Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

 «Генрих Кукат, ты лучший среди командиров подлодок этого года!

 ...Ты храбрейший из храбрых! Ты был боец – скромный, но дремлющей силой, которую могла пробудить лишь опасность. А с этим тебе везло!»

 Через два дня вид гавани совершенно изменился. Когда пришли новости о бегстве кайзера и о том, что немецкое правительство приняло унизительные условия мира. Громкие звуки от всей армады, скопившейся в бухте: сирен, рожков, пароходных свистков, – заполнили воздух оглушительной какофонией; крики и поздравления гремели отовсюду над водой, взлетали фуражки, флаги были подняты, а на ближайшем корабле были даже подняты «вниз головой» захваченные немецкие знамена, над которыми реяли белые вымпелы. Они с Мюссеном стояли на палубе, «маленькая группа проигравших, с бесконечной горечью на сердце».

 Капитан вышел к ним с группой офицеров, с которыми он праздновал победу шампанским, и приблизился к Дёницу; глядя на перевернутые немецкие вымпелы и вопящих матросов на соседнем корабле, тот сказал: «Мне это не нравится».

 Дёниц обвел рукой все корабли, стоявшие вокруг, – британские, американские, французские, японские – и спросил: как может нравиться победа, одержанная силами всего мира?

 «Да, – отвечал капитан после паузы, – это очень забавно».

 Дёниц подумал: «Достойный “фронтовик”». В своих мемуарах он записал: «Я буду помнить этого справедливого и благородного английского офицера с уважением всю мою жизнь».

 Так закончились первая заявка Германии на мировое господство и карьера Карла Дёница как морского офицера империи. Но и для него, и для страны стремление к победе было слишком велико, чтобы его могла поколебать горечь первого поражения.

 Глава 2
НА ПУТИ КО ВТОРОЙ МИРОВОЙ

 После заключения перемирия крейсер продолжил свой путь до Саутгемптона, где Дёниц и Мюссен ощутили на себе все то любопытство, смешанное с ужасом, которое обычные британцы испытывали к немецким подводникам. Отсюда их отправили в лагерь для военнопленных офицеров в Редмайере, около Шеффилда. И снова почти единственным источником новостей были английские газеты, журналисты которых не имели никаких сомнений в том, что в ужасах войны виноваты кайзер, немецкая военщина и командиры подводных лодок, и призывали к суду над ними. Дёниц рассматривал все это как вражескую пропаганду, но на кое-каких молодых военнопленных все это произвело впечатление: они начали отрекаться от кайзера и утверждать, что в глубине сердца всегда были республиканцами. Дёниц, преисполнившись отвращения, основал барак монархистов, который назвал «Гогенцоллерн». К нему присоединилось несколько коллег-подводников и много других «истинных воинов, почти все – неоднократно раненные», которые и образовали братство нераскаявшихся монархистов.

 Недели плена переросли в месяцы, пока союзники тщательно прорабатывали условия мира, которые собирались навязать побежденным. В Германии на волне революционного насилия родилась республика, возглавляемая социалистами. Дёниц беспокоился, размышляя, суждено ли ему снова увидеть родину и какая Германия это будет, и, пытаясь добиться репатриации, стал симулировать безумие.

 У нас нет тогдашних медицинских отчетов, но одно из описаний этого «безумия» дает нам Вольфганг Франк после Второй мировой войны, во время которой он служил офицером в управлении пропаганды, занимавшемся специально делами подводного флота. Согласно ему, Дёниц играл в детские игры с коробками от печенья и маленькими фарфоровыми собачками, которых можно было купить в столовой, «до тех пор, пока даже его первый помощник не уверился в том, что он сошел с ума».

 Едва ли можно доверять человеку, воспитанному школой доктора Геббельса; тем не менее, досье британской разведки времен Второй мировой на Дёница утверждает, что тогда он был отправлен в манчестерский дом умалишенных! Это заставляет предположить, что либо он симулировал очень убедительно, либо действительно был слегка не в себе.

 Учитывая глубину его переживаний, особенно в связи с потерей UB-68 и гибелью механика Йешена, как выяснилось, может быть и то и другое. Он сам об этом не упоминает ни в одной из своих книг, хотя и рассказывал психиатру-американцу на Нюрнбергском процессе над военными преступниками фантастическую историю – тот невозмутимо все выслушал – о том, как он изображал, что стал подлодкой! В своих мемуарах он просто пишет, что намеренно эксплуатировал свое нездоровье, чтобы поскорее отправиться домой.

 Какова бы ни была правда, его репатриировали с одной из самых первых партий пленных в июле 1919 года.

 Когда он вернулся, Киль едва походил на военный порт. В Большой гавани не было ни одного военного корабля; единственными признаками работы были те, что производились при демонтаже тех подводных лодок, которые не были переданы союзникам под контролем их временной комиссии. Сама военно-морская база оставляла гнетущее впечатление, часовые были бесцеремонны, а порой и активно наглы, ходили кое-как одетые, не соблюдая никаких правил, курили на посту и позволяли своим винтовкам ржаветь. Это были лишь некоторые из последствий революционных событий и поражения в войне; душевные раны, которые остались у офицеров, возможно, были не столь заметны, но, безусловно, более долговечны.

 Мятеж зрел на флоте на Балтике и на Северном море по крайней мере с 1917 года; это был естественный результат бездействия и бесцельного проживания больших экипажей в неудобных стальных коробках, где их занимали бесконечной муштрой, которая, как постепенно становилось ясно, была совершенно ненужной; его подогревали потеря многих лучших офицеров-подводников и существовавшее напряжение между корпусом первоклассных боевых офицеров и механиками и палубными офицерами, а также железная дисциплина, которой были подчинены особенно крупные корабли.

 К этому добавлялось напряжение, возникавшее из-за контраста между той хорошей едой и винами и общим светским стилем жизни, которую вели боевые офицеры, и сокращением рациона матросов, а также близостью к голодной смерти гражданского населения из-за блокады союзников, – население порой воровало то, что можно было съесть, из мусорных баков с подводных лодок.

 В ноябре 1918 года новое высшее морское командование во главе с адмиралом Рейнгардом Шеером, игнорируя тревожные сигналы, на которые указывали более умные офицеры, зажгло ту искру, которая воспламенила порох и разорвала на части весь флот; это было настоящее самоубийство – идти в это время против британского флота; объявленной целью была рационализация всего, что только можно, но, без сомнения, истинной целью было сохранение чести немецкого флота, прежде всего чести офицеров.

 Моряков из эскадры немецких линейных крейсеров, которые уже пережили самоубийственные операции, проведенные по планам Шеера в Ютландии, сама идея принести себя в жертву кодексу офицерской чести никак не привлекала. Они просто отказались выйти в море; другие отказались даже вернуться на корабли после отпуска и учинили бунт в Вильгельмсхафене, с мирной демонстрацией и здравицами в честь американского президента Вудро Вильсона.

 Бунт перекинулся на военный флот и крейсера; лишь торпедоносцы и подводные лодки остались верны командованию.

 Для того чтобы разобщить бунтовщиков, некоторые боевые эскадры были разосланы по разным портам; но вместо того, чтобы обеспечить офицерам контроль над людьми, это лишь помогло распространению заразы на побережье. В Киле командующий военно-морской базой адмирал Вильгельм Сушон был захвачен врасплох неожиданным приходом третьей боевой эскадры под красным флагом и передал командование почти без сопротивления Совету матросов. На следующий день в руки матросских советов попали Любек и Травемюнде, а через день Гамбург, Бремен, Сюксхафен, Вильгельмсхафен. С этих баз группы матросов направились в другие промышленные и гарнизонные города через всю Германию, поднимая красные флаги революции среди рабочих, давно подготовленных пропагандой большевиков и уменьшенными пищевыми рационами. На кораблях между тем палубные офицеры и унтер-офицеры объединились, чтобы потушить насилие, которое внезапно вспыхнуло среди матросов, и во многом именно благодаря их усилиям флот не распался и был еще способен выйти в свое последнее плавание 21 ноября при условии заключения перемирия и интернирования в Скапа-Флоу, базу Большого флота на островах к северу от Шотландии.

 Пять линейных крейсеров шли впереди, за ними – девять боевых дредноутов с изготовленными к бою пушками на корме и носу, семь крейсеров, 50 торпедоносцев, «бесконечная похоронная процессия», как писал один офицер, протянулась через серое Северное море, направляясь в плен. Это был беспрецедентный случай в военно-морской истории и мощный символ унижения не только офицерского корпуса, но и всей Германии. Последний командующий Флотом открытого моря адмирал Франц фон Хиппер смотрел на это скрепя сердце; сами матросы задумывались, что будет теперь с их отечеством...

 Революция и голод шли по улицам рука об руку. Если говорить о флоте, то матросы «Совета 53-х» захватили верховное командование в Берлине и не только управляли матросскими советами, действовавшими на военно-морских базах и вмешивавшимися в переговоры с союзниками, но также планировали совместно с солдатскими советами создать социалистическую армию, в которой не будет ни чинов, ни званий, а офицеров будут выбирать сами солдаты.

 В декабре делегаты от солдатских, матросских и рабочих советов со всей Германии собрались в Берлине на первый Конгресс советов, а 23-го числа «Дивизион народного флота», вдохновленный коммунистическими группами, пробился в канцелярию рейха. В этих обстоятельствах канцлер-социалист призвал армию для наведения порядка. Так временное правительство новой республики с ее демократическими, социалистическими устремлениями и старый офицерский корпус с его монархическими, авторитарными убеждениями – которые Конгресс советов и советы вообще собирались целиком вычеркнуть из жизни народа – стали союзниками в борьбе против анархии и большевизма.

 Орудиями внутреннего порядка были не регулярные войска, а бригады верных добровольцев, известные как Добровольческий корпус – Фрайкорпс. Бывший учитель Дёница, фон Лёвенфельд, создал одну из них в Киле, и в июле, когда Дёниц прибыл домой, эта бригада уже завоевала себе жуткую славу быстрыми и безжалостными расправами над коммунистами, забастовщиками, мародерами и бунтовщиками. Другие офицеры, шокированные всеми происшествиями и падением всяческой дисциплины в армии, подали в отставку; гораздо большее их число размышляло, смогут ли они вообще служить социалистической республике. Но на самых высоких уровнях решение о том, что офицерский корпус останется в строю и будет служить новому государству, было уже принято, хотя его исполнение все еще затягивалось. Тирпиц, например, пророчил новому режиму срок от одного до двух лет, прежде чем против него начнется мощная реакция. Другие полагали, что именно они и будут направлять эту реакцию, устроят переворот и реставрируют монархию.

 Эти топтания на месте были определены как «верность немецкому народу», которому после того, как он оправится после его нынешних, временных неудач, потребуется мощный флот для выполнения своей исторической миссии. Ничего не изменилось. Новый глава флота, адмирал Адольф фон Трота, горячий приверженец Тирпица, был одним из ведущих вдохновителей плана послать флот на честную смерть. И 21 июня 1919 года, когда мирный договор должен был быть подписан в Версале, благодаря ему на некоторых судах, бросивших якорь у Скапа-Флоу, ради спасения чести германского флота открыли кингстоны. Теперь он собирался взращивать семена нового флота «так, чтобы, когда придет время, из них выросло мощное дерево». По мирному договору ему оставляли лишь минимум – шесть старых линейных крейсеров, шесть простых крейсеров, двенадцать эсминцев и двенадцать торпедоносцев, при абсолютном запрете на подводные лодки и морскую авиацию; соответственно, его ближайшие устремления могли касаться только работы с личным составом. Необходимо было восстановить дисциплину и гордость, создать ядро верных офицеров, которые смогли бы возглавить флот в будущем. По условиям мирного договора ему позволялось иметь всего 1500 офицеров, так что предстояло отобрать лишь лучших и самых верных.

 Такова была ситуация, когда Дёниц прибыл в июле на военно-морскую базу в Киль. Его вызвал к себе начальник отделения личного состава корветтен-капитан Отто Шульце, бывший командующий подводной флотилией в Средиземном море.

 «Вы собираетесь остаться с нами, Дёниц?» – спросил Шульце.

 «А вы думаете, что у нас снова будут подводные лодки?» «Конечно, я так думаю. Версальский запрет не продлится вечно. Через два года, я надеюсь, у нас снова будут подводные лодки».

 Этот ответ, согласно мемуарам Дёница, окончательно решил вопрос, который он задавал сам себе, своим товарищам-офицерам и своей семье с самого момента возвращения: следует ему пойти на новый, республиканский флот или нет? Он решил это сделать, потому что, как он писал в мемуарах, стал «энтузиастом подлодок» и был «под очарованием этого уникального товарищества».

 Тем не менее, разговор с Шульце кажется несколько необычным для того времени, ведь прошел всего месяц после подписания Версальского мира, запрещающего Германии иметь подводный флот, когда и обычный флот практически прекратил существование. Можно задаться вопросом: если Шульце действительно произнес те слова, которые Дёниц сорок лет спустя ему приписал, была ли это его собственная инициатива – увлечь фанатически верного и способного молодого офицера обратно под морской флаг, или он просто следовал официальной политике более высокого уровня?

 Все, что можно по этому поводу сказать, – это то, что тайные приготовления к реставрации подводного флота действительно начались через два года и весь корпус морских офицеров, сверху донизу, к тому времени был полон мстительности по отношению к союзникам, Версальскому договору, особенно, быть может, к Великобритании, чью «ядовитую ненависть... опрометчивую бесчеловечность, подстрекательство (к революции) и голод (блокаду)» фон Трота считал главными виновниками их нынешнего унизительного положения, но также – и по отношению к республиканским политикам, которые, подписав этот договор, украли у армии победу. Такова была легенда, которую высшее командование и армии и флота подготовило, чтобы сохранить честь и обеспечить будущее офицерскому корпусу.

 Так Дёниц продолжил свое плавание в стихийном потоке прусско-бисмаркианской системы. Его тесть, с которым он серьезно советовался о своем будущем, имел тесные связи на самом верху этой системы и уже связал свою судьбу с новым рейхсвером; он настоятельно посоветовал Дёницу сделать то же самое: «Вам не разрешено бросить государство».

 Нет никаких сомнений в том, что слова Шульце усилили эту идею; в конечном счете он взял к себе Дёница помощником – набирать команду, которая станет ядром будущего флота фон Троты; он начал новую службу 14 августа.

 На протяжении осени 1919 года внутреннее беспокойство усиливалось не столько благодаря коммунистическим группам, которыми, как только они поднимали голову, занимались поддерживаемые правительством Добровольческие корпуса, сколько благодаря монархистам. В ноябре, во время общественного опроса, призванного подтвердить, что правительство может справиться со своими военными и, следовательно, нет никакой нужды для союзников настаивать на выполнении статей мирного договора о суде над военными преступниками, бывшими вождями Германии, генералы и консервативные политики неожиданно объявили революционеров и «правительство в доках» виновными в унижении Германии.

 18 ноября Гинденбург во время дачи показаний сделал историческое заявление о том, что революционеры нанесли безупречно чистой армии предательский удар в спину. Повсюду пошли разговоры о грозящем военном перевороте с целью восстановления монархии.

 В феврале союзники увеличили напряженность, опубликовав список «Военные преступники 1900-х» и потребовав их выдачи для суда; список возглавляли кайзер и его окружение, Гинденбург, Людендорф, Фалькенгайн, а среди морских офицеров – Тирпиц, Шеер, фон Трот и заканчивался он командирами отдельных подводных лодок. Вспыхнуло недовольство, и не только среди монархистов; это окончательное унижение объединило большую часть нации, вставшую на защиту своего достоинства. Правительство, зная, что не выживет, если согласится выполнить эти требования, тянуло время; горячие головы из числа националистов, ведомые прусским чиновником Вольфгангом Каппом и поддержанные морскими Добровольческими корпусами, почувствовали, что пришло время действовать. За час до полуночи 12 марта с молчаливого одобрения Верховного командования ВМФ они вошли маршем в Берлин. Верховное командование сухопутных сил отказалось поддерживать республику, и правительство было свергнуто.

 В своих мемуарах Дёниц описывает, как новости о Капповском путче стали «для нас совершенной неожиданностью»; конечно, на базе в Вильгельмхафене было некоторое замешательство, и офицеров арестовывали патрули из унтер-офицеров и матросов, как это было во время мятежей 1918 года, но командующий военно-морской базой Киля, адмирал фон Леветцов, действовал быстро и решительно, чтобы поддержать порядок. Сначала ему везло. Однако он был неспособен помешать рабочим Киля поддержать всеобщую забастовку, к которой призвало правительство, утвердившееся заново уже в Штутгарте; гавань и мастерские в городе закрылись, весь транспорт замер.

 Между тем среди моряков палубные офицеры, враждебно относившиеся к боевым офицерам, и радикальные республиканцы, питавшие подозрительность ко всем офицерам, держались в стороне от верных правительству элементов, самые решительные из которых были собраны в 3-й морской бригаде фон Лёвенфельда. Многие, в принципе, лояльные люди разрывались между верностью военному долгу и симпатиям к родственникам и друзьям, которые поддерживали забастовку. С таким глубоким разделением в своих рядах фон Лёвенфельд постепенно потерял контроль над ситуацией.

 Дёниц вспоминает 10 марта, самый решающий момент, когда на сигнальной башне базы подняли белый флаг, демонстрируя, что матросы сохраняют нейтралитет в противостоянии офицеров и забастовщиков.

 Изо всех подразделений военных моряков самыми надежными считались экипажи торпедоносцев; на следующий день эти экипажи были посланы во внутреннюю гавань для присмотра за другими судами, собравшимися там, и каким-то образом Дёниц оказался командующим одним из них. Он сообщает, кто и когда назначил его на этот корабль; согласно его личному досье, его работа на Шульце закончилась 13 марта, в день, когда Капп вошел в Берлин, но его назначение на торпедоносец датируется июнем.

 17 марта Капп, у которого в планах не было разбираться со всеобщей забастовкой, парализовавшей страну, передал управление законному правительству. В Киле, однако, коммунистические группировки совершили нападение на военно-морской арсенал и убили офицера, командовавшего там; другие заняли некоторые части гавани, и между ними и торпедоносцами разгорелось сражение. Дёниц об этом не упоминает.

 На следующий день бригада фон Лёвенфельда вступила в столкновение с группировками рабочих, а в гавани забунтовали палубные офицеры и радикально настроенные матросы и кочегары, потребовав, чтобы белый флаг был поднят на всех кораблях, а все офицеры арестованы. Чтобы сохранить торпедоносцы от революционной заразы и не допустить, чтобы их заперли внутри гавани, командиры флотилии решили уйти в балтийский порт Саасниц. На пути встал флагман бунтовщиков «Страсбург» и просигналил: «Поднимите белый флаг. Арестуйте офицеров». Их не послушались, но бунтовщики не стали стрелять.

 Дёниц уже испытывал сложности с дисциплиной из-за политических раздоров среди экипажа, и в тот вечер его главный механик сообщил, что в котел с пресной водой каким-то образом попала морская, поэтому он не мог долго удерживать двигатель в рабочем состоянии. Дёницу ничего другого не оставалось, как выйти из флотилии и направиться в ближайший порт Варнемюнде. Едва он вошел туда среди ночи, как по нему был открыт огонь из пулеметов. Схватив рупор, он, направив его на какие-то темные фигуры, которые заметил на причале, прокричал, что пришел только из-за необходимости возобновить запас пресной воды и уйдет на следующий же день. Это, кажется, удовлетворило стрелков, которые сначала решили, что этот корабль – часть флота, собирающегося захватить Варнемюнде для Каппа!

 Он так никогда и не присоединился к остальной флотилии у Саасница, а вместо этого вернулся в Киль; в своих мемуарах Дёниц объясняет, что или двигатели были намеренно испорчены каким-то недовольным членом экипажа, или команда заставила его вернуться на базу. Там он был снят с командования бунтовщиками под руководством выбранного ими командира военно-морской базы, бывшего унтер-офицера, и, вероятно, арестован, хотя сам он просто сообщает, что «корпус морских офицеров больше не был на службе».

 Второй раз за год палубные офицеры, унтер-офицеры и матросы продемонстрировали свою ненависть к боевым офицерам; некоторые были избиты или как-либо по-другому унижены, находясь под арестом; между тем экипажи выбрали себе новых офицеров, по большей части из не успевших получить унтеров или офицерское звание, вследствие чего те боевые офицеры, которые все еще номинально числились на флоте, отказались служить, пока их не восстановят в званиях. Многим казалось, что это конец флота вообще: бунты на флоте в 1918-м считались главной причиной разжигания революции в конце войны, и теперь ВМФ был скомпрометирован поддержкой путча Каппа, и матросы снова продемонстрировали, что они, по словам Тирпица, «прогнили снизу доверху!».

 Дёниц, с его страстной верностью и самолюбием, должно быть, переживал этот момент очень глубоко. Нет сомнений в том, что молчание в его мемуарах об этом периоде – лишь отражение его тогдашнего унылого состояния.

 Именно в это тревожное время, 14 мая, Ингеборг родила второго ребенка, мальчика; его нарекли при крещении Клаусом.

 В конце месяца для офицерского корпуса разрешилась кризисная ситуация. Был создан специальный комитет рейхстага для расследования участия флота в путче Каппа, и примерно 172 офицера, включая фон Троту, были уволены либо оправданы в ходе судебного процесса, но 31 мая, в годовщину битвы при Скаггераке (Ютландской), те офицеры, которые, как оказалось, никакого участия в путче не принимали, были формально восстановлены в званиях – за счет палубных офицеров, которые вообще были вычеркнуты из списков флота.

 Повсюду, несмотря на демократическую форму правления, старая гвардия снова оказалась у власти.

 Дёнии, с 31 мая снова находившийся в строю, был назначен командовать торпедоносцем Т-157 у Свинемюнде на побережье Померании. Первой настоящей задачей во флотилии было установление дисциплины и взаимоотношений с низшим личным составом. Это было легче сделать в Свинемюнде, чем в Киле, где у всех еще в памяти были старые обиды, и гораздо легче на маленьком судне, нежели в более формальной атмосфере крейсера или линкора; судя по его отчету в конце года, Дёниц в этом преуспел.

 Для него самого это не всегда было ясно; он был очень самокритичен, всегда стремился к лучшим результатами, загоняя и себя, и своих людей до предела. К осени все его переживания, считая и опыт его продлившейся военной службы в Киле в начале лета, повлиял на его здоровье и общее моральное состояние. Он снова задумался о том, чтобы выйти в отставку. Неясно, с чем это было связано – с его ли здоровьем, как он на это намекает в мемуарах, или каким-то образом с продолжающимися трениями между рабочими и моряками в Киле, или с расколом, произошедшим между бывшими офицерами из Добровольческого корпуса и матросами, вернувшимися к службе, и теми, кто не сражался на суше, или же это касалось семейных сложностей из-за весьма малой зарплаты.

 Так или иначе, в октябре Т-157 отправился на четыре недели в доки в Штеттин, где его тесть был главнокомандующим северными территориями. Он привез Ингеборг и обоих детей – Урсулу, которой было уже три с половиной, и пятимесячного Клауса, и зажил у родителей жены, снова испрашивая совета у генерала, стоит ли ему остаться в армии или поискать гражданской службы, чтобы, как он выразился, «исключительно зарабатывать деньги».

 И снова генерал Вебер указал ему, в чем заключается его долг, и он снова принял его совет, который, без сомнений, лишь усилил его собственные стремления...

 Так прошел критический 1920 год. В январе 1921-го его повысили в звании до капитан-лейтенанта. Он снял дом в Свинемюнде – опять довольно просторную виллу с двумя спальнями для детей и комнатой для служанки.

 Едва в 1921-м тронулся первый лед, как флотилия торпедоносцев начала учения у острова Рюген. Безусловно, то был важный период для постижения тактики, которая потом, через десятилетие, нашла свое место в его практике подводной войны; возможно даже, что некоторые из этих учений были изначально предназначены для отработки атаки с подлодки на поверхности. Никаких прямых свидетельств в пользу этого предположения нет, но некоторые из командиров торпедоносцев были командирами подлодок, и во флоте уже начались тайные приготовления к возрождению подводной службы; за отделом инспекции по торпедам и минам в Киле уже скрывался отдел субмарин. Германские планы развития подводного флота уже находились на пути к Японии, где должны были помочь этому в прошлом враждебному государству построить свой подводный флот; за планами последовали немецкие инженеры и конструкторы, которые были в курсе всех новых технологий.

 Другие эксперты по субмаринам даже занимали посты за границей, как советники в государствах, которые надеялись когда-нибудь в будущем купить подлодки, спроектированные в Германии.

 Той зимой три теоретических исследования немецких морских офицеров, известные как «зимние работы», касались подводных лодок; одним из этих офицеров был командир субмарины Вильгельм Маршалл, и его исследование было связано с атаками с поверхности. Указав, что введение системы конвоев заставило подлодки прибегнуть к другим тактическим приемам, Маршал перечисляет многочисленные преимущества ночной атаки с поверхности. «В ближайшей войне, – пишет он, – возможно, будут использоваться боевые действия против торговых судов», тем не менее, офицеры-подводники должны были тренироваться в атаках на конвои, так как любой конвой представляет собой обычную морскую эскадру.

 Более интересными, нежели само исследование, были пометки, которые оставил на нем глава балтийского флота – то есть непосредственный начальник Дёница – адмирал фон Розенберг: «...Особенно примечательны доводы в пользу ночной атаки с поверхности. Они ценны и заслуживают интереса не только офицеров-подводников, но и офицеров с торпедоносцев».

 В этом, то есть 1922-м, году три немецких судостроителя организовали компанию в Голландии (инженерное бюро по судостроению), известную как IvS, чтобы продолжать разработки субмарин немецкими специалистами, но за пределами Германии.

 Стремление обойти версальский запрет заработало, и нужда в подводных лодках рассматривалась отныне как ближайшая задача в планах флота. Они были нужны для защиты от польского нападения на Восточную Пруссию – которая была отсечена от Германии «польским коридором» вплоть до порта Данциг – и чтобы предотвратить вторжение союзника Польши, Франции. Подлодки идеально подходили для того, чтобы остановить французские эскадры линкоров на пути в через «датский пояс» в Балтику и сражаться против блокады немецких портов в Северном море.

 Торпедоносцы учились застигать корабли противника врасплох под покровом темноты, выпускать торпеды и быстро ускользать; для этого они должны были обнаружить противника днем, преследовать его на самом пределе видимости, не позволяя увидеть себя, и постепенно сближаться с неприятелем с наступлением темноты. Эта тактика обнаружения и преследования до атаки в темноте была основной чертой «плотной», «групповой» тактики подводных лодок, с которой ассоциируется имя Дёница. Поэтому кажется, что она родилась именно в те годы сразу после Первой мировой войны – и не только в голове Дёница.

 Например, капитан-лейтенант Эрвин Васснер из военного отдела Морского министерства в Берлине в июле 1922 года написал рапорт, указывающий, что по его опыту военных действий атаки субмарин с поверхности были самыми успешными и что, раз операции подлодок против конвоев были неэкономичны, «в будущем принципиально важно атаковать конвои большим числом подлодок одновременно».

 При всем том во время службы на торпедоносцах Дёниц произвел должное впечатление на своего командира флотилии, капитан-лейтенанта Германа Денша, и своими навыками моряка, и своими качествами офицера. Первый рапорт Денша о нем, в августе 1922 года, описывает его как «образец внешности военного и полной преданности долгу». Он обращается со своими подчиненными «очень резко и по-военному; несмотря на это, он уважаем и популярен среди них». И, несмотря на серьезную внешность, он был хорошим товарищем, «полным искреннего веселья в положенное время».

 Это подтверждало блистательный рапорт о нем Шульце, который также отметил его ловкость в обращении с подчиненными.

 Дёниц оставался во флотилии торпедоносцев почти три года. В это время, 20 марта 1922 года, Ингеборг родила третьего ребенка – мальчика, которого назвали Петером.

 Через год вся семья переехала в Киль, где он получил место референта – буквально, эксперта или советника – в инспекции по торпедам, минам и морской разведке. Он был приписан к отделению подлодок, и его главной сферой деятельности была разработка методов выслеживания и уничтожения противника с помощью субмарин, проектирование нового балласта и пусковых устройств.

 Хотя он написал в своих воспоминаниях, что не был особенно рад новому назначению, так как занимался там практически одними техническими вопросами, его способности и самоотдача, как обычно, произвели весьма благоприятное впечатление на начальство. Начальник по работе с личным составом базы отрекомендовал его как «живого и энергичного, превосходного солдата, преданного делу, ясного и уверенного на словах и на бумаге». Далее сказано: «Для меня он был блестящим подчиненным, советчиком с неистощимой энергией в работе, который выполнял всю письменную работу с ясной головой и в умелых выражениях».