Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

 Это вновь означало рационализацию иррационального, отбрасывание всех сложностей, всех расхождений за пределы идеологических шор. В материальном плане это касалось знания о том, что ресурсы и потенциал противника превосходили немецкий во много раз, а в моральном плане – невообразимые преступления, такие как систематическое уничтожение евреев, использование рабского труда в промышленности в таких масштабах и с такой безжалостностью, которые мир не видел со времен фараонов. Дёниц обо всем этом знал, но фокусировался на своей цели.

 Чем больше это знание пыталось в него проникнуть – а нелепо было бы предполагать, что кто-либо с интеллектом и чувствительностью Дёница оставался в неведении относительно стратегического и морального тупика, в который был приведен рейх, – тем больше Дёниц опирался на своего военного бога, жалкую тень в коридорах «Вольфшанце», ставшего теперь еше ниже под бременем неудач, на чьем нездоровом лице отпечаталось все его упрямство, чьи левые рука и нога дрожали уже совершенно неконтролируемо и кто скрывал свое бессилие в стратегическом мышлении призывами к военным сражаться с «горькой ненавистью» против врагов, которые намереваются уничтожить Германию.

 Новогоднее послание Дёница в преддверии катастрофы с «Шарнхорстом» начиналось так: «Фюрер показывает нам путь и цель. Мы следуем за ним и телом и душой...»

 Ближе к концу января Гитлер, который начал страдать сильными болями в глазах вдобавок к своим прежним недугам, переехал из «Вольфшанце» в «Бергхоф», где прошел курс лечения. Он все еще был плох, когда пришло время участвовать в ежегодном параде Дня Памяти Героев в Берлине; вероятно, он не хотел показываться в таком состоянии людям – тем самым, которых он привел к катастрофе. И особым знаком перемен является то, что он выбрал Дёница сыграть его роль, к большой досаде старой гвардии.

 Дёниц не был умелым оратором. Ему удавалось хорошо говорить в маленьких группах, где его искренность и ясность мысли заражали некоторых близких людей; но в обращении с большой аудиторией ему недоставало чувства Гитлера или сознательной театральности Геббельса; он вышел к людям действительно как один из них. Тем не менее, очевидно, что он много работал над речью, которую предстояло произнести после парада для передачи по немецкому радио. Как и недавние речи Геббельса, она была сформулирована языком Черчилля с добавлением партийной идеологии. Ей предшествовали героические звуки увертюры к «Кориолану» Бетховена.

 Он говорил о народе и жизненном пространстве, о великом вермахте, об угрозе большевизма, который собирается уничтожить европейскую культуру, о твердости и фюрере. В заключение своей речи он заявил, что сохранение национал-социалистического единства – это лучший способ почтить память павших и единственный, чтобы доказать, что они погибли не зря. И нет для них лучшей благодарности, чем хранить самоотверженную «верность народу и фюреру».

 Это было чистое изложение нацистской идеологии; бога сместили, а на его место поставили невидимое Провидение, которое дало немецкому народу Защитника – проводника, который без устали заботится о каждом из них и который приведет их через борьбу с чудовищами к великому немецкому будущему. Упоминание «еврейской заразы» было оформлено в терминах, которые Гиммлер использовал на октябрьском собрании гауляйтеров, хотя, конечно, сами идеи происходили из «Майн кампф» и были в широком ходу.

 Обязательство перед фюрером означало прежде всего совершение того, что к западу от государства национал-социализма считалось преступлением. Дёница это тоже не миновало, так как не было в жизни рейха ничего такого, что не коснулось бы немецкого флота. Неизвестно, были ли потоплены два транспорта с еврейскими беженцами, которые шли из портов Черного моря в Палестину, немецкими подлодками – они могли быть и жертвами атаки русских, – однако нет сомнений в том, что в январе 1944 года адмирал Курт Фрике, начальник Командования ВМС «Юг» и фанатичный нацист, предложил командованию в «Корале», чтобы корабли с еврейскими беженцами, встреченные в море, были бы «тайно, без того, чтобы узнали наши союзники, принуждены исчезнуть со всем их содержимым». Морской штаб направил запрос в министерство иностранных дел! Но то, что подобный запрос рассматривался в штаб-квартире флота как совершенно нормальный, свидетельствует о том, что Дёниц вряд ли оставался единственным морским офицером, знавшим о программе геноцида.

 Флот также был вовлечен в терроризм – и против гражданских рабочих на верфях, и против военных. Последнее началось еще при Редере, который передал знаменитый приказ Гитлера «о диверсионно-десантных отрядах» всем своим соединениям в октябре 1942 года; согласно приказу, отряды противника, участвующие в «так называемых десантно-диверсионных операциях... в военной форме, или отряды разрушения с оружием или без должны уничтожаться до последнего человека». Идея, как она описывалась в морском штабе в феврале 1943-го, уже после того, как Дёниц наследовал Редеру, была «средством устрашения» для тех, кто принимал участие в таких операциях, чтобы они знали – «их ждет верная смерть, а не безопасная тюрьма». Приказ был строго секретным, так как призывал «расстреливать военнопленных, действующих по приказу, даже после того, как они добровольно сдались», но для устрашения списки расстрелянных публиковались, только в графе уничтоженных на поле боя. Меморандум морского штаба заканчивался ссылкой на консультации с главнокомандующим для прояснения всех моментов, так что можно быть уверенным в том, что Дёницу о нем было известно.

 Первый задокументированный случай «акции устрашения» на флоте произошел еще во времена Редера. Моряк из двухместной мини-подлодки был пойман в Норвегии в ноябре 1942 года при попытке взорвать «Тирпиц». Его допросили морские офицеры, а затем отправили в службу безопасности (СД), которая его, собственно, и захватила, и они же его расстреляли в январе 1943 года. Более вопиющий эпизод произошел в июле: весь экипаж торпедоносца, закладывавший мины в норвежских водах, был захвачен в униформе и привезен в ставку командующего адмирала на западном побережье Норвегии в Бергене, к адмиралу Отто фон Шрадеру. Там моряков допросили офицеры флотской разведки, которые заключили, что они целиком подходят под определение военнопленных. Но, несмотря на это, фон Шрадер решил, что они подходят под действие «приказа о диверсиях», и передал их в СД как «пиратов». Рано утром следующего дня их выстроили перед концентрационным лагерем и расстреляли одного за другим; тела побросали в грузовик и отправили на побережье, где поместили в гробы, начиненные взрывчаткой; гробы вывезли в море, сбросили в воду и взорвали на глубине, «согласно обычной практике».

 Дёниц, конечно, участвовал время от времени в акциях устрашения против торговых судов. Приказы от сентября 1942 года, включая приказ о «спасательных кораблях», посланный вторично сразу после собрания гауляйтеров в октябре 1943 года, с упоминанием «желательности уничтожения экипажей пароходов», были ясными знаками участия тайной полиции. Существенно, что после сентября 1942 года Гитлер, который призывал воевать со все большей «горькой ненавистью» и звал к возмездию при любой возможности, больше никогда не говорил об убийствах или акциях возмездия против выживших на море, если не учитывать частых обсуждений с Дёницем сражений подлодок. Нет сомнений в том, что для такой необычной молчаливости есть свое объяснение: он знал, что за явными приказами Дёница брать в плен капитанов, главных механиков и других офицеров и штурманов всегда были и секретные инструкции – уничтожать выживших, если это не подвергает риску экипажи самих подлодок.

 В сражениях с караванами об этом речи не шло, но в удаленных местах такая возможность вполне представлялась. Не все прибегали к таким мерам – это зависело от капитанов, но самым кровавым примером был случай, произошедший в тот самый год, когда на отмечании Дня Памяти Героев Дёниц говорил вместо Гитлера, и сразу же после этой речи, переданной по радио. Лодка носила номер 852, и ею командовал капитан-лейтенант Гейнц Эк, и все свидетельства исходят из его допросов после войны.

 Перед отправкой в море с ним беседовал в Берлине, по его словам, «командующий подводной флотилией»; его немецкий адвокат исправил это на BdU, то есть Дёниц. Но был ли это Дёниц или Годт, фанатическая уверенность Дёница в том, что для войны важен лишь подводный флот, так как только он способен вести наступательные действия, передалась Эку. Ему дал подробные инструкции капитан-лейтенант Шнее из командования подводного флота, который, без сомнения, предупредил его о чрезвычайной опасности самолетов, а также передал массу оперативных приказов, включая и те, от сентября 1942 года о спасении выживших, противоречащие «самым элементарным требованиям войны по уничтожению кораблей и экипажей», и приказ о «спасательных кораблях».

 Это было первое плавание Эка в статусе командира; его перевели – по его словам, как добровольца – с миноносца в начале 1942-го. Лодка вышла из Киля 18 января 1944 года, направилась в Индийский океан и, выйдя из Балтики, пошла вдоль норвежского побережья к северу от Британских островов, в Центральную Атлантику, а затем на юг. Днем шли под водой, а ночью поднимались на поверхность.

 Ранним вечером 13 марта, после трех недель плавания под водой, при свете дня был замечен пароход «Пелей». Эк стал преследовать и с наступлением темноты выпустил две магнитные торпеды, взрыв которых разорвал корабль пополам. Он потонул практически мгновенно, но по свету фонарей, свисткам и возгласам было понятно, что выживших довольно много. Эк всплыл на поверхность и направил лодку к ним. Он взял на борт третьего помощника капитана и нескольких моряков с плотов, но явно не делал попыток снять капитана или еще какого-нибудь важного офицера. Допросив пленных, он позволил им вернуться на свой спасательный плот, а затем отошел в сторону.

 Проплыв примерно полмили, он приказал зарядить пулеметы, взять маузеры и ручные гранаты и вынести их на мостик, а затем повернул обратно. Приблизившись к плотам, он или его вахтенный офицер выбрали один, тот, на котором офицер пытался спасти выживших из воды, и приказал подойти ближе к нему. Когда это было выполнено, он приказал открыть огонь с мостика, и на выживших полился поток пуль из пулемета. Затем на них направили прожектор и стали забрасывать гранатами – и тех, кто находился на плоту, и тех, кто оставался в воде.

 Эк повторил эту операцию и с плотом третьего помощника капитана, а остаток ночи провел среди обломков кораблекрушения, по большей части досок и бревен, за которые цеплялись выжившие, расстреливая их из пулемета. На этот раз пулеметами командовали его вахтенный офицер Хофман, который также бросил несколько гранат, его механик Ленц, один унтер-офицер, один моряк и, самое поразительное, судовой врач Вальтер Вайспфениг.

 Все, согласно свидетельствам, совершенно спокойно убивали на протяжении пяти часов.

 Эк на суде пытался защититься, заявив, что он пытался уничтожить все следы потопления корабля, чтобы не выдать своего расположения самолетам. Но так как третий плот от него ускользнул, а деревянные обломки кораблекрушения и пятна вытекшего из баков горючего так или иначе были бы хорошо заметны с самолета, это объяснение суд отверг.

 Этот эпизод был трактован как хладнокровное убийство несколькими офицерами, которые явно находились в здравом уме. В течение долгого времени и в темное время суток подлодка, если бы она желала избежать встречи с самолетом, могла отойти на значительное расстояние.

 Следует допустить, что Эк действовал весьма двусмысленно, если он выполнял именно этот приказ. Или же он получил другой, особый, от Дёница или Шнивинда во время инструкций в Берлине – не оставлять выживших? Иначе в его действиях не было смысла; ведь он действительно подвергал риску свою лодку, так как в этой зоне океана, как было известно, вели патрулирование самолеты, базировавшиеся на острове Вознесения и во Фритауне, в Сьерра-Леоне.

 Суд не принял никаких абстрактных возражений, предложенных его адвокатом, – о том, что война изменила всех людей и нельзя оценивать их поступки теми же стандартами, что применялись во времена «Лландовери Касл». Эк, его вахтенный офицер и его судовой врач были приговорены к расстрелу, вся остальная команда – к тюремному заключению. За десять дней до исполнения приговора Эк был вызван на Нюрнбергский процесс защитой Дёница. Ему задали вопрос: «Получали ли вы приказы от Дёница расстреливать выживших?» – «Нет». – «Слышали ли вы о таком приказе, данном Дёницем или от его имени, что выжившие или обломки кораблекрушения, которые помогли бы им спастись, должны уничтожаться?» – «Только теперь, в Лондоне, я услышал от английских властей, что такие приказы существовали».

 Он шел на смерть, отрицая, что Дёниц или какой-либо другой офицер из морского командования имел какое-либо отношение к бойне после уничтожения «Пелея».

 Занимаясь созданием новых типов подлодок, Дёниц в первой половине 1944 года был озабочен также практическими действиями по сохранению европейского экономического пространства, чтобы выиграть время, необходимое для строительства этих лодок в достаточном количестве. На западе это означало отражать любые попытки вторжения англосаксов. Для выполнения этой задачи надводный флот не годился, так как отсутствовали истребители, и поэтому все свелось к минированию побережья в портах противника, где могла осуществляться посадка на суда, и к минированию и укреплению побережья Западной Европы, и к атакам на море кораблей подлодками. Хотя что могли сделать без прикрытия с воздуха подлодки да и надводный флот, понять сейчас трудно. Однако в отделе малого флота, который он создал в 1943 году, разрабатывались мини-лодки, управляемые людьми торпеды и другие маневренные взрывные средства. Во главе этого отдела он поставил наиболее изобретательного офицера из штаба Шнивинда, контр-адмирала Гельмута Хейе.

 Пока Хейе с отчаянной энергией и фанатичной преданностью делу решал эту задачу, так как было понятно, что времени у него немного, подлодки в бискайских портах и в южной и центральной Норвегии держались в готовности к выходу при первом же появлении сил вторжения. Дёниц разослал приказ капитанам, в котором говорилось, что, поскольку речь идет о будущем немецкого народа, они не должны обращать внимание на предосторожность, которая ценилась при нормальных обстоятельствах; перед ними и в их сердцах должна быть одна цель: Angriff—ran– versenken! (Атаковать—вперед—топить!). Через две недели после этого приказа он выпустил 11 апреля еще один, озаглавленный «Дерзкая атака»:

 «Каждое судно противника, участвующее в высадке, даже если оно везет всего полсотни солдат или один танк, является для вас целью, полностью отвечающей задачам подводного флота. Его следует атаковать, даже если вы рискуете потерять свою собственную лодку. Когда речь идет о приближении флота противника, не обращайте внимания на такие опасности, как мели или возможные минные заграждения, и все прочие...»

 Ввиду мощных воздушных и надводных конвоев, которые ожидались при десантных кораблях, такой приказ призывал к самоубийству; в таких условиях он не был оправдан, и, вероятно, его следует рассматривать, как и прочие приказы морским соединениям не отдавать ни пяди земли, как проповедь фанатизма, нежели реальные инструкции.

 В том, что касалось Востока, он продолжал поддерживать Гитлера в стремлении удержать Крым, несмотря на мнение генералов и своего собственного оперативного штаба. 20 марта Гитлер попросил его выписать все аргументы в пользу того, что Одессу нельзя оставить, – для генералов, чтобы они не считали, будто это только его, Гитлера, мнение. Дёниц дал задание своему штабу, который продолжал сопротивляться.

 Каковы бы ни были его причины поддерживать стратегию Гитлера, к апрелю события все перевернули. Наступление советских войск просто выбило немцев из Одессы. Меморандум самого Дёница о важности этого порта для защиты района теперь обернулся против него: генеральный штаб предлагал покинуть Крым, пока не поздно. Он все еще спорил, когда его капитаны стали отступать, не дожидаясь приказа от фюрера, в сторону Севастопольской крепости. Тогда он заговорил о том, что «севастопольский плацдарм» надо держать во что бы то ни стало, но 9 мая сам Гитлер наконец отдал приказ об эвакуации. Флот, который до последнего момента подвозил боеприпасы, стал теперь перевозить войска и преуспел в этом, несмотря на тяжелейшие условия. Удалось вывезти 30 000 человек, включая раненых, но более 75 000 остались на полуострове.

 В это же время Дёниц столкнулся с еще одной личной трагедией. Через некоторое время после гибели сына Петера он воспользовался правом, предоставляемым высшим чинам рейха, – не рисковать своими сыновьями и не посылать их на фронт: согласно нацистской теории, лучшую кровь надо было сохранять ради будущего расы. Дёниц забрал второго сына Клауса с подлодки и отправил его учиться на морского врача в Тюбингенский университет. Но, учась там, Клаус поехал в гости к другу, который служил во 5-й флотилии лодок «Шнель» в Шербуре. 13 мая Клаус вышел с другом в плавание. Лодка попала под обстрел эсминцев. Шестеро немцев спаслись, но Клауса среди них не было. Много позже его тело выбросило на французский берег. Его наручные часы продолжали тикать. Его похоронили на военном кладбище в Амьене.

 В начале июня Дёниц с оставшимися членами семьи отправился в отпуск в Баденвайлер, курорт в Шварцвальде. Через четыре дня его разбудил телефонный звонок: началось вторжение в Нормандию.

 Союзникам удалось добиться полной неожиданности как в стратегическом, так и тактическом смыслах. До этого их даже систематические подготовительные рейды к местам расположения батарей на побережье, взлетным полосам люфтваффе и коммуникациям во Франции рассматривались немцами наполовину как блеф, а наполовину как подготовка к вторжению, но только гораздо более позднему. Меморандум, подготовленный по этому случаю адмиралом Кранке, главой группы «Запад», как раз находился на пути в «Кораль», когда гигантская армада транспортов, кораблей поддержки и эскорта неожиданно пересекла Ла-Манш. Тем не менее, именно на флоте первыми поняли этим утром, 6 июня, что это крупномасштабное вторжение. К 11.15 утра Дёниц, прибывший в «Кораль», устроил совещание и объявил, что «война перешла в решающую для Германии фазу». Был отдан приказ о давно запланированных контрмерах: лодкам выйти с бискайских баз, а другим, находившимся в южной и центральной Норвегии, принять состояние полной боеготовности на тот случай, если высадка начнется и у них.

 Но было уже поздно; в любом случае в Блечли-парк расшифровали ранние послания на базы подлодок и в группу «Запад», и союзники знали все планы Дёница и его приказы по «Дерзкой атаке» не хуже, чем капитаны подлодок. Огромные морские и воздушные силы были собраны в Ла-Манше, чтобы помешать лодкам туда проникнуть, не говоря уже о самих силах вторжения; в их число входили авианосцы, не менее 286 эсминцев, фрегатов и более мелких противоподводных судов, все собраны в тренированные, слаженные группы, а на западе действовала 21-я эскадрилья самолетов, днем и ночью стороживших подходы к бискайским базам и Ла-Маншу с такой интенсивностью, что каждая квадратная миля проверялась по крайней мере раз в полчаса. Против такой силы подлодки были беспомощны, и ни одной из них даже не удалось достичь оперативной области в то время, когда это могло иметь какой-либо эффект.

 Как только они покинули свои защищенные от бомб укрытия, стало ясно, что единственные лодки, подходящие для этой задачи, – оснащенные «Шнорхелями», которые лишь недавно вышли в море. Только они и могли пробиться в пролив, остальных же отозвали. Этим же приходилось не то чтобы не подниматься днем на поверхность, а буквально ползти под водой, никогда не более, чем по 30—40 миль в сутки. Экипажи испытывали жуткие мучения в этих условиях. Каждый раз, когда лодки погружались ниже отметки, рекомендованной для «Шнорхелей», клапаны закрывались, и воздух для дизелей высасывался из жилых и рабочих отсеков, давление понижалось, и поэтому выдыхаемый воздух не выводился наружу. С накоплением двуокиси углерода не только задыхались люди, но и падала энергия в батареях.

 Таким образом, к тому времени, когда союзнические войска, танки, транспортеры, запасы оружия и горючего всех видов преодолели краткий отрезок пути между островом Уайт и побережьем в устье Сены и укрепились там на плацдарме, те подлодки, которым повезло выжить, были еще далеко и медленно двигались к театру боевых действий. Большинство из них было уничтожено или повреждено настолько, что они повернули назад; три достигли оккупированных немцами островов в Ла-Манше, совершив подвиг, который даже британское Адмиралтейство в своем рапорте назвало «героическим достижением». Через девять дней одна лодка, U-621, вышла к Шербуру. Она потопила американский десантный транспорт, выстрелила и промахнулась по линкорам, а затем начала такой же медленный и опасный обратный путь. К концу месяца лишь три еще вышли к зоне боевых действий, и 29-го одна из них, U-984, добилась мало-мальски значительного успеха, потопив четыре корабля прибрежного конвоя.

 Эти запоздалые успехи, едва ли более значимые, чем комариные укусы, для всей операции союзников, были достигнуты ценой ужасных потерь.

 Его надводный флот был не более удачлив. Четыре эсминца, которые прорвались в Ла-Манш из Бреста ночью 8 июня, были засечены британской флотилией из восьми судов и два эсминца были потоплены, остальные отступили к Бресту, серьезно поврежденные. Другие легкие торпедоносцы с баз в Гавре и других портах Ла-Манша произвели ночные атаки с флангов на конвои, но им редко удавалось пробить защитную полосу. В первую неделю был потоплен всего лишь один эсминец, три маленьких судна, три десантных и несколько катеров. Воздушные налеты на немецкие базы уничтожили слишком много единиц плавсредств, чтобы они смогли провести эффективные операции. Между тем прибрежные артиллерийские батареи были подавлены предварительной бомбардировкой, за которой последовал чудовищный обстрел с моря всеми калибрами.

 Другая надежда, миниатюрный флот, создать который так старался Хейе, был даже не готов к действию. Правда оказалась в том, что при господстве противника в воздухе флот был просто неспособен на что-либо большее, нежели героическое самопожертвование...

 К 10 июня Дёниц был вынужден признать, что вторжение увенчалось успехом: «Перед нами открылся Второй фронт».

 Такое утверждение не соответствовало его натуре, так как, с одной стороны, это значило признать, что выбранная им политика неверна, что его недооценка ресурсов противника и переоценка преданности людей национал-социализму – ошибка, а с другой стороны, означало признать поражение, когда было столько причин для оптимизма! Тайное оружие для обстрела Лондона было уже готово, мини-флот Хейе почти готов, «революционные» подлодки планировалось начать выпускать уже в конце года, флот по-прежнему господствовал на Балтике, и рейх все еще действительно был хозяином большей части Западной Европы. И по-прежнему оставалась возможность того, что западные союзники осознают, что для них будет значить Европа, в которой утвердятся большевики, и, соответственно, бросят своего восточного партнера.

 С другой стороны, было ясно, что в случае капитуляции или поражения немцам угрожают разделение Германии, о котором открыто говорили союзники, и возмездие за военные преступления, совершенные на Востоке.

 Об этих преступлениях говорилось уже несколько раз со времени собрания гауляйтеров в 1942 году. И Гиммлер, и сам Гитлер несколько раз объясняли высшим чинам рейха сущность политики уничтожения.

 Подобные откровения перед все более широкими группами слушателей совпали по времени с ростом внутреннего сопротивления. Чем яснее становилось, что Германия идет к поражению, тем быстрее росло число участников военного крыла Сопротивления, единственного, которое могло устроить удачный переворот. Его новым духовным лидером стал Клаус Шенк, граф Штауффенберг. Получивший серьезное ранение в Тунисе, в октябре 1943 года он был переведен в резервную армию в Берлине в качестве начальника штаба одного из главных заговорщиков, генерала Ольбрихта; здесь он работал над планом устранения Гитлера и военного переворота. Агенты Гиммлера между тем просочились в гражданское крыло Сопротивления, и время от времени производились аресты лидеров, включая фон Мольтке в январе 1944 года. Однако силы безопасности больше были расположены наблюдать и устраивать ловушки, чтобы выявить более широкий круг участников; к началу лета Гиммлер располагал четкой картиной распространения и целей движения.

 Заговорщикам тоже становилось ясно, что сеть гестапо смыкается. Гиммлер сообщил Канарису, теперь уже бывшему шефу абвера, что он знает о подготовке военного переворота, и обронил несколько имен, в том числе генерал-полковника Людвига Бека и Карла Гёрделера, явно рассчитывая, что Канарис передаст их по назначению, что тот и сделал. В начале июля были произведены крупномасштабные аресты коммунистов, в их число попал и один из близких друзей Штауффенберга, который, конечно, не мог выдержать допросов гестапо, и Штауффенберг почувствовал, что круг смыкается. В июне он был назначен начальником штаба командующего Армией резерва генерал-полковника Фридриха Фромма, этот пост давал ему личный доступ к Гитлеру. 11 июля он пришел на совещание к фюреру с бомбой, спрятанной в портфеле, но, обнаружив, что Гиммлера среди присутствующих нет, не использовал ее. То же произошло и на следующем совещании.

 Насколько Гиммлер был в курсе, мы никогда не узнаем, как и то, сколь много он открыл Дёницу, который был на совещании у Гитлера 9 июля в «Вольфшанце», а после принимал участие в завтраке с Гитлером, Гиммлером и некоторыми генералами с Восточного фронта. Затем он отправился с Гитлером в «Бергхоф» после совещания 11-го числа, куда Штауффенберг принес свою бомбу.

 Согласно записи в журнале морского штаба, Дёниц намеревался провести 20 и 21 июля в «Вольфшанце», но, узнав о том, что 20-го туда приедет Муссолини, отложил свой визит до 21-го, по словам Хансена-Ноотаара, потому, что приезд дуче сократил бы время его беседы в фюрером. Утром 20-го он попытался позвонить в ставку фюрера, но некоторое время не мог пробиться, а когда ему это наконец удалось, то сведения, которые он получил, были крайне смутные. Причиной тому была бомба, которую оставил под столом для карт в конференц-зале Гитлера Штауффенберг и которая взорвалась в 12.42. Дёницу не могли сказать об этом, так как в течение некоторого времени сведения не выдавались; проинформировали только Гиммлера, который находился в своей штаб-квартире в 15 милях от «Вольфшанце», и он тут же выехал на место.

 В журнале штаба указывается, что в 1.15 Дёница срочно вызвали в ставку фюрера. Он с Хансеном-Ноотааром сели в его самолет и через полтора часа, в 4.45, прибыли в аэропорт Растенбург, где их встретил один из офицеров его штаба и вкратце пересказал новости, пока они ехали к штаб-квартире фюрера. Взрыв был ужасный, он расколол бревенчатый конференц-зал и убил и ранил несколько человек рядом с Гитлером, который в тот момент растянулся на столе с картами и отделался легкими ожогами, синяками и лопнувшими барабанными перепонками.

 Он вполне пришел в себя, когда надо было встретить дуче, прибывшего на специальном поезде в 4 часа, и немедленно провел его на экскурсию во все еще дымящийся конференц-зал.

 К этому времени Гиммлер уже выяснил, кто был виновником. Это было несложно, учитывая, что Штауффенберг покинул зал незадолго до взрыва якобы для того, чтобы готовить свой доклад, а затем очень поспешно выехал из ставки и направился в сторону аэропорта Растенбург; его машину после взрыва обыскали на первом же посту; на самом деле то, что он умудрился проехать через два поста СС, было просто удивительно. В любом случае в его вине было мало сомнений. И конечно, Гиммлер не сомневался в вине его непосредственного начальника, генерала Фромма, так как из Берлина приходили доклады о том, что взрыв был частью путча, имевшего целью захват власти и организованного в ставке Фромма на Бендлерштрассе. Перед тем как самому покинуть Берлин, то есть в то время, когда Дёниц подъезжал к «Вольфшанце», Гиммлер получил от Гитлера назначение командующим резервной армией вместо Фромма и приказал по телефону арестовать Штауффенберга. Штандартенфюрер СС и два детектива, которым это было поручено, опоздали в аэропорт, отправились на Бендлерштрассе и попали в самое гнездо заговорщиков, где их самих арестовали.

 Примерно в это время Дёниц присоединился к Гитлеру и его гостю, дуче, за странным чаепитием, о котором впоследствии часто упоминали. Там также присутствовали Геринг и Риббентроп, приехавшие сразу, как узнали новости, как и несколько людей из обычного окружения фюрера, включая Бормана и Кейтеля. Все, естественно, желали поздравить фюрера с чудесным спасением и уверить его в своей собственной преданности, а также в том, что это событие положительно повлияет на дальнейший ход войны: народ станет непобедимым, когда будет покончено с саботажем генералов. Дёниц и Риббентроп явно повели атаку на всех генералов, на что яростно отвечал Кейтель, и во время взаимных обвинений, к которым присоединился и Геринг, Дёниц повернулся к рейхсмаршалу и, наконец, высказал ему давно накопившиеся чувства по поводу того, как плохо люфтваффе помогает флоту. Гитлер сидел молча, пока шел этот крик, с кусочками ваты, торчащими из ушей, и поедал разноцветные лепешки, пока кто-то не упомянул заговор Рёма и кровавую чистку 1934 года. Он вскочил, и начался его приступ безумия, когда, вытаращив глаза, он звал к возмездию против тех предателей, которые осмелились пойти против Провидения, назначившего его вести немецкий народ. Все ссорившиеся умолкли. Изо рта Гитлера потекла пена, он бегал по комнате, пока его не прервал телефонный звонок из Берлина.

 Там заговор все дальше скатывался к неудаче. Не получив условного сигнала из «Вольфшанце» о смерти Гитлера, путчисты медлили. Им не удалось захватить радио– и телефонные станции, поэтому Геббельс и смог дозвониться до Гитлера. После этого он передал по радио сообщение о покушении, указав, что фюрер не пострадал. Всей Европе это стало известно в 6.45.