Текст книги "Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)"

Автор книги: Николай Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

что ей достаточно умения читать и писать (тетя Еля получила такое

«образование»), что без помощи дочери родители не смогут справиться с

хозяйственными делами. Отец часто говорил, что не следует попусту

тратить время на уроки и чтение, когда в доме много работы: «Надо всегда

заниматься нужным. Нечего лентяя праздновать. Еще успеешь отдохнуть».

Как ни горько, но следует признать, что отец лишил свою

единственную дочь не только возможности учиться в школе, но и

нормального, радостного детства. Мама старалась доказать отцу, что Шура

должна учиться, но отец как будто не слышал ее слов, и положение

девочки-подростка не менялось: ранней весной она уезжала на бахчу – и

возвращалась домой поздней осенью. Лишь зимой сестре удавалось иногда

бывать в школе, но разве можно назвать ее редкое появление в школе

настоящей учебой?

Шура была старше своих одноклассниц, когда с большим трудом

закончила начальную школу. Да и закончила ли? Просто учительница

пожалела тихую, скромную, работящую девочку.

Позже, будучи взрослой, Шура не раз с душевным надрывом в голосе

и со слезами на глазах, не скрывая чувства обиды, вспоминала, как хотела

учиться в школе, а отец отправлял ее на бахчу или на базар, где она,

подросток, торговала арбузами и дынями. Моя сестра, наверное, могла бы

произнести горькую фразу: «У меня в детстве не было детства, а была

только одна работа». К сожалению, в этих словах выражена горькая

правда ее многих (и не только ранних) лет.

6

Положение нашей семьи в начале 1930-х оставалась таким же

трудным, сложным, каким оно была и в предыдущие годы. Городские

огородники и бахчевники, как и владельцы скота, попали под

91

дополнительный налоговый пресс. Чиновники из финансовой конторы

более жестко и внимательно, чем прежде, следили за ними и всегда знали,

кто и что производит, обрабатывает и продает. Власти старались отправить

городских казаков-бахчевников в совхозы и колхозы типа пригородного

«Коминтерна» как бы по их доброй воле. Но «коллективное хозяйство»

отца не интересовало. Покинув рыболовецкую артель и возвратившись в

Уральск, он купил на заработанные деньги лошадь (для детей – Сивый) и

теперь, как прежде, каждое утро отправлялся на биржу.

На бывшей Туркестанской площади в ожидании клиентов,

выстраивались десятки подвод и дрожек. Найти работу не всегда

удавалось. И, простояв весь день на бирже, сердитый отец нередко

возвращался домой без единого рубля в кармане.

Наша семья (в ней уже четверо детей: в 1930-м году на свет появился

я) не считалась бедной. Родители никогда (в присутствии детей) не

говорили о денежных трудностях, но знали, что они могут всегда

возникнуть. И все же отец не допускал мысли о том, что е г о семья может

быть «хуже других». Он заранее искал и находил выход (порою сложный,

жесткий ) из возникающей нелегкой ситуации.

Так, не слушая возражений мамы, не обращая внимания на просьбы и

слезы дочери, он настоял на своем неожиданном предложении. Впрочем,

его слова все следовало пониматься не просто как предложение или совет,

но как твердое, единственно верное и нужное семье решение. С ним были

обязаны соглашаться и мама, и Шура. Прежде всего дочь, так как план

отца имел прямое отношение к ней. Жесткие слова отца определили

будущее сестры – вопреки ее желанию и мечте: «Тебе надо работать. По-

настоящему работать. На одном, постоянном, серьезном месте. Чтоб не

бегать туда-сюда».

Выбор работы и профессии у малограмотной девушки был

небольшим. Она могла трудиться после окончания курсов медсестрой в

местной больнице. Но Шура не хотела находиться в мире человеческих

страданий и смертей: она видела их в раннем детстве, в голодные годы и

запомнила на всю жизнь. Сестра могла быть продавщицей в соседнем

магазине, но торговля, которую она хорошо знала («базарный опыт»),

всегда вызывала в ней недоверие и тревогу: «Обязательно обманут, когда

будешь считать деньги». Пришлось Шуре идти на валяльную фабрику с

традиционным для того времени названием «Красный Октябрь».

До революции в городе работала небольшая пимокатная фабрика

купцов Шубняковых. Дешевые черно-серые валенки – «пимы» (не очень

хорошего качества) постоянно покупали рядовые жители города и области:

каждый уралец зимой обязательно надевал их во время сильных морозов,

отправляясь в луга за сеном или на Урал (на багренье). Накануне больших

зимних праздников многие казаки покупали у мастеров-кустарей красивые

92

фетровые «чесанки», – своего рода свидетельство материального

благополучия семьи.

В годы бурных трагических событий фабрика прекратила работу. Ее.

хозяева, опасаясь преследования новых властей, бежали из города. Рабочие

разошлись по домам. Часть оборудования разграбили «заботливые»

уральцы. Оставшиеся в цехах станки и механизмы нуждались в серьезном

ремонте. Здание на углу Коммунистической и Дмитриевской (бывших

Крестовой и Хвалынской) улиц в голодные годы превратилось в

прибежище бродяг и нищих, пьяниц и бандитов. Оно пугало прохожих

разбитыми окнами и мрачной пустотой, экзотическими запахами и

громкими ночными криками.

Фабрика находилась в центре города, и это обстоятельство, наверное,

спасло ее корпуса от полного разрушения. В середине 20-х годов власти

попытались наладить на ней ручное производство валенок, но из этой

хорошей затеи ничего дельного не получилось: в течение года новые

катальщики изготовили лишь несколько сотен пар зимней обуви.

Фабрику восстановили в годы первой пятилетки: приехавшие

специалисты проверили цеха и станки и определили их рабочий

потенциал. Недавно назначенные руководители привезли из Москвы новые

станки и приборы, восстановили котельный цех и паровую мастерскую.

«Красный Октябрь» готов был начать новую трудовую жизнь.

Но старые, опытные мастера не рвались возвращаться в цеха. многие

работали как свободные кустари-пимокаты. И их чесанки по-прежнему

привлекали внимание горожан. Массовое производство дешевых валенок-

пимов старых специалистов не интересовало.

Дирекция фабрики вынуждена была организовать курсы подготовки

молодых рабочих и объявить набор учеников. Среди них оказалась и моя

16 -летняя сестра. Работа на фабрике означала, что с мечтой об учебе и

школе ей придется окончательно распроститься.

Двухэтажное здание фабрики находилось недалеко от нашего дома,

что, бесспорно, имело серьезное значение для Шуры: ведь она будет

работать в разные смены, бегать по улице не только днем, но и ночью, что

небезопасно ( в городе случались грабежи и убийства).

Сестра отправилась на «Красный Октябрь», как уже говорилось,

вопреки своему желанию. Но именно фабрика с ее шумным коллективом

стала для Шуры выходом из замкнутого домашнего мира, из однообразия

бахчевых дел, от которых сестра устала душой и которые уже ненавидела.

Может, поэтому она и согласилась пойти на фабрику, совсем не думая о

том, какой тяжелой может оказаться ее новая работа ?

Женщины (в катальном цеху работали одни женщины) встретили

молодую работницу приветливо. Они радовались, видя рядом с собой

красивую черноглазую девушку. И одновременно удивлялись, не понимая,

93

почему она оказалась здесь: «Неужели другого места в городе не нашла?».

Но Шура не хотела объяснять, как и почему она попала в цех. Общение с

опытными мастерами и работа в на фабрике стали для сестры и

своеобразной проверкой ее физических и моральных сил.. Впервые попав в

катальный цех, она невольно растерялась: постоянный грохот механизмов,

влажный воздух, неприятный запах грязной шерсти – все это было тяжело

для нее, привыкшей к чистому воздуху, яркому солнцу и спокойной работе

на земле. Здесь, в цеху, многое было иначе. Тяжелее и сложнее, чем на

бахче.. Весь рабочий день надо было стоять у станка, следить за его

работой и вовремя выполнять определенные производственные операции.

Но возвращаться на бахчу не хотелось: устала от одиночества и

постоянного копания в грядках. В цеху всегда рядом работали люди, с

ними можно поговорить о работе, услышать совет, как лучше следить за

станком, пожаловаться на духоту или поделиться свежими городскими

новостями и пр.

7

Хитрости своей профессии Шура разгадывала медленно. Сначала

казалось, что катать валенки – занятие, требующее лишь несколько

простых движений и умения аккуратно разбирать шерсть (видела у

пимокатов). Но уже через три-четыре дня выяснилось, что стоять у станка

не только тяжело, но и сложно и непривычно: оказывается, необходимо

пройти учебные курсы под контролем бригадира и лишь через десять-

пятнадцать дней (может, и через месяц) можно приступать к

самостоятельной работе с заготовками .

В катальном цеху выполнялась лишь первая производственная

операция. Нужно было аккуратно разложить шерсть ( по качеству, цвету и

пр.), затем с помощью специальных лекал и колодок сложить и закрепить

в жесткой холстине будущий, непривычно большой валенок, далее

несколько раз прокатать его в станке и отправить в соседний цех. В

первые недели самостоятельной работы «продукцию» Шуры неоднократно

возвращали обратно: в ней находили производственный брак. И бригадир

советовала молодой работнице: «Работать надо внимательней. Не

торопись, как другие. Когда по-настоящему научишься, вот тогда и будешь

спешить.».

Цех находился в низком, полуподвальном помещении... Днем в нем

царил влажный полумрак, ранним вечером включалось электрическое

освещение. Женщины закрывали лица масками, но такая защита не спасала

их от удушья и кашля. Работа в цеху требовала крепкого здоровья и

крепких рук. Многие болели, но продолжали работать. Аллергия,

туберкулез, бронхит – постоянные спутники катальщиц. Шура старалась

не жаловаться на цеховые трудности, но больная левая рука напоминала о

94

себе, когда приходилось поднимать тяжелую сырую заготовку валенка.

Сестре приходилось терпеть боль: ведь она теперь не маленькая,

беспомощная девочка, а настоящая работница.

Через два месяца самостоятельной работы Шура впервые выполнила

норму. Позднее она стала постоянно перевыполнять ее и оказалась в числе

ударниц.

Изготовленные на фабрике катанки сестре не нравились: были

жесткими и некрасивыми. Она никогда не надевала их. Отец, как и раньше,

заказывал знакомому пимокату белые легкие чесанки для мамы и дочери.

На вещевом базаре покупал черные валенки (для себя и ребят): придирчиво

рассматривал подошвы, проверял их крепость, своими мозолистыми

руками старался размять голенища.

Шура неторопливо знакомилась с фабрикой. Побывала в

сортировочном и моечном цехах, внимательно рассмотрела незнакомые

машины. Верхний, светлый этаж здания оценила как «скучный»: там

сидели одни начальники – директор фабрики, секретарь партийной

организации, председатель профкома. Они не интересовали сестру. Как и

веселый комсомол, в ряды которого она так и не вступила. Наверное,

потому, что отец по-прежнему неодобрительно, а порою и резко

отрицательно говорил о современной шумной, «безалаберной» (по его

мнению) молодежи. Для него комсомольцы и пионеры – «болтуны» и

«бездельники», не умеющие и не желающие серьезно исполнять нужные

дела. Мужчин – рабочих на фабрике – мало (начальники – не мужчины).

Шура видела их редко. Лишь иногда из низкого дальнего здания котельной

выбегали грязные, с сажей на лице и руках кочегары, чтобы подышать

свежим воздухом. В катальный цех заходили лишь «чистые» рабочие –

ремонтники и электрик: они проверяли станки и электропроводку.

Женщины встречали мужчин весело – насмешливо: пришедшие на

некоторое время отвлекали катальщиц от шумной однообразной работы.

На пять – десять минут в цеху наступала радующая всех тишина:

проводилась проверка станков и приборов.

8

Все случилось, как всегда, неожиданно. Шура познакомилась и

подружилась с молодой, как она, работницей, Полиной (Полей), дочерью

известного в городе бондаря Шишонкова. Его небольшая мастерская на

бывшей Мостовой (недалеко от Чагана) улице всегда привлекала

мальчишек: летом они толпой стояли около открытой двери и

внимательно наблюдали за тем , как немолодой мастер работает

деревянным молотком (киянкой): он делал не только бочки и ушаты, но и

санные полозья, конские дуги, «клещи» для хомутов и пр. Даже в годы

95

«решительного наступления» власти на частное предпринимательство

ремесленник сумел сохранить свою мастерскую, превратив ее в отдел (цех

) городской ремонтной артели.

Район, где жил и работал бондарь, пользовался шумной известностью

в городе. «Чаганские» ребята, веселые скандалисты, азартные любители

уличных игр и активные участники массовых драк, старались доказать

свою особенность и независимость от ребят других городских районов

(«мы – сами по себе»).

В том районе находилась единоверческая Никольская церковь

(разрушена в середине 30-х годов) и жили потомственные старообрядцы –

«церковники», люди самостоятельные, всегда недовольные властью – и

старой, и новой.

Видимо, свободная атмосфера района повлияла на характер новой

подруги Шуры, девушки энергичной, веселой, острой на язык,

отвергающей старые, известные домашние правила, не слишком

трудолюбивой, любительницы откровенных женских разговоров (сплетен

?), кинофильмов в кинотеатре «Кзыл-Тан» и танцев в доме Карева.

Судьба непонятно зачем свела мою спокойную сестру с шумной

землячкой. Девушки даже внешне отличались друг от друга: одна –

темноволосая и черноглазая шатенка, другая – белокурая блондинка, со

светло-голубыми глазами. Может, они дополняли друг друга: шумная,

легкомысленная Полина и серьезная, застенчивая Шура? Сестра своим

характером тогда походила на нашу добрую, приветливую маму. Но через

два-три года работы на фабрике в ней проснется честолюбивое фамильное

начало. Думается, что встреча и дружба с «дочерью городской окраины»

помогли проявлению и укреплению в ней особого, «семейного» характера.

Полина подошла к Шуре в первые же дни ее работы: «Ну, и как тебе

здесь?. .Не страшно? Не бойся. Скоро привыкнешь». Действительно, через

несколько пятидневок ( месяц тогда состоял не из традиционных недель, а

из советских пятидневок, затем – шестидневок) сестра, действительно,

стала привыкать к цеху и познакомилась с работницами.

Шуру удивляла та свобода и легкость, с какой ее подруга

разговаривала с незнакомыми людьми... Потомственная уралка, в отличие

от Полины, не привыкла делиться с чужими откровенным, душевным и

сердечным. И дома такие разговоры велись крайне редко. С кем можно

было говорить? С братьями? Что они знают и понимают?. И чем могут

помочь? Мама в нынешней жизни .плохо разбиралась. У отца все слишком

просто: «Нечего тратить время на пустые разговоры. Делом надо

заниматься».

В цеху было совсем по-другому.. Здесь следовало отвечать, когда к

тебе обращались с любым вопросом, участвовать в разговорах-спорах о

дружбе и любви, встречах и расставаниях. Но не только сердечные дела

96

интересовали и волновали работниц. Одна из них посоветовала Шуре:

«Учиться тебе надо, девушка. Ты еще молодая, тебе следует думать о

своем будущем. Сколько классов кончила?. Четыре?. Мало. Хотя бы

шесть-семь. Поступай в школу. Учись. Иначе трудно будет. Всю жизнь

простоишь у станка».

Шура и сама понимала, что надо учиться. Но когда и как? Весь день в

цеху работаешь, вечером помогаешь маме. Своими мыслями-сомнениями

сестра поделилась с Полиной. Та сразу же нашла решение: «И что думать?

Поступай в вечернюю школу. Она недалеко от твоего дома. Ходить ночью

не страшно. Скажи родителям». Но Шура не сразу решилась на такой

разговор: «Ты что? Разве отец разрешит мне учиться? Он постоянно

твердит, что дома дел уйма и маме одной трудно справляться с ними. Ведь

у нас не только лошадь, но и корова, свинья, куры. За ними надо

ухаживать.» Подруга не согласилась: «Ну и что?. У всех хозяйство. Пусть

им занимаются братья. Старший почти взрослый. Он накормит и напоит

вашу скотину. Ты о себе хоть раз подумай».

Дочери было трудно начинать откровенный разговор с отцом: она

привыкла делать так, как он предлагал-требовал. Она знала, что отец не

согласится с ее просьбой. Родитель, конечно, видел, что жизнь меняется,

понимал, что надо как-то иначе заботиться о детях и отказаться от

некоторых прежних требований и запретов: «Что ж... Сыновья пусть

учатся, а дочери зачем?».

Беседа (нелегкая для Шуры) все же состоялась: «Папа, на фабрике мне

советуют поступить в школу». Последовал удивленный возглас отца: В

какую-такую еще школу? Разве ты плохо работаешь?». Дочь постаралась

объяснить: «Нет... Никто не жалуется, все считают меня хорошей

катальщицей, но говорят, что надо обязательно учиться. После школы могу

стать бригадиром Ведь неграмотную не сделают начальником, даже

маленьким. Мне тяжело всю смену стоять у станка, плечо и рука начинают

болеть. Да и сама я хочу учиться. Не буду же я всю жизнь перебирать

шерсть и складывать заготовки. Ты же разрешаешь и Грине, и Володе, а

мне почему-то нет».

Шура не выдержала и расплакалась. Она видела, что отец не понимает

ее желания и не слышит сказанных ею слов. Отец же нашел в просьбе

дочери вредную, никчемную попытку изменить традиционную семейную

жизнь, которую он старался сохранить в нашем доме. В разговор

вмешалась мама. Она редко возражала отцу, но на этот раз сразу же

поддержала дочь: «Хочет учиться, – пусть учится. Греха в этом никакого

нет».

И отец вынужден был согласиться с мамой.. Может, понял, что

единственная дочь обделена его теплотой и вниманием, что постоянная

работа (фабрика – дом!) сделала жизнь Шуры тяжелой и неинтересной ?

97

Важный для сестры вопрос был благополучно разрешен. Но, мечтая об

учебе и вечерней школе, Шура еще не знала, как трудно одновременно

работать и учиться. Да и в цеху оказалось не все так просто и легко, как

она предполагала.

Семейные катальщицы открыто выражали свое недовольство: ведь им

теперь приходилось чаще, чем прежде, работать в ночную смену (заменять

ученицу). Учеба в пятом классе давалась тяжело. Многое, когда-то хорошо

знакомое в начальной школе, забылось, пришлось восстанавливать в

памяти, чтобы чувствовать себя спокойно и уверенно на уроках. Новые

дисциплины Шура не всегда понимала. Учебники не успевала читать.

Моя сестра впервые открывала для себя некоторые новые стороны

современной жизни. У нее появились непонятные, «странные» (по мнению

отца) желания. Одноклассницы часто рассказывали о танцах и концертах в

доме Карева, женской парикмахерской на Советской улице, новых

фильмах и книгах. Среди учениц оказались несколько комсомолок. Они с

явным удивлением в голосе говорили Шуре: «Ведь ты хорошая работница,

тебе уже столько лет, а ты до сих пор не вступила в комсомол». Наверное,

они полагали, что все девушки обязательно должны быть членами

молодежного Союза? И что могла ответить им сестра? Признаться, что

отец запрещает? Порою Шура думала, что она случайно попала в другой

мир, совершенно не похожий на давно знакомый, домашний. Сложный, не

совсем понятный и пока чужой. С горьким чувством в душе сестра думала

о том, что свое время она упустила такую возможность, что с учебой

опоздала на пять-шесть лет.

Рядом с сестрой в школе оказалась энергичная Полина: она тоже

решила учиться. Но интересовалась не столько уроками, сколько

развлечениями и встречами с ребятами, модной прической и новым

платьем. Вместе с подругой Шура стала пропускать занятия: они гуляли по

Советской улице, иногда заглядывали в дом Карева (в танцевальный зал)

или отправлялись в кинотеатр на последний сеанс. После такого веселого

вечера (точнее: ночи) сестра возвращалась домой заметно возбужденной,

непривычно радостной. Родители обычно не расспрашивали дочь, почему

она пришла поздно, так как знали, что ответ будет коротким: «Задержали в

школе. Учитель проводил дополнительный урок». Ни отец, ни мама не

допускали и мысли, что Шура может обманывать их: ведь дети

воспитывались в «строгих правилах правды». Но дочери, уставшей от

тяжелой работы в цеху и однообразной домашней жизни, так хотелось

хотя бы немного развлечься.

Перед занятиями к нам иногда заходила Полина. И тогда сразу же

строгая атмосфера, привычная для нашего дома, менялась: радостно звенел

голос девушки городской окраины: она рассказывала смешные истории,

исполняла модные песни, показывала новые танцы. К «школьницам»

98

иногда присоединялась молодая тетя (лишь на год-два старше своей

племянницы): она неторопливо и подробно передавала слухи, сообщала о

событиях, произошедших в городе. Отец с явным осуждением смотрел на

молодежь: многое в поведении и разговорах девушек ему совсем не

нравилось. И он с большим трудом сдерживал себя.

С учебой у сестры получилось не совсем так, как ей хотелось. Шура

успешно закончила пятый класс. Но учиться в шестом не смогла. Видимо,

поняла, что не выдержит внутреннего напряжения и жесткого ритма жизни

«дом – фабрика – школа». К сожалению, наша сестра действительно

опоздала с учебой. Не по своей вине. Признавать виновным в

происшедшем с Шурой отца? Вряд ли справедливо. Мои родители, как и

многие представители старшего поколения казаков, сформировавшегося в

прежние времена, оказались на трагическом переломе исторического и

социального времени и серьезно разобраться в его духе и требованиях не

смогли. Они явно не успевали за требованиями новой эпохи, и она

оставалась для них – в целом – непонятной загадкой, как и ее многие

странные по их представлению законы и правила – в отдельности.

9

В середине 30-х у Шуры появился тщательно скрываемый от

родителей (больше от отца, чем от мамы) дополнительный повод

задерживаться на фабрике: она познакомилась с парнем, а познакомилась и

влюбилась в него. Приветливого электрика Ивана (для знакомых – просто

Ваня) знали все работницы фабрики. Найти его в мастерской было

невозможно. Он переходил из одного цеха в другой, наблюдая за работой

станков и приборов. Катальщицы постоянно обращались к нему с

просьбами проверить капризные катки, наладить освещение в цеху и пр.

Немногословный и спокойный электрик внимательно выслушивал

работниц и сразу же осматривал станок: «Сейчас исправлю, а ты пока

посиди, отдохни. Ведь устала, наверное.» Он осматривал шумные машины,

исправлял выключатели, ставил новые лампочки, проверял провода и пр.

Ваня был известен на фабрике не только как хороший специалист, но

и как веселый музыкант: он выступал в праздничных концертах, исполняя

на гитаре и балалайке современные песенные мелодии и танцевальные

ритмы. Парень любил музыку, однако жизнь сложилась так, что ему

пришлось рано работать, а не учиться.

До революции (говорили старожилы) отец будущего электрика

Степан владел небольшой лавкой около Пушкинского сквера. Торговал

всем, в чем нуждались рядовые уральцы – от хлеба и сахара до дешевых

тканей и ниток в шпульках. Рядом с хозяином-«эксплуататором» многие

годы работал пожилой продавец Василий (он же грузчик) из приезжих

99

мужиков. Торговля приносила купцу небольшой доход, но все же

позволяла ему чувствовать себя уверенно и не бояться завтрашнего дня.

Все изменилось во время во время обороны Уральска. Тогда местный

Совет реквизировал товары как в крупных магазинах, так и в небольших

лавках. Торговый «бизнес» Степана рухнул. Восстановить его ( в начале

20-х годов) он не сумел. Бывший купец поступил на службу – лишь для

того, чтобы считаться трудящимся и получать небольшую, но постоянную

зарплату. Работа стала для него тяжелым моральным испытанием: в своем

учреждении Степан попал в зависимость от одного из своих прежних

покупателей, – не самого честного и благодарного. Немолодой служащий

не выдержал беспокойной обстановки и нервного напряжения, тяжело

заболел и в середине 20-х годов скончался. Через год умерла его супруга .

В скромной квартире двухэтажного дома (до революции принадлежал

купцу, но в 1919-м году в особняке поселились две семьи рабочих)

остались дети-сироты.

Главой новой семьи стала старшая сестра Клеопатра (Кленя). Вместе с

ней в квартире жили братья Иван и Петр, а также сестра Вера. Энергичная,

трудолюбивая Клеопатра не жалела себя, спасая детей от голодной смерти

и детского дома. Она выполняла любую работу в бывшей войсковой

больнице, трудилась уборщицей в кооперативном магазине – и

одновременно (по вечерам) посещала занятия в медицинской школе. Через

два года учебы Клеопатра фельдшер – акушерка. Каких усилий и нервов

потребовали от нее работа и учеба? Какой ценой ей удалось защитить и

сохранить семью? На такие вопросы сестра Ивана не отвечала: она не

любила, когда ее хвалили или жалели. Главным для нее всегда оставался

нужный результат. Клеопатра нашла свое место в жизни и помогла

младшим устоять, «не свернуть с правильной дороги». Она воспитала в

братьях и сестре желание работать и помогла формированию их

энергичных, твердых характеров, столь необходимых как в нынешнее

непростое время, так и в будущем, которое не обещало быть легким.

Иван, как и многие его товарищи, учился лишь в начальной школе. Но

сохранил постоянный интерес к книге. Свободные время он старался

использовать в целях самообразования. Помимо справочников по

электротехнике, ставших для юноши главными книгами-пособиями, в

квартире можно было увидеть тома русских классиков и западных

писателей.

Иван начинал свой рабочий путь учеником монтера на старой

электростанции. Ее построил накануне революции один из местных

деловых людей, чтобы обслуживать предприятия и дома зажиточных

горожан. В революционные годы станция не работала: оказалась ненужной

новой власти. По окончании смутного времени выяснилось, что одни

станки устарели, другие – разобрали и унесли лихие люди. Старые

100

специалисты покинули Уральск. Лишь в середине 20-х годов городской

Совет приступил к восстановлению станции. Новых электриков готовили

на специальных курсах. Недавно созданные бригады рабочих-монтеров

трудились на улицах города. (прокладывали новые линии, ставили столбы

и пр.). Пока подключали к электросети лишь государственные

предприятия и конторы, комитеты и советы, школы и некоторые дома (в

них проживали партийные и советские чиновники).

Подросток Иван попал в бригаду в начале 30-х годов, еще ничего не

зная о своей будущей профессии.. Думал через год-два уйти, забыть

станцию и найти более спокойное рабочее место. Но «мощный

электрический заряд» задержал юношу в беспокойной профессии на всю

жизнь.

Станция находилась на северной окраине города, недалеко от храма

Христа Спасителя. Иван ранним утром начинал свое путешествие по

Уральску. Через час-полтора вместе с опытным мастером отправлялся

выполнять только что полученное производственное задание.

Иногда приходилось дежурить в мастерской до полуночи.

Возвращался домой темными улицами (освещалась только главная), не раз

сталкивался с хулиганами и бандитами из местных. Юноша не боялся их:

со многими был давно знаком. «Ночные хозяева города» знали, что у

Ивана ничего не возьмешь. Простенькое пальто, старый пиджак, разбитые

ботинки – кому они нужны, кроме хозяина? Недовольные «стражи»

Уральска беспричинно – «ради удовольствия» – били юношу «под дых».

Наверное, их раздражало, что Иван работает, а не фланирует вместе с ними

по безлюдным улицам. Но некоторые знали, что он – сирота и должен

трудиться, чтобы помогать старшей сестре в ее заботах о младших.

На электростанции молодой электрик проработал около пяти лет.

Разобрался. во многих тайнах сложной профессии, хорошо узнал город

(его переулки и улицы) и его бедное электрическое хозяйство,

нуждающееся в постоянном ремонте. Ивану надоело подниматься на

вершины столбов и спускаться с них. Он устал выслушивать жалобы

чиновников на плохую работу электростанции и своих товарищей. И

отвечать на просьбы рядовых жителей, которые не мог выполнить:

электрификация города осуществлялась медленно, и «лампочки Ильича»

пока не радовали весь Уральск. Наверное, местное руководство

недостаточно активно и настойчиво стремилось сделать город

современным, чистым, светлым, солнечным, каким он должен быть в

стране, создающей новое, социалистическое общество.

10

101

Иван удивил своих товарищей-монтеров, когда сказал, что решил

оставить хорошо знакомую ему работу. Дирекция валяльной фабрики

предложила ему должность электрика. Зарплата не меньше, чем на

прежнем месте. Фабрика недалеко от дома. Не нужно ходить летом по

пыльным, а осенью и зимой по сырым и холодным улицам.

Новая работа, однако, оказалась более сложной и беспокойной, чем

прежняя. Электрические станки и провода в цехах нуждались в

ежедневном контроле и частом ремонте. Иногда случались серьезные

аварии, и тогда Иван не покидал фабрику в течение несколько дней.

И все же работе на «Красном Октябре» показалась ему более

интересной, чем прежняя, порою даже веселой, потому что электрик весь

день находился среди людей, близких ему по настроению и общему делу.

Первая встреча молодых людей произошла в катальном цеху, куда

Иван пришел в очередной раз проверить станки и еще раз напомнить

работницам, как следует обращаться с ними. Группа молодых женщин

моментально обступила его. Общий веселый тон разговора, как обычно,

задавала Полина: она хорошо знала всех ребят на фабрике и никогда не

смущалась, разговаривая с ними.

Наверное, именно тогда Иван увидел черноглазую, смуглую девушку,

стоявшую несколько в стороне, но внимательно слушавшую его

негромкие, деловые советы-рекомендации. И, видно, что-то новое, еще

неразгаданное коснулось парня. Он стал чаще, чем прежде, появляться в

цеху. Останавливался около станка, за которым работала Шура, и

подробно объяснял, как нужно осторожно и внимательно обращаться с

ним: «Ты только не торопись. Сначала посмотри, а уж потом нажимай на

кнопки».

Дальше, как у многих современных молодых людей: случайные

встречи на собраниях и в обеденный перерыв, разговоры о школе и

подругах и проводы до дома после работы.

Шура не говорила родителям об Иване: боялась, что отец поймет ее

по-своему, неправильно. Мама догадывалась, что дочь кем-то увлечена и

потому с интересом наблюдала за тем, как Шура одевается, собираясь

вечером в школу: «К чему бы наряжаться?. Ведь темно, никто не увидит

твое красивое платье и новый берет». Дочь, краснея, объясняла: «Все

девчата хорошо одеваются.. И. я не хочу быть хуже других». Мама словам

дочери верила и не верила. Но не расспрашивала ее, хотя понимала, что

дело все-таки не в девчатах и школе. Отец же громко возмущался: «На

праздник что ли собралась? Поберегла бы одежду». Он, вообще, был

недоволен ее новыми взглядами и странным поведением. Видимо, не

принимал (или не хотел принимать) того очевидного факта, что Шура –

давно не маленькая девочка, а взрослый, работающий человек. И совсем не

похожа на прежних казачек: ее дело и жизнь, как и некоторые желания и