Текст книги "Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)"

Автор книги: Николай Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Гриню к Василию... Пусть едет и учится...Он уже взрослый...У него своя

жизнь впереди...Не будет же он вечно ходить по твоей струнке..”

Но отец не стал объяснять причины своего странного решения.

Нахмурившись, он произнес: ”Сами должны знать, что жить стало

тяжелей... Даже кусок хлеба просто так не дается....”

Мама все же задала отцу еще один вопрос, который постоянно

тревожил ее в тот год: ”А как же с армией?.. Ведь его год уже наступил, и

Гриню обязательно возьмут. Нынче всех ребят забирают... Никого дома не

оставляют... ” Но у отца уже был готов ответ: “ В какую – такую армию?..

Сына списали, признали – как это говорят? – не совсем годным к военной

службе... И потому его никуда не возьмут...”

Слова отца буквально ошеломили Гриню. Едва сдерживая слезы, он

выбежал из дома, его голова мелькнула в окне, раздался громкий стук

калитки... Возвратился старший брат поздно вечером, когда взрослые,

немного успокоившись, попытались разобраться в причине жестоких слов

отца. Мама не могла понять его, хотя и пыталась: “Семеныч, зачем

портишь сыну жизнь? Мы оба виноваты перед ним...Лечить надо было, а

ты все – бахчи да бахчи.. .Хочет учиться, – ну, и пусть учится...Не

пропадем же без его помощи... Да и какая помощь от него?.. Ведь дома еще

три сына....” Но слова мамы отец как будто не слышал.. Он привык, что в

доме делается так, как он сказал. Не допуская сомнения в своей правоте,

повторил сказанное за обедом ”Работа нетрудная, в конторе...Я уже

разговаривал с соседом... Он обещал помочь..”

Мы знали этого пожилого, неразговорчивого человека: каждый день

дважды, утром и вечером, он проходил мимо нашего дома. Сдержанно

улыбаясь, всегда здоровался с моими родителями, иногда разговаривал с

отцом. Он и его жена, работавшая (кажется) в музыкальной школе, жили

замкнуто – в небольшом ( на два окна) доме на Форштадтской улице, ни с

кем из соседей не общались, отгородившись от них высоким забором и

крепкими воротами. Их дочь Клара, девочка моего возраста, на улице

никогда не играла. После уроков нигде не появлялась. Мальчишки лишь

иногда видели, как она торопливо бежала к своим родственникам, жившим

рядом с нашим кварталом..

.. Приятели брата в середине августа уехали в Ленинград... Гриня не

пошел прощаться с ними (“...не могу, ...больно, тяжело, что скажу им?.. ”)

и не объяснил, почему остался в Уральске... Через две недели он узнал,

что ребята поступили в училище и порадовался их успеху. И в очередной

раз печально подумал: “... А ведь и я мог быть в Ленинграде...”

128

Сын попытался было поговорить с отцом о своем наболевшем, но

столкнулся с ранее сказанным: “...Все уже обговорено, незачем тратить

время попусту.....

У тебя есть чистая работа.. И что еще надо?..”

.Не хочется ни осуждать, ни оправдывать отца...Он – позже – и сам

мучился, вспоминая Гриню... Но – помните? – “...нам не дано предугадать,

как наше слово отзовется..” Но все же следует честно признать, что

торопливое решение отца

не принесло нашей семье ни спокойствия, ни радости. И ”птица

счастья” не опустилась на крышу нашего дома и не открыла свои

радостные секреты ни одному из моих родственников...

.

. 7

Первые прохладные осенние дни проходили в нашем доме

безрадостно, но без новых “недоразумений” и споров.. Все, казалось,

смирились с происшедшим.. Но прежнего “семейного единства”, к

которому настойчиво стремился “по – старинному” думающий и

поступающий уральский казак, уже не было....

Отец не смог поехать летом с артелью в луга, на сенокос: его тогда ”

держал” в городе ремонт дома. И теперь он беспокоился: вот – вот

подступят “мокрые” недели, а надо до их прихода где – то накосить сена,

заготовить дрова и хотя бы немного “поправить” базы. Разве успеешь все

сделать? Но кто, кроме отца, мог думать и заботиться о нашем хозяйстве?..

Мама никак не могла придти в себя, потрясенная тем, что произошло с

Гриней. Она не понимала нашего отца.. Его решение считала ошибочным

и неразумным. Сердцем чувствовала, что оно, жестокое и несправедливое,

может привести к страшной беде.. И осуждала себя за нерешительность и

слабость в разговоре со : своим Семенычем: ведь хотела, но не смогла

помочь сыну..

...Сестра “дорабатывала” на фабрике последний месяц... Впереди ее

ждал т. н. “декретный” отпуск. Шура несколько терялась, когда думала о

будущей жизни. Она по – прежнему мечтала строить свое семейное

“гнездо”. Видела, что Ваня, привыкший с молодых лет жить

самостоятельно, при всей своей открытости характера и желании помочь

тестю в хозяйственных делах, не привык ( и вряд ли когда – либо

привыкнет) к порядкам в нашем доме. Наверное, поэтому после окончания

смены на фабрике он часто не сразу возвращался в семью: выполнял

(конечно, не бесплатно) просьбы, с которыми обращались к нему и

знакомые уральцы, и руководители предприятий и контор. Классный,

хорошо знающий свое дело специалист, он быстро проверял и

восстанавливал электросеть, заменял приборы и пр. Уставал, но никогда

129

не отказывался от “халтуры”: Ване хотелось иметь хотя бы небольшой

денежный “запас” накануне рождения ребенка

Пожалуй, труднее всех в летне – осенние месяцы сорокового года

приходилось старшему брату. Думая над происшедшим, Гриня хотел, но

не мог ничего понять и объяснить. Он осунулся, заметно похудел, ходил с

опущенной головой, глаза смотрели тускло и равнодушно, улыбка ( и

раньше – редкая) исчезла с его лица, с братьями и сестрой разговаривал

мало и неохотно.. Постоянно о чем -то думал. Вероятно, ругал себя за то,

что не решился настоять на своем желании, не сделал первый, по -

настоящему самостоятельный шаг. Родной дом уже не воспринимался

Гриней как свой: он превратился для него в новый “источник постоянной

душевной боли”. Старался не привлекать к себе внимания многих

знакомых. Мама, успокаивая сына, говорила ,что в следующем году

обязательно поедет в Ленинград и будет там учиться. Ему хотелось

надеяться, что именно так будет. И одновременно, вспоминая недавнее,

сомневался в своем светлом, радостном будущем ..

Уходил брат из дома ранним утром и возвращался поздним вечером.

В конторе “Маслопрома”, среди суетливых служащих, он не нашел своего

места, хотя и проводил на работе долгие часы. Не мог привыкнуть к

“бумажному” делу, которое не понимал. Переход от знакомой школьной

жизни к ”бессмысленной“ (по его мнению) службе стал для Грини

трудным испытанием – не столько физическим, сколько моральным,

духовным. В старших классах он привык выполнять “умные” задания по

черчению, решать сложные задачи по алгебре и геометрии, составлять и

объяснять “странные” схемы, рассматривать географические карты,

запоминать названия незнакомых городов и рек... А здесь, в

“Маслопроме”, его знания оказались никому не нужны.. И большие цифры

финансовых отчетов для брата не имели конкретного смысла... Он не видел

в них реального содержания...

8

В нашем доме с давних пор существовал строгий порядок: к вечеру

родители обязательно заканчивали все серьезные хозяйственные дела.

Проверяли : напоен и накормлен скот? закрыты на ночь куры ? чисто во

дворе? И лишь после такого “контроля” отец и мама разрешали себе

заняться “своим, личным”: переодеться в “чистое, домашнее”, еще раз

умыться, неспешно поговорить с дочерью и зятем о прошедшем дне,

расспросить ребят о школьных уроках и отметках, делах и

развлечениях...Поговорив со всеми и помолившись перед семейной

иконой, они спокойно приступали к ужину...

130

За вечерним столом обычно собирались все члены семьи.. Таково

“правило” нашей семейной жизни, нарушаемое лишь в “самые горячие”,

т. е. в летние рабочие дни (сенокос, бахча и пр. ). Оно соблюдалось многие

годы. Но после жестокого, непонятного “приговора по старшему сыну” в

доме что-то “сдвинулось”. Братья – подростки чувствовали, что

происходит нечто странное, но разгадать “ тайну нашей жизни” не могли..

Иногда у сестры и ее мужа объявлялись “срочные” вечерние дела, и

они на несколько часов покидали дом. Гриня теперь часто задерживался в

конторе, чтобы “срочно написать нужную бумагу”, и не всегда успевал

придти к ужину. Рассматривать поведение сестры и брата как протест

против своеволия отца?.. Не хотелось бы так думать . .

Василий, узнав о “неразумном”, “диком”, “невежественном” (по его

словам) решении старшего брата, прислал возмущенное письмо, в котором

обвинил его в том, что не заботится о будущем своих детей, что Иван -

“слепой”, так как не видит “нового времени”, в которой живут и дальше

будут жить его дети. Письмо младшего брата сначала обидело отца

(“нашелся еще один умный учитель..., своих детей пусть учит!.. много он

знает!..“), но затем что -то заставило его еще и еще раз выслушать

написанное... Слова Василия о “новом времени” несколько смутили отца..

Взглянув внимательно на жизнь в городе, он сделал неприятный (для себя)

вывод: действительно, наступило “другое”, тяжелое и непонятное время и

объединить родных людей ”под одной крышей” становится все труднее и

труднее. Отец неохотно, но все – таки стал иногда признавать (пока “по

мелочам”) за старшими детьми право на самостоятельные мысли и дела.

Но, ссылаясь на свой большой жизненный опыт, всегда говорил:

”Подождите.. Не теперь, а через год – два, когда подрастете и поумнеете...”

После нескольких спокойных разговоров – объяснений с мамой, после

более внимательного знакомства с письмом Василия отец признал, что с

Гриней “немного погорячился”. Однако исправлять свою “ошибку” не

спешил. В следующем году, может, он и отменил бы свой “запрет” и

согласился бы отпустить сына в далекий город. Но новые невеселые

события, о которых отец никогда серьезно не думал (полагал, что они не

коснутся нашей семьи,) не предоставила ему такой возможности ....

9

Осенью большая жизнь ворвалась в наш дом...Совсем не так, как

думалось и хотелось раньше. Она встревожила всех, но особенно сильно

маму, своим чутким сердцем ощутившую приближение неминуемой

беды...

Днем в доме, как обычно (т. е. в отсутствие отца) громко, кричал

“черный круг”. Радио радостно сообщало о новой “трудовой победе

131

ударников – стахановцев” в социалистическом соревновании и мировых

рекордах добычи угля в шахтах Донбасса, о небывало высоких урожаях на

колхозных полях Поволжья и строительстве новых заводов в Сибири и на

Дальнем Востоке и т. д. Лишь изредка передавались тревожные новости о

войне. Но она проходила где – то далеко, в чужих странах.. И все же

сообщения из Европы невольно рождали беспокойство в душах людей:

“Еще неизвестно, куда повернет жизнь... Не дай Бог, не в ту сторону...”

Возникали тревожные мысли о возможной будущей войне и в нашей

стране, хотя власти не говорили о ней...

В тот последний мирный год миллионы парней были призваны в ряды

Красной армии. Следует сказать, что отношение молодежи к военной

службе тогда было иным, нежели в конце века: никто из призывников не

прятался у родственников в дальних поселках и не бежал от военкомата за

границу. Вспоминая знакомых “центровых” ребят Уральска, я не назову ни

одного, кто не побывал бы в воинских частях. Кто раньше – еще до войны,

кто позже – во время кровавых событий.. Все они прошли суровую – для

всех, трагическую – для многих “школу жизни”...

Отец почему -то был уверен, что война, о которой “болтали” его

артельные приятели, никогда не коснется нашего дома. И служить в армии

никто из родных, за исключением зятя, не будет. Но жизнь “развернулась”

совсем по – другому. Причем настолько стремительно быстро, что

невозможно

было

понять

и

объяснить

причины

происходившего...Наверное, предвидя военную опасность, правительство

приняло новый закон о воинской повинности (его текст газеты не

публиковали, радио не передавало), по которому все юноши, окончившие

среднюю школу в 1940-м году, после получения аттестата призывались в

армию. От исполнения “почетного долга” освобождались лишь инвалиды

и душевно больные... Медицинская комиссия военкомата признала Гриню

способным служить в армии... Ленинград и институт окончательно

превратились для него в призрачную мечту...

Такого резкого изменения в жизни старшего сына отец, конечно, не

мог предвидеть. Он полагал, что Гриню с его “слабой” грудью и больным

ухом обязательно “освободят” от армии: “.Кому такой солдат нужен? О

нем заботиться придется...Он даже версту пешком быстро не пройдет.. А в

армии бегать надо..”

Но оказалось, что и такие, не совсем здоровые юноши нужны армии...

Поздней осенью брат вместе с сотнями “новобранцев” из города и

области покинул родной город. Небольшой железнодорожный вокзал,

откуда провожали ребят, украшали флаги, лозунги, портреты вождя и двух

маршалов – героев гражданской войны. .Оркестр исполнял бравурные

марши и веселые мелодии. Радио передавало популярные песни (“Мы

рождены, чтоб сказку сделать былью.....”, “Дан приказ ему – на запад.....”,

132

“...Я на подвиг тебя провожала...”, “Полюшко – поле..” и др.). Прозвучали

слова очередной “казенной” речи: ее произнес областной военком,

призвавший молодых уральцев “честно исполнить свой долг” и

закончивший свое выступление стандартным “...Да здравствует!....” в

честь “великого вождя всех трудящихся” и “партии – организатора всех

наших побед”....

Но ни марши, ни песни не могли заглушить причитаний рыдающих

матерей. Их вопли неслись со всех сторон.. Мужчины то успокаивали

женщин, то шутили с будущими красноармейцами: наверное, делились

опытом своей службы.... В стороне от родственников стояла группа

грустных девушек: они не решались при родителях подходить к своим

ребятам....

Бледный, усталый, подавленный резкой переменой в своей жизни,

ставший как будто другим (чужим? далеким от нас? ушедшим в себя?),

едва сдерживая слезы, Гриня нежно обнял и осторожно поцеловал

родителей. Наверное, чувствовал, что прощается с ними навсегда.. По лицу

мамы безудержно катились слезы, она судорожно рыдала, обнимала и не

отпускала от себя сына, еще не веря в расставание с ним, страшась

неизвестного будущего...Стоявший рядом с ней хмурый, отец: не знал, как

успокоить маму и что сказать сыну .Робко, как будто стыдясь своего вида

(ему, как и другим ребятам, “наголо”, “под машинку” остригли волосы на

голове), Гриня еще раз крепко обнял родителей, прижал к себе

беременную сестру, пожал руку зятю и грустно улыбнулся братьям....

Раздалась громкая команда: “По вагонам!..” Брат вырвался из

дрожащих рук мамы и быстро исчез в толпе ребят, бегущих к

“товарнякам”.. В них, жестких и холодных, отправляли в неизвестность

будущих защитников нашей Родины.. Через несколько минут прозвучал

требовательный сигнал паровоза... Поезд медленно двинулся с места и

через две – три минуты исчез за поворотом.... Все закончилось...

Плачущая мама едва держалась на ногах. В ее душе чувство горя

переплелось с жалобой на “проклятую нонешнюю жизнь”, с признанием

своей вины перед сыном, с горькой обидой на отца. Сквозь слезы,

обращаясь к нему, спрашивала: “...Ты этого хотел?.. И чего добился? Как

же? К брату, в Ленинград и институт нельзя!...А в армию неизвестно куда

можно? Где теперь наш сын? И что с ним будет?..” Мама не ждала от

отца ответа.. Да и что мог сказать он, слушая ее справедливые упреки?..

Повторять давно знакомые слова ? Или говорить о том, что казаки всегда

служили в армии и защищали страну?.. Никакие объяснения сейчас маму

не могли успокоить...Они твердо знала лишь одно: ее сына увезли

неизвестно куда... И страшно думать о том, что с ним будет, а помочь ему

она не сможет...

133

10

После отъезда старшего сына жизнь в доме, кажется, не изменилась:

отец каждое утро по – прежнему уезжал в артельную контору, зять уходил

на фабрику, братья – ученики убегали в школу, сестра шила “приданое” для

будущего младенца, мама занималась привычными кухонными и

домашними делами – и постоянно думала о старшем сыне...Она болезненно

переживала разлуку с Гриней, не могла смириться с его армейской

службой: “Где он? Как ему там? Как выдержит?.. Слабенький....

Обязательно заболеет..”

Некоторые “все знающие” уральцы уверенно утверждали, что

“новобранцев” задержат в Москве... И завидовали им: ведь увидят Кремль,

Красную площадь, мавзолей... А дальше что будет ? Оставят в Москве или

отправят в неизвестные края: “...Неужели на границу, рядом с Германией?

Там же опасно.. Ведь там совсем недавно была война...”

Неделю спустя после отправки ребят по городу разнесся слух, что где

– то под Рязанью с уральским поездом случилась беда (авария!..), и

некоторые ребята погибли, что крушение организовали шпионы и

диверсанты, их уже поймали, и они признались в преступлении..

Неизвестно, кто и с какой целью распустил эту страшную “новость”.

Но многие встревоженные родители поверили в нее...Среди них оказалась

и наша мама..

Каждый день, закончив свои дела, она – со слезами на глазах -

молилась,: просила Богородицу защитить и сохранить старшего

сына...Иногда все “домашние” слышали, как она, тихая, кроткая, редко

возражавшая своему любимому Семенычу, обвиняла его в жестокости и

равнодушии к детям, особенно к болезненному старшему сыну. Отец,

привыкший к тому, что мама никогда не упрекала и не обвиняла его ни в

чем, с трудом выдерживал ее “сердитые” слова, пытался возражать, но

быстро прекращал тяжелый разговор. Ребятам казалось, что он и сам

старается найти объяснение своему поспешному решению – запрету.. Свои

мысли и чувства отец переживал молча, не желая, чтобы кто -то заметил

его душевную слабость.

В те тяжелые дни к нам часто заходили родственники. Они старались

убедить маму в том, что слух об аварии на железной дороге придумали

местные сплетники, которые, как известно, радуются, когда хорошим

людям плохо, что городские власти уже заявили: слухи – это “злостные

выдумки” и “грязные происки наших врагов” и пр. Но родители молодых

солдат властям не верили... Такова, видимо, особенность характера

русского человека – несколько иронически, недоверчиво воспринимать

официальные заявления и речи...

134

За 10 – 12 невыносимо печальных, тяжелых для нее дней мама

неожиданно быстро постарела: ее живые, приветливо – радостные глаза

теперь смотрели устало, тускло; щеки, всегда яркие, цветущие, потемнели ;

улыбка исчезла; ранее приветливая, теперь она разговаривала с соседями и

родственниками неохотно, как будто не видела и не слышала их.

.Наверное, на нее по – прежнему давил тяжкий груз воспоминаний о давней

своей вине перед сыном и постоянный страх: ”...За какие – такие грехи

наказал нас Всевышний?.. Почему Гриня молчит?. Что с ним? “ Однако

ответов на эти и другие вопросы она не находила....Оставалось лишь

терпеливо ждать, молиться и надеяться на волю Божию...

В доме никто не шумел и не кричал.. Не вел громких, “лишних”,

“пустых” разговоров, не спорил. Даже младший Костя, кажется, понял,

что случилось что -то страшное и непонятное, и потому не читал

родителям новые, только что выученные им стихотворения... Радио

молчало... В те печальные дни ни мама, ни отец почти не спали ..

11

Мучительные переживания через две недели сменились радостным

известием.. Сын прислал небольшое письмо...Грустное... Сообщал, что к

новым порядкам еще не привык,. но обязательно привыкнет.. Иначе никак

нельзя... Гриня, как и другие уральские ребята, некоторое время жил в

военном городке недалеко от Москвы, еще раз “прошел” медицинскую

комиссию.. .После нее “новобранцев” отправили в разные армейские

части.. Несколько уральцев попали в кавалерию, но большинство – в

пехоту. Место своей службы сын не называл.. Но по адресу, написанному

на конверте второго письма, стало ясно, что он оказался на западной

границе, – в небольшом польско – белорусском местечке Щучине,

недалеко от Белостока...

Их названия ни родителям, ни мальчишкам ничего не говорили...Лишь

расспросив учителя географии, Володя узнал, что Белосток, в прошлом

польский город, совсем недавно оказался в составе нашей страны...

Внимательно (и не один раз) прочитав письмо сына, родители

успокоились: они почему – то сразу поверили, что служба на границе

пойдет спокойно. Ведь с Германией Советский Союз недавно заключил

договор о ненападении. Врагов на западе у нас как будто не видно.

Действительно, в своих письмах Гриня сообщал, что служба проходит

мирно, без осложнений, что его жизнь идет “вполне нормально”, что

135

чувствует себя “здоровым”: “потихоньку” занимается бегом и стрельбой,

но места службы ему не нравятся... Они совсем не похоже на наши

просторные, светлые степи и быстрый Урал: грязные болота, темные

лощины, мрачные леса... Да и местные жители говорят как – то странно...

Мама всегда с нетерпением ждала каждое новое письмо сына,

внимательно слушала его, когда читал кто-то из мальчишек... Улыбалась и

плакала.. Иногда, когда ее никто не видел, мама пыталась сама прочитать

написанное сложным почерком Грини.. Обрадовала и заставила плакать

фотокарточка, присланная сыном весной 41-го года: на ней он – в полный

рост (высокий, худощавый, уверенный в себе), в форме пограничника, на

правом боку – кобура пистолета.. Старший брат показался младшим

прежним, привычно знакомым и одновременно – далеким и даже чужим...

Мама поставила снимок на туалетный столик, перед зеркалом, часто брала

в руки и внимательно рассматривала его. .В эти минуты на ее глазах, как и

раньше, навертывались слезы: она не могла спокойно думать о том, что ее

сын находится в далеком, чужом краю, а не учится в ленинградском

институте, рядом с родным дядей... ..

Мама была малограмотной (в детстве училась грамоте два года под

руководством старообрядческой “чтицы”), редко брала в руки карандаш...

Но теперь она самостоятельно писала сыну: подробно рассказывала о

наших домашних радостях и заботах, делилась с ним своими печалями,

надеждой на встречу... Своими письмами мама, наверное, пыталась

успокоить себя, подавить постоянное душевное беспокойство, но

освободиться от тяжелых мыслей и горестных воспоминаний ей никогда

не удавалось....

С кем мама могла поделиться своими страхами и надеждой? ..Дочь

“строила” свою семейную жизнь, боялась и ждала рождения

младенца...Отец не любил и не выносил “сердечных” разговоров: когда

его что – то тревожило, он обычно уходил на задний двор, где занимался

привычным делом: кормил скот, чистил баз, проверял упряжь и пр. По его

мнению, вести разговор, когда не можешь помочь человеку, когда горе

нельзя отменить, – безнадежное, бессмысленное, “пустое” занятие...

Успокоит человека, отвлечет его от мрачных мыслей только настоящая,

нужная дому работа ...В конце года мама и отец не только печалились,

вспоминая Гриню, но и искренно радовались... В доме раздался детский

крик: Шура родила черноглазую, пухлую, уютную девочку...С ее

появлением жизнь в нашей семье вновь круто изменилась: теперь в центре

внимания взрослых оказалась Люся (так назвали новорожденную). Она

требовала постоянного внимания и ухода... Весной следующего года

молодая мама решила возвратиться в цех, и тогда забота о девочке

полностью ляжет на плечи бабушки...Она, видимо, вспомнила свое

136

прошлое и быстро превратилась в опытную, знающую свое дело

воспитательницу.

..Заканчивался 1940-й год. Он оказался для нашей семьи

“многоцветным”: неудачным и успешным, печальным и радостным...

Впрочем, как и любой другой год быстро меняющейся жизни.. Но,

бесспорно, более сложным и трудным, чем другие, не всегда веселым и

успешным...

... И, как раньше, никто не мог сказать, что нас ждет в ближайшем

будущем, или предположить, что уходящий в прошлое год – своего рода

граница, за которой всех нас – и молодых, и старых – ожидает совсем

другая жизнь с небывалыми трагическими испытаниями и тяжелыми

потерями...

ГЛАВА ПЯТАЯ

Т Р Е В О Г И И Н АД Е Ж Д Ы С О Р О К ПЕ Р В О Г О...

137

Первая половина 41-го года проходила для советских людей

привычно, – в напряженном труде “на благо социалистической Родины”.

Трагические события в Европе, конечно, по – прежнему тревожили их...

Но все верили, что там скоро наступит желанная мирная жизнь... Мои

родители старались не говорить об армии и войне...Мама болезненно

воспринимало любое сообщение такого рода: невольно вспоминала

старшего сына, – плакала и молилась. Миллионы тружеников нашей

страны мечтали о спокойном и счастливом будущем, которое они в

течение двух десятилетий создавали своими руками... ...

Удивительно солнечная, теплая весна незаметно сменилась жарким

летом. Урал, бурно разлившийся в конце апреля – начале мая до

Подстепного и затопивший всю Ханскую рощу, неторопливо возвращался

в свои обрывистые берега... Смелые подростки уже ныряли в его

прохладные желтоватые воды...

Город, как обычно, жил, постоянно занятый работой на фабриках и

заводах, в конторах и мастерских и думающий (или мечтающий ?) о своих

радостях и заботах...

1

Шура (весной она возвратилась в цех после “декретного” отпуска ) и

ее муж иногда говорили об отдыхе (“...хотя бы на несколько дней...”), в

138

который сами, кажется, не верили: летние дни для нашей семьи

превращались в недели и месяцы бесконечной, привычной тяжелой

работы...Не только дома (надо вновь готовиться к зиме), но и в лугах, и на

бахче...

Мы, два брата – школьника, чувствовали себя более свободными и

счастливыми, чем взрослые...Успешно закончили очередной учебный год.

Конечно, Володя мог бы учиться значительно лучше, но слишком многое и

разное интересовало его, но не в школе, а на улице. В середине лета

бывшему семикласснику уже исполнится 14 лет...Что делать дальше?..

Мама не раз говорила, что сын обязательно должен учиться: “Но только

где?.. В школьный техникум его с такими отметками не возьмут. Туда

городских принимают вообще редко. Да и какой из него учитель

получится?.. Быть фельдшером сын не хочет.. Может, в колхозную школу

отправить?.. В поселке работать станет... Но Володя землю не любит, а без

любви какая работа?.. Одна только мука...Может, в ремесленное училище

отправить?...”

В городе недавно организовали ФЗУ (уральцы называли его

ремесленным), и знакомые ребята (особенно настойчиво соседние Вовка и

Ленька Бабичевы) уговаривали моего брата: “Красивая форма...Бесплатная

кормежка... Учебы мало...Настоящая свобода... ”

Но отец был настроен решительно против училища: “...Какой интерес

работать в грязном цеху?.. Дым глотать, пыль носом собирать, приходить

домой чумазым, в испачканной одежде... Нет, такого счастья нам не

надо...Не наше, не казачье это дело стоять весь день за станком...” Он как

будто забыл, что дочь уже более пяти лет работает на фабрике, где

постоянными были и шум, и пыль, и духота...

Мама терпеливо ждала, когда отец скажет что – то дельное и нужное.

Но его слова о будущем Володи прозвучали совсем не так, как она

ожидала: “Сын уже большой...Пусть работает... Место для него найду...

Будет мне помощником... ...Дочь теперь не помощница... Все на сторону

глядит... Хочет отделиться и уехать из дома.. Вот стыд – то какой!...”

Мама, раньше всегда соглашавшаяся с отцом, после событий,

определивших судьбу Грини, теперь думала “по – своему” и порою

говорила иначе: “ Ты разве хотел жить в отцовом доме?.. Мало

натерпелся?.. А я?.. Не хозяйка, а неизвестно кто... Не знала, что где лежит,

что можно взять, какое дело исполнить... Да не о том наш разговор нынче,

а о сыне... Делай, как знаешь... Только мой сказ такой: пусть Володя

дальше учится. И не забывай: ты уже отправил на работу одного сына...И

где он теперь?. Неужто хочешь и другого?. Он успеет наработаться: жизнь

большая...Мы что старики немощные?.. Прокормить себя не можем?..

Посмотри на себя – и скажи...”

139

После долгого и тяжелого разговора (отец едва сдерживал себя )

родители решили: Володя пойдет учиться в восьмой класс:. “... А что

сейчас – то ему делать?.. – Пусть поживет и поработает сначала на бахчах,

потом в лугу, на сенокосе...Там есть чем заняться, а то все бегает по

улицам и дворам с такими же шалопаями, как он. Пора бы образумиться..”

– “...А дальше что? – спросил будущий восьмиклассник” – “... Потом

посмотрим, “ – ответила мама..

Со мной родителям было значительно спокойнее, чем со старшим

братом. Я не доставлял им серьезных тревог: ученик четвертого класса,

”гордость восемнадцатой школы”, “круглый” отличник, руководитель

пионерской

дружины,

постоянный

участник

художественной

самодеятельности, редактор газеты – это все я. Моя учительница, добрая и

справедливая Олимпиада Валентиновна говорила маме хорошие слова обо

мне, но никогда не прощала шумного поведения в классе.. В моем

дневнике иногда появлялись совсем не радующие меня слова...Наверное,

я казался учительнице слишком самоуверенным и самолюбивым, и она

опасалась “перехвалить” ученика – отличника: вдруг я стану

“зазнайкой”...И тогда – стыд и позор не только классу, но и всей школе..

..Маме, бесспорно, было приятно слышать хорошие слова о сыне,

сказанные Олимпиадой Валентиновной на собрании, и получать

очередную похвальную грамоту.. Она всегда возвращалась домой из

школы радостно взволнованной, раскрасневшейся и улыбающейся.

Отец же относился к моим школьным успехам совершенно спокойно,

даже равнодушно, не придавая им какого – либо значения: “...Ну, и

подумаешь, – отличник...На голове что ли от радости плясать?. Тебя ведь

послали в школу учиться, а не сопли вытирать...”

Итак, для учеников наступило время веселых, но коротких летних

каникул.. Радовались каждому солнечному, жаркому дню. Как всегда,

торопились встретиться с приятелями, чтобы шумной, веселой компанией

отправиться за город и нырнуть в воды стремительного Урала и

своевольного Чагана... Пожалуй, пока такие прогулки были единственной

нашей радостью и коротким развлечением .. Впереди нас ждала тяжелая,

серьезная “работа на земле”. И веселые “речные походы” своих

мальчишек отец скоро отменит на месяц ... А может, на более длительное

время: ведь заранее нельзя знать, как “пойдет” наше дело на бахче....

Летние школьные каникулы отец рассматривал как – то странно.. Они

были для него лишь тем временем, когда его “взрослые лоботрясы”

обязаны каждый день по – настоящему работать и дома, и в поле: ”Нечего

им балберничать, бегать на Урал и Чаган, лентяя праздновать или слушать

то, что кричат в черном круге. Делом надо обязательно заниматься......”

Незаметно подрастал младший брат: в конце лета ему исполнится

семь лет: “ Я уже большой, “ – не без гордости говорил Костя старшим. Он

140

теперь не ходил к сестрам, на соседний двор и не развлекался смешными

“девчоночьими играми”.

Мы,

школьники,

рассматривали

малыша

как

интересного,

самостоятельного “человечка”, живущего в своем особом мире, но еще

слишком маленького, чтобы разговаривать с ним о чем -то серьезном..

Летние дни младший брат теперь проводил в нашем дворе и на соседней