Текст книги "Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)"

Автор книги: Николай Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

скатывалось за горизонт.. К удивлению отца, десятки мужчин почему – то

не спешили в город... Они стояли группой на “самарском” берегу реки,

несколько в стороне от моста. Даже издалека было заметно, что они

обеспокоены чем -то серьезным.. Отец остановил лошадь – и сыну:

”Сбегай...Узнай, что случилось?.. “ Володя возвратился быстро: “Говорят,

война !..” Отец: “Что ты болтаешь?.. Какая еще война !” – “Не знаю, но все

так говорят...” Зять, не выдержав неизвестности, отправился поговорить с

“мужиками”: нельзя же так шутить с подростком !.. Но через минуту,

потемневший в лице, возвратился и неожиданно охрипшим голосом

произнес: ”Да, война...Немцы начали...По радио Молотов выступал...

.Сказал, что напали без объявления войны...”

Дневная радость моментально пропала. Отец тяжело вздохнул, но

ничего не сказал. Лишь взмахнул кнутом и резко дернул вожжи... Шура

заплакала...Ваня успокаивал ее: ”Приедем домой – узнаем все... Может,

обойдется...”. Лишь Володя, кажется, не испытывал горестного чувства.

Но он ведь и не знал, что такое – настоящая война...

Дома “отдохнувших” встретили слезы и рыданья мамы. Она уже

знала, что война началась в тех местах, где служит старший сын: ”Что

153

теперь будет с Гриней?. .Как он там?. Ведь не сумеет постоять за себя..”

Что мог сказать отец?.. Успокаивая себя, он занялся привычными делами:

накормил и напоил своего любимца, сложил копной подсохшую за день

траву, разбросал только что привезенную, отдал Рыжему (так звали нашего

кота) пойманную Володей рыбу....Отец не знал, что сказать маме, как

утешить – успокоить ее. Он еще не разобрался в том, как думать и что

говорить о войне, сыне и будущей нашей жизни....Но, закончив работу во

дворе, твердо сказал маме и Шуре: “...Хватит слезы лить...Ими горю не

поможешь...Завтра власти скажут, что делать, куда идти...Утро вечера

мудренее...”

9

На следующий день, однако, выяснить что – либо новое не удалось.

Отец опоздал с отъездом в артель... И, конечно, не знал, какие наряды

придется выполнять. Возить бревна с Урала?. Ехать на базу Облторга (о

ней говорили в субботу)? Или отправиться прямо в “Гуж”? Поговорил с

братом. Решили ехать в контору: там обязательно соберутся все возчики , и

тогда решат – вместе с начальником – что делать дальше...

Зять решил пойти на фабрику ранним утром, еще до начала смены.

Шура пока оставалась дома: ей надо было заняться “мелкими” делами,

накопившимися после вчерашней поездки... Но все пошло совсем не так,

как предполагалось.... Прибежал молодой посыльный из военкомата:

Ваню срочно вызвали в третий отдел.. Зачем?.. Какие документы брать с

собой? Паспорт?.. Военный билет?.. Как станет известно позже,

Президиум Верховного Совета ССР в первый день войны объявил

мобилизацию военнообязанных (1905 – 1918 г. г. рождения) ...

За первой мобилизацией последуют вторая – третья и пр.

Шура – сразу в слезы, обнимает мужа, как будто навсегда прощается с

ним. Но плакать было некогда: пришла Полина... Сказала, что рабочих

срочно собирают в зале, должны объявить “важные распоряжения”

директора.. Сестра обязана быть на фабрике ...

Жизнь горожан резко и быстро менялась... Утром на улицах – толпы

невеселых, обеспокоенных людей. Откуда – то доносится бравурная

музыка...Днем во всех организациях и предприятиях – собрания и

совещания.. Вечером на главной площади прошел митинг. Ораторы, как

обычно, говорили о сплоченности и единстве советских людей, духовном

подъеме нашего народа и будущей победе (в нее верили все)... Во многих

речах звучал несколько наивный оптимизм. широко известной тогда

песни: “Если завтра война, если завтра в поход, – мы сегодня к походу

154

готовы...” В первые военные дни никто не мог предположить, какие

трагические лишения и испытания ждут страну и людей...

Неделя в нашем доме, как и во многих других, куда– то спешила -

беспорядочно, суматошно. Невозможно было понять, кто где бывает, чем

занимается. Ваня несколько дней не приходил на фабрику... Для многих

семей он превратился в “черного вестника несчастья”: разносил повестки

военкомата, возвращавшие старых “служилых” в армию..В каждом доме

нашего зятя встречали слезы и крики женщин и невеселые лица мужчин.

Возвращался домой ночью, усталый, хмурый и молчаливый...

У отца – в артели и у Шуры – на фабрике все (и люди , и работа)

становилось иным, чем прежде, до войны, – тревожным, тяжелым и

непредсказуемым...

В городе продолжали шуметь митинги и собрания...Радио передавало

оптимистически звучавшие новости и героические песни. Оно (и не только

оно) по – прежнему питалось иллюзиями давних времен гражданской

войны...Или не решалось сообщать трагической правды о первых днях

войны: советские дивизии и полки терпели поражения, так как оказались

плохо подготовленными к будущей войне... Люди беспокойно спрашивали

друг друга : “Почему не выступает Сталин? Почему молчит так долго?..”

Его речь в начале июля породила в людях разнообразные мысли и чувства

– веру в победу ( вождь повторил уже знакомое: “Враг будет разбит....

Победа будет за нами...”) и ожидание страшных испытаний и жертв...

В уральских семьях царила безрадостная, мрачная атмосфера. Уже

несколько недель безутешно рыдали женщины и плакали дети: сотни

мужчин были мобилизованы в армию... В середине июля и сам “разносчик

повесток” получил “знакомую бумагу”. Одновременно с ним в армию

уходил Семен, муж маминой сестры, тихий, робкий бухгалтер, привыкший

иметь дело с цифрами и бумагами, никогда не служивший в армии, не

знавший, как следует держать в руках винтовку. Ваня жалел его: он – то

знал, как трудно такому человеку находиться в солдатских рядах....

... В небольшом одноэтажном здании, рядом с домом Карева, летом

41 -го года постоянно работала медицинская комиссия. Больных среди

будущих бойцов она не находила: мужчин, пришедших сюда с повестками

в руках, врачи признавали здоровыми, т. е. годными к службе в рядах

Красной армии.... Через неделю – полторы новобранцев должны были

отправить в армейские части...

На противоположной стороне улицы – здание шестой школы... Около

него постоянно стояли рыдающие женщины.. Некоторые – с младенцами на

руках.. Не все выдерживали изнурительной жары: падали, теряя сознание,

их сразу же поднимали, приводили в чувство, заставляли выпить холодной

воды (во дворе школы – колодец )..Ни одна из женщин не уходила домой,

надеясь увидеть (может, в последний раз) любимых – мужа, сына, брата...

155

Дежурные не разрешали прошедшим комиссию выходить на улицу, к

родным. Их оставляли в садике “Металлист”, где совсем недавно весело

играл духовой оркестр, парни танцевали с девушками и назначали

свидания.. От “вчерашней” жизни ничего не осталось... Теперь музыканты

были среди тех, кто успешно “проходил” комиссию..

Шуре удалось разглядеть своего Ваню в толпе будущих солдат.

Супруги обменялись тревожными взглядами. Сестра старалась сдерживать

слезы и казалась внешне спокойной в толпе рыдающих женщин...Муж

знакомым движением руки успокаивал жену, показывал, что не все в

нынешней жизни страшно, что через несколько месяцев он, вместе с

другими уральцами, обязательно возвратится домой.. Наш зять, как и его

товарищи, еще не знал, что если кто – то и вернется на родину, то лишь

через несколько лет. И многие из них никогда не встретятся и не

обнимутся со своими родными и друзьями...

.

10

Через неделю после решения медицинской комиссии будущих

красноармейцев перевели в здание школы, расположенное на юго -

восточной окраине города. Ее территорию “защищала” высокая

металлическая ограда, за которой теперь толпились будущие солдаты.

Командиры (сотрудники военкомата) пытались поддерживать среди них

строгую дисциплину, но “призванные в армию” неохотно подчинялись им:

каждый надеялся увидеть в толпе за оградой своих жен, детей,

родственников или знакомых и потому старался занять место около

забора...

Группа

мобилизованных

уральцев

постоянно

увеличилась,

превращаясь в большой отряд. Ждали будущих солдат из южных

районов области. И только тогда всех мужчин отправят...” Куда?.. Никто

не знал...

Шура в эти дни почти не жила дома: утром уходила на фабрику, после

смены отправлялась на свидание с мужем. Там она иногда встречалась с

двумя золовками, приходившими попрощаться с братом.. Ваня, в отличие

от Семена (тот едва скрывал слезы) держался спокойно и уверенно.

Наверное, он еще не забыл своей службы на Дальнем Востоке и хорошо

знал, что его ждет в армии...

Новобранцев кормили плохо... Их, видимо, еще не признали

“настоящими военнослужащими” и не “поставили на пищевое

довольствие” (так, кажется, говорят в армии ?). Но наш зять не страдал от

голода: Володя или отец каждый день приносил ему обед.. С ужином,

156

заботливо приготовленным мамой, приходила Шура.. Иногда с дочкой на

руках...

Однажды зять попросил тестя: “Принесите мне молока, пить хочется..

Здесь лишь одна холодная вода из колодца... Можно прямо в кубатке...”

Ваня потер щеку и горло рукой и, прищурив глаз, кивнул головой. Наш

отец легко понял желание зятя. На следующий день Ваня получил свой

“заказ”.... Дежурный внимательно осмотрел глиняный горшок (продукты

проверялись) и разрешил передать его будущему “служивому”. Тесть

предупредил Ваню: “Пей только осторожно, не пролей... Семена не забудь

угостить...” Зять понял: “Хорошо... Обязательно предложу.. Если, конечно,

он захочет... Уж больно боится всего... ”

В кубатке был спрятан популярный тогда “шкалик”. За неделю до

призыва Ваня привез домой ящик спиртного: “Надо, как положено,

проводить, со всеми попрощаться... Когда в следующий раз увидимся? ..”

Расставание с друзьями и родственниками получилось грустным...Никто не

выразил желания “серьезно выпить”. Пригубили одну– две стопки,

посидели за столом, недолго поговорили, но больше задумчиво молчали.

Перед их уходом мама поднесла гостям “прощальную”: ее нужно

обязательно выпить. Дома осталось кое – что из “старых запасов”. Теперь

тесть, прощаясь с зятем, традиционно поднес ему “на дорожку”.

Выпив несколько глотков “пропущенного молока”, Ваня предложил

Семену “подкрепиться”. Но тот испугался: ”...Что ты ? Разве можно.. Ведь

пойдем на вокзал . И как тогда шагать?.. ”

В “отстойнике” призванные в армию находились неделю – полторы..

Терпеливо ждали пополнение из дальних поселков и аулов. Оно

прибывало (небольшими группами) до конца июля. И в военкомате

решили одновременно отправить всех мобилизованных в заранее

известные армейские части..

“Новобранцы” прошли большой колонной через весь город, – под плач

жен и матерей и крики родственников. Шествие будущих бойцов по

родным улицам я назвал бы “крестным ходом”... Шли молча. Наверное,

каждый думал о своем, стараясь угадать, как сложится его судьба на

войне..

... Дальше – хорошо известное и родителям, и Шуре по недавним (год

назад) проводам Грини... Железнодорожный вокзал... Большой состав – из

товарных, “телячьих” вагонов. Около каждого стоит командир небольшого

”дорожного взвода”. Рядом с ним – красноармеец с винтовкой. Они не

разрешали родственникам подходить к вагонам и в последний раз обнять

своих мужей и сынов. Командиры не хотели видеть “лишних” женских

слез?.. Или опасались беспорядков и скандалов в минуты расставания?..

На тревожный вопрос, куда повезут, никто не отвечал... Как обычно,

сразу же послышались различные предположения – догадки: одни

157

говорили, что поедут в Саратов; другие утверждали, что поезд на

ближайшей станции “развернут” в сторону Чкалова .. Но большинство

провожавших почему – то было твердо уверено в том, что уральцев сразу

же отправят на фронт. А что дальше будет? – можно было лишь гадать...

Но все знали, что ничего радостного и светлого на войне никто не найдет...

Пожилые казачки, когда – то отправлявшие своих сынов и мужей на

фронт, успокаивали рыдающих матерей и жен : ”На все воля

Божья...Просить надо нашего Заступника.. Только он защитит тебя, твоего

сына и мужа.. А как же иначе?..”

...Раздался пронзительный гудок паровоза... Дальше, как в прошлом

году...Двери вагонов со скрипом и грохотом закрылись, в небольшом

оконце мелькнуло чье – то лицо....Состав, сначала как бы нехотя, медленно

двинулся с места, но затем колеса вагонов бойко застучали по рельсам...

Поезд набирал скорость... И через несколько минут скрылся за

поворотом...У железнодорожного полотна остались лишь задумчивые

старики и рыдающие женщины с детьми, еще не до конца верящие, что их

родных “увезли” в дальние края...

11

Город менялся... Потемнел, окутанный суровым душевным сумраком.

В его облике появилась заметная жесткость. Уральск терял свое

традиционное спокойствие, добрую приветливость и загадочную красоту.

На высоких уличных столбах погасли ночные светильники. Темные

шторы закрыли окна контор и комитетов. Водный бассейн (“басейка”, как

говорили мальчишки) незаметно быстро высох, как и арыки, спасавшие

город во время летней жары. Молодые кустарники и деревья, совсем

недавно ставшие веселым украшением многих городских улиц, теряли

свою свежесть. Лето, еще недавно блиставшее богатством красок и

радовавшее горожан мягкой приветливостью, незаметно теряло свою

прелесть и свежесть..

В городе неожиданно, без объяснения причин, “закрылись”

центральные продуктовые магазины. На улицах увеличилось количество

милиционеров и военных. Теперь они встречались на каждом шагу:

проверяли документа у прохожих, особенно настойчиво у мужчин.

Горожане болезненно чувствовали голос пока далекой, но уже

приближающейся к ним войны. Никто не понимал, что все – таки

происходит на фронте. Неужели наша армия не может остановить и

разгромить немцев?.. Встревоженный Уральск, еще не забывший

трагедию гражданской войны, готовился к будущим серьезным

испытаниям...

158

Перемены коснулись и родного дома... Сестра теперь работала в

любую смену – и днем, и ночью. Дирекция фабрики не обращала внимания

на то, что у нее – маленький ребенок. Здоровых мужчин в цехах не

осталось... Грузчиками и кочегарами трудились старики, едва

справлявшиеся с тяжелой работой. Иногда их помощницами (правда, не

очень сильными и активными) на два – три часа становились молодые

катальщицы...

Днем в нашем доме оставалась лишь мама с Костей и внучкой. После

первых горьких военных дней она немного (думается, чисто внешне)

успокоилась.. В начале июля мы получили письмо от Грини, в котором он

рассказывал о каких – то “специальных” занятиях, службе и отдыхе,

описывал небольшое ( польское? белорусское? ) местечко и его

жителей.. Радостное, светлое письмо, которое раньше обрадовало бы маму.

Но ее встревожила дата...Письмо сын отправил 15 июня, т. е. он сообщал о

своей жизни за неделю до начала войны... А где он сейчас? Что с ним?..

Эти и другие вопросы оставались без ответа. Отец старался успокоить

маму : “Подожди хотя бы немного... Вот придет другое письмо, и мы

тогда все узнаем...” Но другого письма ни родители, ни братья с сестрой

никогда не получили...

В свободные от кухонно – домашних дел минуты мама читала старые

письма Грини... Читала – и плакала... Каждый день молилась “за здравие

раба Божия Григория...” Но ни чтение писем, ни молитвы не приносили ей

душевного покоя и желаемой уверенности в том, что “все благополучно

закончится” .. Отец, не выносивший детских жалоб и женских слез, порою

не выдерживал и “срывался” в громком крике: ”...Зачем ты его раньше

времени хоронишь?. Он живой...“ Но, кажется, и сам уже не верил, что

придет добрая весть от старшего сына.. ...

Володю и меня отец отправил на бахчу: “Нечего все дни дома

балберничать (т. е. бездельничать, “дурака валять”), делом займитесь...”

Коротко, но твердо еще раз объяснил наши обязанности: регулярно и

аккуратно пропалывать весь участок, беречь арбузы и тыквы, вовремя

“снимать” спелые дыни ( “...помните, они не должны перезревать...”),

следить за подсолнухами ( “...гоняйте скворцов и воробьев...”) и вовремя

“обивать” их, чтобы не “пропали” семена.. Каждый день мы были обязаны

собирать ведро вороняжки... И еще: “Проверяйте через день соседнюю

лощину. Там у нас картошка...Боюсь, что зима будет холодной, тяжелой и

надо приготовиться к ней уже сейчас, а с картошкой будет легче..”

... Возникло странное, несколько загадочное “недоразумение” (как

говорил отец). Городские возчики неожиданно прекратили свою работу

(если говорить мягко): артель “Гуж” (не без помощи властей)

“самораспустилась”. В ней никто (даже руководители) не остался:

сотрудников помоложе мобилизовали, а тех, кто “в возрасте”, отправили

159

в “трудовую армию”. Двух братьев отца (Иллариона и Степана) и

нескольких его приятелей “увезли” (как говорили близкие) в дальние,

неизвестные края “каменного” Урала...

Артельных лошадей “сдали” в ближние колхозы – совхозы или в

городские хозяйства, где они зимою погибли: у новые “хозяев” не было

кормов или они не умели заботиться о животных..

12

Отца вместе с Сивым оставили в городе. Видимо, имели какое -то

значение его возраст и рабочий опыт. Бывший “гужевик” оказался в

распоряжении городского военкомата как мобилизованный “трудармеец”.

Однако ему приходилось постоянно заниматься делами, не имевшими

отношения к этой организации.. Всю осень и раннюю зиму он трудился на

строительстве нового аэродрома, в 3 – 4 километрах к северу от города.

Почти полгода там работал весь Уральск: школьники старших классов и

студенты, учителя и служащие, немолодые мужчины и женщины -

домохозяйки. Многие из них впервые “имели дело с землей”. Даже отцу с

его бахчевыми и сенокосными навыками было трудно: он перевозил

щебенку, песок, цемент, бетонные плиты и пр. Работал не только как

извозчик, но и как грузчик – “доброволец”. Сам нагружал и разгружал

подводу, жалея женщин и школьников: они не могли быть серьезными

помощниками в его тяжелой работе...

Отец не жалел себя: после окончания “рабочей смены”, минуя дом,

сразу отправлялся на бахчу: проверять, как мы выполняем его “задание”.

Приезжал обычно поздним вечером, иногда – ночью, на один -два часа.

Пока мы складывали в телеге дыни, арбузы и вороняжку, – он отдыхал. Но

отец не позволял себе “залеживаться”. Старался как можно быстрее

отправиться в обратный путь: ведь все собранное нами нужно было

обязательно продать утром, пока не испортилось.. И его начальство

требовало соблюдать порядок и дисциплину: возчик должен быть в

военкомате в назначенный час...

Никто из членов нашей семьи не любил и не умел торговать на базаре.

Но заниматься этим “неприятным делом” все же приходилось. В роли

торговки обычно выступала сестра.. Она ненавидела скандальный базар и

разговоры о высоких и низких ценах, но вынужденно соглашалась с

отцом и продавала только что привезенный им “товар”. Как Шура

ухитрялась одновременно работать на фабрике и заниматься торговлей ? -

на этот вопрос вряд ли кто, кроме самой Шуры, мог ответить..

160

Отцу постоянно требовались деньги – обязательно “в своем кармане”.

Он был основным “снабженцем” в нашей семье: знал базарные цены, умел

дружески разговаривать с торговцами, приносил или привозил

необходимое хозяйству и дому. Мама никогда не бывала в “торговых

рядах”. Она обычно говорила отцу, что нужно купить, и чувствовала себя

спокойно, так как знала, что он выполнит ее просьбу.

Но деньги нужны были не только для семейно – хозяйственных дел .

Отца ( и не только его) серьезно обеспокоил (пожалуй, даже напугал)

новый закон о “надбавках к подоходному налогу с населения”, принятый

Верховным Советом СССР в июле 1941 г. Он серьезно увеличивал ( в

полтора – два раза) налоги на доходы от “ личной собственности” и

“индивидуального” хозяйства (скот, птица, дворовый участок, огород и

пр.). Горожане, имеющие такие “богатства”, были обязаны платить не

только “наличными”, но и “натурой” – маслом, мясом, молоком, яйцами и

пр.. Причем эта часть налога принималась по “твердой” государственной

цене, бывшей значительно ниже рыночной.. Понятно, что никто из

владельцев не хотел “пускать под нож” свой скот и птицу, нередко бывшие

для семьи единственным источником материального благополучия (муж -

отец призван в армию)...Приходилось искать какие -то неизвестные

“пути” решения “налогового вопроса”..

На базаре (поздним летом или ранней осенью) собиралась группа

хозяев скота и птицы. Они договаривались купить в ауле или в деревне

бычка и отвести его на мясокомбинат – в счет налога на скот.

Приблизительно также оплачивались и другие налоги (например, покупали

на рынке масло и “переводили” его в молоко).

... Отец любил маму и детей и ради их спокойной и обеспеченной

жизни не жалел себя, работая с утра до вечера. Он заранее готовился к

новым (более тяжелым, по его мнению) зимним испытаниям, которые “не

за горами”. В конце лета, как обычно, сложил кизяки в базу, привез из – за

Урала несколько сухих стволов деревьев, купил (или обменял на водку)

немного каменного угля, осенью – отправил в погреб пять – шесть мешков

картошки; “спрятал” под кроватями несколько десятков крупных тыкв

(бывших тогда одним из “серьезных” зимних продуктов во многих

уральских домах ). Мама и Шура решили заняться соленьями, но найти на

рынке дешевые капусту, помидоры или огурцы было трудно... Отцу

пришлось ехать за ними в соседние (и дальние) поселки..

Можно было сказать, что наша семья серьезно готовилась к

возможным бедам и испытаниям первой военной зимы...

С наступлением осени у школьников возникли привычные заботы.

.Мы наивно надеялись, что занятия в школе “перенесут” или отменят. О

каких уроках можно говорить, когда идет война?.. В конце августа еще

никто не знал, будем ли учиться или нас “отпустят на длинные

161

каникулы”. И если занятия начнутся, то в каком здании ?.. Ведь школы,

наверное, отдадут военным... Но скоро стало ясно, что никаких серьезных

перемен в жизни городских школьников не будет: уроки “пойдут” так же,

как до войны.. Но все же не совсем так...

В старших (8 – 10) классах часто проводились уроки т. н. “силовой”

физкультуры, каждую неделю – занятия по “военно – допризывной

подготовке ”, во время которых ученики ( и ребята, и девушки) не только

знакомились с оружием, но и привыкали применять его ( пока!..) на

стрельбище, в походах и пр... Занятиями руководили бывшие военные,

раненные на фронте, но не оставившие службу...

Учителя требовали от школьников “сознательной дисциплины” и

“активного участия в общественной работе” (уборка школы, сбор

металлолома и пр.)

Мужчин в школах города почти не осталось...Так, в шестой, где

учился Володя, работали только двое мужчин – больной директор Яков

Михайлович и старый математик Николай Карпыч. В первой школе

учителя – мужчины “бесследно исчезли”...

13

В военные годы слова “немцы” и “фашисты” понимались всеми

нашими людьми (и взрослыми, и детьми) прямолинейно однозначно как

слова – синонимы... Немцы – это обязательно фашисты, враги Советской

страны.

Они разрушили мирную жизнь нашего народа, принесли с собой

смерть, лишили мальчишек и девчонок счастливого детства...

И совершенно неожиданно немцы оказались в моем родном

городе...Конечно, это были не те, которые воевали против нас, убивали

наших отцов и братьев, а совсем другие... Но все же – немцы....

Уральцы знали, что недалеко от Западного Казахстана расположена

республика немцев Поволжья со столицей Энгельс (бывшая Покровская

слобода)..Там жили и работали сотни тысяч обычных советских граждан. В

основном – немцы. Они давно потеряли связь со своей исторической

родиной – Германией... Их предки приехали в степные, безлюдные

просторы еще во времена Екатерины Великой. Всегда были честными и

трудолюбивыми российскими подданными... После Октябрьской

революции Советская власть организовала на их территории Трудовую

коммуну.. В 1924 -м году коммуну преобразовали в автономную

республику немцев Поволжья...Ее граждане честно выполняли свой долг,

162

принимая “активное участие в строительстве социалистического

общества”

...Но грянула война....В конце августа 41-го года Президиум

Верховного Совета СССР принял постановление, “упразднившее”

автономию. Ее граждан – немцев объявили потенциальными и реальными

предателями и шпионами и подвергли репрессиям: почти всех отправили

(“переселили”, -утверждал официальный источник) в Сибирь, Казахстан и

Среднюю Азию. Тогда же были арестованы и отправлены в “места не

столь отдаленные” немцы, давно жившие и работавшие в Уральске (

Ашенбреннеры, Беккеры, Галлеры, Блумберги, Шики, Штаммы и др.) .

Местные жители ничего не знали о случившемся с их поволжскими

соседями: радио не сообщало, газеты – не писали. И потому для них стало

полной неожиданностью появление в конце сентября на одной из

окраинных улиц колонны устало, медленно шагавших (точнее: бредущих)

людей под охраной вооруженных милиционеров: “Кто такие?.. Откуда?..

Пленные что ли?.. Но почему так мало мужиков?.. Зачем женщины и

дети?..” Тайну “загадочного” шествия довольно быстро разгадали

энергичные, любопытствующие старушки, хотя власти, организовавшие

“переход немцев через город”, старались не привлекать внимания жителей

к этому “странному событию”. Для немцев был выбран “специальный”,

”безопасный” маршрут, проходивший по восточной окраине Уральска:

конвоиры высадили сотни “пассажиров” из товарных вагонов не на

вокзале, а в дальнем тупике. Оттуда колонна сначала двигалась по улице,

носящей имя немецкого революционера Карла Либкнехта, затем повернула

к бывшей “макаровой” мельнице и двинулась к мосту через Урал...

Разбитые колесами телег и машин дороги были покрыты мелкой

серой пылью... Такими же серыми, бесцветными казались и лица устало

идущих людей: их невозможно было разглядеть... Тусклые, лишенные

жизни глаза безразлично смотрели на горожан, не замечая их.

Немцы, видимо, смирились со своей судьбой... Шли молча. .Лишь

иногда слышался детский плач да тихий женский голос, успокаивающий

ребенка...

Местная милицейская команда сопровождала колонну “переселенцев”

до Подстепного...Дальше, по просторам Казахстана, немцы должны были

“путешествовать” в сопровождении специальных вооруженных групп.

Часть бывших ( почему бывших?) советских граждан (мужчин) власти

отправили в Караганду (добывать уголь), других оставили в районных

центрах, где можно постоянно наблюдать за их “враждебной”

деятельностью. .Некоторые попали в забытые Богом, но только не властью

небольшие отдаленные поселки. .

Горожане, особенно женщины, испытывали сложные чувства при

виде этих изможденных, беспомощных людей: “...Они – немцы, наши

163

враги!. Может, их родственники сейчас воюют против наших мужей и

сынов, убивают сотни и тысячи невинных людей и разоряют наши

города?..” Но в душах местных жителей возникали не только ненависть и

злость, но и жалость и сострадание: они не могли равнодушно смотреть на

слезы беспомощных детей и страдающие лица их матерей.. В уралках

пробуждалось чувство горестного волнения и непонятного сопереживания:

“Что же теперь будет с этими детьми?... Ведь впереди – дождливая осень, а

потом – холодная зима...” Местные жители, хорошо знавшие свою область,

понимали, что может случиться с немцами через два – три месяца...

Отец, вопреки своей воле, принял участие в немецком “походе”.

Военкомат в очередной раз “мобилизовал” его для выполнения “особого

задания”: старый казак должен был погрузить в телегу и “доставить” в

Подстепное небогатый скарб будущих казахстанских “новоселов”. Человек

деловой, рассудительный, но не бессердечный, отец не мог равнодушно

смотреть на беспомощных, плачущих детей. Посадил в телегу, рядом с

собой, несколько ребятишек,. не обращая внимания на громкие

осуждающие крики охранников: ”Что ты, казак, делаешь?.. Как ты

можешь?.. Немцам помогаешь?.. Пусть сами идут...” Старые городские

милиционеры, однако, знали самолюбивый “норов” пожилого уральца: он

не привык слушать ни назойливых “советчиков”, ни требовательных

“командиров”. И не решились “исправлять его поведение” В ответ на

вопли “казенных людей” отец негромко сказал:” Ну что вы орете?.. Вам -

то какое дело?.. Детей везу, а не дрова...” И спокойно доехал со своими

испугвнными, молчаливыми “пассажирами” до Подстепного...

Возвратился отец из “командировки” за Урал поздней ночью. Его

встретила мама.. На вопрос: ”Как съездил?..” только устало махнул

рукой...Но и без слов было понятно, что поездка не доставила ему ни

радости, ни спокойствия. Мама встревожилась: ” Хоть поел?.. Или опять

целый день не емши?..” Ничего не объясняя, отец коротко сказал:

“Отдал... Голодным ребятишкам отдал...”

14

Поздней осенью в Уральск стали прибывать первые группы людей из

наших западных республик – из Белоруссии, Молдавии и Украины, а также

из России. На их лицах – печать страданий, в глазах – страх и отчаяние от

пережитого. У некоторых в руках – небольшие чемоданы и мешки. Рядом

с немолодыми женщинами – бледные, усталые дети – малыши и

подростки...

164

Приехавших людей сначала называли “беженцами”, позже -

“эвакуированными” (это новое слово скоро прочно войдет в речь моих

земляков). Их количество в городе постоянно увеличивалось. Новые

уральцы нуждались в жилье. Городские власти утвердили т. н. “жилую

санитарную норму”, проверили дома и квартиры (не только

“коммунальные”, но и частные) – в поисках “лишней площади”. К нам

никого не направили: инспектор ГорЖу знал, что “свободную

территорию” в нашем доме (площадь – около 35 кв. метров, 7 жильцов)

вряд ли удастся найти...

“Хоромы” уральцев, в большинстве своем, – это низкие, тесные,

убогие домишки на два – три окна, глядящих на улицу. Горожане не всегда

охотно “сдавали” комнаты “посторонним людям”: некоторые не хотели

видеть “чужих” в родных стенах. Для них серьезное значение имели

бытовые и религиозные (староверческие) традиции, которые еще

сохранялись в местных семьях. Возможно, известные старцы и старицы

опасались утратить свое влияние на горожан, когда те окажутся рядом с

“новыми людьми”? Или потомки “природных” казаков не до конца

осознавали масштабы народной трагедии, важность и необходимость

помощи “приезжим”?.. Да и те первое время держались несколько

обособленно (“особняком”, как говорили уральцы), неохотно говорили

местным жителям о пережитом. Даже создавалось впечатление, что

“приезжие” не хотят серьезно знакомиться с ними, так как чувствуют себя

“гражданами другого мира”, случайно оказавшимися в чужом,

незнакомом месте. Лишь через два – три месяца произойдет явно заметное

сближение “эвакуированных” и горожан, чему в немалой степени помогли

дети – школьники с их общими заботами и интересами (уроки, игры, книги

и пр.). Для работавших на предприятиях и в конторах местных жителей

“новые люди” скоро перестанут быть “посторонними”, “чужими”. Все