Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

 Это казалось восхитительно объективной характеристикой, учитывая его ссору с Дёницем; на самом деле он, судя по всему, никогда не подвергал сомнению ценность своего чересчур ревностного подчиненного.

 В самый разгар их разногласий в ноябре он поддержал пылкий рапорт главы флота адмирала Отто Шнивинда своей столь же щедрой характеристикой. Шнивинд сообщал о Дёнице, что это офицер, одаренный «превосходными интеллектуальными талантами и особыми качествами лидера...», чье «энергичное, умное, неустанное и жесткое руководство» было полностью оправдано результатами; а далее он писал: «Сильный, энергичный и сознательный характер, который пользуется самым высоким уважением в его роде войск. Люди BdU его внутренней силой спаялись воедино в крепкое сообщество воинов. По моему мнению, (он) по качествам своего характера подходит для того, чтобы занять самый высокий пост».

 1 ноября Редер одобрил этот рапорт и приписал: «С самого первого дня войны (он) возглавлял операции подводного флота с величайшей способностью общего видения ситуации, тонкой осмотрительностью и суждением, правота которого постоянно подтверждалась, и таким образом заложил основы великих побед. Если подводная война докажет, что с ее помощью можно осуществить в принципе – а я уверен, что так и будет, – решительный переворот в войне, то это прежде всего благодаря адмиралу Деницу».

 Гитлер, как и следовало ожидать, выбрал преемником Редера именно Дёница, не сомневаясь, что тот поддержит его идеи отдать большие корабли на слом, чтобы передать все ресурсы подводным лодкам, число которых тогда уже составляло 400; к концу месяца 222 были готовы к бою, а еще 78 – то есть производство приблизительно четырех месяцев – и магическая цифра будет достигнута.

 В последней дневниковой записи этого года Дёниц еще раз выразил свое кредо: «“Война тоннажа” – это главная задача подводного флота, возможно, она будет решающим вкладом в исход войны. Она должна проводиться там, где больший успех может быть достигнут с меньшими потерями. Необходимо сделать четкие выводы из ясного признания этой ситуации, а именно сконцентрировать все возможные силы для выполнения этой главной задачи, при этом отдавая себе отчет в том, какие неудобства и бреши образуются благодаря такому решению в других областях».

 Две недели спустя на совещании в Касабланке лидеры союзников, зная, что наступательная стратегия, к которой они прибегли в Европе, не принесет успеха, пока не будет снята угроза поставкам в Северной Атлантике, решили придать приоритетное значение уничтожению немецкого подводного флота.

 И текущий рапорт британского зала отслеживания субмарин завершался так: «Ускользающие маневры караванов до сих пор приносили тактический успех, но следует признать, что с ростом числа оперативных подлодок все большие зоны будут покрываться их патрулями, а иногда это будет происходить повсеместно, что ограничит использование этого метода и, может быть, вскоре вообще сделает его бесполезным... Критическая фаза подводной войны в Атлантике не должна более откладываться на потом».

 Глава 5
ГРОСС-АДМИРАЛ

 Став главнокомандующим флотом 30 января 1943 года, Дёниц получил чин гросс-адмирала. Это было пиком всей его карьеры, вершиной жизни. Ему исполнилось 51 год, самый расцвет сил. В Ингеборгон нашел верную помощницу во всех социальных обязанностях, которые пришли вместе с высшим постом и которые ему, несмотря ни на что, тоже были приятны. Он мог гордиться своими двумя сыновьями, которые служили лейтенантами в элитном подводном флоте. Петеру только что исполнилось 21 год, он был вторым вахтенным офицером на U-954 и готовился отправиться в свое первое боевое плавание. Старшему, Клаусу, которому идти в бой мешали травмы головы, полученные в результате аварии мотоцикла в 1939 году, служил при штабе 5-й флотилии в Киле; его зять, Гюнтер Хесслер, был первым офицером Адмирал-штаба под непосредственным руководством главы отдела подводного флота Годта.

 Кроме того, было то, что переполняло все его мысли, – перспектива выиграть войну практически в одиночку! Когда рейх повсюду занял оборонительную позицию, подводный флот, который он решил оставить под своим прямым контролем, был единственным средством победить. Успех казался столь близким в ноябре, но за последние два месяца он все больше ускользал от него: было найдено всего несколько караванов, во многом из-за плохой погоды и еше потому, что противник использовал новые маршруты и каким-то образом обходил группы подлодок, хотя как это удавалось, было неясно.

 Наконец, у него есть сила поправить это, и он намеревался увеличить ежемесячный выпуск подлодок, разобраться с раздражающими отсрочками на верфях и так заполнить Северную Атлантику, чтобы противник не смог избежать его патрульных линий.

 Его настроение и безжалостный ход мысли показывает первая директива, данная штабам еше в то время, когда он занимал предыдущий пост; едва ли можно представить себе более резкий контраст с методами Редера:

 «1) Речь идет о победе в войне. Рассуждения о том, каким будет флот после войны, не имеют ценности.

 2) Война на море есть подводная война.

 3) Все должно быть подчинено этой главной цели...»

 Он знал, что опять идет наперегонки со временем, но верил в недавний опыт: тактической неожиданности все еше можно достичь в «воздушных прорехах» в центре океана, сколь узкими они ни были бы, и концентрация лодок все еще может пересилить надводный конвой и добиться решительного успеха.

 Легко увидеть в этом грубую недооценку способностей врага, что в воздухе, что в строительстве торговых судов. И даже более серьезное непонимание того, какой будет их реакция на угрозу поражения в Атлантике: союзники тогда будут вынуждены сконцентрировать все свои ресурсы на закрытии «воздушных прорех», чтобы сделать все караваны в Северной Атлантике недоступными для атак подлодок, как уже было сделано в западной части Средиземного моря. Дёниц предвидел это еще предыдущим летом.

 Тем не менее, он был по натуре оптимистом, и альтернативы подводной войне на самом деле не существовало; надводный флот стал практически бесполезен перед лицом превосходства союзников в море и в воздухе. На Востоке немецкие армии занимали оборону, и через несколько дней после того, как он принял командование, армии Паулюса под Сталинградом сдались русским. В Северной Африке части Роммеля умирали от голода без морских поставок, от атак с воздуха и из-под воды, и ни итальянский надводный флот, ни весь подводный флот держав Оси не мог отразить совместный натиск на него англичан и американцев.

 В воздухе люфтваффе не могло предотвратить тяжелые рейды союзников на рейх, не говоря уже о каком-либо решительном ударе со своей стороны. Единственным средством нападения, оставшимся у Германии, был подводный флот, и, естественно, именно его надо было использовать для отчаянного прорыва через кольцо поражений.

 Конечно, сам Гитлер в это вряд ли верил. Вероятно, он уже понимал рациональной частью своего ума, что Третий рейх обречен, и основывал свою стратегию и на Востоке и на Западе на молниеносных кампаниях, чтобы сокрушить противника, прежде чем программы перевооружения дадут ему преимущество.

 Теперь же не только провалился блицкриг на Востоке, но и против него поднялась гигантская индустриальная и экономическая мошь Соединенных Штатов. Есть признаки того, что он уже готовил себя и партию к идее поражения; например, 7 февраля, за день до того, как Дёниц стал главнокомандующим флотом, Гитлер заявил на совещании гауляйтеров, что, если немецкий народ проиграет, это произойдет потому, что он не заслуживает победы – в изначальной борьбе за выживание между расами немцы покажут свою слабость, и вина тогда ляжет на них, а не на партию! Это стало постоянным мотивом его речей в последние месяцы рейха. Такая рациональная и логическая часть его брала вверх по ночам; чтобы загородиться от нее, он беседовал со своими помощниками и секретаршами до самого утра, но когда он, наконец, отправлялся в постель, то она мешала ему заснуть; он был вынужден принимать успокаивающие средства. Днем он ускользал от своих сомнений, сосредоточивая внимание на мелких деталях кампаний при докладах, и позволял иррациональной части своей натуры хвататься за любую соломинку, как за надежду.

 Именно в этом Дёниц играл важную роль; его оптимизм, его решимость в том, что подводный флот может и должен победить, его позитивная реакция на все трудности были именно тем, в чем Гитлер нуждался, чтобы подкормить свой самообман. Кроме того, большая сила Дёница как вожака, которую на протяжении многих лет отмечали его начальники, его «стальная сила воли, уверенность в достижении цели и неутомимая энергичность... спокойствие, взвешенность и сила решений...», его «внутренняя восторженная вера в свое ремесло» производили на Гитлера впечатление и заслужили его немедленное доверие.

 Гитлер также признал, вероятно, инстинктивно, что этот профессионал с плотно сжатыми губами последует за ним, душой и телом, ничего не спрашивая, до самого конца...

 Дёниц, со своей стороны, увидел в личности Гитлера, постаревшего после Сталинграда, сгорбленного и с дрожащими руками, чьи некогда электрические голубые глаза стали, скорее, унылыми и выпученными, все то, во что он научился верить и во что так пылко хотел верить; перед ним был человек со стальной волей, чей политический и военный гений спас Германию от международного хаоса, большевизма и диктата пропитанных ненавистью западных держав. Так что, хотя он и придерживался своего мнения в морских делах, в общей стратегии он никогда Гитлера не оспаривал, равно как и его взгляды – на самом деле он превратил их в свои – и хотя часто ощущал отчаяние от недостатка координации на самом верху трех родов войск, он винил в этом людей, особенно этого толстого сибарита Геринга, а не самого Гитлера или систему Гитлера.

 С точки зрения обоих, это были идеальные взаимоотношения; Гитлер нуждался в уверениях в том, что он, несмотря на последние события, является человеком-судьбой Германии; Дёниц нуждался в ком-то, на кого он мог бы обратить свою верность и веру. А так как Гитлер не доверял своим генералам как классу, Геринг был карикатурным воплощением самопотакания, то вполне естественно, что он увидел в Дёнице своего советчика и доверенное лицо, а в силу амбициозного и порывистого темперамента Дёница последний откликнулся на это со всей пылкостью своего сердца.

 Мог ли Дёниц быть настолько слепым, чтобы не иметь никаких сомнений? Мог ли человек, способный на столь эмоциональные замечания о спокойной культуре балийцев или довольстве яванских селян, так внимательный к тому факту, что местные женщины не ругают своих детей и воспринимают рукоприкладство к ним как нечто невообразимое, никогда не задумываться над тем, что его собственный народ оказался в аду, и никогда не задаваться вопросом, уж не правящий ли класс, к которому он присоединился, держит там, в этой пропасти, его соотечественников?

 Это не могло быть простое неведение. «Тирания, террор, – записал Хельмут фон Мольтке в предыдущем году, – потеря ценностей всех видов больше, чем я мог себе представить совсем недавно». По его оценкам, каждый день сто немцев казнили после гражданского или военного суда, а сотни расстреливали в концлагерях без каких-либо судов. Большая часть населения была вырвана с корнем по мобилизации или программе трудовой повинности и «распределена по всему континенту, тем самым все естественные связи были прерваны, а зверь в человеке выпущен на свободу».

 Мог ли Дёниц воспринимать весьма недвусмысленные последствия этого и рассказы о варварстве на русском фронте и зверское обращение, в особенности с евреями, в оккупированных странах просто-напросто как крайности военного времени, необходимые для спасения Отечества от большевизма? Конечно, именно такое впечатление он хотел оставить, совершенно замалчивая все это во всех своих воспоминаниях.

 Но само это молчание, однако, является доказательством того, что он намеренно прятался от всех сомнений; тогда встает вопрос: простое честолюбие или глубокая внутренняя неуверенность и, следовательно, потребность держаться образа, о котором он думал, что должен ему соответствовать и служить, как его и учили всю жизнь, сделали его или заставили стать столь слепым?

 И не было ли подавление других, более человеческих чувств ответственным за все его крайности?

 Наиболее простой ответ на вопрос о его моральной слепоте может заключаться в разлагающем воздействии власти и статуса. Он переехал в импозантное здание, построенное на рубеже веков, – теперь там располагается Институт экспериментальной терапии при Берлинском университете – тогда еще в берлинском пригороде Далеме, где поселились и многие другие нацистские бонзы. Интересно, что это раньше был приход одного из однокашников по кадетскому училищу 1910 года, впоследствии командира подлодки Мартина Нимёллера. Нимёллер принял сан после войны, и хотя в начале с энтузиазмом поддерживал Гитлера, его поздняя оппозиция режиму привела его в концлагерь, но в 1943 году он все еще был приходским священником.

 Его преемники уверяли, что ни Дёниц, ни Ингеборг во время своего проживания в Далеме церковь не посещали.

 В добавление к роскошному дому, который охранял отряд СС, Дёниц имел все другие блестящие аксессуары нацистской власти, большой служебный «мерседес», который сопровождали солдаты СС, когда он путешествовал. Машина поменьше для поездок по Берлину, личный самолет и поезд под названием «Глухарь» (Auerhahn) с вагоном-рестораном и салон-вагоном, в котором была комната для совещаний. И как у других представителей верхушки Третьего рейха, у него были коллекции – персидских ковров, которые он так любил, героических гравюр, картин маринистов, которые он приобрел во Франции. Он также собирал серебро и разный другой антиквариат, а его флотилия во Франции подарила ему бесценный гобелен, который украшал стену его замка; дом в Далеме был убран с безукоризненным вкусом. Что из этого было куплено на зарплату, а что явилось подачками, которыми Гитлер имел обыкновение подкупать преданность высших чинов своего государства, или вообще объяснялось общей коррупцией, которая уже распаяла швы нацистской машины, совершенно неизвестно. Он получал зарплату 300 000 марок от Гитлера начиная с того времени, как стал гросс-адмиралом, но это была стандартная сумма для соответствующих чинов в других родах войск. Вероятно, и сам вопрос не так важен; без сомнения, верность Дёница происходила из более глубоких источников, нежели деньги и имущество; все, кто его знал, описывали его как человека прямодушного и не озабоченного приобретением чего-либо для себя самого, как выразился один из его адъютантов, «полная противоположность рейхсмаршалу Герингу».

 Он искренне верил и действовал в согласии со словами своей первой служебной директивы: «Наши жизни принадлежат государству. Наша честь – это выполнение долга и готовность к действиям. Ни один из нас не имеет права наличную жизнь. Главный вопрос для нас – выиграть войну. Мы должны преследовать эту цель с фанатической преданностью и самой безжалостной решимостью победить».

 Его собственная преданность и рабочие привычки остались неизменными в новом положении. Он продолжал рано отправляться спать и рано вставал. Его адъютант, корветтен-капитан Ян Хансен-Ноотаар, который перешел к нему этой весной с торпедоносца для того, чтобы информировать его о настроениях и нуждах надводного флота, описывал его как «законченного “жаворонка”»; он вспоминал, что его часто будил телефонный звонок между пятью и шестью утра, он поднимал трубку и звучал голос Дёница:

 – Хансен, вы все еще спите?

 – Да, господин гросс-адмирал...

 – Это нехорошо. Вы мне нужны...

 Дёниц часто говорил ему, что лучшие мысли к нему приходят по утрам.

 Он, не теряя времени, избавился от высших офицеров, связанных с политикой Редера, уволив таких, как Карлс, и переведя других на фронт или в тихие заводи – преподавателями на разные курсы. «Клеймо большого брака», как это называли, вызвало большое озлобление у тех, кого сократили, но это было, безусловно, необходимо и принесло приток свежей крови, особенно в те области, где царили растерянность и глупые фантазии.

 Некоторые из проведенных им новых назначений оказались не слишком хороши, особенно когда он поставил главой Штаба руководства морской войной Вильгельма Майзеля. Майзель был добросовестным работником – а кто не был таковым в немецком флоте! – но ему недоставало воображения или характера, чтобы стать чем-либо большим, нежели передатчиком идей Дёница. Дёница это вполне устраивало, однако для принятия решений касательно действий флота это был наихудший вариант взаимоотношений. Дёницу требовалась крепкая узда, «правая рука», сильная в аналитике и полная скепсиса, человек, достаточно сильный для того, чтобы противостоять рассуждениям, основанным на одном темпераменте.

 Конечно, неизвестно, сколь долго Дёниц выдержал бы подобного человека рядом с собой. Но тот факт, что он назначил на ключевой посте высшем командовании такого, как Майзель, показателен; вероятно, он во многом объясняется его неуверенностью; или, может быть, как полагал его адъютант Хансен-Ноотаар, ему недоставало понимания других людей.

 Поскольку война на море была теперь исключительно подводной войной, он соединил службу BdU со своей службой главнокомандующего флотом, и штаб-квартира подводного флота переместилась из Парижа в Берлин, где для нее был переоборудован отель на Штайнплац в Шарлоттенбурге. Он оставил Годта главой оперативного штаба, дав ему чин контр-адмирала; Хесслер оставался первым помощником Годта.

 Кригсмарине (ВМФ) на этом этапе войны стал обширным предприятием; он отвечал за оборону множества гаваней и тысяч миль побережья от оккупированной Скандинавии и Балтики вокруг Северной Европы и до Бискайского залива и приглядывал за Эгейским и Черным морями; служба отвечала за защиту транспортировки железной руды и других жизненно важных металлов от побережья Норвегии через Балтику, за перевоз войск и боеприпасов восточным армиям, за безопасность прорывающихся через блокаду из Японии и Испании кораблей со столь же важными военными поставками; в Средиземноморье флот сотрудничал с итальянцами в их усилиях держать открытыми линии поставок африканскому корпусу, теперь зажатому в Тунисе, и в одиночку занимался атаками на линии поставок противника.

 То был гигантский военный, политический и экономический комплекс, весьма отличный по своим задачам от простоты «войны тоннажа» в Атлантике. Дёниц понял это очень быстро, но вначале его основной заботой была битва за Атлантику, а приоритетной задачей – увеличение производства подлодок. Он также намеревался повысить производство единственного мощного оружия нападения – «Шнель» (быстрой моторной торпеды), будучи оборудованными которой подлодки атаковали торговые суда в Ла-Манше. Задача стала особенно сложной после того, как Гитлер, обозленный на неудачу под Сталинградом, урезал и так недостаточную квоту для флота по стали, желая передать как можно больше средств на производство танков, которым он отдавал наивысший приоритет.

 Следовательно, большую часть своей энергии Дёниц направил – по словам Хансен-Ноотаара, до 90% своего рабочего времени – на работу с техническим и конструкторскими отделами.

 Сперва он вроде бы согласился с директивой Гитлера отдать большие корабли на слом. Надводный флот уже проредили, взяв многих офицеров и моряков на подводный, который продолжал расти. И согласно его первоначальному плану, постепенно и все остальные должны были быть комиссованы, чтобы перейти в подводники и освободить рабочие руки на верфях, из-за проблемы с которыми буксовали программы по строительству лодок. Однако вскоре ему пришлось согласиться с возражениями Редера по этому поводу, на которых по-прежнему настаивали моряки: это обеспечило бы противнику легкую победу не только благодаря огромному психологическому и пропагандистскому эффекту подобной меры, но и позволив им освободить огромные силы, пока сдерживаемые необходимостью противостоять угрозе от «Тирпица» и других крупных кораблей. И эти силы направились бы на наступательные операции против немецкого побережья и линий поставок или для защиты атлантических караванов.

 То, как Дёниц справлялся с этими проблемами, сразу напоминает о тех ранних характеристиках на него, в которых говорилось о его «способности и быстром восприятии сути вопроса...», касающегося назначений и его умения взаимодействовать с другими министерствами. Это особенно заметно в том, как ему удавалось общаться с самим фюрером. В три этапа, проведенные с очевидной легкостью, он сумел не только убедить того отменить свой эдикт об отдаче больших кораблей на слом, но и полностью перевернуть всю ситуацию, связанную с флотом.

 Первые шаги он предпринял на первом совещании с фюрером 8 февраля; Гитлер в принципе согласился, что в армию больше не будут призываться квалифицированные работники, занятые на строительстве подлодок; на следующий день он согласился, что большие корабли необходимо отправить в плавание, как только появится достойная для них цель. И как только они окажутся в море, им будет позволено действовать по инициативе, исходящей от главнокомандующего флотом, без каких-либо ограничений, которые сам Гитлер и военно-морской штаб накладывали ранее на их рейды.

 Интересно, что оценка, которую дал характеру Дёница представитель военно-морской разведки Британии, предсказывала, что его назначение главнокомандующим флотом приведет к тому, что большие корабли будут использоваться для атак на северные караваны или в попытках отчаянного прорыва в Атлантику.

 На следующей встрече с фюрером 26 февраля Дёниц сказал, что, по его мнению, караван «Архангельск» с вооружением для России представляет собой прекрасную цель для надводных сил и что он считает своим долгом ввиду тяжелых боев на Восточном фронте использовать эту возможность в полной мере. В ответ на недоверчивость, высказанную Гитлером, он предложил с этой целью послать «Шарнхорст» для усиления «Тирпица» – оба были обречены на слом по первоначальному плану – в северную Норвегию.

 Гитлер возразил, что он резко против любого дальнейшего использования надводных кораблей, так как начиная с неудачи «Графа Шпее» это приводило к одной потере за другой. «Время больших кораблей закончилось. Я бы предпочел получить с них сталь и никель, нежели посылать их снова в бой».

 Для этого взгляда имелись сильные основания: война в Тихом океане показала, что надводные корабли с пушками уступали авиации, а немецкое взаимодействие между флотом и авиацией далеко от совершенства. Однако Дёниц возразил, что прежние провалы немецких надводных сил были связаны с ограничениями, которые накладывались на капитанов.

 Гитлер заявил, что сам он никогда таких приказов не отдавал, и сравнил потерю боевого духа, продемонстрированную надводным флотом, с отчаянным мужеством немецких солдат на Восточном фронте и сказал, что ему невыносимо видеть, как силы русских постоянно подпитываются караванами с севера.

 Дёниц ухватился за этот шанс: он считает своим долгом, вместо того чтобы списать «Тирпиц» и «Шарнхорст», послать их в бой, туда, где будет найдена подходящая для них цель.

 После дальнейшего обсуждения, во время которого каждый стоял на своем, Гитлер наконец заявил: «Мы увидим, кто из нас прав. Я даю вам шесть месяцев на то, чтобы доказать, что большие корабли на что-то способны».

 Такова была цена победы Дёница; как указал Майкл Салевски, автор одного из немногих действительно научных исследований по командованию немецким флотом, начиная с этого момента Дёниц находился перед необходимостью использовать тяжелые корабли так, как он обещал, их успех был ставкой в споре с фюрером, а значит, ставкой и для самих кораблей...

 В своих попытках раздобыть больше стали для флота, продолжавшихся всю весну, Дёниц совершенно убедил Гитлера в необходимости его расширенной программы, но в это время было так много других, более срочных приоритетов для нужд восточных армий и так мало стали, что вопрос полностью решился, лишь когда он позволил Шпееру взять строительство флота в свои руки.

 Это и было тем, что Шпеер пытался получить от Редера; то, что Дёниц согласился на это – под надежным присмотром в виде комиссии по морскому строительству, возглавляемой его ставленником, контр-адмиралом Топом, – показывает, сколь точно он понимал расстановку приоритетов. Схема была осуществлена, несмотря на зубовный скрежет начальника Конструкторского управления адмирала Вернера Фухса.

 То, что возможность для рационального строительства еще существовала, тем не менее, было доказано: Шпеер сосредоточил в своих руках практически все производственные ресурсы рейха и мог использовать их в масштабах обширной империи лучше, чем любая военная служба.

 Сражение за Атлантику было теперь в самом разгаре, и, с точки зрения Дёница, здесь было несколько тревожащих событий. Первым, относящимся к январю, был успех, с которым противник проводил свои караваны вокруг групп подлодок, и тот факт, подтвержденный перехватами отчетов союзников о расположении немецких подлодок, что они имеют точные сведения по этому поводу.

 Хесслер и офицер 1А, отвечавший за оперативную работу, капитан-лейтенант Адальберт Шнее, провели подробный анализ всей информации, и тут Дёниц заподозрил предательство. Каждый член подводного штаба на Штайнплац был проверен; это выявило некоторые нескромные связи с француженками, но не измену. Наконец, оставалось проверить лишь самих Дёница и Годта. «Мне провести расследование в отношении вас, – спросил Годт, – или вы проведете в отношении меня?»

 Между тем, несмотря на убежденность экспертов в том, что противник не мог взломать код «Энигмы», Дёниц отдал приказ подлодкам в море использовать четвертый диск для зашифровки. Это был хороший ход; криптоаналитики в Бенчли-парк взломали предыдущий лишь 13 декабря, и точные доклады о расположении подлодок были на самом деле основаны на расшифровках. Четвертый диск затормозил их на время, но вскоре они прорвались и сквозь эту преграду. В то же время B-Dienst читала сигналы по маршрутам караванов союзников, и скорость расшифровки с обеих сторон редко когда разнилась на несколько часов, так что сложно сказать, кто был впереди. Кульминация подводной кампании все равно зависела от других факторов.

 Самым мощным из них были огромные потери лодок на пути с бискайских баз и при возвращении на них. В дневнике под датой 23 марта записано:

 «...между ноябрем 1942-го и январем 1943-го деятельность противника с воздуха мало влияла на подводный флот, но начиная с февраля ее эффект стал тревожным образом расти. Мы не можем сказать, объясняется ли это использованием какого-то улучшенного прибора по локации или успешной разработкой нового типа самолета...»

 В течение нескольких недель сохранялись подозрения, что используется новый тип радара, так как капитаны докладывали, что их атакуют с воздуха ночью или при низкой облачности. При этом не было каких-либо предупредительных сигналов от их «метоксов», которые показывали деятельность радаров и теперь использовались на всех лодках. Казалось, что противник разработал новый прибор, который определяет местоположение, но при этом использует частоты за пределами диапазона действия «Метокса».

 Действительно, это были признаки использования коротковолнового радара союзников, который работал на волне 10 см вместо прежней в 1,5 см и был разработан не для того, чтобы обмануть антирадарные устройства на лодках, а чтобы увеличить дистанцию локации и ее точность. К началу 1943 года эти революционные приборы были сконструированы и для надводных конвойных кораблей, и для самолетов. Что касается самолетов, «Боинги», «Бофайтеры», «Либерейторы» и «Фортрессы», летавшие над Бискайским заливом, просто превосходили числом «Юнкерсы», которыми располагал командующий в Атлантике и для которых не ожидалось никаких улучшений в ближайшем будущем. «Теперь у нас будут особенно болезненные потери», – предсказал Годт.

 Однако, несмотря на все сложности, даже в конце марта у Дёница оставалась надежда на то, что с большим количеством лодок и предельным напряжением сил он может победить.

 Последняя битва в Северной Атлантике вылилась в крупнейшую победу группы подлодок над мирным караваном. Операция началась, когда B-Dienst, совершенно блестяще проявив себя, перехватила и сообщила командованию подводного флота текущие инструкции по маршруту каравана НХ-229, который двигался на восток от американского побережья. По приказу Дёница другие операции были свернуты, и все лодки в этой области объединились в три патрульные линии – «Раубграф» («Граф разбойников»), «Штюрмер» («Сорвиголова») и «Дренгер» («Гончий»), выстроившиеся поперек маршрута.

 В то время как лодки спешили к своим позициям, B-Dienst перехватила новые инструкции для совместного маршрута первого каравана и еще одного, SC-122, который тоже двигался на восток. Это было придумано для того, чтобы обойти кругом самую северную линию «Раубграфа», который выдал себя, атаковав караван, который шел на запад.

 Линии подлодок были изменены, и рано утром 16 марта U-603 из группы «Раубграф» обнаружила себя посреди начинающегося шторма и в самом центре одного из караванов. Она тут же сообщила об этом и стала образцово преследовать караван, в то время как командование подводным флотом отдало приказ половине всех имеющихся лодок двигаться к каравану, а затем, когда после очередного перехвата B-Dienst было предположено, что другой караван уже прошел, остальным лодкам было приказано плыть туда же.

 К сумеркам семь лодок стали двигаться по поверхности к позициям нападения, а в 10 вечера U-603 начала операцию внутри конвоя, попав в цель один раз. Другие лодки появлялись с получасовым интервалом на протяжении ночи и подбили еще семь торговых кораблей, хотя сообщили о гораздо больших попаданиях. Между тем пять конвойных кораблей, которые много времени провели на спасательных работах, повредили две лодки глубинными бомбами.

 В то же самое время одна лодка из группы «Штюрмер», U-388, двигаясь к месту событий, обнаружила себя посреди другого каравана, SC-122, и, атаковав, поразила цель сразу четыре раза. В командовании подводным флотом возникло недоумение, был ли это второй караван, или лодка сделала навигационную ошибку, но ситуация прояснилась на следующий же день, и было приказано распределить лодки примерно поровну между двумя караванами. Между тем доклады об уничтожении достигли уже цифры в 14 кораблей тоннажем 90 000 тонн, и еще шесть кораблей были объявлены серьезно поврежденными, что весьма подняло дух командования флотом, в ставке которого весь штаб провел целую ночь.