Текст книги "Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)"

Автор книги: Николай Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

мир серьезных ученых, исследователей русской литературы, их имена

(Б. И. Бурсов, Г. А Бялый, И. П. Еремин, Г. П. Макогоненко, Б. С. Мейлах

и др.) и работы были широко известны не только среди специалистов...

Общение с ними, бесспорно, помогало мне разбираться во многих

сложностях и тонкостях, спорных проблемах и их решении в современном

литературоведении...

Но, пожалуй, самым авторитетным и уважаемым среди профессоров

для меня стал мой научный руководитель. Им согласился быть

знаменитый пушкинист, историк и теоретик литературы Борис Викторович

Томашевский. Наверное, И. П. Еремин сказал ему, что я в студенческие

годы интересовался прозой А. Пушкина. Короткая встреча и беседа с

“легендой пушкиноведения” состоялась в конце 52-го года. Разговор

походил – для меня – на очередной, но более трудный экзамен.

254

Профессора интересовали не только мое знание и понимание Пушкина -

прозаика, но и о литературы его времени в целом, работ известных

современных “пушкинистов” (Борис Викторович не всех признавал) и пр.

В начале беседы он, кажется, сомневался: стоит ли ему браться за

руководство мной как аспирантом, но затем увидел во мне нечто

интересное и обещающее.. Последние слова профессора прозвучали как

своего “программное заявление”, заставившее меня задуматься: ” Что ж,

начнем работать вместе... Но должен сразу предупредить Вас: будет

нелегко. Придется заниматься серьезно и постоянно, каждодневно...”

Борис Викторович оказался строгим, требовательным научным

наставником – руководителем. Он не баловал меня особым вниманием, не

подсказывал идей и решений, но интересовался (в первый год), как я сдаю

экзамены, с какими научными работами успел познакомиться, что мной

написано (позже). Встречи с профессором (обычно в квартире, на канале

Грибоедова, реже – в Пушкинском Доме) всегда носили подчеркнуто

деловой, суховато жесткий характер: он не выносил разговоров, не

имевших прямого отношения к моей учебе и научной работе..

Руководителя, видимо, интересовали только их результаты... Не могу

вспомнить ни одной встречи, когда Борис Викторович проявил хотя бы

небольшой интерес к моему прошлому, к учебе в институте, к нынешней

жизни...

Он был для меня только научным руководителем, опытным,

знающим, как нужно строить деловые отношения с молодым

исследователем. Написанные мной разделы и главы диссертации

профессор читал аккуратно, внимательно, оставляя многочисленные

замечания и вопросы на полях страниц... Не выносил “беспредметных”

рассуждений и неконкретных выводов в тексте моей работы.. Особое

внимание уделял бережному и точному анализу как отдельных эпизодов и

персонажей, так и произведения в целом.

...Летом 57-го года я с семьей отдыхал в Ялте. Знал, что рядом, в

Гурзуфе, находится Борис Викторович и надеялся встретиться с ним и

поговорить о моей будущей научной работе. И был буквально потрясен,

когда прочитал в местной газете сообщение о неожиданной смерти моего

строгого учителя – наставника, – смерти, в которую невозможно было

поверить...

.

7

Семейная жизнь в родном доме (за годы моего отсутствия) еще раз

серьезно изменилась, хотя ее материальные и духовные основы оставались

255

прежними. В дни приезда в Уральск (каникулы!..) вместе с Олей и

малышкой Наташей я часто бывал у родителей. Нас всегда радостно и

радушно встречала мама... Бабушка, любовавшаяся малышкой, брала ее на

руки, говорила нежные слова. .. Признавалась, что у нее “прибавляются

силы”, когда она разговаривает с нашей девочкой. Не раз говорила, что

нам надо обязательно крестить дочку: “Как же будет жить некрещеной?.

Не следует забывать Спасителя нашего...”

Воспитанный в духе “материалистических” идей, я спорил с мамой...

Пожалуй, больше эмоционально, нежели доказательно.. Ничего нового я не

говорил, лишь повторял те “прописные истины”, которые не раз

приходилось слышать в школе и институте. Мама не принимала моих

“антирелигиозных речей”. Она обычно останавливала меня: “Не надо так

говорить... Не знаешь и не понимаешь ничего, а судишь неразумно ...”

Однажды, во время очередной “плакатной речи”, я допустил

несколько грубых и резких слов о религии и иконах (“.. годится молиться,

но не годится...”). И вдруг увидел на глазах мамы слезы. Ей было больно,

обидно и стыдно за меня... Ведь это ее сын, которого она всегда любила и

по – прежнему любит, так зло, недобро, несправедливо говорил о том, что

всегда близко и дорого ее душе, что успокаивало ее в минуты горестных

тревог и тягостных воспоминаний о прошлом... Мама не сказала мне ни

одного слова..

Не осудила, не обругала меня (она всегда избегала грубых, резких

выражений) ... Она лишь тихо плакала. И я уже тогда знал, что никогда не

забуду ее печального, страдающего лица и тихих слез...

Прошло более полувека... Я часто вспоминаю тот горький для меня

день – и не могу объяснить себе, зачем занялся “антирелигиозной

пропагандой” в родном доме, с какой целью решил “оторвать” родителей

от их веры, с которой они прожили всю свою нелегкую жизнь. И нужно ли

было их, всю жизнь работавших ради благополучия и спокойствия семьи,

превращать в очередных “ сознательных строителей нового общества”,

“вооружать передовыми идеями нашего времени”?.. Господи, как же я был

глуп и жесток!.. Неужели забыл, что мама живет ради нас, ее детей,

которых любит и прощает?.. И молится каждый день, желая нам

счастливой, благополучной жизни.... Я чувствую свою вину перед мамой и

вновь прошу у нее прощения...

Отец во время наших встреч обычно расспрашивал меня о

повседневной жизни в Ленинграде...Удивлялся, что в “тамошних”

магазинах можно купить “почти все” и без очереди: ”белый” хлеб,

сливочное масло, колбасу, сахар, и пр. Эти продукты, как и многое другое,

в Уральске по – прежнему оставались в “большом дефиците” (популярный

тогда термин).. .Когда я, отвечая на мамин вопрос о том, чем занимаюсь,

сказал, что каждый день работаю в библиотеке, читаю книги и статьи,

256

пишу диссертацию, отец с удивлением, близким к возмущению, спросил

меня: “ И это ты считаешь работой?!. Не стыдно тебе, взрослому парню,

так говорить?.. И надо было ради такой большой радости ехать в другой

город?..”

Летом 53-го года отцу было интересно узнать, как в Ленинграде

отнеслись к известию о смерти и похоронах Сталина: “...Ты случайно не

ездил?.. А то у нас тут нашлись смельчаки, они отправились в Москву

посмотреть, что и как там...”

Я сказал, что везде проходили митинги, декан и парторг факультета

говорили об “идеалах партии”, “ верности сталинскому курсу”, “ единстве

и сплоченности всех наших народов”, что несколько студентов

университета поехали в столицу, но возвратились не все (четверых якобы

задавили в толпе), что во время митинга три студентки потеряли сознание

и пр.

...Траурные

собрания

и

митинги

продолжались

недолго...

Возвратившись в Ленинград в начале осени, я заметил, что их время

закончилось, что город живет привычной, трудовой жизнью... Как и

раньше, рабочие и служащие спешили на заводы и в конторы, ученики – в

школы, студенты – в институты, аспиранты сидели в “публичке” над

толстыми томами статей и тонкими рукописями своих диссертаций...

... Разговор со мною нередко становился для отца лишь поводом для

печальных воспоминаний о прошлом, о благополучной и сытой жизни в

бывшей столице Войска, обычаях и традициях “вольного” казачьего Урала

и местной общины – и злой критики “нонешней” власти. Мне невольно

приходилось спорить с отцом. Но иначе, чем с мамой...Не плохо знающий

нашу современную жизнь ( больше столичную, чем провинциальную, в

основном – по газетным статьям), я настойчиво доказывал ему, что он

серьезно ошибается в своей односторонних выводах, судит .о жизни всей

страны только по уральским впечатлениям..

Отец редко читал газеты и слушал радио. В сложных политических

вопросах не разбирался. Его интересовали лишь конкретное, имеющее

непосредственное отношение к повседневным делам и обычной, бытовой

жизни...Но уступать сыну в “серьезном” споре он не хотел и по – своему

привычно реагировал на мои доказательства: “Молод еще учить отца..

Поживи с мое, и тогда говори... Выучили вас на свою голову.. Разве так с

родителями разговаривают?..”

Мои братья, живущие вместе с отцом, заметили, что он стал чаще, чем

прежде, обижаться на сказанное ими “неприятные” и “непонятные” слова.

Наверное, понимал, что работать так, как еще совсем недавно, уже не

может . Но примиряться со слабостями и особенностями возраста не

соглашался. Отец, кажется, не хотел меняться: его характер оставался по-

прежнему азартным, ревнивым, жестким, неуступчивым, своевольным, -

257

характер самостоятельного хозяина – труженика, привыкшего всегда, в

любом деле, рассчитывать только на себя и собственные силы и

жизненный опыт. Такими же он старался воспитать и своих “мальчишек -

думающими, свободными, энергичными тружениками..

И одновременно всячески удерживал их около себя, надеясь

превратить детей в исполнителей его воли и желаний... Решить успешно

эти две противоречащие друг другу задачи отцу не удалось: в сыновьях

(особенно заметно в старших) проявились некоторые особенности его

волевого характера.. Неслучайно, думается, они иногда действовали так,

как сами считали необходимым и правильным... Отец бывал недоволен,

обвинял сынов в непонимании жизни и нежелании “делать так, как надо”,

но настоять на своем не всегда мог: взрослые дети “уходили” в свою

жизнь...

.

8

..

!954-й год начинался для меня безрадостно, печально, с

неожиданными, совсем не веселыми “приключениями” .Думающий только

о научной работе и не замечающий окружающего мира, я дважды

становился “жертвой дорожных происшествий”. В феврале на меня,

стоявшего на тротуаре в ожидании автобуса, налетел тяжелый

металлический прицеп, оторвавшийся от грузовой машины. Удар

пришелся по голове. Меня спасла от серьезной травмы старая толстая

зимняя шапка... В поликлинике, куда я обратился на следующий день,

сказали, что у меня – “легкое сотрясение мозга” и небольшая рана на

черепе.. На замечание врача: надо быть осторожным на улицах города и

регулярно посещать его кабинет в течение двух недель, я не обратил

внимание.. Мне нужно было работать над диссертацией, а не выполнять

стандартные советы врача...

Думаю, что ничего случайного в жизни (особенно в таком большом и

строгом городе, как Ленинград) не случается. И происшедший со мной

малоприятный “дорожный эпизод” следовало рассматривать как серьезное

“знаковое” предупреждение судьбы. Но я не понял ее тревожного сигнала

и постарался побыстрее забыть и металлический прицеп, и удар по

голове, и визит к врачу. Лишь позже я понял, что мне следовало надолго

запомнить и серьезно понять это загадочное, беспокойное происшествие..

.В начале апреля со мной случилась более серьезная “неприятность”.

Вечером, возвращаясь из “публички” в общежитие, я попал под бешено

мчавшийся по Невскому проспекту мотоцикл, водитель которого не

258

обращал внимания на. сигналы светофора.. Результат сильного удара -

поврежденные ребра, перелом “со смещением костей” левой ноги

Дальше – известное: больничная палата – на несколько месяцев...

Родителям о своей беде я не сообщил. Зачем им лишнее беспокойство? У

них своих дел и забот без меня хватает. Да и чем они могут помочь мне?..

Написал коротко Оле, стараясь не пугать ее. Письмо получилось несколько

легкомысленным: из него можно было сделать вывод, что не следует

придавать серьезного значения случившемуся. Любимая, узнав о моем

несчастии и больнице, собралась ехать в Ленинград – поддержать меня,

ухаживать за мной.. Но быстро выяснилось, что выполнить “план

спасательной операции” невозможно: маленькая дочка требовала

постоянной заботы; институт с его лекциями, лабораторными заданиями и

весенней практикой нельзя было оставить и пр.

Я был уверен, что врачи быстро “поставят меня на ноги”, что все мои

беды продолжатся не более двух – трех недель, что я возвращусь в

общежитие и “публичку” и продолжу работу над диссертацией.. Ведь

строгая и непонятная судьба уже произнесла свое жесткое слово, и оно

вряд ли еще раз прозвучит надо мной...

Сломанные ребра, гипсовая повязка на левой ноге, две операции,

постоянная боль, ежедневные процедуры, больничная палата на

протяжении трех месяцев – все это заставило меня отложить выполнение

“программы своих желаний и обязательств” до поздней осени.

Лишь в начале июля врачи разрешили мне покинуть больницу. И я

сразу же улетел в Уральск, где пробыл около двух месяцев. Там каждую

неделю ходил к врачу, занимался – под руководством медсестры Кати,

моей родственницы, – лечебной физкультурой, принимал какие – то

таблетки, отдыхал... Медленно, тяжело передвигался с помощью костылей.

Рядом со мной постоянно – Оля и дочка.. Они вылечили меня своей

любовью, душевной теплотой и заботой.. . “Подняли на ноги” – в прямом

смысле . В родительском доме я рассказал о весенней “истории”. Мама

(было видно по ее лицу) обиделась: она не могла понять причин моего

долгого “письменного” молчания: “Не хотел, говоришь, тревожить? А мы

как будто не беспокоимся каждый день, когда думаем, как ты там, в чужом

городе, живешь один ?..” С большим трудом удалось успокоить

родителей: пообещал, что больше такого не произойдет….

С братьями встретился лишь в конце августа: они более полутора

месяцев жили в одном из дальних колхозов. В очередной раз оказывали

“практическую помощь труженикам села”. Студенты (Владимир был

руководителем группы) выполняли самую разнообразную работу: их часто

“бросали” туда, где возникала “сложная производственная ситуация”...

Загоревшие, с почерневшими лицами братья весело рассказывали о своей

259

сельской жизни. Было видно, что они довольны поездкой в незнакомые

места и своеобразным “отдыхом” – без привычных занятий в институте..

Но отец, как обычно, насмешливо говорил о работе своих взрослых

сынов в колхозе: ” Тоже мне работнички нашлись... Вы же ни черта не

знаете... Ничего серьезно делать не умеете. Землю не понимаете... Да что с

вами говорить?..”

…Поздней осенью, выдержав еще одну операцию в ленинградской

больнице, я почувствовал себя совершенно здоровым: трость (перед

отъездом из Уральска отказался от костылей), с которой ходил почти три

месяца, потерял неизвестно где и не стал искать Что ж, печальная история

завершилась для меня, можно сказать, вполне благополучно...

... Заведующий кафедрой предложил мне обратиться в деканат

факультета с просьбой о “продлении” учебы в аспирантуре (на три -

четыре месяца). Но я не согласился с Игорем Петровичем (чем, кажется,

обрадовал его) и отказался писать такое заявление: надеялся закончить

работу над диссертацией в положенный срок, через год. Я понимал, что

придется работать более напряженно, чем раньше, но надеялся на свои

силы и терпение.. Да и выбора у меня уже не было. .Так что следовало не

только написать диссертацию, но и защитить ее на заседании Ученого

Совета. Одновременно с моими товарищами. – аспирантами... Нужно

только более настойчиво и энергично, чем раньше, работать ... Не стану

жалеть себя...

9

На рубеже уходящего и нового (1955-го) годов в нашем доме

произошло давно ожидаемое мамой радостное событие: старший сын

признался, что намерен жениться. Бывший любитель веселых встреч и

шумных танцплощадок в “Кзыл – Тане” и доме Карева, он многие годы,

равнодушно – спокойно слушал известные советы и просьбы родителей

подумать о своем будущем: “О чем и зачем говорите?.. Кого надо искать?..

Найдется – в свое время... Как положено... Не рано, но и не поздно...”

Первые годы учебы в институте давались Владимиру нелегко: ему

пришлось возвращаться к некогда известным, но уже забытым

грамматическим правилам и литературным произведениям, основательно

изучать и анализировать новый, сложный (для него) “материал” (“нельзя

получать на экзамене “удочку”, – потеряешь стипендию...”). Нелегким

(даже для опытного комсомольского “деятеля”) дополнением к лекциям и

семинарам стали многочисленные и разнообразные “общественные

нагрузки”: член партийного бюро, он “курировал” работу комсомольской

260

организации

факультета,

постоянно

встречался

с

деканом

и

преподавателями, присутствовал на заседаниях парткома института и на

собраниях... Брата увлек общий дух поиска и споров в шумном

студенческом коллективе: ведь после смерти Сталина советские люди

(особенно молодежь) жили в ожидании серьезных перемен в жизни

страны. Как член партии Владимир был обязан “направлять” инициативу

студентов по “верному пути”: находить для них “нужные” и “правильные”

дела, предлагать “идеологически ясные решения”, сдерживать “горячие

головы”. Видимо, уже тогда брат чувствовал, что судьба готовит ему

беспокойный жизненный путь – на долгие годы...

Отец, смирившийся с учебой своих “ребят”, как всегда, выражал

недовольство тем, что они возвращаются домой поздно. Теперь он редко

видел их рядом с собой, за обеденным столом и еще реже слышал их

деловые предложения и обещания, связанные с работой и порядком во

дворе и доме . Обижался на невнимание взрослых детей: “Вас там бибикой

с салом угощают? Поэтому домой не торопитесь?..“ “Бибику” ( “дурная,

бедная пища”, “остатки или выжимки при выделке растительного масла.., “

– В. Даль) братьям никто, конечно, не предлагал, но у каждого находились

различные, но одинаково “серьезные” и “срочные” дела....

У Владимира появилась и особая причина задерживаться на

факультете: после занятий он встречался со студенткой, в которую -

неожиданно для самого себя – влюбился... Если же быть более точным, то

следует сказать, что брат впервые по – настоящему полюбил – и после двух

лет встреч “предложил ей руку и сердце”, признался в желании связать

свою жизнь с ней.. Дома, несколько волнуясь, сказал родителям о своем

будущем и любимой девушке. Оказалось, что сын знает Людмилу ( Люсю)

давно: еще со времен работы в горкоме комсомола....Сейчас оба учатся на

литфаке, в одной студенческой группе... Отец стал расспрашивать сына о

родителях девушки: ему хотелось непременно знать, из какой семьи в наш

дом придет вторая невестка.. После рассказа Владимира родители

радостно признались, что они “целиком поддерживают” сына... Их,

бесспорно, успокоили слова, сказанные Владимиром : “Будем жить пока у

нас... А потом?.. Что говорить?.. Еще неизвестно, куда направят после

окончания института ...”

Я, узнав о “странном” (на мой взгляд) решении брата, при встрече

накануне свадьбы откровенно сказал, что он допускает ошибку: молодую

семью следует создавать иначе – самостоятельно, когда супруги наедине

друг с другом.. Но не стал жестко настаивать на своих словах: “...

Впрочем, каждый человек решает вопросы своей жизни так , как хочет...

И думает, конечно, собственной головой о возможностях – сейчас,

желаниях и планах – в будущем...”

261

“Наученные” моей женитьбой родители решили до свадьбы

познакомиться с будущей невесткой, со сватом и сватьей. Им хотелось

организовать и отметить важное семейное событие “по – людски”, “как

положено”. Совсем не так, как было у среднего сына, т. е. у меня...

Состоялась встреча будущих родственников, во время которой

“определились” все подробности будущей свадьбы. Молодых просили

исполнить некоторые “старинные правила” свадебного обряда. Невеста

и жених охотно согласились: в традиционных “действах” они увидели

элемент забавного, веселого спектакля. И одновременно – возможность

порадовать родителей Костя, по просьбе мамы, отправил мне небольшое

письмо с сообщением о будущей свадьбе и настоятельным требованием

родителей обязательно приехать накануне торжественного дня . Им

хотелось видеть всех своих детей рядом с собой во время семейного

праздника... Для меня “свадебная новость” оказалась полностью

неожиданной: я, кажется, хорошо знал беспокойный характер брата... И

вдруг – свадьба .. Несколько странно и непонятно: ведь летом он не

говорил о возможной женитьбе. Будущую невестку я не знал. Но хотелось

верить, что неизвестная мне Люся так же любит Владимира, как и он свою

невесту. Мне, конечно, хотелось познакомиться с ней, увидеть Олю с

дочкой, поговорить с родителями.. Наверное, любопытно будет не только

посмотреть на настоящую современную (?) свадьбу, но и поучаствовать в

ней...

Впервые видел, как под громкое требование: “Отворяйте ворота!.

Принимайте суженую!..” во двор ввезли на санях “приданое” молодой (уже

не невесты, а жены )... Участники радостного “действа” внимательно

наблюдали за тем, как аккуратно переносили его в дом...

Гостей разместили за несколькими столами в тесной горнице. Она

явно не была рассчитана на столь большое количество гостей -

родственников с обеих сторон, близких знакомых и студентов учебной

группы. Но, как говорится, “в тесноте, да не в обиде”: на свадьбе царила

атмосфера настоящего праздника – с короткими, добрыми приветствиями

– пожеланиями, серьезными и смешными тостами, радостными и

требовательными криками: Горько!.. Горько!..”, поцелуями смущенных

молодых супругов, воспоминаниями родителей, традиционными

казачьими и новыми молодежными песнями, задорными танцами и

плясками...Давно в нашем доме не было такого шумного веселья, в

котором принимали участие все члены семьи...Конечно, его основными

организаторами были гостеприимная Шура и веселый Ваня, умеющий

вовремя рассказать смешное, забавное, спеть ( при поддержке гостей)

старинную песню и исполнить танцевальную мелодию на своем

музыкальном инструменте ( гитаре?.. мандолине?..)

262

...Наверное, мама правильно поступила, вызвав меня из Ленинграда..

Она сразу же познакомила меня и Олю с новой невесткой, искренне сказав

о старшей: “... Мы ее любим и думаем, что и тебя тоже полюбим...”

...Свадьба была пронизана ожиданием светлого, радостного

будущего. Нежные взгляды и смущенные улыбки, какими обменивались

мой брат и его жена, говорили окружающим, что новая семья “строится на

прочном фундаменте” . Им была и всегда будет любовь, – то нежное и

загадочное чувство, которому нынешние молодые останутся верны всю

свою жизнь...

10

1955-й год оказался успешным и тревожным – для меня, счастливым

– для Оли и радостным для моих родителей. Несмотря на длительный

“больничный” перерыв, я в “положенный срок”( как говорили) закончил

работу над своей диссертацией. Одновременно со мной к “финишу”

подошли Леонид и Збигнев... Как оказалось, наш общий успех имел

значение и для кафедры, работа которой, кроме всего прочего, оценивалась

и завершающим “аккордом” аспирантов. Но почему – то получалось так,

что в последние годы кафедра не могла показать успехов своих

воспитанников. Лишь в “наш” год – давно ожидаемая “победа” :

диссертации всех трех аспирантов кафедра рекомендовала к защите.

Конечно, это был – в глазах факультетского руководства – результат

серьезной работы научно – педагогического коллектива ...

... Все лето 55-го года рядом со мной в Ленинграде находились Оля и

дочка… Хотелось побыстрее уехать в Уральск, но нельзя: нужно было

подготовить различные справки – документы, получить официальный

отзыв – рекомендацию научного руководителя, выступить с докладом на

заседании кафедры, получить ее решение – “допуск” к защите, встретиться

с будущими оппонентами (ими, по предложению кафедры, согласились

быть Б. С. Мейлах и Г. П. Макогоненко ), передать каждому по экземпляру

диссертации, только что напечатанной машинисткой, затем познакомиться

с “предварительными отзывами”, подумать над критическими

замечаниями, опубликовать и разослать (по списку) автореферат... Вся эта

“чисто техническая работа”, как выяснилось, потребовала от меня

значительных усилий и заняла более двух летних месяцев. .

В дни, свободные от неинтересных, но необходимых дел, мы втроем

съездили в Парк, побывали в Эрмитаже и Русском музее, прокатились на

речном трамвае по Неве, посмотрели на легендарный крейсер, побродили

по широким улицам и красивым проспектам города, полюбовались

263

известными памятниками и пр. Неожиданно встретили моего старого

школьного друга Кима. Вместе с другим уральцем Николаем он служил в

воинской части, расположенной в Ленинграде. Оба -выпускники

педагогического института. Историк и математик. Чем они занимались в

армии?.. Зная их, я не мог представить их солдатами, живущими по

законам строгой армейской дисциплины.. Ребята, однако, были довольны

: когда еще удастся попасть в Ленинград?!.. Да и армейская служба,

оказывается, была для них не особенно трудной...К ней мои земляки

быстро привыкли... Встреча и разговор с ними на некоторое время

отвлекли меня от грустных размышлений о нашем будущем…

Дело в том, что я до сих пор не знал, где начну свою самостоятельную

жизнь и работу. Оля, получив вузовский диплом, год работала в одной из

уральских школ. По окончании учебного года уволилась, полагая, что мы

покинем родной город. И теперь терпеливо ждала, когда и куда придется

уезжать... Но наше будущее пока “висело в воздухе...”

Аспиранты прошлых лет как – то пожаловались Министерству

высшего образования на свое сложное (безработное) положение после

окончания учебы и защиты диссертаций, и тогда московское начальство

“рекомендовало” руководству университета обязательно “находить

молодым специалистам рабочие места ”. Комиссия, решавшая вопросы

нашего “трудоустройства”, отправила Леонида в Узбекистан (Андижан), а

мне – “посоветовала” обратиться в министерство, которое некогда

определяло мою судьбу.. Чиновники из Алма – Аты отправили меня к

директору (тогда еще не ректор, а директор) Актюбинского пединститута

Г. Абуханову, но переписка с ним оказалась бесполезной: выяснилось, что

местный вуз не нуждается в услугах будущего ученого филолога , хотя на

кафедре русской литературы не было ни одного серьезного специалиста.. .

...Лишь в конце августа я закончил все свои “бумажные” дела. И мы

поехали в Уральск...Заканчивавшееся лето оказалось для меня как никогда

беспокойным и утомительным. На тревожные вопросы родителей: ”Где

будешь работать?.. Куда поедешь? А может, дома останешься ? ” я мог

ответить только так: “...Возвращусь в Ленинград и уж там попробую

искать работу?..” Но вернуться в Питер мне не удалось: трудовые

сложности неожиданно быстро разрешились в родном городе ...

Совершенно случайно, на улице встретил Е. Е. Соллертинского,

нового заведующего кафедрой литературы пединститута (он недавно

защитил диссертацию “по творчеству” В. Нарежного). Я знал этого

преподавателя: когда – то он читал студентам лекции по древней русской

литературе.. Из короткого разговора с Евгением Евгеньевичем понял, что

он решил несколько “обновить” состав кафедры. Как будто случайно

руководитель кафедры сказал, что появилось несколько свободных

должностей. И предложил: ”Не хотите поработать у нас?.. Приглашаю.

264

Соглашайтесь.. Будете самостоятельно разрабатывать и читать два

курса...И вести семинар...До защиты – ассистент, после защиты -

посмотрим и решим...”

Оля, услышав от меня заманчивое, по ее мнению, предложение нового

“завкафа”, сразу же предложила остаться в Уральске: ей не хотелось

расставаться с родителями. У них, кроме дочери и внучки, близких родных

в городе не было... Обрадовались и мои родители, узнав о возможной моей

работе в городе: сын теперь будет жить рядом с ними и учить студентов в

институте.. Отец услышал в моем возвращении в родные места “голос

казачьей крови”, увидел любовь к раздольным степям и строптивой реке...

Причина радости мамы была совсем иной...За долгие годы жизни она

привыкла видеть детей рядом с собой: только тогда чувствовала себя

спокойной и счастливой...

Сомневаясь в своем решении, ругая себя самыми последними

словами, я все же принял предложение Е. Е. Соллертинского, поскольку

ничего другого, связанного с будущей работой пока не видел и не

находил....

Должен честно признаться, что тогда я не хотел ни жить, ни работать

в родном городе. Мечтал проверить себя в новом, совершенно незнакомом

месте. Но, к сожалению, мои поиски оказались безрезультатными..

Владимир, студент факультета, на котором мне предстояло работать,

удивился: “… Ты будешь читать лекции на первом курсе? И вести

семинар на четвертом?. А вдруг попадешь в мою группу?. Не боишься?..”

Костя, не имевший отношения к литфаку, спокойно встретил известие

о моей будущей работе: “.Если тебе нравится, то почему бы заново не

встретиться и не познакомиться со студентами – в новом образе...”

Директор института Ксения Афанасьевна Утехина (лингвист ) не

стала разговаривать со мной (обиделась из – за моего отказа работать на

кафедре русского языка), но все же согласилась “зачислить в штат кафедры

литературы” бывшего студента… Предупредила Евгения Евгеньевича, что

“обеспечить молодого специалиста жилой площадью” институт не может,

и он (то есть я) должен самостоятельно “решать эту проблему”. Я же

надеялся получить хотя бы небольшую комнату в студенческом

общежитии... Возник серьезный повод отказаться от работы в родном

институте . Но время “свободных поисков” было окончательно упущено.

И я остался в Уральске, уверенный в том, что задержусь здесь на один – два

года.. Успокаивал себя: конечно, город на Урале после города на Неве -

не лучший вариант жизни и работы.. Но где – то надо было начинать...

Позже, в 60 – 70-е годы, я неоднократно получал приглашения из

российских вузов (институты и университеты), но оставить Уральск так и

не решился.. Жалею ли, что остался на многие годы в родном городе?

Пожалуй, дать однозначный, вполне определенный ответ на этот вопрос я

265

не могу.. Даже сейчас, – спустя 60 лет . Наверное, в любом ответе (

положительном или отрицательном) не содержалось бы той полной

правды, которая могла бы удовлетворить меня..

Впрочем, тогда, в середине 50– х , для меня главными проблемами

стали не столько первые лекции в институте, сколько успешная защита

диссертации и ее утверждение в ВАКе...

11

...Два месяца я напряженно работал в студенческих аудиториях: читал

лекции на первом курсе (русский фольклор) и руководил спецсеминаром (

“Проза А. С. Пушкина”) в одной из групп четвертого (но к старшему брату

не попал)... Декан Федор Николаевич, опасаясь, что я останусь в

Ленинграде на длительное время, “ставил” меня в расписание занятий

гораздо чаще, нежели было определено учебным графиком. Лекционная

“гонка” оказалась для меня тяжелой и оказалась, думаю, не совсем

профессиональной. До сих пор с тревожным удивлением вспоминаю то

сложное (не только для меня, но и для Оли) время, когда днем – институт и

студенты, вечером и ночью – поиски нужного нового учебного материала,

его анализ и подготовка очередной лекции... Впрочем, я не боялся

студенческой аудитории, уверенный в том, что неплохо разбираюсь в том