Текст книги "Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)"

Автор книги: Николай Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Старую свою профессию шорника давно забыл. Да и вряд ли кому – либо в

нынешнее время она нужна?. Отец мог выполнять лишь несложную

работу, требующую физических усилий и сноровки. Организовал

небольшую артель. Вместе со старыми приятелями (их осталось немного)

привозил на машине и пилил бревна для кочегарки института, рубил

ледяные “гири” на Чагане – для “Маслопрома”, работал на сенной базе и

т. д.

Рядом с тестем трудился зять. Он решил пока не возвращаться на

фабрику: она показалась Ване “несерьезной”, плохо организованной – по

сравнению с теми, предприятиями, какие ему приходилось видеть на

Дальнем Востоке. Шура согласилась с мужем, полагая, что ему следует

“походить по городу”, “оглядеться вокруг”, спокойно подумать – и затем

уж решать, где ему хочется работать.. Но пока хороший специалист -

электрик, каким был Ваня, ничего не не находил “по душе”.....

Артель отца накануне жарких летних дней “разбежалась”: каждый ее

член решил заниматься только своим, нужным ему делом. И бывший

глава – организатор коллектива теперь самостоятельно, в полном

одиночестве работал в лугах (сенокос) и в степи (бахча)... Несколько раз он

обращался с просьбами к знакомому “полещику” и к бригадирам соседних

колхозов. Неделю “держал” чужую, “нанятую” им лошадь: нужно было

обязательно заготовить сено для коровы.. И с облегчением вздохнул, когда

увидел, что будущая зима уже не испугает его

Оставалось еще одно нелегкое, но привычное дело – бахча. Отец успел

вовремя выполнить все необходимые весенние работы на своем

небольшом участке . Как ему удалось вспахать землю и ухаживать за

арбузами, тыквами и картошкой – на этот вопрос он не отвечал.. Не

217

говорил и о том, каким может быть урожай на его бахче: боялся

“испытывать судьбу...”

Жизнь в первые послевоенные годы для большинства рядовых

уральцев оказалась не менее трудной, чем во время войны...Спокойной,

безопасной?! Бесспорно, да!. Но никак не легкой... 46– 47-й запомнились

многим как тяжелое, полуголодное время. Летом страшная засуха

уничтожила будущий урожай и степные травы... Продуктовую карточку не

всегда “отоваривали”. И она превратилась в мало что значащий и стоящий

клочок бумаги....Каждый день перед продуктовыми магазинами, как во

время войны, стояли “бесконечные” очереди в ожидании хлеба.. На базаре

– пусто... “Случайный” товар покупатели моментально “сметали” с

прилавка (“расхватывали”). Старая местная гадалки на центральной улице

(рядом с домом Карева) поздней осенью 46-го говорила о страшных

испытаниях: “.. Будет холодная и голодная зима...Скотина подохнет... А

лето – жаркое, сухое, без дождей... Степь сгорит... За грешные наши дела

– наказанье великое будет...”

Прохожие, слушая зловещее предсказание знающей жизнь

Максимовны, по -разному воспринимали ее слова: одни – посмеивались,

другие – печально хмурились. Но никто не возражал гадалке. И не

приглашал старого, известного в городе милиционера, который мог бы

остановить мрачные речи старухи..

Первые послевоенные годы – нелегкие не только для взрослых, но и

для детей. Костя и я не только учились, но, сменяя друг друга, постоянно

дежурили у хлебного магазина на Советской улице. Очередь никогда не

уменьшалась... Повторялось то, что было знакомо мне по недавним

временам: постоянные проверки, жалобы, злые крики, переходящие в

откровенную ругань, и пр. Бывшие фронтовики особенно резко выражали

свое недовольство положением в городе: они не стеснялись в “острых” (не

всегда литературных) выражениях по поводу чиновников, “сидевших во

время войны в своих теплых и светлых кабинетах”, а “теперь

издевающихся над простыми людьми..” На предприятиях партийные

руководители пытались что – то объяснять рабочим, но их словам не

верили Местные власти, недовольные шумными, скандальными

очередями и стихийными “митингами” у хлебных магазинов, опасаясь

открытого выражения массового протеста, вновь, как во время войны,

распорядились “разгонять” толпы людей, стоявших у магазинов...

Поведение “стражей порядка” было заранее известно...Ничего нового в их

действиях не было и не могло быть: ведь милиционеры привыкли лишь

старательно выполнять приказы.... А каковы они, эти приказы ?

“Защитники общественного порядка и дисциплины” вопросы такого рода

никогда не задавали – ни себе, ни начальству...

218

Сначала они уговаривали уставших от бессонницы и ожидания

женщин и подростков (они составляли основную часть “очередников”)

“разойтись по домам”, затем – раздавались грозные слова -

предупреждения о какой – то загадочной “решетке”, далее следовало

“задержание нарушителей порядка” и черная машина, хорошо известная в

городе...

...На час – полтора очередь как будто исчезала. На улице наступала

тишина. Но ни один “владелец хлебной карточки” не уходил домой: все

прятались в укромных местах. Вели разговоры о последних сплетнях и

слухах, – об отмене продовольственных карточек и денежной реформе(

произойдет в конце 46 -го – начале 47 -го): “.Как тогда будем жить? Лучше

или хуже?..” Но кто мог тогда верно ответить на вопросы, особенно

сильно волновавшие людей?

Косте и мне приходилось прятаться недалеко от магазина под грязным

арычным мостом: нельзя было на долгое время оставлять без внимания

очередь и свое место в ней. Я болезненно воспринимал все

происходившее: смеялся над “стражами порядка”, жалел женщин и детей,

стоявших в очереди, испытывал чувство стыда, находясь под мостом,

будто делал что – то отвратительное и глупое. . Самолюбивый юноша,

потомок свободных уральских казаков, я вынужден был бегать и

скрываться от милиции: “Неужели все это происходит в моем родном

городе?..” Известные горьковские слова “Человек – это звучит гордо” для

меня и моих товарищей – школьников имели по-настоящему прямой и

высокий смысл.. Но какие чувства может испытывать человек, загнанный

в арык или прячущийся в углу, под забором?...

7

Летом 46-го года я закончил восьмой класс. Попал в него благодаря

старшему (погибшему) брату, хотя Гриня вряд ли мог предполагать, что

его “поддержка” будет необходима мне в год окончания войны...

Накануне экзаменов в седьмом классе кто -то распустил в классе слух,

что не всех учеников “возьмут” в восьмой, что на экзаменах необходимо

получить “хорошие оценки” (теперь – “пятерки” и “четверки”) по

“основным учебным предметам” (русский язык, математика, история и

пр.). Для меня подготовка к экзаменам была делом сравнительно легким:

несколько раз внимательно просмотрел учебники, решил с десяток новых

задач по математике и написал ряд сложных предложений... Непривычное

испытание выдержал, можно сказать, блестяще.

219

Как ни странно, но самым трудным для меня оказался экзамен по

такому новому “учебному предмету”, как Конституция СССР (был такой в

мое время), но и его удалось вполне успешно преодолеть...

Никаких преград (думалось мне , мешающих учиться в восьмом

классе, не может возникнуть.. О своем желании я сказал родителям. Мама

сразу поддержала меня: “Конечно, надо учиться дальше..” Отец, как

обычно, думал иначе. Он говорил (справедливо говорил), что без лошади

жить и работать стало намного труднее, чем прежде, что ему нужен

помощник и дома, и на бахче, и в лугах, что следует “держать хозяйство в

порядке”, иначе мы разоримся и пропадем: “ Конечно, хорошо бы иметь

лошадь, но денег, чтобы ее купить, нет и не будет. Можно занять у братьев

и приятелей, но не хочется: ведь придется отдавать долг...”

Но мама вновь напомнила, что случилось со старшим сыном. И отец

вынужден был сказать:” Что ж, пусть учится...” Но скоро выяснилось, что

одного моего желания и согласия родителей мало: за учебу в старших

классах ( восьмой относился к их числу) нужно было платить. Родители

сразу же забеспокоились. Особенно отец: “Опять деньги...А где их

взять?..” Все, однако, разрешилось благополучно и быстро... Мама,

случайно встретив директора школа (он жил в соседнем квартале),

спросила его: “..Сколько надо платить, чтобы мой сын учился в восьмом

классе?..” Яков Михайлович начал было объяснять, но почти сразу же

остановился:”...Ваш старший сын погиб на фронте?.. Не так ли?.. Вам не

надо платить за обучение младшего в восьмом классе...” Обрадованная

мама вечером сообщила хорошую новость отцу...Я не знаю, как он принял

ее слова... Думаю, что не очень радостно, но довольно спокойно, не желая

обижать маму... Или понял, что дети в нынешнее время должны учиться?...

Я был рад: мое желание учиться дальше осуществилось. Школа для

меня тогда была самым радостным местом . Наверное, потому, что уводила

от грустной повседневности с ее “хлебными”, бахчевыми и прочими

“неприятностями” и заботами.

Я учился легко, рядом со старыми друзьями и приятелями... Мужская

школа первых послевоенных лет – это особое царство, в котором авторитет

каждого ученика зависел не только от его знаний и оценок.. Следовало

быть сильным и настойчивым в разных делах, справедливым и

доказательным в спорах, правдивым в разговорах, смелым и умелым в

драках. И прочитать ряд нужных, обязательных для моих одноклассников

книг.. И не только названных школьной программой или учителем, но и

других: интересных только подросткам, уводящих их в далекий, особый

романтический мир. Эти книги мы находили (“доставали”) с большим

трудом, передавали друг другу на день или на ночь... И надо было, не

обращая внимание на запреты старших и домашние дела, быстро

прочитать Вальтера Скотта, Майн Рида, Фенимора Купера и, конечно,

220

Александра Дюма, Роберта Стивенсона, Александра Грина – и вовремя

вернуть их товарищу. Произведения русской классической литературы (от

“Слова о полку Игореве” до рассказов Чехова), как и книги современных

советских писателей мы также не забывали внимательно читать...

... В школе многое виделось простым и ясным, – дома возникли

“странные”, трудно объяснимые сложности: я не всегда понимал отца, а

он – меня.. Мой родитель мыслил конкретно, предметно. Ему нужны были

результаты дела, выполненного в “положенное” время, а не митинговые

речи и громкие призывы. . Жизненный опыт подсказывал: “ Скандалить с

начальством не следует…Пусть живет, а лучше – спит и никого не

трогает… А ты занимайся своим делом…”

Некоторые мои поступки и желания были отцу чужды и непонятны..

Они явно противоречили его давно сложившимся взглядам на жизнь и на

человека в ней. Так, отец отрицательно встретил мое вступление и в

пионерскую организацию, и в комсомол : “ Ну, что это такое?.. Бегают,

шумят, болтают, а дела никакого не видать... Нам такого не надо...”

Родитель был также недоволен, когда узнал, что я с друзьями часто бываю

на репетициях школьного драматического кружка: “Пустая трата времени,

лентяи... Этого еще не хватало. Смешить людей будешь?. Дураком или

балберкой (т.е. болтуном) представляться?.. Вот радость -то большая!...”

Мама, в отличие от отца, поддерживала мое участие в

драмкружке...Она могла понимать и принимать ( конечно, не все) новое в

жизни. И, слушая речи отца, часто говорила: “ Ну, что ты, Семеныч, все

запрещаешь и запрещаешь.. Не нам, а детям жить...Пускай делают так, как

им хочется...И хоть на время забудет Коля об уроках и работе...Всех дел

никогда не переделать.. Ведь другие ребята ходят в этот самый

кружок...Пусть и младший немного поработает...” Так К Косте перешла

часть домашних дел, и я получил возможность спокойно бывать на

занятиях кружка...

Его организовала Марья Васильевна (литератор), при активном

участии Анастасии Кирилловны( географ) и “товарища” Анны (старшая

пионервожатая) В кружке участвовали, в основном, ребята из моего

класса, с которыми я дружил уже несколько лет. .Мы поставили

“Недоросля” Д. Фонвизина, отдельные сцены из “Бориса Годунова” А.

Пушкина, “Молодую гвардию “ А .Фадеева, “Сына полка” В. Катаева и др.

Успешно выступали не только на школьной сцене, но и в клубах... На

женские роли приглашали знакомых девушек из первой школы.. С ними

мы встречались не только в школе, на репетициях, но и на улицах, во

время прогулок... Иногда собирались в квартире Наны, чтобы поговорить

– и не только о спектаклях .....

К сожалению, наша “театральная” жизнь оказалась короткой, – около

полутора лет: в десятом классе мы думали о более важных для нас вещах,

221

чем сцена: приближающихся экзаменах, институте и своем будущем,

которое нас радовало и пугало – одновременно... Но драматический

кружок остался в моей ( и не только моей) памяти как светлый, радостный

эпизод молодой веселой жизни...

. 8

К привычным семейным заботам в первые мирные годы прибавились

новые.. тревоги и дела. Отец без лошади (как я уже сказал) не мог по -

настоящему работать – так, как он привык. Подрастали младшие сыновья.

Они нуждались в постоянном внимании . Честолюбивая казачка, мама не

раз говорила отцу: “Не хочу, чтобы наши дети выглядели хуже других…”

Сестра, работавшая во время войны на три “фронта” (фабрика – дом -

бахча) без отпуска и отдыха, серьезно заболела: поврежденная в детстве

рука теперь причиняла постоянную боль. Шура и раньше часто (и дома, и

в цеху) говорила, что не может спокойно работать, но кто во время войны

будет выслушивать жалобы катальщицы?.. Сейчас – другая жизнь. И

сразу наступила жесткая “расплата” за прошлое. После тщательного

исследования в больнице выяснилось, что работать на фабрике сестра не

может...Она, красивая тридцатилетняя женщина с усталым выражением

темных глаз, выслушала решение медицинской комиссии с болью в

сердце: неужели теперь она – инвалид...

Ваня, после полутора лет “свободного, артельного труда” несколько

месяцев работал на городской электростанции, но давно знакомое дело

ему “не понравилось”. Зять надеялся найти такое “место”, которое

приносило бы не только “приличные деньги”, но и удовлетворение и

радость. Во время поисков “новой” работы Ваня сблизился со своим

старым приятелем Борисом, что вызвало недовольство Шуры: муж после

встреч с ним возвращался домой весело улыбающимся, в “светлом”

настроении. И не понимал, почему жена так грустно смотрит на него...

Наверное, существовали какие -то серьезные причины, объясняющие

довольно “странное” поведение зятя. Известно, что некоторые уральцы

(обычно молодые), возвратившись с войны, не сразу входили в мирную

жизнь.. Порою им казалось, что они продолжают воевать: мерзнут в

окопах, мокнут под дождями, стреляют, идут в атаку, спасаются от мин и

снарядов. Мирная жизнь требовала от бывших фронтовиков серьезной

внутренней, духовной “перестройки”. Но она не всегда проходила быстро

и легко...

Появился, видимо, и некий другой, не известный мне повод,

осложнявший жизнь в нашем доме. Но отец, как обычно, не хотел ничего

видеть и обсуждать...Он, как и раньше, как будто не замечал и не принимал

222

очевидного: дети выросли, стали (становятся) взрослыми, у них возникли

свои желания и взгляды. Отец привык быть главой традиционного

казачьего дома, и давно сложившийся быт нашей семьи казался ему

единственно справедливым и верным: “Ведь так жили и сейчас живут

многие...” Он никогда не думал о том, что у дочери и зятя может

возникнуть желание жить самостоятельно... Даже случайный намек Шуры

на возможный отъезд из родного дома вызывал у него чувство обиды и

раздражение. Повторялись уже известные сцены и разговоры

предвоенного времени. ” Что ни делай для детей, все им мало, все не так.,

” – говорил рассерженный глава дома...

9

В начале июня 47-го года, ничего не объяснив, отец на несколько дней

исчез из дома. Появившись, встретился с родственниками и старыми

приятелями. Разговор с ними был недолгим... После него отец сказал

(может, приказал?) мне: “ Хватит отдыхать. Собирайся... Едем на хутор,

будем работать на сенокосе. Там обещали, кроме сена, пшеницу... Если

сумеем заработать, осенью отвезем на мельницу и будем всю зиму со своей

мукой и хлебом ..”

Отец вновь организовал небольшую артель – из близких ему людей.

Друзья договорились, что каждый получит равную долю “натурой” (сено,

пшеница). Мне решили “выделить” лишь ее половину... Дядя Степан

возражал: “За что ему столько?.. Не жирно ли?.. Ведь ничего не умеет. Ему

бы только книжки читать да пьески в школе показывать..” Но на его слова

тогда никто не обратил внимания: “... Время и работа покажут, что умеет и

что не умеет делать .” ..

Небольшой бывший хутор ( название не запомнилось), на котором

предстояло работать, находился в 20 – 25 километрах от города.

Добираться туда можно только на лошади (или на машине). Через

несколько дней после разговора к артельщикам приехал хмурый парень. В

подводу загрузили нужные нам вещи...

Стан организовали на берегу небольшого озера.. Но место оказалось

неудачным: рядом находилась молодежная бригада, шумная, веселая,

поющая и танцующая почти до рассвета. Отец возмущался:” И когда они

работают? Ведь после своих танцев -.манцев до полудня спят...” Через три

дня нам пришлось переезжать в другое место: ”...подальше от греха...”

К работе приступили сразу: не хотели тратить “даром” ни одного дня.

Отец встретился с бригадиром, получил двух быков, лошадь, волокушу,

грабли и пр..

223

Договорились, что артель поставит несколько стогов из недавно

скошенной и уже просушенной травы.. Но сначала – нужно собрать ее в

ровные валки.. Эта простая, однообразная работа поручалась мне. Для ее

выполнения мне дали грабли, волокушу и лошадь…

Через несколько дней “героического труда” я понял: справиться со

своими обязанностями мне будет трудно, так как тощая, слабая “коняга”

(видимо, зимой плохо кормили) едва – едва тащила грабли, оставляя за

собой невысокие валки. Но все же удалось собрать их волокушей около

будущего стога.

Там уже трудились “подавальщики”, неторопливо, но умело

выполнявшие свою работу... Отец, как всегда, выполнял самое

ответственное дело: он “вершил” стог.......Артельщики работали так, как

привыкли на сенокосе – с раннего утра до солнечного заката... Отдыхали

два – три часа в жаркий полдень.... Впрочем, тяжелый зной стоял весь день.

Лишь поздним вечером и ночью дышалось сравнительно спокойно и

легко...

10

Я пробыл в артели лишь одну неделю. Дядя сразу же, в первые дни

моей работы, выразил недовольство тем, что и как я делаю: ”...Медленно

собирает валки...Надо быстрее ездить...” Но как можно было быстро, когда

моя Каурка едва – едва плелась по участку, кнут и крики на нее совсем не

действовали.. Мое объяснение вызвало у дяди сильное раздражение:

“Просто ты не умеешь или не хочешь по – настоящему делать...” И он

решительно сказал: “Незачем и не за что мальчишке давать половину

доли... Ничего он не умеет.. Сами без него управимся... Пусть идет домой.

Там другая работа ему найдется....”

Отец не стал спорить с братом, видя, что артельщики готовы

поддерживать его. Вечером сказал мне: ”Завтра утром, по холодку

отправляйся в город…Дорогу знаешь... Никуда не сворачивай, иди вперед,

через Чаган переедешь на пароме... Потом, когда буду дома, скажу, что

будешь делать дальше....”

Усталый и обиженный, ночью я добрался до дома. Мама удивилась

моему быстрому возвращению: ” Почему один? И так рано... А где

остальные? “ Пришлось сказать, что мне не нашлось работы на сенокосе

и поэтому решили отправить домой. “Это все деверь придумал... Он просто

завидует“ , – догадалась мама...

Через две недели артельщики возвратились домой... Они выполнили

все, о чем договаривались с бригадиром, но остались недовольны:

надеялись получить серьезный “заработок”, но наниматель оказался

224

прижимистым, “жадноватым”: “Больше о себе думал, чем о нас.. Вот и

пришлось побыстрее заканчивать...”

Отец быстро определил мое летнее будущее: ”...Ступай на бахчи...

Там нынче работы – непочатый край... Да и караулить надо... Иначе все

растащат приезжие из Новенького... Дома младший справится с делами без

тебя...”

Мне не хотелось жить и работать на бахче: опять темная лачужка,

бесконечная прополка арбузов и картошки, охрана подсолнухов, “борьба”

с “нахальными” скворцами и воробьями .. И одиночество... Но возражать

было бесполезно: отец обязательно, в “приказном тоне” будет настаивать

на своем: “...А есть любишь?.. И кто будет работать?.. Не я же один...”

Конечно, он говорил правильно: ведь я – уже не тот мальчишка, который

когда -то бегал по улице и играл в войну и прятки....Но отправить на бахчу

можно было и Костю: ведь он – тоже уже не ребенок...

Накануне моего отъезда на “полевые работы” в семье случилась беда.

Сосед – офицер из военкомата, зная, что Ваня – хороший электрик,

попросил проверить провода на уличном столбе: “Стало что-то замыкать.

Дома свет постоянно мигает...” Зять с помощью железных “когтей”

поднялся на вершину столба, начал проверять и поправлять провода – и

случайно прикоснулся не к тому, какой был ему необходим... Блеснула

яркая молния, раздался резкий треск... Электрический разряд, видимо,

прошел через Ваню, и тот, не удержавшись на столбе, стал падать... Его

спасли “когти”: зацепившись за провода, они ослабили удар при падении

на землю.. .Закончился этот невеселый “электрический” эпизод

благополучно, без каких – либо тяжелых последствий: пострадавшего,

беспомощного зятя подняли знакомые, прибежавшая Шура подхватила

мужа и довела до дома. Она настояла на своем: “Полежи в постели,

осмотрись и приди в себя...” Через несколько дней решительно заявила:

“Все...

Кончились

твои

фокусы...Больше

на

столб

не

полезешь...Никогда...Запомнил мои слова ?..”

... К словам Шуры всегда нужно было относиться серьезно:

характером она походила на нашего отца и не любила “дважды повторять

сказанное..”

...Несостоявшийся молодой артельщик, я отправился на бахчу,

захватив с собой несколько книг. Без них, моих постоянных спутниц, уже

не мог представить свою жизнь... Зачем – то прихватил и учебник русского

языка...Видимо, хотел еще раз проверить себя..

“Неугомонный”, беспокойный отец вновь стал искать работу для

своей артели. И ему удалось найти ее в другом совхозе (или колхозе?) и

договориться с одним из бригадиров о “материальном вознаграждении”...

Отцу и его товарищам опять предстояло ехать на какой – то хутор

(отделение колхоза – совхоза) в двух – трех десятках километров на северо

225

– западе от города... Старики были недовольны новым соглашением

(“...продешевили...”), но работу в более “выгодном” месте не нашли. Лето

уже двинулось во вторую свою половину: все “доходные” места давно

захватили другие артели…

....Однажды, неожиданно для меня, в середине дня на бахче появился

отец: “Откуда? И зачем?” Коротко ответил: “С хутора...Утром пораньше

поднялся и вот дошел... Посмотреть надо, как ты тут управляешься... Все

ли в порядке?.” Взял в руки мотыгу, обошел участок, проверил, хорошо ли

его сын “следит” за арбузами и картошкой, заметил, что в некоторых

местах – трава.. И, конечно, сразу: ”Надо лучше и чище пропалывать ...”

Принялся окучивать картофельные ряды, показывая, как “правильно

делать”. Через час – полтора работы сказал: “Чуть – чуть посплю...

Прилягу здесь, в тенечке...”

Я, стараясь не шуметь, вскипятил чайник, поставил на стол тарелку с

хлебом и салом. Отец, проснувшись, выпил стакан чая и на мой вопрос:

”Останешься ночевать?” ответил: ”... Нет.. Пойду назад...В полночь приду

на стан...И так пропустил целый день.... А там, на хуторе, надо побыстрее

кончать...”

...Сорок седьмой год, как и многие другие, прошел в бесконечной

работе... Труднее всех было отцу: ведь только он мог сделать все нужное

семье, чтобы она чувствовала себя спокойно и уверенно. Даже с

карточками, на которые “ничего не купишь”.. Впрочем, и после их отмены

товаров в магазинах больше не станет, а очередь (теперь– “живая”,

“вольная”) по – прежнему будет толпиться на улице.... Но глава нашего

дома твердо сказал: ”Голодать не будем...” И мы ему верили...

..

11

....Отец был человеком “старой закалки”, хранителем патриархальных

семейных традиций...Он помнил хорошо “прежнее время” с его обычаями

и тревогами, работой и праздниками. Мы, мальчишки, недоверчиво

относилось к “старому” и старались не принимать участия в

торжественной “церемонии” родительских праздников. Но наше

равнодушие не могло серьезно повлиять на давно сложившийся уклад

семейной жизни. И все же что -то внешне незаметное происходило...И

накануне войны наш дом уже не казался таким крепким, сплоченным,

каким был десять лет назад. Но в тяжелые годы наша семья вновь стала

единой. Спорные вопросы, волновавшие старых и молодых. ее членов, как

– то забылись... Как оказалось, на короткое время: через два – три года

после войны они вновь заявили о себе.. И более серьезно, чем прежде

226

Начинались семейные “неприятности” в тяжелом 47-м году...

Запомнился он мне не только длинными, бесконечными очередями за

хлебом, скандалами около магазинов, неудачным сенокосом и

одиночеством на бахче... Но и событиями, непосредственно

относившимися ко всей нашей семье...

Неожиданно серьезно заболел Владимир. Около месяца он не

приходил в родной дом... Но так уже не раз бывало. Старший сын не раз

предупреждал родителей, что обязан постоянно находиться в казарме:

“Ведь служу в армии... Не могу же каждый день бывать дома...И так часто

прихожу.” Но теперь его длительное отсутствие серьезно обеспокоило

маму: “... сердцем почувствовала что -то неладное.” Шура старалась

успокоить ее: “Придет... Обязательно придет... Куда денется? ”

Действительно, брат пришел домой. И показался всем совсем другим, не

похожим на прежнего, – сильного, веселого, энергичного, уверенного в

себе. Непривычно желтое, исхудавшее лицо, тусклые глаза, болезненный

взгляд – таким предстал перед родителями Владимир. “Тебя что прибили

на службе ? ” – насмешливо спросил отец.. Но сын – в ответ – даже не

улыбнулся. Сдержанно сказал, что заболел, попал в госпиталь, домой не

стал сообщать, надеясь скоро “выписаться”, но пробыл на больничной

койке больше трех недель....Врачи нашли в его легких какое – то

“затемнение” и советовали серьезно лечиться: “.Только не сказали, как и

чем... И болезнь не назвали... Из армии пока не отпускают...Говорят, что

обязан отслужить весь срок...”

Мама назвала имя местного чудо – лекаря, с которым сыну надо

обязательно

встретиться...Отец

нахмурился:

рассказ

Владимира

встревожил его серьезно. И заставил задуматься. На следующий день он

нашел решение: “Вот что сделаем.

В Гурьеве у меня есть приятель. Еще со старых времен... Попрошу

прислать жир. Он знает, какой... Попьешь месяц – другой... И все болячки

пропадут...” Именно так и произошло. Владимир, преодолевая чувство

отвращения, три месяца принимал “казачье лекарство”, сумел избавиться

от неизвестной болезни и почувствовал себя, по его словам “совершенно

здоровым”. Или ему надоел тюлений жир?..

12

Как говорится, “пришла беда, – отворяй ворота”... Болезнь брата

напугала Шуру. Она теперь боялась, что страшная болезнь может угрожать

ее дочери...

Малышка готовилась осенью следующего года пойти в школу.. И

вдруг в доме объявилась загадочная болезнь.. Похожая на туберкулез (о

227

нем сестра знала по рассказам своих фабричных подруг). В семье никто не

произносил этого слова, но Шура уже серьезно беспокоилась: “...Не дай

Бог, еще Люся заболеет...Что тогда делать?..”

Мама не сразу поняла тревогу дочери : “Ну, что ты мечешься из угла

в угол? .. Только себя пугаешь... Ведь все прошло...” Но Шура знала, что

болезнь “не прошла” и неизвестно, когда окончательно “пройдет”. Она

решила – для себя -, что должна делать, но не начинала разговор с

родителями, так как знала, что ее слова отец не поймет и не примет. И надо

было как можно быстрее решать... ... Сначала Шура поговорила с мамой,

надеясь, что она объяснит отцу желание дочери и тот спокойно выслушает

ее: ” Нам надо жить своей семьей. Ведь вы тоже когда – то отделились... И

не плохо жили... Вот и нам хочется купить или построить свой дом...Я уже

давно не девочка...Да и мальчишки подросли. Им надо свое место в

доме...” Мама, кажется, поняла Шуру.. Однако спросила :

“ А как же мы?. Без помощников?.. Ведь уже не молодые... А что

мальчишки? От них какой прок?.. Все на сторону глядят... Вот – вот

убегут...” На вопросы мамы дочь не смогла ответить: она не знала, как

может сложиться ее новая, “своя” жизнь...

О том, что произошло дальше, когда отец узнал о желании дочери, не

хочется вспоминать...Вспыльчивый казак не сдержал своего самолюбивого

и жесткого характера и наговорил дочери и зятю много такого, о чем

потом жалел...Он, кажется, так и не понял, почему молодая семья решила

жить самостоятельно.... Сестра и зять покинули родительский дом, “сняли”

небольшую комнату на одной из центральных улиц, в полуподвальном

помещении: лишних денег у них не было, поэтому согласились на дешевое

и неудобное жилье. Оно было хуже той светлой комнаты, которая

принадлежали Шуре в нашем доме... Полгода семья продержались там, но

затем вынуждена была переехать (дочь стала кашлять) в другой район, на

окраину города, недалеко от Красного яра...

Так началась “бродячая жизнь” сестры, длившаяся многие годы. В

постоянных заботах о муже и детях (в начале пятидесятых в семье родился

мальчик). ..... .

... Отъезд дочери не просто обидел, а всерьез оскорбил отца. Он был

всегда уверен, что ничто не может осложнить его жизнь вместе с детьми, и

вдруг – неожиданное решение дочери: “Ведь так жили и живут многие в

городе... А нашим неизвестно что подавай..”. Действительно, именно т а к

к о г д а – т о жили уральские казаки.... И не только они... Но время

изменилось и вместе с ним изменялись люди и их взгляды ...

Лишь через полтора – два года отец простил дочь и восстановил с ней

и зятем прежние теплые, сердечные отношения... Может, тогда он

вспомнил далекие годы, когда начинал свою “отдельную” жизнь?..

228

13

Попытка отца создать летом 48 -го года очередную артель – бригаду

оказалась неудачной.. Его старые товарищи искали и находили

постоянную работу, поняв, что случайными заработками семью не

прокормить. Они не хотели трудиться “по временному найму”, так как

знали: нужны “хозяину” лишь неделю – месяц, пока грузят и возят, рубят

и пилят, косят и скирдуют. По окончании этого срока приходилось вновь

начинать поиски работы, опять с кем – то договариваться, беспокоиться и

пр.

Отец тоже хотел жить и трудиться без тревог о завтрашнем дне.

Возвратиться в “Гуж”?. Но оказалось, что никто не заинтересован в его

восстановлении. Да и лошадей в городе почти не осталось, и извозчики

“совсем пропали”. На улицах с утра до вечера шумели моторы и мелькали

машины...

Возвратившийся из далеких сибирских “особых мест” младший брат

Александр занялся “неказачьей” работой (пастух) и предложил отцу

“гонять” коров в степь, за Чаган. Признался: “Устал от машины, все годы