Текст книги "Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница"

Автор книги: Николай Малютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

 Между тем Геббельс соединил Гитлера по телефону с командиром батальона, который перекрыл правительственный квартал, чтобы заблокировать заговорщиков. Именно этот звонок и прервал приступ безумия фюрера. Командир узнал его голос, несмотря на то что он охрип после недавнего крика, и, получив инструкции восстановить порядок и стрелять в любого, кто отказывается повиноваться, ретиво принялся за дело.

 В ставке продолжились разговоры, все стали опять заверять фюрера в своей преданности. Дёниц напомнил о героических подвигах, которые совершал флот ради него. После этого у него были более важные дела: из Парижа позвонил адмирал Теодор Кранке, который желал удостовериться в том, что фюрер жив. Он только что получил приказ за подписью находившегося не удел генерал-фельдмаршала Эрвина фон Вицлебена, который заявил, что Гитлер умер и он, Вицлебен, стал главнокомандующим всех вооруженных сил. Дёниц передал, что фюрер жив и здоров и что следует подчиняться приказам только от него лично и от рейхсфюрера СС. Затем он сел за составление прокламации, которая была передана морякам в 8 часов. Через некоторое время по радио передали речь фюрера, фрагменты которой перемежались музыкой Вагнера. К тому времени, когда батальон охраны заблокировал здание на Бендлерштрассе, уже внутри него лоялисты справились с заговорщиками; Фромм отказался принять ответственность за восстание еще раньше, поговорив днем с Кейтелем, а теперь, демонстрируя свою верность, приказал отвести четырех главарей заговора во внутренний двор и расстрелять, хотя номинальному главе «будущего» правительства, генералу Беку, была оставлена жизнь. Фромм после этого позвонил в ставку, и Хансен-Ноотаар записал его сообщение рядом с именами расстрелянных военных: генерал пехоты Фридрих Ольбрихт, полковник граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, обер-лейтенант Вернер фон Хефтен (адъютант Штауффенберга) и полковник Альбрехт Мерц фон Квирнхейм. Это сообщение было встречено в ставке фюрера «воплями ярости», направленной против Фромма; все были уверены, что он замешан в путче и заметает следы.

 Единственным городом, где путч имел решительный успех, был Париж. Преданная делу заговора группа при командующем вермахтом во Франции генерале пехоты Карле Генрихе фон Штюльпнагеле начала действовать днем, и к сумеркам около 1200 эсэсовцев и гестаповцев были окружены и отведены в их бараки без единого выстрела; их начальники были арестованы по отдельности. Знал ли о путче заранее адмирал Кранке, неизвестно. Первый офицер его штаба, адмирал Вегенер, впоследствии вспоминал, что, получив непонятное радиосообщение из Берлина днем, он собрал весь свой штаб и повез их на прогулку в Булонский лес, словно бы не желая быть вовлеченным в действия против путчистов. Когда они вернулись с прогулки, стало известно, что Гитлер выжил.

 Это стало решающим фактором для человека, на котором лежала ответственность за распространение заговора по всей Франции, генерал-фельдмаршала Ганса Гюнтера фон Клюге, командующего на Западе. Он уже сказал фон Штюльпнагелю, что, если Гитлер жив, он не поддержит восстания. Примерно в 11 часов парижские заговорщики узнали о провале путча в Берлине из звонка Штауффенберга, который он сделал за несколько минут до своего ареста. Теперь им ничего не оставалось, как самим готовиться к аресту или самоубийству.

 Адмирал Кранке, показав отношение к заговору флота, поставил на нем последний крест. Узнав, что парижские СС арестованы, он позвонил фон Клюге и Штюльпнагелю и потребовал их освобождения, пригрозив «воздействовать своими собственными силами». Было ли это блефом, остается невыясненным, ведь большую часть его собственных сил составляли радисты и телефонисты, и ни он сам, ни кто-либо еще не хотел, чтобы немцы сражались с немцами в центре Парижа. Возможно, на это он и рассчитывал. Известно одно: услышав эту угрозу, Штюльпнагель нехотя отпустил пленных. Это было в 2 часа ночи. Мятеж провалился. Но прошло еще двенадцать часов, прежде чем Дёниц отменил состояние полной боеготовности для своих моряков. Он оставался в «Вольфшанце» 21-го числа и выпустил еще одну прокламацию, проклиная «маленькую клику безумных генералов». Через три дня он присоединился к Кейтелю и Герингу, предлагая Гитлеру принять нацистское приветствие от всех родов вооруженных сил «как знак их нерушимой верности фюреру и единения между вооруженными силами и партией».

 Между тем началась кровавая чистка, более ужасная и садистская, нежели все, что партия устраивала до того, ведь теперь речь шла об утолении своей старой классовой ненависти. В течение трех недель были проведены первые показательные суды в Берлине, в Народной судебной палате, на которых председательствовал бывший коммунист Роланд Фрейслер: весь процесс он атаковал и всячески словесно унижал фон Вицлебена, Гёпнера, графа Петера Йорка фон Вартенбурга, друга фон Мольтке и члена Сопротивления с первых дней, и других руководителей мятежа, которые не успели застрелиться. Смертный приговор был очевиден, оставалось лишь решить, в какой форме, и то сомнения длились недолго; сразу же после вынесения приговора всех осужденных привели в тюрьму Плёцензее и повесили одного за другим на крюках для разделки туш, зафиксировав их агонию на кинопленку для назидания прочим. Последовали другие процессы и варварские казни; их точное число неизвестно – они продолжались до самого конца войны. Дети мятежников были отданы под надзор благотворительных национал-социалистических организаций, им поменяли фамилии и скрывали от них всю информацию о судьбе родителей.

 Интересно, что на флоте было арестовано только три офицера, и одним из них был брат Клауса фон Штауффенберга, Бертольд, который был советником заговорщиков по юридическим вопросам; другой – капитан флота – служил в оперативном штабе, и в его задачу входило наблюдение лично за Дёницем и его арест при необходимости. Вероятно, были и другие офицеры, симпатизировавшие заговору, особенно в разведке, но они имели мало шансов активно в нем поучаствовать.

 24 августа Дёниц созвал своих высших офицеров на собрание, чтобы объяснить им, а через них и всем морякам сущность произошедшего. Очевидно, что он узнал некоторые подробности, не попавшие в газетные сообщения, о суде от Гиммлера или его подручного, шефа полиции безопасности и СД Эрнста Кальтен-бруннера. Начал он, с глубоким цинизмом перечислив основные идеи мятежников: как только фюрер будет смещен и «англосаксы и русские убедятся, что наш агрессивный дух испарился... и мы сможем заключить достойный мир без разделения страны», после чего новое правительство утвердит свободу слова, права личности, отменит специальные суды, откроет концентрационные лагеря и т. п. Интересно, что в этот список он не включил наказание военных преступников, которое члены Сопротивления считали «абсолютно необходимым для восстановления законности». Они определяли военного преступника как кого-либо, «кто отдавал преступные приказы или кто, будучи на ответственном посту, подстрекал к преступлению или распространял общие доктрины или инструкции преступного характера...».

 Нет никаких сомнений, что Дёниц понимал: он в эту категорию входит.

 Перечислив цели заговорщиков, Дёниц выставил их методы как «смешные и исторически необоснованные»; они верили, что достаточно просто сказать слово, и правительство падет само, и не надо захватывать коммуникации, радио-, телеграфные и телефонные станции. Правда была сложнее, чем он ее трактовал, и некоторые аспекты, почему это все мятежникам не удалось, остаются загадкой до сих пор. Как один из примеров «узости ума и чудовищно искаженных суждений» заговорщиков Дёниц указал, что они собирались подчинить флот генеральному штабу сухопутной армии!

 Далее он объяснил, что значило осуществить план мятежников для Германии: разоружение, уничтожение всей военной промышленности, запрет иметь флот и авиацию – короче, хотя он этого и не сказал, возвращение к ситуации, имевшей место сразу после Первой мировой войны. Русские создадут коммунистическое правительство и уничтожат представителей враждебных им классов. «Вдобавок миллионы из нас будут направлены на Восток восстанавливать... потому что Восток, безусловно, нами разрушен. То, что эти миллионы человек, вся наша рабочая сила, больше никогда не увидят дома, очевидно». Поэтому, заключил он, вопрос о капитуляции просто не может стоять.

 На самом деле здесь можно усомниться, думал ли он так в действительности. Конечно, ему было чего опасаться со стороны Сталина, чьи методы обращения с офицерами, священниками и интеллигенцией были известны; конечно, он полагал, что Рузвельт и Черчилль устроят расчленение Германии, но он также знал, что англосаксонская оккупация не принесет всех ужасов оккупации русской, а также и то, что уже в момент произнесения этой его речи союзники вышли со своего плацдарма и дошли до Сены; Париж освободили, как раз когда он произносил свой спич. Вероятно, он также знал, что командующие Западным фронтом, Роммель и фон Клюге, оба участники заговора, уже давно признали для себя поражение и надеялись заключить сепаратный мир с англичанами и американцами, что позволило бы Германии сдержать натиск большевиков на Восточном фронте. Но об этой альтернативе он не говорил, предпочтя нарисовать живописную картину ужасов русской оккупации.

 После этого он перешел к обсуждению солдатского долга – хранить верность тому, кому давалась присяга, то есть Гитлеру, и стал рассуждать, к чему могут привести сомнения и отход от фанатичного следования приказам.

 Далее он обратился к оптимистичным оценкам военной ситуации в целом и воздействию на нее путча. Путч, по его словам, чрезвычайно очистил воздух: если бы он произошел на полгода раньше, это было бы настоящее благословение. И он перечислил все благоприятные, по его мнению, изменения. Дух армий и их руководства теперь совершенно другой; Гейнц Гудериан, который был возвращен в строй в качестве начальника Генерального штаба сухопутных войск – стал одним из таких сильных, оптимистичных лидеров, и теперь его танковые дивизии развертывались, чтобы пойти в наступление на противника, а не стоять в пассивной обороне. Дополнительные дивизии были созданы в самой Германии – «народные гренадеры» Гиммлера и фольксштурм; производство росло; программа создания самолетов-истребителей исполнялась блестяще, невзирая на все задержки; к сентябрю, по словам Гитлера, появится возможность установить господство Германии в воздухе. Программа строительства подлодок тоже не буксовала, и отдел Хейе (мини-лодки) имел огромное значение.

 Закончил Дёниц свою речь призывом удержать ударную мощь флота и высокие стандарты подготовки.

 В последние месяцы войны, с осени 1944-го до самоубийства Гитлера в апреле 1945-го, на развалинах канцлерства все прежние вопросы о характере Дёница проявились в самой резкой форме. Его поведение стало фанатичным в последней степени. Вермахту в то время пришлось сдавать одну «жизненно важную» позицию за другой, немецкие города лежали в руинах, былые союзники и нейтралы бросили рейх, источники поставок сырья были заблокированы, а поставки угля и нефти сократились до таких ничтожных долей необходимого для войны даже на один фронт, враги вторглись уже в Отечество, военный дух на Западном фронте упал, а на востоке разумные гражданские уже бежали от красных; Риббентроп, Геббельс и Гиммлер каждый по-своему смирились с неизбежностью заключения мира, Шпеер начал саботировать политику «выжженной земли» Гитлера, чтобы у германского народа остались хоть какие-либо средства к существованию после войны... Но Дёниц, практически единственный среди всего руководства, оставался тверд и порицал любые «уклонения» от курса, указанного фюрером, и, судя по всему, готовился доказать, что, когда весь Третий рейх превратится в руины, над ними будет развеваться флаг именно военного флота!

 Тем не менее, никто не был в лучшем положении, чем он, чтобы оценить ситуацию. Он видел с близкого расстояния все ссоры и склоки в окружении Гитлера, был свидетелем того, как обещания фюрера одно за другим не исполняются до того, что даже Геббельс записал свое возмущение по этому поводу в дневнике. Он видел, как Гитлер находил и карал одного козла отпущения за другим; как еще сильнее ухудшается физическое и умственное здоровье самого главы государства.

 Но все это ничуть не отразилось на его поведении. Он использовал любой повод для оптимизма; если не было хороших новостей, он их изобретал. В декабре в частной беседе с Гитлером он поведал тому, что решил послать в Японию десяток морских офицеров – перенимать опыт крупных операций, который понадобится, когда будет восстановлен немецкий флот. На празднование нового, 1945 года он принес вырезку из «Picture Post», где рассказывалось о дефектах в американских судах «Либерти»! Через два дня он рассказывал о перспективах мини-флота адмирала Хейе, о его мини-лодке «Зеехунд», которая несла две торпеды.

 Когда в конце месяца отряд лодок «Зеехунд» вышел в море, все они были вынуждены вернуться на базу, не выдержав погоды или из-за технических дефектов. Они даже не достигли указанной им зоны. Дёниц сообщил, что, несмотря на провал операции, она имеет большое значение, «так как все тяжелые условия, которые могли бы никогда не возникнуть на испытаниях на Балтике, прекрасно проявились в Хуфдене, и теперь все дефекты можно исправить...».

 Конечно, его основной надеждой, которую он высказывал перед усталым взором фюрера, был новый тип лодок – 21-й. К середине февраля, благодаря чрезвычайному напряжению сил, группе Шпеера удалось запустить 100 таких лодок и 49 меньшего типа 23. Интересно, что свой доклад об их будущем Дёниц предварил рассуждением об операциях с использованием обычных подлодок, совершив практически полный крут к своим взглядам 1935 года, когда он стал FdU; тогда он написал, что их низкая скорость исключает возможность использования против более быстрых сил противника и, следовательно, их нужно ставить на позиции перед гаванями врага; теперь он сказал, что лодки «старого типа» имеют мало шансов в мобильной войне, поэтому их нужно ставить на внешнем рейде.

 После этого Гитлер в речах стал подчеркивать большое значение новых лодок для войны на море. Дёниц отреагировал с энтузиазмом: новый тип 21 может пройти от Германии до Японии, не всплывая; все устройства, которые теперь используются морскими державами, останутся далеко позади – от новых лодок ожидали большой эффективности. Но он указывал, что загвоздкой является строительство: верфям нужно присвоить приоритетный статус по людским ресурсам, углю и стали.

 К этому времени угольные копи и заводы Силезии были захвачены русскими, которые вышли к Одеру; западные союзники атаковали Рурский бассейн, чья мощность уже сократилась почти до нуля из-за бомбежек прошлого года, и производство вооружения поддерживалось только за счет существующих запасов. Замечание Дёница относительно приоритетного статуса не имело никакого отношения к реальности...

 Нет никаких сомнений в том, что поведение Дёница в это кризисное время основывалось именно на том, чего он требовал от своих подчиненных: непоколебимой верности, неослабевающем оптимизме, самоотречении, неутомимой целеустремленности и готовности взять на себя всю ответственность. Он вел себя именно так, как его описывали служебные характеристики на протяжении всей его военной карьеры. Он уже взял на себя транспортировку угля через весь рейх – на это он подрядился в январе после того, как союзники разорили рурские коммуникации. Он придумал систему барж в сочетании с поездами, шедшими по узкоколейкам, в обход опасных мест и заторов. Для него не существовало никаких трудностей. Если Гиммлеру были нужны дополнительные войска, Дёниц прочесывал для него своих людей в морских гарнизонах; когда армии потребовалось разрушить мосты через реки, он послал подразделение морских водолазов и минеров из отряда мини-флота; когда надо было обрушить плотины, уже поврежденные бомбежками, именно Дёница Гитлер выбрал для решения этой задачи...

 Во время регулярных посещений своих людей на фронтовых или учебных базах Дёниц оставлял то же самое ощущение уверенности и решительности, которое отмечало все его действия в ставке Гитлера. Адмирал Вегенер вспоминал, как он сопровождал его в инспекционной поездке по Гдыне в самые последние месяцы войны; моряки были угрюмы, но, когда Дёниц прошел по рядам, заглядывая каждому в глаза, они подтянулись, и невооруженным глазом стало видно, что к ним возвращается чувство гордости.

 В ставке он всем демонстрировал свою убежденность в победе. Он придавал всем доктринам ненависти и разрушения фюрера свой внутренний огонь, и его личная уверенность словно бы очищала спертый воздух этого собрания усталых нибелунгов. Уже в самом конце, как вспоминал Шпеер, эта уверенность представляла собой чистый нигилизм: «Мы оставим американцам, англичанам и русским пустыню».

 Несколько раз в этот важный период ему предоставлялась возможность вырваться из рамок доктрин и проявить свое личное суждение. В феврале 1945 года Шпеер, согласно его воспоминаниям, отозвал его в сторону и раскрыл перед ним катастрофическое положение армии на всех фронтах и сказал, что нужно что-то делать.

 «Я здесь представляю флот, – ответил Дёниц кратко, – все остальное меня не касается. Фюрер знает, что делает».

 В другой раз, в марте, уже Гудериан отозвал его в сторону, желая заручиться поддержкой в его многократно повторенных просьбах к Гитлеру вывести северную армию из Курляндии, где она находилась в окружении, и поставки в которую осуществлялись лишь по морю; он полагал, что на решение Гитлера оставлять ее там повлияло намерение Дёница удерживать морское господство на Балтике. На этот раз Дёниц согласился походатайствовать; он действительно несколько раз указывал на необходимость удерживать Курляндию, в основном как базу для тренировок подлодок, но теперь задача поставок армии и транспортировки раненых и беженцев легла слишком тяжелым грузом на флот; он сказал Гитлеру об этом и поддержал план Гудериана. Как отмечено в журнале штаба морского командования Гитлер согласился с его аргументами, касающимися флота, но «перечислил все доводы (в пользу того, чтобы продолжать держать армию) на основе сухопутной стратегии». По словам свидетеля, молодого офицера Герхардта Больдта, Гитлер медленно поднялся, когда Дёниц неожиданно вмешался со своей речью, сделал несколько тяжелых шагов по комнате, а затем хрипло прокричал свой ответ: «Я уже говорил, что выведение наших курляндских полков не обсуждается. Я не могу оставить там наше тяжелое вооружение. Кроме того, я не хочу упускать из виду Швецию».

 Фоном этих и, без сомнения, других обсуждений, когда Дёница просили или он сам испытывал желание подвергнуть сомнению политику Гитлера, были его повторяющиеся угрозы в сторону «пораженцев»; существовал также приказ фюрера номер один, согласно которому никто не имеет права выдавать информацию, касающуюся его службы, представителям других служб; все сведения должны были поступать только наверх, лично ему, и только он обладал совокупной картиной. И как Гитлер напомнил Гудериану, неисполнение этого фундаментального приказа является изменой; ужасающие свидетельства того, какие именно меры предпринимаются против предателей, не прекращались демонстрироваться со времени июльского мятежа. И свирепое лицо со шрамами главного подручного Гиммлера, огромного Кальтенбруннера, главы Службы безопасности, часто можно было заметить на совещаниях в ставке в эти последние месяцы войны. Террор был основой системы, и его требовалось все больше, и он, безусловно, добавлялся к тем и без того мощным силам, которые уже искажали видение реальности Дёницем.

 Документальные записи с конца 1944 года показывают, что его способом ухода от реальности было увеличение и так перегруженного рабочего дня и усиление его обычных методов самоизнурения. Теперь он совершенно отгородился от внешнего мира, сконцентрировавшись на решении проблем внутри своего собственного вакуума; его решения были практичными и работали бы безупречно, но они никак не соответствовали тому, что происходило снаружи этого вакуума.

 Одним из ярких примеров этого является программа строительства флота. 29 сентября он составил меморандум, призывающий обратить внимание на то, что начиная с лета потери в морских частях опережают строительство на 60 боевых единиц; если так будет продолжаться, флот станет неспособен выполнять стоящие перед ним задачи, поэтому следует ускорить реализацию программы.

 Так как изначальный великий план застопорился из-за серьезного дефицита сырья и рабочей силы, усугубленных его собственными добавлениями в строительстве, такими как мини-флот и дополнительные миноносцы, а также постоянными бомбардировками и саботажем на оккупированных территориях, а ресурсы были нужны и для других родов вооруженных сил, все это оказывалось не более чем чистой фантазией. Но он продолжал настаивать и приводил все новые аргументы, отказываясь что-либо уменьшить: «Мы не уступим ни пяди», – и в ноябре получил одобрение Гитлера. Но цена этого одобрения была не большей, чем те подробные и практические предложения, которыми он подкреплял свои доводы. Ресурсов просто не было. Еще до конца января все работы на верфях надводного флота остановились из прекращения поставок угля.

 Одной из практических мер, которые он предлагал, было использование на верфях труда 12 000 заключенных концлагерей. Также он предлагал свои способы для прекращения саботажа на верфях Дании и Норвегии, приводя в пример то, как замечательно службы безопасности справились некогда с саботажем во Франции. Об использовании труда заключенных он заговаривал снова и снова, и, наконец, 23 января он поднял этот вопрос на совещании небольшой группы, состоящей из Гитлера, Риббентропа, Геринга, Кейтеля, Йодля, Ламмерса и Бормана, уже после того, как была прекращена даже видимость продолжения строительных работ. После совещания он записал: «Фюрер решил прибегнуть к энергичным мерам, которые предлагал главнокомандующий флотом».

 Расширение системы рабского труда на северных территориях было жесткой мерой для выполнения программы, которую просто невозможно было исполнить; повторять это предложение после того, как встали все верфи надводного флота, было чистым фанатизмом. Источник этого фанатизма находился внутри Дёница, но записи совещаний последних месяцев войны не оставляют никаких сомнений в том, что он играл исключительно для фюрера – профессор Залевски даже предположил, что все это было нужно исключительно для того, чтобы доказать свои стойкость и преданность.

 Снова и снова, с детским желанием понравиться, он предъявлял разные мелкие эпизоды, которые могли повысить доверие фюрера к флоту или к нему самому. После обрушения жизненно важного моста через Рейн у Ремагена – уже после того, как по нему прошли американские войска, – он поведал Гитлеру о «многократных попытках отрядов моряков разрушить мост в очень опасных условиях». Он не только делал сверхоптимистичные прогнозы и безосновательные предсказания по поводу будущей подводной войны, но и указывал, насколько лучше обстояли бы дела, владей они по-прежнему бискайскими базами, – совершенно бесполезное замечание, которое он несколько раз повторял в апреле, когда русские войска практически стояли у стен Берлина. В своем журнале он записал: «Главнокомандующий флотом указывает, как велики были бы наши шансы на успех в подводной войне, если бы мы по-прежнему владели бискайскими базами».

 Он постоянно обращал внимание Гитлера на примерный фанатизм контр-адмирала Фридриха Хюффмайера, недавно назначенного главой штаба командования на островах Ла-Манша. В марте 1945 года он порекомендовал его как настоящего руководителя: «Вице-адмирал Хюффмайер надеется, что сможет удерживать острова в Ла-Манше еще один год». Через несколько дней после обсуждения, держать ли острова до последнего человека или оставить, командир гарнизона был уволен, и на его место назначен Хюффмайер, а затем Гитлер приказал назначить командирами всех крепостей на западе моряков. «Многие крепости сдали, – сказал он, – но не было ни одного корабля который мы потеряли и на котором не сражались бы до послед него».

 Вот к чему в конце концов свелся фанатизм Дёница. Все другие надежды к этому дню, 26 марта, были уже сметены уже не оставалось никаких упований на то, что производство истребителей воздвигнет «крышу над Германией», на что, по словам его нового адъютанта, Вальтера Людде-Нойрата, он надеялся всю предшествующую осень. Вместо этого Германия была практически превращена в руины атаками с воздуха. На центр Берлина обрушивались бесконечные ковровые бомбардировки, которые вынудили жителей превратиться в пещерных жителей. Сам Гитлер нашел себе убежище в катакомбах из бункеров на глубине 18 метров под зданием Рейхсканцелярии, где он и пытался удерживать при помощи единственного коммутатора и радиотелефона связь с военными. Именно в этот бетонный кроличий садок Дёниц являлся с рапортом каждый день.

 Никаких надежд на то, что новые подлодки примут какое-либо участие в боевых действиях, уже не было. Слухи о «тайном оружии», которыми Геббельс одно время пытался поднять боевой дух, и довольно успешно, были ни на чем не основаны. Черчилля и Рузвельта между тем, казалось, совсем не тревожила угроза того, что большевизм охватит Европу; разрыв между союзниками, который предсказывали Гитлер и Геббельс, так и не произошел; и союзники продолжали требовать безоговорочной капитуляции в таких терминах, которые не оставляли сомнений в их грубых намерениях. С другой стороны, в немецких войсках кончались оружие и горючее. Систематическое производство прекратилось; Шпеер сконцентрировался на экономии того, что он мог наскрести после политики «выжженной земли» Гитлера для послевоенной жизни, чудесным образом избегая судьбы, которая предназначалась для любого генерала, открыто высказывающего свои пораженческие взгляды.

 Все знали, что война уже проиграна; дороги с востока были заполнены беженцами; жуткие колонны двигались через Берлин на запад, оставляя на обочине замерзшие тела. На западе дух гражданских пал, по словам Геббельса, «очень низко, если вообще не достиг нуля». Солдаты дезертировали толпами.

 В ответ на все это Гитлер установил систему разьездных военных судов. У них была власть расследовать дела и карать тех командиров. которых признавали виновными в отсутствии преданности. Были придуманы и другие методы для удержания солдат в строю; способ обращения с дезертирами генерал-полковника Фердинанда Шёрнера, Геббельс описал Гитлеру 13 марта: «Их вешают на ближайшем дереве с табличкой на шее “Я дезертир. Я отказался защищать немецких женщин и детей и поэтому был повешен”».

 В этом кровавом финале, когда загнанные в угол Гитлер и Геббельс хотели заполучить себе еще хотя бы несколько недель. Дёниц помогал им со всем фанатизмом. Его лодки «Шнель», подлодки и мини-лодки Хейе продолжали делать отчаянные вылазки против караванов союзников в Северном море и вокруг Британских островов; их губили и массовая оборона с воздуха, и в случае с мини-лодками просто погода; они достигали единичных успехов в основном за счет мин, но и те не могли задержать продвижение врага даже на день. Когда из-за дефицита горючего в апреле в море не смогли выходить и оставшиеся лодки «Шнель» безнадежную борьбу продолжали мини-лодки. Выходили ли они на операции, движимые страстью к самоубийству, или нет, но результат чаще всего был именно таким. Аппараты производили слишком быстро и для совершенно другой цели: защиты побережья от высадок союзников; молодые экипажи состояли из тренированных фанатиков; некоторые действительно проявляли чудеса героизма; другие, двигаясь по наручным часам, просто терялись, а других подбирали уснувшими в своих лодках от усталости; большая же часть просто не вернулась...

 Экипажи подлодок тоже несли большие потери в эти последние недели; Дёниц предсказывал, что они начнутся в начале марта, а 7 апреля он снова объяснил Гитлеру, что вокруг Британских островов сконцентрировано так много противолодочных сил что как только субмарина атакой выдает свое местоположение она практически тут же гибнет из-за того, что низкая скорость под водой не позволяет ей ускользнуть.

 У Британских островов в течение месяца погибло 25 лодок, еще 11 затонули в таких отдаленных районах, как Восточное побережье США или Индийский океан, в сумме это составляло треть из приблизительно 100 боеспособных лодок, оставшихся к началу месяца; и за это время было потоплено всего 13 торговых судов противника. Между тем столь много новых лодок типа 21 было уничтожено или повреждено во время бомбежек Гамбурга и Киля, что практически лишь одна из них сумела выйти в плавание в начале мая.

 Настоящей задачей флота на Балтике было обеспечивать поставки для армий в Курляндии и Восточной Пруссии и поддерживать их огнем в прибрежных операциях. Между тем с административных должностей и из числа специалистов забирали офицеров и рядовых, чтобы образовать морскую пехоту для усиления фронтов или смены регулярных гарнизонов. Дёниц в деле устранения дефицита персонала работал в тесном сотрудничестве с Гиммлером и Гитлером. 14 апреля он предложил Гитлеру 3000 молодых моряков для действий с легким снаряжением и «фауст-патронами» в тылу у противника на западе. Этих людей не учили подобной работе; это была совершенно отчаянная идея, и она кажется еще более необычной, если вспомнить, что в это время немецкие вооруженные силы на западе маневрировали открыто, хотя и осторожно, не повинуясь Гитлеру и стремясь образовать коридор для прохода американских танков к Берлину раньше, чем к нему подойдут русские. Что касается Восточного фронта, то Гудериан открыто порвал с Гитлером в том, что касалось безумных стратегий, и был отправлен в «длительный отпуск». Гиммлер вышел из фавора из-за провала войск СС на юго-востоке и его собственного провала в качестве командующего группой армий «Висла» и теперь обдумывал, как открыть переговоры о сепаратном мире через Швецию. Шпеер, конечно, открыто работал против разрушительных приказов Гитлера.

 Дёниц, следовательно, был практически единственным в своей непоколебимой верности идее борьбы. Что это значило для его людей, можно понять по его приказам последнего месяца войны. На флоте происходила такая же деморализация, как и в других родах войск; те, кого посылали в море на подводных лодках, имели больше повода для непонимания, почему они должны жертвовать собой ради проигранного дела, особенно опытные унтер-офицеры и старшины, которым приходилось подчиняться молодым фанатикам-офицерам. Для тех, кто упорствовал в неподчинении, существовали штрафные батальоны на Восточном фронте. Военные суды за трусость и массовые повешения, которые обеспечивала знаменитая морская полиция, известная как «цепные псы» (Kettenhunde), служили еще одним напоминанием о необходимости хранить верность. Дёниц лично поощрял наиболее дикие меры, что видно, например, из его приказа о массовых повешениях от 7 апреля.