Текст книги "Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)"

Автор книги: Николай Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

102

поступки серьезно отличаются от прежних, что не могло не вызывать

раздражения отца. Особенно бурно он возмущался, когда дочь пришла

домой с короткой, модной в те годы прической без длинной, красивой

косы.

Работающие в цеху женщины предупреждали молодых: девичья краса

может превратиться в серьезную опасность. Бригадир (опытная

катальщица ) не раз советовала Шуре: «Тебе надо бы обязательно постричь

волосы. Иначе, не дай Бог, попадут в станок.. Тогда беда будет».

Сестра понимала, что следует прислушаться к словам пожилой

женщины. И не хотелось Шуре отставать от моды: у всех подруг в цеху и

школе были короткие волосы и легкие, красивые прически. Впервые Шура

действовала совершенно самостоятельно: не стала говорить с родителями о

своем желании. Не думая ни о чем, пошла в парикмахерскую. Дома ее

ждал небывалый скандал. Никаких объяснений дочери отец не хотел

слушать. По его мнению, она совершила чуть ли не преступление. Дочь

нарушила одну из вековых традиций: девушки-казачки всегда бережно

относились к своим косам, заботились об их красоте.

Отец кричал (в доме, но во дворе было слышно), не сдерживая себя и

не выбирая выражения: « Зачем постриглась? Да знаешь ты, кто так

ходит?. Уличные девки. Еще надень на голову красную косынку да

короткую юбку выше колен». Он, верно, забыл, каким модником был сам в

молодые годы.

Незадолго до этого события Шура познакомила родителей с Иваном,

которого они приняли как ее будущего жениха (своего зятя): «Если не так,

то зачем приводить чужого человека в наш дом ?». Встречи Шуры с

названным женихом продолжались недолго: осенью 37-го года (с

некоторым опозданием как кормильца малолетних брата и сестры) его

призвали в армию и отправили на Дальний Восток. Невеста, по мнению

отца, должна вести себя скромно, а дочь нарушила это старое правило:

«Что теперь скажешь своему Ивану? Захотела быть красавицей, пока его

нет рядом?».

Обвинения, предъявленные старым казаком дочери в тот день,

поражали своим обидным и необъяснимым многообразием: вспоминались

какие-то ее старые ошибки – «грехи», о которых в семье давно забыли, но

отец почему-то неожиданно их вспомнил. Оказывается, Шура и раньше

(как только пошла в вечернюю школу) совершала что-то неприличное,

дурное, о чем «при людях и говорить-то стыдно». Отец, наверное,

продолжал бы говорить долго, обвиняя дочь в немыслимых делах-

ошибках, но за Шуру вступилась мама: «Ну, что ты, Семеныч, расшумелся.

Зачем детей пугать?.. Ведь ничего страшного не случилось. Все, слава

Богу, живы-здоровы. Косы!?. А что косы? Дело наживное: вырастут снова»

103

Ее слова подействовали на отца успокаивающе: «обличительные» и

«разоблачительные» речи замолкли.

Вообще, наш родитель иногда, без видимых причин, мог устроить

дома шумную сцену, о которой на следующий день старался не

вспоминать. Как говорила мама, он «моментально отходил» Но сдерживать

свой горячий, самолюбивый семейный норов отец не всегда мог. Да и

хотел ли ?

11

Отец пытался сопротивляться пришедшему новому, но все же

вынужден был что -то менять и в своем характере, и в нашей семейной

жизни. Не всегда у него получалось, но все же разумом понимал или

душой чувствовал, что дети будут жить в другом мире, который ему

совсем не по нраву.

Он неохотно, но все же прислушивался к словам мамы, раньше его

понявшей, что сыновья должны обязательно учиться, а не только работать.

Отец, думается, теперь осуждал себя за то, что когда-то не разрешал

дочери посещать школу, а постоянно отправлял ее на бахчу. Однако

открыто признавать свои ошибки, как обычно, самолюбивый казак не

хотел.

Старшему сыну Григорию (Грине) было разрешено учиться в школе

все десять лет. Наверное, потому, что, болезненный с ранних лет, он не мог

помогать отцу даже в самой простой и легкой работе. С Владимиром (как

позднее и со мной) дело обстояло несколько иначе: отец неохотно

отпустил нас в «классы», потребовав, чтобы мы обязательно выполняли

все «нужные дому дела» а не «тратили попусту время». Мама согласилась

с ним.

Всегда спокойная и приветливая, она на своих плечах держала весь

дом и духовное благополучие семьи, благотворно влияя на неё. Не только

на своих шумных ребят, но и на жесткого в своих требованиях мужа. Мама

успокаивала его, когда он бурно выражал недовольство «нонешней»

жизнью или ругал мальчишек: «Пожалуйста, не кричи так громко.

Услышит недобрый человек и сообщит куда не следует. Пусть дети сами

думают, как будут жить».

В нашем доме появились некоторые приметы нового. Сначала

заговорило радио. Это случилось в 1937-м году. Гриня давно просил об

этом. Мама поддержала его, сказав отцу: «Нельзя мальчишек держать в

темноте. Вокруг разная жизнь, а они ничего о ней не знают» И он

согласился (правда, неохотно). В горнице, между окон, укрепили черный

диск – репродуктор. Для младшего брата он был неким загадочным чудом.

Костя готов был слушать все дневные передачи, хотя их содержания не

104

понимал и не запоминал. Но для него главное состояло в другом: «Ведь

говорит, когда я хочу».

Отец смотрел на «болтающий всякий вздор» круг насмешливо и

обычно просил детей выключить его: «Пусть помолчит, отдохнуть ему

надо...А то все ля-ля да ля-ля. Да и вам делом пора заняться». Он так и не

смог привыкнуть к радио. Лишь во время войны и в последние годы жизни

иногда прислушивался к голосу диктора-«болтуна», но недоверчиво

воспринимал радостные передачи. Думается, отец знал настоящую жизнь

значительно полнее и лучше, чем много и красиво говоривший диктор.

Вслед за радио в горнице появился письменный стол, за которым

можно было спокойно выполнять школьные задания. Для старшего сына,

увлекавшегося черчением, родители купили особую чертёжную линейку и

готовальню с набором рейсфедеров, циркулей и пр. Рядом со столом

поставили небольшую этажерку. На ее полках появились не только

учебники, но и художественные произведения ( А. Пушкин, М. Лермонтов,

Л. Толстой, М. Шолохов, Вальтер Скотт, Майн Рид и др.).

Во второй половине 30-х годов началась активная электрификация

города. На высоких уличных столбах со сверкающими белыми

изоляторами монтеры укрепляли фонари.. В соседних домах, где жили

начальники, зажглись «лампочки Ильича». Но в нашем их не было.

Мальчишки часто задавали отцу один и тот же вопрос: «Когда у нас будет

свет? Ведь столб рядом». Ответ звучал коротко и неопределенно:

«Погодите. Скоро проведут и к нам». Как долго придется ждать это

«скоро», никогда не говорил. Взрослые знали, что электрический свет

дешевле и удобнее, чем привычный, но ведь «придется тратить деньги на

провода и лампочки», – объяснял отец. И все же отнес заявление в

«электрическую контору», потом несколько раз заходил туда, чтобы

услышать знакомые слова: «Ваше заявление рассматривается, но решение

по нему еще не принято. Очередь не подошла». На вопрос: «Когда

подойдет?» следовал стандартный ответ: « Мы Вам обязательно сообщим.

В свое время».

Конечно, в эту контору могла бы пойти Шура. Ее многие знали в

городе как передовую работницу Ударницу, стахановку, не раз награждали

премиями и грамотами. Но пробудившийся в ней самолюбивый, как у отца,

характер не позволял сестре кого-то просить. Решили терпеливо ждать:

«Дойдет и до нас очередь. Когда-нибудь».

Жизнь в нашем доме менялась совсем незаметно для постороннего

глаза. Может, слишком медленно – для мальчишек.. И все же хочется

вспомнить еще одно, небольшое, но по-своему знаковое событие,

связанное с отцом.

Недалеко от нашего дома находился небольшой сквер-садик со

странным для Уральска названием «Металлист» (раньше здесь обычно

105

отдыхали мелкие чиновники и приказчики). В летние вечера часто

выступал местный оркестр, собирались ребята и девушки – любители

танцев, демонстрировались новые кинофильмы, проводились молодежные

беседы, читались лекции, иногда выступали местные журналисты и

столичные писатели, случайно занесенные попутным ветром в Уральск

(среди них – В. Иванов, В. Правдухин, А. Толстой и др.).

Я, как и все «опытные» городские ребята, самостоятельно попадал в

садик: находил щель в заборе или обманывал контролеров, чтобы

посмотреть очередной кинофильм и полюбоваться фонтаном в

центральном круге. Увидев все «хорошее», спокойно возвращался домой:

танцы и лекции меня тогда не интересовали.

Зимой танцевальный круг заливали водой, и он превращался в

неплохой каток. Мальчишки старались обязательно побывать там. В

распоряжении братьев находилась лишь единственная пара когда-то

знаменитых «снегурок». Их крепко прикручивали веревками к валенкам.

Других коньков у нас не было: разве мог отец тратить деньги на не нужные

в хозяйстве вещи? Но однажды (в конце 38-го года) младшие братья

увидели у Грини новые, блестящие «дутыши» на ботинках. Такие коньки в

нашем городе имели лишь некоторые взрослые.

Ни Володя, ни я не могли понять, как отец согласился купить

старшему сыну такие дорогие коньки. Наверное, мама объяснила ему, что

Гриня уже не мальчик (шел 18-й год) и ему не к лицу кататься на старых

«снегурках». Однако новые коньки, видно, не понравились брату: побывав

на катке несколько раз, он спрятал их в темном чулане. Причина такого

решения Грини была понятной младшим братьям: физически слабый,

болезненный, он не любил спорт и никогда не принимал участия в

школьных соревнованиях. По складу своего характера старший брат был

больше кабинетным мальчиком, нежели любителем массовых развлечений

и шумных компаний.

Вот такие, кажется, внешне незначительные события происходили в

нашем доме во второй половине 30-х годов. Они незаметно, постепенно

меняли дух казачьей семьи, особенно молодых ее членов.

Но никто не мог ясно и уверенно сказать, что особенно нужно нашему

дому сейчас и что станет его крепким фундаментом в будущем...

12

Наступило новое, странное, непонятное для многих время, когда

жизнь менялась не только в отдельных семьях и родном городе, но и во

всей стране. Она становилась совершенно непредсказуемой. Именно тогда,

в середине 30-х годов, уральские казаки с болью в сердце окончательно

поняли, что возврата к прошлому не будет, что шутить с нынешней

106

властью не следует, что нужно слушать и выполнять ее «мудрые»

требования и указания.

Уральцев, как и казаков других Войск, реабилитировали и

восстановили в гражданских правах. Весной 1936-го года. специальноым

постановлением ЦИК СССР были отменены «все ранее существовавшие

ограничения в отношении их службы в рядах Рабоче-Крестьянской

Красной Армии». В Уральске прошло собрание казаков, в праздничный

день 1-го мая они выступили отдельной колонной по центральной улице,

на следующий день, впервые после Октября 1917 -го года в доме Карева

состоялся концерт казачьей песни, на ипподроме – конные соревнования,

руководители области встретились с казаками, участниками демонстрации,

областной казачий съезд приветствовали известные герои гражданской

войны С. Буденный и И. Кутяков.

Тысячи «природных» уральцев поставили свои подписи под письмом

«вождю всех народов», в котором они, осудив «черное пятно» на своем

прошлом, заверяли Сталина, что «готовы биться за Советскую власть, не

щадя своей жизни».

Следует, однако, сказать, что положение казаков в Казахстане было

иным, не таким спокойным и уверенным, как в России. Довольно быстро

выяснилось, что республиканские власти не заинтересованы в

возрождении казачества. Через год или два со страниц газет и из

выступлений официальных лиц полностью исчезает упоминание о нем. И

восстановление казачества на территории советского Казахстана не

наступило. Ни тогда, в 30-е годы, ни позже.

Страна, начиная со второй половины десятилетия жила и работала по

новой («сталинской») конституция. Что это означает, большинство

жителей города, (среди них и мой отец) не знало.. Позднее состоялись

выборы депутатов Верховного Совета. Будущих избранников народа

местные жители знали плохо ( или сов сем не знали), но за них надо было

обязательно голосовать. Иначе… Что означает «иначе», уральцы хорошо

знали и потому дружно поддержали какой-то «блок» ...

Наступившая жизнь с ее малопонятными, странными событиями

казалась отцу “ненастоящей”. Он спокойно, даже несколько равнодушно

отнесся к казачьему ”движению”, поскольку знал, что “пламенные” речи,

громкий шум и “неуемная колготня” (т. е. споры, разговоры ) закончатся

быстро. Жизнь останется такой же, какой была “до всяких собраний”.. А

может, и хуже.. .

....Биржу на бывшей Туркестанской (теперь – Ленинской) площади

городские власти уничтожили. Найти работу по “вольному найму” – стало

трудно. .Если найдешь что – нибудь и оформишь документы, то

обязательно нужно платить подоходный налог. Местные конторы

нанимали владельцев лошадей только по “ правильным бумагам”... Отцу

107

пришлось (в 37 -м году ) несколько месяцев “служить” возчиком -

грузчиком в ГорЖУ. И работа, и начальник управления Георгий Фартуков

пришлись знающему жизнь и людей казаку “не по душе” Может быть,

потому, что нужно было возить не только грузы, но и начальника -

человека скандального и высокомерного. Рядом с ним отец невольно

чувствовал себя “подчиненным” и “несвободным” работником ( “...а

работа – это ведь не армия и не служба...”), что оскорбляло его. С

болезненным, ревнивым чувством и непривычным положением отец не

хотел мириться. Через полгода работы уволился из ГорЖУ и вместе со

Степаном вступил в недавно созданную артель “Гуж”. Здесь работали

почти все городские “лошадники”. Братья попали в хорошо знакомую

“кампанию”: многих они знали – по совместной прежней работе, по

давним встречам и спорам – беседам на бирже (Логашкин, Матросов,

Покатилов, Самарцев и др.). В артели, как говорил отец, “никто не стоял

над душой”, надо лишь добросовестно работать вместе с такими же

“трудягами”, как он сам..

В новой обстановке отец вновь почувствовал себя “настоящим”,

“природным” уральцем: здесь можно было с гордостью и радостью

вспоминать “свободный” сенокос в лугах и степи, багренье и плавни, учуг

и войсковые парады.. О новых порядках отец, имеющий нелегкий

жизненный опыт, старался не говорить. Но, получая очередную

налоговую “бумагу”, по – прежнему открыто выражал свое недовольство.

Сердился, когда его приглашали на собрание членов артели: ”Зачем?.. Еще

раз пойдет одна сплошная болтовня.. Или советы председателя, как надо

работать... Будто мы сами не знаем. Так, пустая трата времени...”

По утрам, когда артельщики собирались около конторы (она

находилась рядом с базаром) в ожидании путевых листов ( нарядов), они

сообщали – обычно негромко – друг другу беспокойные, пугающие душу

сведения: у каких домов ночью “останавливались”, кого “пригласили в

кабинет” или “увезли на машине”, “за какие – такие грехи могут посадить

и сажают” и т. п. Куда – то “уехала” большая группа казаков, воевавших в

гражданскую против Советской власти... Бригадиры нескольких колхозов

отправились на “учебные курсы повышения квалификации”. Утонула в

“глубинах правосудия” группа рабочих местного пароходства...“Исчез”

старый областной прокурор...“Пропал” руководитель областного НКВД...

Приехал из столицы и быстро “отправился в неизвестную даль” новый

городской начальник.. .Знакомые давно не видели известного журналиста

и автора краеведческого справочника... В студенческие аудитории

пединститута не пришли некоторые преподаватели.. Учителя школ

неожиданно “забывали” свои уроки и не появлялись в классах...

Под “молот социалистической законности” неожиданно попал

младший брат отца – Александр, спокойный, молчаливый, трудолюбивый

108

человек, водитель грузовой автомашины.. Его всегда интересовали только

семья и автомобили. Веселых компаний избегал. Встречался и

разговаривал (не часто) лишь с родственниками и товарищами по работе..

В конце лета 38 -го года он вместе с другими водителями машин

перевозил сено из зауральных лугов к месту его постоянного хранения

(база – за железной дорогой). Как всегда, уходил из дома ранним утром, -

возвращался поздним вечером... Иногда разрешал сыну Юрке и мне

прокатиться с ним в машине..... Непривычно тихая, опухшая от слез

младшая невестка пришла к моему отцу и срывающимся голосом

проговорила: ”Семеныч, ночью к нам приходили...

Перерыли весь дом и увели Сашу.. Неизвестно куда...” Родственники

позже узнали, что простого шофера обвинили в “активной

контрреволюционной пропаганде” и “сотрудничестве с врагами советской

власти”. Так говорилось во время заседания суда...

Дядю приговорили к пяти годам “исправительных работ” вдалеке от

семьи и родного города. Жена и братья посчитали приговор

несправедливым и написали кассационную жалобу – просьбу

пересмотреть решение местного суда.. Дело разбиралось еще раз (но не в

Уральске, а в Саратове), и новый приговор оказался более жестоким, чем

первый: “справедливый и гуманный суд” увеличил “срок наказания” вдвое

– 10 лет...

***

Как – то незаметно заканчивались тридцатые годы... Многое

изменилось в нашей большой стране и моем городе... Менялась, кажется,

и наша семья.. Отец стал спокойнее и мягче в обращении с детьми,

особенно с дочерью.. Но все же в нем “взрывались” старые жесткие,

“приказные” интонации, если он был недоволен поведением детей или их

отношением к делу...Отец, как и раньше, не жалел себя в постоянных

поездках по городу и области. Забота о семье, ее благополучие по -

прежнему оставались для него основным смыслом жизни... ...

Добрая, жизнерадостная и приветливая мама радовалась, глядя на

своих подрастающих питомцев. Все мальчишки, за исключением

малолетнего Кости, успешно учились в школе. Летом, как обычно,

работали вместе с отцом в лугах и на бахче..

Сестра (в глазах братьев) стала совершенно взрослой. Она, конечно,

советовалась с родителями, когда надо было решить трудный или

незнакомый вопрос.. Но чувствовала себя Шура уже совершенно

109

самостоятельным, рабочим человеком.. Ждала возвращения своего жениха.

Заметно нервничала летом 38-го года, когда радио передавало сообщения о

военных событиях на далеком озере Хасане: в тех краях служил ее Ваня...

....Все в нашей жизни казалось привычным и знакомым ..Но каждый

день приносил и что– то ранее неизвестное. Порою – не совсем

радостное...Но страхи старых казаков перед новой жизнью и властью, хотя

и медленно, но все же исчезали.. Родители надеялись, что никакая

страшная беда теперь не станет угрожать нашей семье.. Как и любой

другой... Все хотели спокойной жизни и постоянной, серьезной работы...

....

...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В Р Е М Я Н Е О Ж И Д А Н Н Ы Х И С П Ы Т А Н И Й...

110

События на переломе десятилетий не обещали спокойной и легкой

жизни.. Многое в нашей стремительной действительности менялось...

Короткие бои на Дальнем Востоке, настоящая война в Монголии и

Финляндии – все это не только сильно взволновало, но и серьезно

обеспокоило наших людей.. Перемены в судьбах Западной Украины и

прибалтийских республик привлекли к этим землям пристальное

внимание. советских граждан. Беспокоила война Германии с Францией и

Англией.. Вызвал вопросы и породил сомнение договор нашей страны с

фашистским рейхом, обещавший длительный мир.. ..

События, происшедшее в конце 30-х – начале 40 – х годов, как

выяснилось

позже,

были

предвестием

суровых

испытаний

и

предупреждением страшных бед, но значение загадочных знаков -

символов никто не понял. .Официальная пропаганда, успокаивая людей,

говорила лишь об “активизации творческого потенциала советского

народа” и вступлении страны в “период бурного социалистического

строительства”...

1

111

Наш дом встречал начало сороковых лет тревожно и радостно, как

многие люди того сложного времени...

В горнице днем – кричало радио, вечером – в комнатах ярко светились

электрические лампы: после долгого “хождения по конторам” отец

добился необходимого результата. Школьники успели быстро забыть его

жесткие требования и тихие просьбы мамы “сбегать” в небольшую

керосиновую лавку. Около нее по – прежнему скандально шумела

недовольная очередь. Людям приходилось долго (иногда – весь день) ждать

того часа, когда с базы привезут керосин. Женщины (большая часть

ожидающих) громко кричали, ругая ”никудышные здешние” порядки, но

терпеливо выдерживали и жаркое летнее солнце, и осенний проливной

дождь, и холодные зимние ветры... Мальчишки, “державшие свою

очередь”, находили для себя веселые игры или устраивали небольшую

драку – соревнование в силе и смелости.. Никто не покидал знакомого

места: керосин был нужен всем... Но мы, теперь счастливые, были

освобождены от неприятной “керосиново – очередной повинности”. И нам

уже не нужно было выслушивать давно знакомые слова отца: ” Не сидите

долго... Ложитесь спать. Не жгите керосин.. Ведь он денег стоит. Просто

так ничего не дают...”. Стало по – другому: школьникам разрешалось

вечером и даже ночью готовить уроки и читать книги...Но только на кухне:

стол после ужина мама освобождала от посуды – для наших занятий.

Другого места в доме трем ученикам не находилось...

Отец, как и прежде, ложился спать рано. Даже слишком рано, по

мнению детей. Пожелав всем : “...Спокойной ночи...”, привычно добавлял:

“Не сидите долго....” Мама уходила из кухни – читальни” поздно: она и в

ночные часы находила для себя какие -то “срочные” дела...

Младшим братьям жизнь в доме (лишь на короткое время ) показалась

более веселой и разнообразной, чем прежде. Но затем наступила прежняя,

скучная и неторопливая. Электричество, – бесспорно, хорошо, но для

мальчишек его оказалось слишком мало, чтобы они чувствовали себя

удобно и свободно...

Строгий порядок, созданный отцом, хотелось хотя бы немного

“сломать” или изменить, увидеть в нем что – то близкое нам, новое,

необычное .

...В конце 39-го, накануне Нового года, из армии возвратился Иван и

сразу пришел в наш дом. Сестра, увидев жениха, буквально расцвела от

радости, на ее раскрасневшемся лице – смущенная улыбка, глаза -

незнакомо сияли...Она в первые минуты встречи смотрела только на

“своего” взволнованного, радостно улыбающегося жениха. Было заметно

(и Шура не скрывала своего чувства), что сестра по – настоящему

счастлива видеть своего любимого... Но, несколько растерявшись от

112

неожиданной встречи, она еще не могла понять, как вести себя в

присутствии родителей: обнять или поцеловать жениха не решалась... А

как иначе?.. Протянуть руку и сказать: “..Здравствуй...”? Шура не стала

расспрашивать бывшего красноармейца о службе, о событиях на Дальнем

Востоке, как и говорить о своих страхах летом 38-го года, когда слушала

сообщения о войне на далеком озере со странным названием Хасан, и

радости при чтении письма, отправленного Иваном невесте после

кровавых событий :”..Живой!.. Может, скоро приедет...”

О своей службе на Востоке Ваня, конечно, расскажет Шуре, но

позже... А сейчас, в день первой встречи, вопросы ему задавал только наш

отец. Его интересовало все, что было и что сохранилось в армии: от формы

и обуви – до оружия и дисциплины.. Будущий зять подробно рассказывал о

японцах и корейцах, с которыми приходилось встречаться в разное время,

о сопках и лесах.. Но об армии и своей службе ничего интересного и

конкретного не сказал: “Служил, как все служат.. Но несколько иначе...

Работал электриком в отдельном полку...”

Ваня отдыхал недолго, – неделю – полторы. Дома стало непривычно

сложно и трудно: квартира – небольшая, а жильцы – почти все взрослые.

Старшая сестра вышла замуж и жила своей семьей ( муж и дочь) в общей

квартире..

Ивану теперь не находилось в ней свободного места: “выделили” ему

лишь небольшой уголок в “проходной” комнате

Электрик решил возвратиться на фабрику... Его приветливо

встретили в дирекции, радостно – во всех цехах: для многих работниц он

был хорошим старым знакомым, специалистом, знающим свое дело,

всегда внимательно проверяющим станки и охотно помогающим

женщинам. Каждый день Иван встречался с Шурой в цеху, во время

обеденного перерыва; вечером – обычно провожал ее до нашего квартала.

Иногда заходил в дом и тогда разговаривал с Володей. Старший брат,

занятый школьными делами, иногда присоединялся к ним.. Но, кажется,

не знал, о чем можно говорить с будущим родственником...

...Месяц спустя к родителям пришли Клеопатра и ее муж Константин.

Как было сказано, ”для серьезного разговора о наших молодых людях”.

После долгой беседы со сватами (оказывается, в такой роли выступали

пришедшие) родители пригласили в горницу Шуру и Ваню и поговорили с

ними. Мы сразу догадались, о чем они будут говорить... Конечно, о

будущей свадьбе..

После ухода сватов и будущего зятя мама сказала сыновьям, что их

сестра выходит замуж, что она и ее муж будут жить в нашем доме, в

горнице, что родители “переедут” в небольшую спальню, туда же

перенесут иконы. На вопрос Володи: ” А как же все мы?..” последовал

короткий ответ: “....Как – нибудь устроитесь....” Еще вопрос: “А как вы

113

сами? Будете ходить через горницу. Ведь другого хода нет.” И ответ: “

Видимо, придется так – до лета.. А потом из кухни прорубим дверь в

спальню...”

Старший брат не произнес ни одного вопроса.. Знал, что

расспрашивать маму сейчас – совершенно бессмысленно, как и ждать ее

ответы.. Впрочем, “игра в вопросы – ответы” его совсем не интересовала...

Гриню беспокоило совсем другое: он заканчивал учебу в средней школе и

теперь искал ответ на более серьезные, “вечные” вопросы: “ Что делать

после школы?. Каким станет мое будущее?..” Думать же о дальнейшей

жизни в родном доме брату не хотелось...

Он постоянно и напряженно, не жалея себя, готовился к выпускным

экзаменам..

...Как мальчишки жили и учились после шумной, веселой, первой в

нашей семье свадьбы? Не буду вдаваться в “подробности быта”, но

откровенно могу сказать, что стало намного труднее и сложнее, чем

прежде. .

Наш дом вдруг оказался настолько небольшим и тесным, что в

комнатах трудно было разойтись даже двум его жильцам. Но

“расширить”, “перестроить” его мы не могли.. И пришлось всем братьям

привыкать к новой, не самой свободной и веселой жизни...И не только

им... В таком же тяжелом положении оказались все члены нашей семьи.

Только отец, в молодые годы привыкший к “домашней” тесноте, не видел

ничего “особенного” в нашей жизни: “Посмотрите на других... Они живут

так же, как мы... И не жалуются..” Действительно, жаловаться было

бесполезно, но и причин радоваться не находили причин...

Каждый искал и, как правило, находил свой “уголок” в доме. Так,

Костя, еще дошкольник, “освоил” теплую печную лежанку. Мне досталось

“необычное спальное место” – старый семейный сундук, тот самый, в

котором во время гражданской войны наши родственники прятали свои

скромные семейные “богатства”. Старшие братья ночью становились

единственными “хозяевами” неприветливого, жесткого пола...

.Письменные задания по русскому языку и задачи по арифметике

алгебре мы могли выполнять лишь за кухонным столом, – часто под скрип

и грохот маминой посуды.. Другого места в доме для школьников не

находилось. Лишь Гриня иногда (если молодых не было дома) заходил в

горницу и садился к своему письменному столу: здесь ему думалось и

писалось намного легче, чем на кухне.. Но следует откровенно сказать, что

братья – ученики старались знакомиться с правилами русского языка,

писать упражнения и решать задачи не дома, а в тихом школьном классе,

после уроков, иногда – под наблюдением дежурных учителей..

КРАТКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ – 4

114

Следует, думается, более подробно рассказать о моих братьях...

Придется нарушить хронологию событий, но она, полагаю, – не самое

главное в моих воспоминаниях. Хотя я и стараюсь соблюдать временную

последовательность происходившего, но не всегда и не везде удается

сохранить ее...

. . Старший брат Григорий (Гриня) родился в тяжелый для семьи,

“голодный” год, что, наверное, повлияло на его здоровье и характер.

Физически слабый (отец не заставлял его работать во дворе или на бахче),

он болезненно реагировал на “особенности” своего положения в семье и

среди сверстников...Брат редко играл с мальчишками на улице, не

принимал участия в их ссорах и драках – не только потому, что чувствовал

себя слабее других, но и потому, что непривычно серьезно относился к

школьным занятиям и увлекался чтением книг. Он чувствовал

значительную возрастную разницу с братьями и потому, наверное, редко и

неохотно рассказывал им о своих делах, видимо, считая младших не

способными понимать его интересы.

За два года до окончания школы, Гриня, ученик восьмого класса,

“разработал” для себя “твердое рабочее расписание” (на 9 -10-й классы), в

котором главное место занимали школа, уроки и обязательное, аккуратное

выполнение в с е х домашних упражнений и заданий... Старший брат

привык к своей “строго организованной” жизни, “математически четким”

решениям, неспешному, “основательному” чтению учебников и новых

литературных произведений. Он не терпел “пустых”, легкомысленных

разговоров о школьных делах. . Ради подготовки к уроку Гриня мог

отказаться от встреч с одноклассниками.. У него был лишь один

настоящий товарищ – Борис, с которым наш брат охотно разговаривал о

математике и черчении (его любимые школьные “предметы”), делился

пока еще не совсем ясными планами на будущее...Девушки его не

интересовали и не волновали...

Гриня и теперь, после замужества сестры, внешне спокойно до

полуночи сидел на кухне, что – то писал, читал, считал, чертил... Но все же

можно было видеть, с каким внутренним напряжением брат привыкал к

переменам в нашем доме и как нелегко выполнял школьные задания – без

привычного письменного стола, большого листа ватмана и пр. Но на

возникшие трудности он не жаловался, не желая обижать Шуру...Лишь

иногда, как говорится, “срывался с катушек”: нарушал “правила” и

“график” своей школьной жизни и четко организованных занятий... Нервы

Грини не выдерживали... Его возмущение вызывали братья, своими

“ненужными” криками и шумными играми мешавшие ему “сидеть” над

учебниками: ”Никуда от вас не денешься, всегда рядом стучите – кричите.

Как будто другого дела и места не можете для себя найти....”

115

Мама понимала, что старшего сына беспокоят не столько бегающие

рядом с ним братья, сколько “тяжелые” мысли, которыми он ни с кем не

хотел делиться, но о которых мама догадывалась. Гриня, видимо, полагал,

что дома никто не поймет его “тайного” желания: после окончания школы

он надеялся уехать из города и поступить в московский или ленинградский

технический институт: “...Туда, где серьезно изучают математику и

занимаются черчением...” Брат решил пока ничего не говорить, поскольку

знал своих родителей... Мама, конечно, сумела бы понять и поддержать

его, а вот отец?. С ним вообще трудно говорить об учебе, так как отца