Текст книги "Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)"

Автор книги: Николай Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

уголок – комнату и заниматься не только общими, семейными, но и

своими, личными делами. Сыновья порою выражали недовольство

сложной жизнью и заговорили о свободе. Но дед не спешил отпускать «на

волю» ни дочь, ни сыновей. Он давно привык к тому, что дети всегда

рядом с ним и готовы выполнять все его просьбы-приказы. Возможно, в

нем говорило ревнивое чувство главы традиционной казачьей семьи? Или

дед опасался, что сыновья не справятся с жизненными трудностями? Или

испытывал чувство страха при мысли о приближающейся старости и

горьком одиночестве?

12

Большая война отодвинула в сторону возникшие семейные

«недоразумения» и осложнила исполнение многих хозяйственных дел.

53

Теперь нужно было думать и заботиться не только о них, но и о многом

другом, жить и работать иначе, чем в мирные годы.

Церковь провела большие службы и торжественные шествия, власти –

военные парады на центральной улице. Газеты быстро опубликовали

патриотические статьи, обещавшие скорую победу над «вероломной»

Германией. Атаман С. Хабалов объявил мобилизацию казаков. Недавно

вернувшийся домой Поликарп оказался в полку, который после

формирования отправили в сторону Москвы. Казаков, наверное, ждал

фронт.

Иван, занятый в войсковой мастерской, т.е. как человек, работающий

на войну, был освобожден от службы в армии. В 1915–16 – м он несколько

раз выезжал на фронт, в Казань и Киев: отвозил в уральские полки готовую

продукцию. Иногда встречался со знакомыми земляками и тогда привозил

на родину письма и приветы казаков родным.

Степан и Илларион вместе с несколькими сотнями казаков попали в

запасной полк, расположенный в городе. «Видимо, для порядка. Война...

Мало ли что может случиться и здесь,» – говорил дед.

Он, кажется, знал все, что должен знать родитель о своих детях.

Внимательно наблюдал за старшими: его давно беспокоила их холостяцкая

жизнь, надеялся, что кто-то заговорит о женитьбе. Понимал, что военное

время – не самое удачное для такого «дела», но все же кто-то женится и

выходит замуж и сейчас. Возмущался: «Ну, ладно Поликарп. Он еще не

перебесился. А другие чего тянут? Пора. свою семью заводить...». Имелся

в виду, прежде всего, второй старший сын.

Дед, конечно, не умел колдовать и предсказывать, но получилось как

раз так, как он говорил. Иван неожиданно увлекся небольшой кареглазой,

краснощекой девушкой, спокойной и трудолюбивой кружевницей –

золотошвейкой. Все случилось (для него) совсем непонятно и странно –

еще до войны. Молодой казак зашел к своему товарищу по мастерской

Григорию Русакову, жившему недалеко от Красного яра. В отличие от

своего деда, внук не любил этот «дикий» район. Однажды ему, подростку,

случайно попавшему на Чекменную улицу, пришлось отбиваться от

местных: тем не понравился «форштадтский чужак». Но старый конфликт

уже давно забылся. Теперь прежние забияки – серьезные люди. И им уже

не до уличных скандалов и драк.

В доме приятеля Иван познакомился с его сестрой, тихой, скромной

Катей. И теперь его постоянно тянуло на дальнюю улицу, в тот дом, где

жила девушка. Приятелю свой приход молодой казак объяснял просто:

«Надо поговорить о работе».

Но мастерская и работа его совсем не интересовали...Иван хотел

видеть Катю. Смотреть, как она неторопливо расшивает золотой

канителью (нитью) дорогую ткань. Разговаривать с девушкой было трудно:

54

«Разве что скажешь о душевном?». Обычно говорил совсем ненужное –

про мастерскую, дом и братьев. Видел, что Катя встречала приятеля брата

всегда приветливо, с радостной улыбкой.

Весной 1915-го года Иван сказал родителям, что он познакомился с

молодой казачкой, иногда встречается с ней. Девушка понравилась ему, и

он, кажется, пришелся ей по сердцу.. Сын признался, что хочет жениться

на Кате. Родители выслушали его, не скрывая тревоги и радости. Кажется,

что-то беспокоило их, особенно главу дома.. Он как будто забыл ранее

сказанное и теперь говорил по – другому: «Все как-то не вовремя... Война

идет, а тут женитьба. Скоро на бахчи ехать. Работы много». И стал

неторопливо, подробно расспрашивать сына о семье и родителях, о

хозяйстве и доме девушки:.» Говоришь, казачка? Не приезжая?». Рассказ

Ивана успокоил отца. Согласие своих родителей будущий жених получил.

Впереди – сватовство.

В дом вблизи Красного яра отправились опытные, знающие правила

«тонкого дела» сваты.. Они принесли неутешительный ответ: отец Кати

Калистрат решил не отдавать дочь нашему «доброму молодцу». Причина

житейски простая: «Большая семья. Одни мужики. Дел будет невпроворот.

Все лето жить и работать в степи, бахчи полоть и караулить. Лучше в этот

дом не ходить.»

Охотник и рыбак, отец девушки несколько насмешливо смотрел на

местных бахчевников: «Какие это казаки?.. Один срам... Да они леща от

судака не различают... Щуку и сома с удовольствием едят... И грибами

заедают».

Иван оказался настойчивым женихом. По его просьбе, родители

трижды посылали сватов. И добился все-таки согласия будущего тестя. Да

и Кате нравился жених: спокойный (еще не знала, каким взрывным он

бывает), приветливый, деловой, заботливый.

Летом 1915-го сыграли свадьбу. Время, действительно, не самое

подходящее для семейного торжества. Поэтому начало семейной жизни

25-летнего сына родители отметили скромно, без особого шума. Но все же,

как положено, гости кричали традиционное «Горько ! Горько !, кто-то

попытался запеть «На краю Руси обширной...», но его никто не поддержал.

Стыдно было весело петь и откровенно радоваться, когда рядом уже

слышались причитания и вопли жен, потерявших на войне своих мужей, и

громкий плач детей, не понимавших, почему рыдают их мамы.

На сохранившемся старом фотоснимке (сделанном в местной студии

А. Сиво), запечатлена молодая, счастливая пара в праздничных нарядах:

мой будущий отец – в строгом черном костюме, мама – в традиционном

казачьем сарафане, украшенном золотым шитьем и поясом с пышной

бахромой, на ее плечах – роскошный цветной платок. Красивые,

счастливые молодые супруги, спокойно смотрящие в объектив

55

фотоаппарата, уверенные в своем светлом будущем. Еще не знающие,

каким беспокойным оно окажется.

В доме на Сызранской появилась первая сноха (невестка). Свекровь и

свекор встретили ее тепло. Молодым отвели светлую комнату на верхнем

этаже Младших братьев отправили вниз. Они обиделись на нежелательный

переезд, пытались «бунтовать», но Иван быстро их успокоил.

13

1915-й год был одним из последних (если не самым последним)

относительно спокойных (больше внешне спокойных) для семьи моего

деда. Нельзя, конечно, так говорить, когда старший сын на войне, а два

других – в запасном полку и каждый день готовились к отправке на фронт.

И все же тот год в родительском доме считался и «добрым», и сытым.

Ведь позже жизнь «закрутилась совсем иначе». Точнее – «покатилась под

откос». С каждым месяцем она становилась все более трудной и

непонятной, даже каким будет завтрашний день нельзя было предугадать.

Местная газета постоянно печатала списки погибших на фронте

казаков. Их количество постоянно увеличивалось. На улицах города

появились женщины в черном. В хуторах и станицах остались лишь

юноши, не достигшие служебного возраста, да отставные старики.

Молодых казаков сразу. же после призыва отправляли в полки.

1916-й заставил вспомнить голодные годы. В Уральске заговорили о

мучном кризисе. Его искусственно создали зажиточные илецкие казаки и

городские торговцы, хранившие в своих амбарах тысячи пудов зерна, но не

спешившие продавать его по старой цене.

Хозяйственное правление вынуждено было принять специальное

решение, ограничивавшее «таксы на предметы продовольствия», и ввело

карточки (талоны) на продажу хлеба. Но действия войскового руководства

не улучшили положение рядовых казаков и городских рабочих, ставших

первыми (и основными) жертвами наступившего кризиса. Улицы города

вновь, как накануне войны, заполнили толпы нищих и больных. Не только

«чужих» (беженцев из западных губерний), но и своих – жителей южных

хуторов и станиц. Некогда сытая и спокойная жизнь в Войске быстро

менялась. И не в лучшую сторону.

Возникли трудности и в нашем доме. Но дед надеялся на помощь

младших детей. Решил «серьезно приучить» их к нелегкой, «бахчевой»

работе и «новой» жизни. Привыкший постоянно трудиться, он не видел

ничего страшного в том, что 14-летний Александр станет заниматься

нужным и полезным делом. Да и Василию «хватит баклуши бить, ...уже не

маленький». Но десятилетний сын думал иначе: он хотел учиться и просил

родителей отдать его в войсковое училище. Отец не понимал его желания:

56

«Зачем тебе еще учиться?. Ведь умеешь читать-писать...Что еще надо?

Работать следует».

Помощь младших детей была явно недостаточной, чтобы удержать

прежнюю, обеспеченную жизнь: мальчишки могли выполнять (обычно

дома) лишь мелкие поручения родителей. Какая польза от неопытных, не

знающих ни одного серьезного дела детей в лугах или в степи? Конечно,

никакой. Они часто лишь «портили нужное», и тогда отцу приходилось все

исправлять.

Моя бабушка вместе с дочерью и снохой с ранней весны до поздней

осени, как и раньше, жили и работали на бахче. Лишь иногда к ним

приезжал Иван: строгий начальник мастерской подъесаул Павел Корин

неохотно отпускал «на волю» своих мобилизованных работников.

Дед все лето занимался извозом и редко бывал в лугах (на сенокосе) и

на бахче: Обычно он привозил женщинам хлеб, проверял участок и сразу

возвращался в город. Старался избавить семью от повседневных забот и

тревог. Не раз ездил в северные станицы и хутора «ради нужного

занятия». В прошлом году опытный уралец еще мог договориться со

старыми приятелями и привезти домой овес и пшеницу, муку и мясо. Но

жизнь с каждым месяцем становилась все труднее, и теперь илецкие казаки

отказывались продавать продукты, хотя дед предлагал им хорошие

«живые» деньги. Приходилось ездить за Урал и там вести долгие

разговоры с аксакалами, чтобы получить (купить или обменять)

необходимые семье продукты.

И в собственном доме жизнь незаметно становилась непривычной.

Для будущего деда – малопонятной. Иван в свободное от службы в

мастерской время по-прежнему аккуратно выполнял хозяйственные дела и

просьбы отца, но было заметно, что его больше заботит не столько родной

дом, сколько будущее своей семьи и собственная судьба. Сын надеялся

через год-два стать самостоятельным хозяином: «Не мальчик, чтоб

выслушивать советы да бегать на посылках. Пора заняться собственным

делом». Новые мысли и желания тревожили казака и невольно отдаляли

его от отца. Но открыто заявить о них и нарушить традиции старой

«истинной веры» и привычные семейные правила Иван еще не решался.

Степан и Илларион, служившие в запасном полку, лишь иногда

забегали в дом. Помочь отцу они не могли. И получилось так, что он один,

без поддержки детей тащил воз повседневных дел и семейных забот. Так

понимался и исполнялся долг главы дома. Но иначе не могло быть,

особенно в наступившее трудное, невеселое время.

14

57

Жизнь уже по-настоящему серьезно пугала. С каждым месяцем

становилась «совсем запутанной» (как говорил отец). Уральцы беспокойно

вслушивались в новости, доносившиеся из Петрограда и с фронтов. Все

устали от войны, от постоянной тревоги за родных и близких, от растущей

неурядицы в Войске. Раненым землякам, приезжавшим домой на одну-две

недели, даже Горынычи задавали одни и те же вопросы, на которые никто

не знал ответов: «Скоро ли кончится война? О чем думают наверху?

Неужто сначала всех перебьют, а лишь потом наступит замирение?».

Рядовые казаки плохо разбирались в политике, газетных статьях и

партийных

обещаниях.

Жили,

руководствуясь

традиционными

войсковыми правилами и российскими законами. Честно служили Царю и

Отечеству. И поэтому не сразу поверили в отречение Николая Второго,

хотя местные «Ведомости» 5-го марта опубликовали царский манифест, в

котором говорилось: «… признали Мы за благо отречься от Престола

Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть».

Местная интеллигенция шумно и восторженно приветствовала

Февральскую революцию. Весной и летом в центре города прошли десятки

демонстраций и митингов. Мальчишки, особенно часто Василий, убегали

на Большую улицу и с любопытством разглядывали кричащие толпы

незнакомых людей.. Над ними реяли веселые красные флаги и большие

полотнища (их называли «плакаты») с красиво написанными непонятными

словами. Казаков среди демонстрантов ребята видели редко: «...Это все,

наверное, чужие. Они приехали к нам из России, чтобы дома не работать...,

– объяснял младший Саше. – Давай и мы пойдем с ними и станем

кричать.». Но более опытный и спокойный брат не поддержал его:

«Попробуй... Покричи. Достанется сразу. Не обрадуешься.».

Газеты писали о «торжестве свободы и демократии», о «новой»

России и ее «светлом будущем». Но рабочие не поняли и не приняли идею

обещанного «царства любви и справедливости» и объявили забастовку.

Рядовые казаки (и мой дед ) в эти шумное, “безалаберное” время жили

своими заботами и делами. «Передовым деятелям» они казались

политически вредными, ничтожными и эгоистичными людьми. Но мелочи

быта и повседневная работа порою требовали не менее сложных решений

и быстрых усилий, от которых могла зависеть жизнь в каждом доме. Ведь

и в «эпоху революционной бури» кто-о должен пахать и сеять, выращивать

хлеб и косить траву, кормить скот и ловить рыбу, воспитывать детей и

заботиться о стариках. И постоянно думать о том, как прожить в эти

непонятные дни и месяцы.

Поздней осенью 1917-го года с фронта стали возвращаться казаки.

Уставшие от войны, озлобленные, не верящие ни одному слову

митинговых ораторов, они надеялись на мир и согласие в Войске, мечтали

о встрече с любимыми и счастье в родных семьях. Обиженные холодной

58

встречей Горынычей («вы – не казаки, вы – предатели...») и равнодушием

местных властей фронтовики повели себя вызывающе скандально (драки,

стрельба, мародерство, погромы и пр.). Хозяйственное правление,

потерявшее авторитет среди казаков, с большим трудом смогло успокоить

недовольных земляков и восстановить порядок в городе.

Менялась жизнь и в нашем доме. Из запасного полка возвратились

Илларион и Степан. Поликарп где-то задержался и объявился в семье лишь

перед Рождеством 18-го года. Братья отвыкли друг от друга и от дома: они

стали полностью самостоятельными во взглядах на жизнь и в делах. Война

не лучшим образом повлияла на них. Особенно на старшего. Для отца

Поликарп, как и раньше, «давно отрезанный ломоть», не помощник: он и

сейчас как будто не жил дома: каждый день ходил на скандальные

собрания фронтовиков, возвращался мрачным, молчаливым, ничего не

рассказывал, думал о чем-то своем. Неожиданно для братьев стал

интересоваться политикой, даже иногда старался объяснять им

«нынешнюю непростую жизнь», но они слушали слова старшего

равнодушно: Ивана и Степана заботило совсем другое – свое личное,

домашнее.

Поликарп, в отличие от них, болезненно воспринимал рассказы о

скандальных событиях в городе и голоде в южных станицах. Иногда

вспоминал увиденное в далекой, холодной и неприветливой России.

Кажется, теперь он стал понимать причины яростного недовольства старой

жизнью, охватившего души солдат, рабочих и мужиков. Но, понимая,

оставался безразличным к их «злым» чувствам: российский мир оставался

для него не только чужим, но и враждебным.

Через два -три месяца пребывания в родном городе Поликарп сделал

свой окончательный выбор. Он, как большинство уральцев, не принял

Октябрьскую революцию: «... она не нужна Войску...» Казак не мог

спокойно смотреть на то, как иногородние захватывали власть в станицах,

ругали его земляков, требовали «какого -то равенства», делили общинную

землю. Решил (как тысячи уральцев), что следует с оружием в руках

защищать свою семью и землю, войсковые законы и традиции. Все другие

вопросы и их решения надо отложить на мирное будущее, когда родное

Войско вновь «подымется».

Думающий, казалось бы, только о «серьезном» и «политическом»,

старший сын. неожиданно для родителей заявил, что «надумал жениться».

Отец попытался удержать его от торопливого, легкомысленного шага: «Не

надо спешить. За тобой кто гонится?. Время нынче беспокойное, страшное.

Может, подождать?» Но разве может понять и принять разумный совет

нетерпеливый жених ? Итак, в родительском доме появилась вторая сноха

– тихая, задумчивая Елизавета (Лиза, Лизынька). Ивана (моего будущего

отца) в эти трудные для жизни месяцы беспокоили не революция с ее

59

шумными митингами и грозными речами незнакомых людей, не споры

среди фронтовиков и рабочих: он заботился о своей Катюше, жил в

ожидании своего первенца. Весной 1918-го года в доме раздался детский

крик: на свет появилась девочка, которую назвали Александрой (Шурой,

Шурочкой ) – в честь бабушки. Как оказалось, единственная в семье Ивана

девочка.

15

Судьба семьи моего деда , как многих других уральцев, оказалась

связанной с трагическими событиями в родном краю – гражданской

войной, разгромом Войска, победой революционного пролетариата,

массовым голодом и пр.

На широкой Туркестанской площади целый год митинговали рабочие

и солдаты местного гарнизона, выступавшие после переворота в

Петрограде с новыми, революционными требованиями и декларациями:

«Да здравствует Советская власть! Долой Хозяйственное правление! Земля

– крестьянам». В Уральске царила загадочная политическая «круговерть»:

постоянно проходили шумные заседания, совещания, собрания,

конференции и съезды различных партий. Ораторы (большевики и

меньшевики, эсеры и кадеты, анархисты и автономисты) в залах и на

улицах кричали о «свободном духе» и «новой» России, о «народных

интересах» и «социальной справедливости». Но ни один из них не мог

просто и доходчиво ответить людям на самые простые вопросы: почему в

богатом крае растут цены на продукты, особенно на муку и хлеб, кому в

казачьей столице нужны «чужие» люди, когда восстановится нормальная,

спокойная жизнь.

В марте в городе произошел революционный переворот и была

провозглашена Советская власть. Но она оказалась беспомощной, казакам

не понятной и не способной навести порядок в крае . Довольно скоро

власть изменилась, и общая обстановка, по мнению жителей Уральска,

наконец-то успокоилась. Созданное по решению съезда выборных

Войсковое правительство во главе с бывшим агрономом, илецким казаком

Гурьяном Фомичевым взяло власть в свои руки. Оно решило «не пускать»

Советы на общинную территорию и жестоко расправилось с местными

«врагами казачества» (среди которых оказалось и «природные» уральцы).

К лету (когда завершилась посевная) правительство сформировало

казачью армию. Ее общие цели нашли выражение в кратком призыве: «За

Веру, Родину, Яик и Свободу!». Уставшие от войны фронтовики

отказывались добровольно записываться в формируемые сотни, но под

давлением стариков-Горынычей вынуждены были выполнять решения

съезда выборных и подчиняться требованиям властей. Старшие братья (за

60

исключением Ивана, по-прежнему работавшего в мастерской) вновь взяли

в руки винтовки и пики и сели на коней.

Казачья армия под руководством полковника М. Мартынова в первые

месяцы войны успешно противостояла красным полкам Саратова и

Оренбурга и полностью освободила войсковые земли от Советов. Но

осенью ситуация во многих полках резко изменилась: сотни уральцев

покинули военные части и возвратились домой: «Надо дело исполнять,

убирать хлеб, готовиться к зиме».

Среди дезертиров оказались и мои будущие дядья. Родители радостно

встретили их. Сыновья через неделю съездили на бахчу и сразу же поняли,

что отец уже не может, как раньше, справляться с работой на земле.

Впрочем, он и сам понимал, что ему одному теперь тяжело «гнуть спину»,

но «без бахчей нам не прожить».

Позже Степан увидел, что отец накосил и скопнил слишком мало

сена. Трудно будет прокормить скот в зимние месяцы. Дети не считали

своего отца глубоким стариком. Но все же заметили, что силы у него

уходят, плохо видит (через несколько лет ослепнет), не понимает

окружающей жизни, нуждается в постоянной помощи. Правда, отец еще

пытался поддерживать порядок в хозяйстве, но работал уже не так быстро

и умело, как раньше.

Родители хотели сохранить привычную жизнь, когда каждый член

семьи хорошо знает свои обязанности и добросовестно, честно выполняет

их. Но давние семейные правила нередко нарушались, а просьбы-

требования отца забывались. Было заметно, что традиционная казачья

семья распадалась под влиянием новой, меняющейся жизни. Старшие

братья, вслед за Иваном, теперь тоже думали о своей будущей судьбе.

Родной дом стал казаться им тесным, неустроенным и неудобным для

личной («отдельной», как говорили казаки) жизни. Особенно

беспокойному, нетерпеливому Поликарпу.

Пробыв около месяца дома, рядом с Лизой, он решил возвратиться в

полк. За годы службы казак настолько привык к кочевой жизни и

постоянной опасности, что с трудом выдерживал спокойную тишину и

семейное благополучие в родном доме. Ни родители, ни жена не сумели

удержать Пилю рядом с собой. Он отправился на юг, к атаману В.

Толстову и пропал на долгие, беспокойные месяцы своей «неприкаянной»

жизни, как говорил его отец.

16

В то «сумасшедшее» время обстановка в городе и крае почти каждую

неделю (если не каждый день) менялась. В начале 1919 г. Войсковое

правительство, потерявшее реальную власть в общине и авторитет среди

61

рядовых казаков, вынуждено было покинуть Уральск. Советская власть

возвратилась вместе с войсками. Слухи об их невиданной жестокости

еще до появления в городе посеяли панику среди местных жителей, и

многие из них (не только известные Горынычи, но и зажиточные

иногородние) поспешно бежали из войсковой столицы вместе с

отступавшими казачьими сотнями.

Торопливо покинули Уральск два брата (вместе с конями и оружием),

хотя им ничто не угрожало: ведь Степан и Илларион уже давно не

служили в полку. Но страх перед большевиками оказался настолько

сильным, что иного “средства спасения” они не видели и не находили, а

«береженого и Бог бережет».

Единственным защитником и хранителем дома оставался Иван,

человек мирной, рабочей профессии, который вряд ли мог привлечь

внимание новых властей и их защитников. Надеяться на отца было

бесполезно: теряющий зрение, заметно ослабевший, не разбирающийся в

происходящем, он не мог защитить семью, как и младшие братья.

Накануне вынужденного своего ухода из города братья решили

припрятать часть семейного «богатства». Сложили шубы, праздничные

костюмы, сарафаны, сапоги, посуду и несколько колец в большой сундук,

окованный «золотым» железом, и поставили его в большую навозную кучу

на заднем дворе.

Это странное, на первый взгляд, решение спасло дом и хозяйство от

полного разграбления.

Казачьи войска, руководимые атаманом В. Толстовым, в мае взяли

город в кольцо и несколько раз предпринимали попытку освободить его от

«чужой» власти. Но преодолеть оборону защитников «красного» Уральска

не удалось. Казаки отступили на юг.

В июле в город вошли части Чапаева. Их появление было встречено

местными старожилами с чувством тщательно скрываемых страха и

ненависти. Казаки не ждали справедливости и добра от борцов за новую

власть. Красные чувствовали себя хозяевами в покоренном Уральске,

бесстрашными победителями – завоевателями враждебного города. Но, на

самом деле, они были временщиками, которым безразлично будущее

«вражеского»

населенного

пункта,

жестокими

карателями,

организовавшими настоящую охоту на казаков (было арестовано свыше

600 человек, среди них – более 20 офицеров) и расстрелы пленных (даже

добровольно перешедших на сторону красных). В руки комиссаров попала

большая добыча (около 800 тысяч пудов зерна и 50 тысяч пудов мяса).

Неожиданное богатство через несколько недель было отправлено в

Москву и Петроград.

Чапаевцы побывали в каждом приличном доме, провели там обыски и

аресты, нередко, «случайно» уносили как военные трофеи хозяйские вещи

62

и продукты. Пришли «освободители» и в наш дом, где их встретили

пожилой отец, женщины и дети-подростки (Иван спрятался).

«Победители» искали ценное, но у нас ничего не нашли. Недовольные,

обиженные пустой тратой своего времени, они прихватили с собой

несколько кур и увели рабочую лошадь.

Грабежи и насилие, беспорядочная стрельба и незаконные аресты

местных жителей стали основной приметой советского Уральска в первые

недели после его «освобождения». Город, по мнению очевидца,

превратился в настоящий военный лагерь, которым управляли «вольные

крестьянские полки», жгуче ненавидевшие казаков. В митинговых

выступлениях «неистовых ревнителей новой власти» слово «казак»

понималось прямолинейно просто: «перед тобой классовый враг, которого

надо обязательно уничтожить».

Свидетель событий в «освобожденном» Уральске, Дм. Фурманов

вспоминал: «...кругом пальба неумолчная, ненужная, разгульная, чуть-чуть

притихающая к ночи, одни “прочищают дуло”, другие “стреляют дичь”, у

третьих “сорвался случайно”».

Новые городские власти предъявили уральцам ряд жестких

требований. Главные – местные жители должны забыть слово «казак»,

отказаться от традиционной формы и сдать оружие (сабли, пики, винтовки,

пистолеты и пр.). Активные «строители справедливой жизни» уничтожили

учуг на Урале; закрыли церкви и соборы; частные магазины и городские

рынки, провели ряд «акций по экспроприации» скота и имущества;

выселили бывших эксплуататоров из особняков, отдав их рабочим,

активно поддерживающим новую власть. Несколько позднее в городе

появятся яркие приметы новой жизни: Советская (Большая Михайловская),

Коммунистическая (Крестовая), Комиссарская (Атаманская) улицы,

Красноармейская ( Туркестанская ) и Пугачевская ( Петропавловская)

площади. Процесс переименования улиц и переулков с годами превратится

в серьезную историко-идеологическую игру. В Уральске зазвучат новые

названия старых улиц: Дмитриевская (Хвалынская), Неусыповская

(Царицынская), Пролетарская (Канцелярская), Сакмарская (Чапаевская),

Суровская (Уфимская), Плясунковская ( Сызранская), Линдовская

(Штабная) и др.

Семья деда более года жила в состоянии постоянной тревоги. Никто

не знал, где находятся сыновья, когда они возвратятся (и возвратятся ли? )

домой. Лишь поздней весной 1920 г., когда воды рек и озер успокоились,

когда просохли степные лощины и яркое солнце засияло в чистом небе,

Степан и Илларион вернулись. Обходя посты красных, они незаметно

переправились на случайно найденной лодке через Чаган и ночью

оказались в городе, в районе Казенного сада.

63

После нескольких дней отдыха Илларион рассказал, что свое

«путешествие на юг» братья закончили в далеком, забытом людьми хуторе

Беленьком, в сотне (может, больше?) верст от Уральска. Беспомощные,

обмороженные, голодные, они случайно попали в теплую избу, где почти

сразу свалились в сильном жару: «Простыли, все время кашляли, хрипели,

голова болела... И какой-то тяжелой стала». Владелец хутора Касьян

побоялся оставлять в своем доме больных беглецов («вдруг красные

придут»), но через неделю, когда казаки пришли в себя («оклемались»),

согласился с их просьбой о помощи: братья «подарили» ему лошадь. Через

несколько месяцев пришлось отдать и вторую. Болели долго, почти

полгода. Решили не идти на юг, а возвращаться домой, но боялись

встретить в степи красных.. Ради куска хлеба и блюда “хлебова” работали

на хозяина хутора. Рубили, пилили, косили, строили, т. е. занимались

привычным для них делом до начала следующей весны.

Дед был явно недоволен «самовольством» сынов («вам бы только

разбазаривать дом»), хотя понимал, что другого выхода у них не могло

быть: «Да, испортился казак.. Испоганился...Раньше как? За друзей своих,

земляков то есть, все отдавал. А теперь? Не хочет просто помочь. О своей

шкуре и выгоде только и думает».

Служба братьев в казачьей армии и их бегство на юг остались

неизвестны новым властям, и поэтому они не преследовали своих бывших

«врагов» . Сами же уральцы предпочитали молчать, когда речь заходила о

гражданской войне. Они старались забыть то страшное время. Да и зачем

вспоминать безрадостное прошлое? Кто из детей и внуков мог бы понять

трагизм давней жизни с ее тяжелыми для души вопросами?

17

После «освобождения» Уральска некогда хорошо налаженное

хозяйство деда оказалось полностью разрушенным. Во дворе остался

пяток-другой кур и корова (но и ее скоро «уведут»). Лошадей не было, а

без них ничего серьезного и нужного не сделаешь.

Выходить и выезжать из города после его «освобождения» власти не

разрешали. Как и ходить по улицам в ночное время: везде дежурили

патрули, они требовали «предъявить документ» (но его имели лишь

некоторые жители). В домах по-прежнему проводились обыски, отдельных

горожан арестовывали. Жизнь стала окончательно запутанной,

непредсказуемой и – голодной.

В местной газете по-прежнему, как в дни обороны города печатались

грозные приказы ревкома. Новая власть не доверяла казакам. Даже тем, кто

добровольно сдался в плен и заявил о признании Советской власти на

войсковой земле. Им не разрешили возвращаться домой. Ревком отправлял

64

«добровольцев» в лагерь, находившийся в центре города. Большую группу

пленных казаков без следствия и суда, по «общему списку» расстреляли на

крутом берегу Урала, в Ханской роще, выполняя требование одной из

секретных директив ЦК партии (от 25 января 1919 г., за подписью Я.

Свердлова): «... произвести беспощадный массовый террор ко всем

казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе

с Советской властью.»

«Защитники революционных завоеваний» своей жестокостью

стремились посеять страх среди уральцев, но добились противоположного:

ненависть к «комиссарам в кожаных куртках» усилилась, и казаки,

кажется, окончательно потеряли веру в «добрые» и «справедливые»

обещания новой власти.

Семья деда, как и многие другие, лишилась всех источников

благополучной, обеспеченной жизни: красные защитники Уральска отняли

у горожан якобы ненужные им скот и птицу, продукты и корма. В доме

царила растерянность, рожденная чувством бессилия перед неизвестным

будущим. Каждый новый день начинался с поисков ответов на одни и те

же вопросы: от « Что в городе ? Все ли живы ?» до «Что будем есть ?

Можно ли выйти на улицу, чтоб поискать хлеба или рыбы ? Но где теперь

их найдешь?». Выручали смекалка и хитрость деда и поддержка

родственников и приятелей, которые сумели кое-что припрятать в своих

тайных погребах и дальних базах.

Непонятная обстановка в городе тяжело влияла на настроение и

поведение возвратившихся сынов. Каждый пытался найти, но не находил

свое дело.. Общая, серьезная работа, которая раньше объединяла всех в