно в том, что касается дуэлей и отношений с неподобающими женщинами, а на борту корабля упорное отделение себя от офицеров-специалистов, унтер-офицеров и уравнение в правах с элитой, помощниками капитана. Может быть, он не упоминает эти «знаки отличия» именно потому, что они и стали тем, что позже нанесло такой мощный удар по чести морских офицеров империи.

 Другим характерным пропуском в мемуарах стало замалчивание такого примечательного факта, как культивирование чрезвычайно напряженного отношения имперского ВМФ к Великобритании. С одной стороны, офицеры королевского флота почитались как кровные братья; гросс-адмирал принц Генрих Прусский заметил британскому морскому атташе, что «все прочие большие европейские нации не являются “белыми людьми” – идея, с которой атташе полностью не согласился: “Его Королевское Высочество отвечал в особой британской манере, что в нашем флоте этим слишком озабочены”». С другой стороны, имперский морской флот сознательно и упорно готовился ко «дню» – тому финальному моменту, когда более молодой, более мужественный, более трудолюбивый и более эффективный германский флот, оседлав волну истории – так сказал Трейчке, – отберет трезубец у стареющей владычицы морей в великой битве в Северном море.

 Ни один из кадетов не мог остаться в стороне. Состязание по строительству кораблей, которое в 1897 году начал Тирпиц, стало центральной темой как внутренних, так и внешних интересов рейха. Это состязание вынудило реагировать Англию, во-первых, заключением союза с Японией и «согласия» (Антанты) со своим традиционным противником Францией, что позволило вернуть домой военный флот с Дальнего Востока и Средиземного моря, чтобы противостоять растущему немецкому флоту в Северном море. А во-вторых, строительством превосходящих по своим характеристикам кораблей, ставших впоследствии известными как «дредноуты», что, в свою очередь, заставило Тирпица обратить особое внимание как на количественную сторону, так и на качественную. Все это колоссально повысило расходы, так как Королевский флот в каждом классе кораблей строил суда большего тоннажа, и Тирпиц должен был либо ответить на этот вызов, либо признавать свое поражение.

 Тирпиц не имел ни малейшего намерения признавать поражение, а кайзер не собирался позволять Британии «диктовать» ему размер его собственного ВМФ; соответственно, флот строился на кредиты, и национальный долг, равно как и налоги, рос с весьма тревожащей скоростью. Это увеличило и без того растущий разрыв между традиционным помещичьим юнкерством и новым торгово-промышленным классом. В целом это соперничество стало совершенно непродуктивным, уменьшив свободу маневра Германии в международных делах, а Великобританию вовлекло в разные союзы и заставило озаботиться растущей мощью рейха, что серьезно усилило напряженность во взаимоотношениях двух стран. Дело зашло настолько далеко, что в первый год обучения Дёница, в 1910-м, глава партии социал-демократов Август Бебель отважился на чрезвычайный шаг, завязав тайную переписку с британским министерством иностранных дел, чтобы предупредить англичан о грядущих опасностях.

 «Будучи по рождению пруссаком, я сам считаю Пруссию кошмарным государством, от которого не приходится ожидать ничего, кроме кошмарных дел; Англия, без сомнения, испытает это на себе быстрее, чем другие народы. Реформировать Пруссию невозможно, она останется юнкерской, какой она является сейчас, или же распадется... Я не могу понять, чего добивается британское правительство и народ, позволяя Германии подползти так близко со своим морским оружием...

 Я убежден, что мы находимся накануне самой ужасной войны, которую только знала Европа. Все не может продолжаться так, как оно идет сейчас, груз военных расходов придавил народ, о чем и кайзер, и правительство в полной мере осведомлены. Все толкает Германию к великому кризису...»

 Провал военно-морской политики к этому времени был очевиден многим в правительстве, включая и рейхсканцлера князя Бернгарда фон Бюлова, который в июле 1909 года, после отказа рейхстага принять разработанный правительством бюджет, подал в отставку. Но кайзер не мог отказаться от строительства своего блистательного флота, в то время как Тирпиц – теперь уже возведенный в дворянское достоинство – направлял его взгляд на столь отдаленную цель, которую даже Август Бебель не вполне мог различить и которая была столь фантастической, что это наводило на серьезные сомнения в здравом уме того, кто на нее указал. Это был ни больше ни меньше гигантский военный флот из 60 кораблей, каждый из которых должен был использоваться 20 лет «по закону», что, таким образом, предполагало строительство трех новых кораблей каждый год, и рейхстаг не имел права с этим спорить! Целью внешней политики Тирпица было нейтрализовать флот Его Величества, а внутренней – выхолостить рейхстаг!

 Поэтому великая морская гонка должна была продолжаться, налоги расти, социалисты и юнкеры расходиться все больше и больше, пока рейх станет уже невозможно вывести из кризиса мирными способами – в то время как на другой стороне Северного моря Англия не окрепнет в уверенности, что столь гигантский флот может быть использован лишь против ее королевского флота.

 Такова была картина общественной жизни во времена обучения Дёница: глухое соперничество с английским флотом и углубляющийся кризис внутри бисмаркианского рейха, к которому он был столь привязан всеми фибрами своей души.

 За два года до этого британский морской атташе сообщал об антибританских настроениях, которые растут в Германии; эти чувства настолько выросли, что уже вышли из-под контроля, и он сомневается в том, что кайзер, «даже если пожелает того, сможет сдержать свой народ от попытки отвоевать у Британии господство на море, когда покажется, что такая возможность представилась». Он заключает свой отчет такими словами: «Я полагаю, что сегодня в глубине сердца каждого немца поднимается головокружительная, как веселящий газ, надежда на то, что близится тот славный день, когда будут сметены одним бравым ударом те границы, которые, как он чувствуют, окружают его со всех сторон, и тогда он сможет отвоевать морское господство у Англии и таким образом стать частью самой великой силы, какую только видел мир, на суше и на море».

 Из всех «влияний» на него, которые он описал, вероятно, самым мощным было воздействие первого помощника капитана «Герты» Вилфрида Хёффера фон Лёвенфельда. Это был человек с сильным, независимым характером и большим кругом интересов, который не боялся неортодоксальных методов, если применения их требовали от него обстоятельства. Позже, в том хаосе, в котором оказалась Германия после Первой мировой войны, Лёвенфельд стал одним из тех, кто образовал Добровольческие корпуса из гражданских и офицеров, для борьбы с коммунистами, каковую задачу корпус выполнял с особой безжалостностью. Нет никаких сомнений в том, что Дёниц боготворил его, он же в ответ высоко ценил способного кадета; возможно даже, что Дёниц был его фаворитом.

 В середине первого года обучения, когда крейсер бросил якорь недалеко от укрепленных стен Танжера, кадетам устроили экзамен по тем профессиональным навыкам, которые они уже получили. Дёниц по всем дисциплинам шел вторым. Он записал в своих мемуарах, что первым был Гельмут Патциг, но не упомянул о том, что тот в дальнейшем прославился как капитан подводной лодки – и во время войны расстреливал выживших врачей и медсестер с плавучего госпиталя, который он торпедировал. Три лучших кадета были включены в группу офицеров, приглашенных в посольство Германии, где им подали лошадей и устроили «незабываемо прекрасную» прогулку вдоль берега до мыса Шпартель.

 Три другие экскурсии на берег с «Герты» тоже оставили незабываемые и восхитительные воспоминания у Дёница, и он включил их в свои мемуары. Хотя, по большей части, учеба была тяжелейшей работой, они вернулись домой после десятимесячного путешествия не только с мозолями от канатов и прочей физической работы, но и с ощущением того, что прошли тяжелое испытание и стали моряками Также они преодолели многие недостатки в самих себе; по словам Дёница, «эгоцентричность каждого, человеческое стремление рассматривать себя как самое важное потонули в необходимости объединения с другими».

 Интересное наблюдение из уст Дёница, ведь его последующая карьера продемонстрировала, что если в годы учебы его эгоизм и «потонул», то потом он, без сомнения, снова всплыл на поверхность...

 За окончанием курса подготовки на «Герте» последовали отпуск и присвоение 15 апреля 1911 года чина фенриха флота (Fah-nnch zur See). Дёниц приехал к Гуго фон Ламезану в Мюнхен, а когда они вернулись вместе из отпуска, то оказались в одной комнате на четыре койки в училище ВМФ в Фленсбург-Мюрвике на побережье в Шлезвиг-Гольштейне, которая и стала их домом на ближайшие полтора года. Здесь учение было почти целиком теоретическим, а основными дисциплинами стали навигация и морское дело, что включало в себя морской устав; кроме того, они изучали инженерное, артиллерийское и взрывное дело, гидравлику. математику, кораблестроение, опознавание судов и по часу в неделю занимались английским и французским. Дёниц и фон Ламезан сидели вместе на всех занятиях.

 И снова режим был строгим; на территории училища алкоголь, курение и музыка были запрещены, а снаружи расслабиться можно было только в гаштеттах, которые имели право посещать исключительно офицеры. Чтобы не пропустить ничего из того, что необходимо офицеру императорского флота, фенрихов также учили фехтовать, ездить верхом и танцевать. Дёниц об этом не упоминает равно как и о дуэлях, которые были официально разрешены невзирая на долгие дебаты в рейхстаге; зато он описывает как они с фон Ламезаном купили ялик и плавали на нем по выходным

 В морском училише ему нравилось уже не так, как на «Герте», поскольку, писал Дении, обучение было «слишком теоретическое», и на заключительном экзамене он занял обескураживающее 39-е место во многом из-за своего недостаточною знания служебных правил и устава, содержавшихся в служебном справочнике, и он не счел необходимым выучить их наизусть...

 Из училища в начале лета 1912 года фенрихи были переведены на специальные курсы – артиллерийские, торпедные и пехотной подготовки; здесь уже успехи Дёница были более впечатляющие. Именно в этот период, 23 июня 1912 года, умер его отец, судя по всему, в Йене. Старший брат Дёница в это время проходил обучение в морском резерве, и оба молодых человека устроили похороны отцу на острове Бальтрум, который он так любил. Была ли то его воля или трогательное проявление чувств со стороны братьев, нам неизвестно. Они проследовали за гробом, который несли местные рыбаки, через уединенное кладбище, мимо простых деревянных крестов с указаниями фамилий жителей острова. «Сегодня, – писал он позже, – могила моего отца и мои самые прекрасные воспоминания юности соединились».

 В последний год своего обучения фенрихи служили на настоящих морских кораблях. В октябре 1912 года Дёниц получил назначение на современный легкий крейсер «Бреслау» – это было разочарованием в силу того, что его жажда к путешествий осталась неутоленной, ведь этот корабль использовался на внутренних линиях. Ожидая его на пирсе в Киле, он, без сомнения, с тоской глядел на низкий силуэт с четырьмя трубами, когда рядом с ним возник фон Лёвенфельд, и он узнал, что тот на крейсере.

 – Ты рад, – спросил этот великий человек, используя фамильярное, а для фенриха более льстящее самолюбию местоимение, – что тебя направили ко мне на «Бреслау»? Я сам тебя выписал!

 – Нет, герр капитан-лейтенант, – сказал Дёниц. – Я хотел отправиться на Дальний Восток вместе с эскадрой.

 – Неблагодарная жаба!

 Так началась служба, которая оказалась очень важной для Дёница во многих отношениях. Ведь случилось так, что крейсер был направлен в Средиземное море и Дёниц получил возможность насладиться богатой жизнью, весьма отличной от той, что вели офицеры внутреннего флота, которые жили на северных базах закрытыми сообществами, ничем не отличающимися от гарнизонов в провинциальных городках, где монотонность существования перемежалась лишь пьянством, долгами и полной деградацией системы чинов и отличий.

 Так же и в смысле профессиональной подготовки он приобретал гораздо более широкий опыт и больше возможностей проявить свою инициативу и разум, чем если бы остался во флоте. Будучи протеже своего кумира, фон Лёвенфельда, он был вынужден быть более требовательным к себе. Доверие первого помощника проявилось немедленно, как только он явился к командиру крейсера, фрегаттен-капитану Леберехту фон Клитцингу и был назначен на важный и необычный для неопытного фенриха пост сигнального офицера. На крейсере-разведчике эта должность была особенно важной в эпоху беспроволочного телеграфа, и подобное назначение говорило о том мнении, которое сформировалось о нем у Лёвенфельда, гораздо больше, чем его письменный рапорт. Позже он вспомнит тот ужас, с которым узнал о своей новой должности, а особенно о том, что у него осталось всего пять недель до участия крейсера в широкомасштабных учениях. В самый последний момент он избежал этого испытания – разразилась война на Балканах, и «Бреслау» был послан в Средиземное море защищать интересы Германии вместе с новейшим линейным крейсером «Гёбен».

 Это была прекрасная новость для всего экипажа, и Дёниц, услышав сообщение, настолько забыл о своей сдержанности, что радостно бросился к фон Лёвенфельду; первый офицер, будучи столь же обрадован, простил это нарушение дисциплины. За ночь, в спешке, они загрузили на борт провиант, уголь и вооружение и отплыли уже на следующее утро.

 Всего через несколько дней они были уже в теплых южных водах, прошли Гибралтар – дремлющего льва Британии на страже Средиземного моря; и скоро уже на всех парах подошли к теснинам гавани Валлетта на Мальте, чтобы заполнить угольные ямы в этой британской крепости, занявшей командное положение на стратегическом перекрестке Средиземноморья.

 Что думал Дёниц в этот момент, находясь на своем посту на корме, пока судно стояло на якоре и его взору открывались грозные каменные стены и укрепления? Когда он увидел белые вымпелы, полощущиеся на шестах там, где выстроились корабли британского средиземноморского флота...

 Теперь опасность, исходящая от британцев, была гораздо серьезнее, чем в начале века. Это было ясно уже из тех самых событий на Балканах, которые привели «Гёбен» и «Бреслау» в Средиземноморье. Разыгравшиеся события грозили обратить Австро-Венгрию против Сербии; Сербию поддерживала Россия; Россия была в союзе с Францией, а так как Германия подписала альянс с Австро-Венгрией, то до великой европейской войны теперь оставалось всего несколько шагов.

 В то время как «Бреслау», пополнив запасы угля, только выдвинулся к пункту своего назначения, германский посол в Лондоне был извещен, что в случае, если война на Балканах затронет великие державы, Британия не сможет оставаться нейтральной; она уже связалась с Францией и Россией и выступит на их стороне. Посол переслал это извещение в Берлин. Кайзер был взбешен, в порыве гнева приписав на полях депеши: «Последняя битва между славянами и тевтонами застанет англосаксов на стороне славян и галлов!» И вызвал своих военно-морских и армейских начальников на совещание во дворец.

 Все это не входило в его намерения, когда он утвердил свой новый курс в 1897 году, но происходящее было неизбежно и предсказуемо: Великобритания, связанная своими жизненными интересами, должна была вмешаться в случае угрозы балансу сил в Европе; теперь же, когда флот Тирпица повел себя столь угрожающе, Великобритания была просто обязана вмешаться! Однако флот не был еще столь могуч, чтобы серьезно повлиять на события – чего вообще не могло быть без разорения всей страны.

 Армия быстро поняла это, завидуя и негодуя на то, какие гигантские суммы уже потрачены на Тирпица. В судьбоносной встрече, которая произошла в потсдамском дворце 12 декабря 1912 года, генерал граф Гельмут фон Мольтке-младший, глава Генерального штаба, призвал к войне: война была неизбежна, поэтому надо было нанести удар сейчас, пока Франция и Россия не завершили перевооружение своих армий. Тирпиц возразил, что флот еще не готов; он предпочел бы отсрочку на восемнадцать месяцев, когда завершится расширение Канала кайзера Вильгельма в Гельголанде для дредноутов и подводных лодок.

 «Флот не будет готов и тогда! – презрительно бросил Мольтке. – Война! И чем скорее, тем лучше!»

 Все это и проявилось на совещании 12 декабря 1912 года. Гражданское правительство вообще не было на нем представлено. Армия желала немедленной войны в стиле Бисмарка, военно-морской флот был справедливо встревожен подобной перспективой, а Вильгельм II, тщеславие которого было вновь разбужено бесцеремонной попыткой Великобритании указать ему на его место и который в любом случае мечтал о том, как бы сыграть роль «всевышнего» военного вождя, отдал приказ не к началу войны – это было бы слишком, а к подготовке к ней в ближайшем будущем. Были выписаны счета на повышение финансирования армии и флота, разработаны планы вторжения в Англию для разных родов войск; министерству иностранных дел было поручено искать где только можно союзников, прессе – готовить народ, предупреждая о нависшей угрозе вторжения славян, так, чтобы, когда придет этот день, все точно знали, за что они сражаются.

 Такое решение не только безудержно повысило скорость, с которой рейх устремился к столкновению с державами-соперниками, но также убедило армию, которой очень требовалось это убеждение, в том, что война действительно грядет. Армия потребовала и получила самое щедрое в мирное время финансирование, и, преисполнившись презрения к новому врагу, Великобритании, равно как и ко флоту, триумфально завершила выработку  планов континентальной войны на два фронта.

 В это время министерство иностранных дел присоединилось к усилиям дипломатии великих держав по сдерживанию Балканского кризиса.

 Такова была обстановка, когда «Бреслау» присоединился к международной эскадре, подкрепившей действием слова дипломатов, заблокировав побережье Черногории. Из-за деликатности ситуации на берег никого не отпускали, и жизнь стала монотонной и неудобной: корабли спасались от непогоды, стоя на якоре в Адриатике.

 Однажды в воскресенье погода, по мнению Дёница, успокоилась, и он, чтобы развеять скуку, отправился на шлюпке к побережью, однако не намереваясь высаживаться. Приблизившись к берегу, он разглядел то, что показалось ему настоящим призраком, а именно женщину в серо-зеленой форме медицинской сестры, которая сидела на скале над водой, глядя на него, и улыбалась. Вскоре шлюпка закачалась на волнах у самой скалы, то поднимаясь настолько, что он мог коснуться ее рукой, то проваливаясь глубоко вниз; он пытался найти слова, которые она поняла бы. В конце концов, он предложил ей шоколадку, «которую она немедленно засунула в свой очаровательный маленький ротик с видимым удовольствием», и через некоторое время они договорились о встрече на этом же самом месте в то же время в следующее воскресенье.

 Он, безусловно, влюбился без памяти, но на обратном пути к кораблю, согласно его мемуарам, его поразила одна мысль: вот они блокируют черногорцев и вот он дает одной из них шоколадку! Он признался в своей политической ошибке по возвращении фон Лёвенфельду, но первый офицер лишь высмеял его «нарушение блокады».

 Взятая отдельно от всего остального, эта интересная деталь демонстрирует почти навязчивое желание Дёница при всех жизненных ситуациях исполнять свой долг. Хотя, возможно, это было лишь желанием похвастаться перед кумиром, фон Лёвенфельдом, своим приключением...

 В следующее воскресенье он был уже на месте, в своей шлюпке, и продолжал флиртовать, возможно, даже снова угостил женщину шоколадом. Ему было грустно с ней расставаться, и он думал о ней в одиночестве ночной вахты, когда к их кораблю на скорости приблизился австрийский торпедный катер и с него передали срочный пакет с депешей. В пакете содержался приказ «Бреслау» войти в международную группу десанта, которой предстоит занять албанский порт Скутари и выбить оттуда захвативших его черногорцев. Вахтенные немедленно разбудили фон Лёвенфельда, и остаток ночи прошел в приготовлениях, а Дёниц не переставал тревожиться, включат ли его в группу высадки. Он был невероятно обрадован, получив от фон Лёвенфельда приказ возглавить одно из подразделений.

 Они снялись с якоря утром и в тот же день высадились в Скутари, чтобы занять одну из частей города, которую им указал верховный главнокомандующий международными силами британский вице-адмирал сэр Сесил Барни. Все офицеры сели на лошадей. Этим вечером, когда Дёниц разъезжал между постами, за которые он отвечал, пытаясь различить ориентиры в наступающей темноте, его лошадь внезапно испугалась своры собак и рванула в сторону; она пронесла его, совершенно беспомощного, по улицам города.

 Естественно, он устыдился своего первого патрулирования, но на следующее утро выяснилось, что некоторые другие офицеры пережили нечто подобное. Весь город был буквально наводнен этими полудикими стаями собак, каждая из которых ревниво охраняла свою территорию. Лёвенфельд был не из тех, кто мог позволить такое положение дел в своем секторе, и, как сформулировал Дёниц, он «устроил так, что собаки исчезли». Это означало, что собак отловили и перевезли на необитаемый остров. Какова бы ни была их дальнейшая судьба, из этого можно понять, что Дёниц стал свидетелем кампании, проведенной с той же жестокой эффективностью, которую фон Лёвенфельд продемонстрировал своими действиями против коммунистов после войны...

 После того как черногорцы сдались под давлением держав-примирителей и гордо выступили из города, несколько месяцев миротворцы провели в различных пехотных «экзерсисах», а именно соревнованиях с прочими военными контингентами – британским, французским, австрийским и итальянским. У немцев появилась возможность наблюдать других морских офицеров, поскольку «Отель Европа» использовался всеми как место проведения времени, не занятого службой; у Дёница возникло ощущение, что немецкие офицеры вполне выдерживают сравнение со всеми остальными – по крайней мере, он так заявил. Вряд ли можно сомневаться в том, что немцы считали себя лучшими, нежели «латинские» французы и итальянцы и родственные австрийские офицеры, и в целом равнялись исключительно на британцев.

 Одна история, прекрасно иллюстрирующая это представление, произошла как раз на «Бреслау» в том же 1913 году и стала потом известной всему немецкому флоту. Все случилось на обеде, данном на борту немецкого крейсера, на который были приглашены офицеры всех других флотов. Британский адмирал сидел рядом с немецким капитаном и в какой-то момент поднял свой бокал и, глядя прямо в голубые глаза немца, шепотом произнес тост: «За две белые нации!»

 Эта история произвела такое впечатление на одного немецкого офицера, фон Хазе, что когда он после войны стал писать книгу, то назвал ее именно так: «За две белые нации». Чтобы ни у кого не осталось сомнений, какие именно нации подразумеваются, он описал французов, итальянцев и славян как «интеллектуально, физически и морально низших»; британские и немецкие офицеры же у него глядели друг на друга «горящими глазами», признавая друг друга «представителями двух великих германских народов-мореплавателей. Они чувствовали себя родственниками, членами одной благородной семьи».

 Расовые идеи, спокойно признаваемые англосаксами, которые в доказательство могли продемонстрировать полмира, принадлежавшие им, или воспринятые очень серьезно тевтонцами, которые желали – как в психологическом, так и в материальном смысле – иметь то же, что и англосаксы, были составной частью тогдашних представлений о мире. Все, что известно о Дёнице, заставляет предположить, что он полностью их разделял. Но когда пришло время ему писать свою книгу, эти идеи вышли из моды, и он творил уже в совершенно другом ключе. Он даже не упомянул об этом тосте на ужине и везде придерживался того мнения, что у каждого народа есть свои слабости и своя сила; например, он противопоставлял «кое в чем ленивый» характер австрийцев «вечно озабоченной выполнением долга, корректной, но более сухой и, возможно, менее гибкой натуре пруссаков».

 Осенью 1913 года «Бреслау» сменил один из регулярных батальонов морской пехоты из Германии, и крейсер покинул ряды международных сил. К этому времени Дёниц завершил необходимые три с половиной года службы, считая со времени его поступления в кадеты, и был формально выбран в офицеры на крейсере. Это был еще один обычай, перенятый почти без изменений от прусской армии; он был задуман как последний заслон перед размыванием социальной и духовной однородности офицерского корпуса; одного возражения было достаточно, чтобы не допустить кого-либо в офицеры безо всякого права обжалования.