Текст книги "Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)"

Автор книги: Николай Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

”коллеге” по дальним и ближним поездкам и повседневной работе.

Прекрасно понимала сказанное отцом и чувствовала меняющуюся

интонацию его голоса. Сивый хорошо разбирался в “географии” города,

знал многие (особенно центральные) его улицы и кварталы... И без без

“понукания” ( т. е указания, приказа) привозил загулявшего хозяина ( в

прошлом иногда случалось такое) к “родным” воротам, негромким

ржанием сообщая: ”...Мы – дома... Хозяйка, пропускай нас во двор...”

Отец постоянно заботился о своем любимце. Ночью обязательно

выходил во двор и проверял: спокоен ли Сивый, не нужно ли прибавить

ему сена; утром наблюдал за тем, как съедает специально

приготовленный корм (овес, отруби, мелко нарубленное сено и пр.), как

пьет из ведра воду (в мороз – подогретую). Отец постоянно чистил

серовато – белый круп лошади металлической щеткой – скребницей...

Перед тем как выехать из дома, обязательно осматривал холку и копыта

лошади, проверял хомут и дугу, оглобли и колеса телеги.. И только после

проверки всего “снаряжения” и лошади отправлялся на работу..

На западной окраине города в мирные годы, стояла небольшая

кузница Кому она принадлежала? .. Какой – то артели?.. Или старому

кузнецу?... Эти вопросы не задавались, и ответов на них никто не искал..

Главное – в другом: кузница сохранилась, и в ней постоянно работал

старый, известный всему городу опытный мастер ( кажется, Кузин)...Он

постоянно подковывал Сивого...В начале лета, по просьбе отца, проверял

шины и втулки колес. Ремонт упряжи отец никому не доверял. Сам умело

“чинил” (как он говорил) узду и вожжи: он не забыл своей первой

профессии.. В его старом армейском сундуке (времен мировой войны)

бережно хранилось все необходимое для срочного “дела”...

...Вместе с хозяином Сивый попал в “трудовую” армию.. Он, как

всегда, был готов выполнять любую работу в любое время – и жарким

летом, и студеной зимой.. Но к концу войны наш “бессменный работник”

заметно сдал, хотя отец по – прежнему заботился о нем. Было видно, что

Сивый стареет: передвигается не так резво и уверенно, как прежде, с

заметным усилием тянет “в гору” даже легко нагруженную подводу, не

всегда отзывается на знакомые голоса мальчишек... Опытный лошадник,

отец понимал, что постоянная – с утра до вечера, без настоящего отдыха -

192

работа серьезно “подкосила” здоровье и силу семейного любимца... Да и

возраст “уже сказал свое слово...”

Но никто не мог предположить того, что произошло с нашим Сивым

во время одной из поездок в район...Холодной зимой, в феврале сорок

четвертого года, отец сильно простудился и около недели находился дома:

высокую температуру не удавалось быстро “сбить”. Но начальнику

мастерской как раз в эти дни захотелось (“приспичило”, – сказал отец)

съездить в один из ближних поселков (Подстепное? Круглоозерное?

Новенький?), встретиться и поговорить с “нужным товарищем”.

Потребовал быстро, не мешкая, подготовить лошадь к “путешествию”.

Отец, не любивший отдавать Сивого (даже на несколько часов) в чужие

руки, попросил Володю запрячь его в сани и показать пришедшему

рабочему, как надо управлять лошадью. Я и Костя потрепали жесткую

гриву нашего встревоженного любимца и проводили его до соседней

улицы.. Как оказалось, мы видели его в последний раз...

Начальник мастерской через несколько дней возвратился в город на

незнакомой лошади. По его словам, Сивого “задрали волки”: оставленный

“без присмотра” на улице, напуганный воем голодных зверей, он оборвал

повод, удерживавший его около дома, и бросился в степь...

Отец не мог поверить тому, что рассказал “товарищ майор”: наш

“кормилец” – умная лошадь, привыкшая к различным “приключениям” в

лугах и степи. Испугаться волков он не мог. Отец пытался найти иное,

более понятное ему объяснение гибели (?) своего любимца, но не находил,

а “строить догадки” не хотел.. Молча переживал потерю своего

“постоянного спутника”...Уходил на задний двор, что – то пытался там

делать.. И, наверное, думал о том, как будет дальше работать и жить.....

. Новая лошадь (ее прозвали Карий), небольшая, слабая, капризная,

терялась на городских улицах. Ее пугали громкие голоса прохожих, крики

уличных мальчишек, свистки милиционеров. Шарахалась в сторону от

дороги при виде машин.... Отец старался привыкнуть к Карему, но так и не

увидел в нем замену, равную Сивому.. Опытный извозчик, он не мог

теперь, как прежде, спокойно ездить и перевозить груз на новой лошади:

”Душа не принимает этого худого маштака...Не подходит он мне...” Через

полгода выяснилось, что Карий болен и работать в полную силу не может:

иногда ложился на землю и с трудом поднимался..

Отец лечил лошадь настойками, добавлял в сено и воду какие -то

таблетки, приглашал знакомого старика – коновала. Тот, осмотрев Карего,

вынес жесткий приговор: ”...Все... Кончается... Ни стоять, ни ходить скоро

совсем не будет...” Словам опытного, знающего лошадей лекаря не

хотелось верить.. Отец не мог представить себе будущую жизнь без

постоянного “помощника”: “Пусть плохая, слабая лошаденка, но и с ней

все – таки можно еще работать.. Без нее никак нельзя...”

193

Лечение Карего продолжалось долго: отец по – прежнему поил его

“полезными” смесями, кормил “особыми” отрубями и т.д. Но все его

заботы, к сожалению, не дали нужного результата... Карий оказался

последней н а ш е й лошадью Позже у отца появится новая рабочая

лошадь...Но она всегда будет для него “казенной”, хотя он и будет

постоянно заботиться о ней....

14

.

....Младший брат отца Василий и его жена Зоя, давно уехавшие в

Ленинград, в родной город никогда не приезжали. Изредка присылали

отцу (лишь ему!...) небольшие письма. Александр, по поручению старших,

регулярно (в 20-е годы) отправлял в далекий город скромные доли

семейного наследства. Летом 40 -го года самолюбивые уральцы (отец и его

брат) серьезно рассорились.. С началом войны связь между ними

полностью прервалась. О судьбе Василия и его семьи можно было лишь

догадываться...Радио каждый день сообщало как о трагедии, так и о

стойкости и бесстрашии защитников “колыбели революции”.

Осенью 42-го года в Уральске неожиданно появилась активная

комсомолка.20-х годов.. Вместе с двумя дочерьми... Старому члену партии

(с согласия райкома), моей тетке Зое удалось – с большим трудом, с

риском для жизни – покинуть голодный и холодный Ленинград. Ее и

девочек, как и тысячи женщин и детей, переправили на “большую землю”

по “дороге жизни” через Ладожское озеро. До родного города добирались

несколько месяцев, с долгими остановками на больших станциях. Милиция

не раз задерживала и проверяла тетю в поездах и на вокзалах, но она

сохранила “основные” документы (среди них – паспорт, партийный билет),

что помогало ей быстрее, чем другим, преодолевать преграды мучительно

трудного и опасного “путешествия”. Исстрадавшуюся племянницу и ее

измученных детей в Уральске приняла старая родная тетя, жившая в

небольшом доме на Саратовской улице..

Зоя Георгиевна (об этом она расскажет позже) привезла на родину

известие о гибели своего мужа: он, как тысячи ленинградцев, летом 41-го

несколько недель работал на строительстве Лужского оборонительного

рубежа, затем вступил в народное ополчение. Оно состояло, в основном, из

необученных, не знавших войны добровольцев. Ценой своих жизней эти

мужественные люди смогли остановить фашистские армии и защитить

“вторую столицу” страны..

Про невестку, оказавшуюся в родном городе, отец узнал случайно,

через две – три недели после ее приезда. Видимо, она не спешила

встречаться с местными родственниками мужа. Сначала решила вновь

194

познакомиться с полузабытым и ставшим для нее чужим Уральском,

сходить в горком , “встать” на партийный учет (обязательно!.. и быстро!..),

поговорить о работе – и только тогда побывать у моих родителей ( только

у них!..). Зое хотелось увидеть добрую, приветливую Катюшу, к которой

когда – то комсомольская “пропагандистка” относилась с душевной

теплотой и девичьим любопытством: хотела разобраться в характере и

жизни казачки – старшей невестки ...

Мама обрадовалась приходу бывшей комсомолки, хотя и не сразу

“признала” ее.. В отличие от своих родственниц, когда – то ругавших

“безбожную девицу”, она никогда не сказала ни одного плохого слова о

ней: “...Пусть каждый живет своим умом, – так, как хочет, как ему

нравится. Зачем лезть в чужую душу?.. ”

Встреча оказалась печальной. Глядя на прихрамывающую, невеселую

родственницу, мама не удержалась от слез сострадания. Впервые она

видела близкого человека, испытавшего и пережившего горе и страхи

нынешней войны. Невольно “всплыли” воспоминания о прежней, давней,

когда в городе гремели выстрелы и толпы незнакомых вооруженных

людей ходили по улицам и домам, пугая женщин и детей. То старое время,

казалось, навсегда забыто.. Но мама ошибалась. Прошлое невольно

поднялось в ее памяти... Вместе с сердечной болью и горькими слезами..

Заплакала и Зоя, видимо, вспомнив погибшего мужа, муки и страхи

блокады и страдания во время длительного “странствия” по городам

страны. Лишь успокоившись, женщины сели за стол выпить чашку чая и

поговорить о том, что волновало и беспокоило душу каждой...

Беседу, однако, пришлось быстро прервать: пришел отец. Он отнесся

к встрече с “партейной” невесткой подчеркнуто спокойно, “по -

деловому”: подробно расспрашивал ее о жизни до войны, работе и гибели

брата; интересовался, как уехала из Ленинграда и на “какой работе

устроилась” здесь.. Зоя отвечала деверю сдержанно, как будто опасалась

сказать что – то лишнее... Больше говорила о том, что было известно отцу

из старых писем брата, о военном времени – коротко и неохотно : “...Вася

еще студентом вступил в партию.. Работал на фабрике...Инженером..

Пользовался авторитетом как хороший специалист... Я – в профсоюзе.

Хорошо, дружно жили.. Перед войной получили квартиру...Дети

радовались... В войну – страшно... Немецкие самолеты над городом,

бомбежки, взрывы, пожары, холод, голод.. Решила уехать...Многие тогда

отправляли детей. С девчонками уже нельзя было оставаться...”

О своей жизни в Уральске невестка говорила совсем мало .Можно

было лишь понять, что ничего радостного и нужного для себя на родине

она пока не нашла: ” Ходила в горком партии...Посоветовали поработать в

женсовете.. Жить пока тяжело, отвыкла я и от Уральска и от его людей...

Ведь столько лет прошло!.. Знакомых совсем не осталось...”

195

Молчала одну – две минуты, как бы решая: следует ли продолжать

разговор . И все же не удержалась. Робко, преодолевая самолюбивый и

волевой характер, спросила (или попросила?): “Нет ли у тебя, Ванюша,

лишней картошки?. Может, дашь немножко взаймы... Детей надо бы

подкормить. В дороге совсем ослабли. Пока у меня ничего нет. Все деньги

в дороге проели. Потом, когда устроюсь полностью, огляжусь, – отдам...”

Отец сразу же, не задумываясь: ”Ну, что ты так?.. Вроде бы не

чужие... Завтра привезу мешка полтора – два...Да с пяток тыкв захвачу... И

не надо мне от тебя ничего... Детей покорми...” Обрадованная мама

добавила : ”Если какая забота или нужда, – заходи... Поможем всегда...”

Приходила ленинградская невестка в наш дом не часто. Наверное, в

помощи старшего деверя больше не нуждалась...Тетя привыкла быть

главой семьи и самостоятельно решать все житейские вопросы...С

родственниками, кроме моих родителей, не встречалась...Да и они совсем

не интересовались делами “приезжей”..

Пребывание тети Зои в Уральске закончилось небывалым семейным (

точнее : фамильным) скандалом. Перед отъездом домой она обратилась в

городской суд с заявлением – иском, в котором писала, что ее покойный

муж, один из законных наследников родительского имущества (дом,

строения, скот, косилка, грабли и пр.), в середине 20-х годов должен был

получить, но не получил “свою долю”, так как тогда не жил на родине.

Младшая невестка просила местный суд быстро “рассмотреть

волновавший ее вопрос”, так как должна быстро возвратиться в

Ленинград, чтобы принять участие в его восстановлении.. .

Обиженные Зоей старшие родственницы подняли шум на весь город

(мама не принимала участия в их громких “беседах” ). Они говорили, что

еще в 20 – е годы братья каждый месяц отправляли Василию небольшие

“наследственные” деньги, что переводы оформлял Александр. Но сейчас

он сказать ничего не может, а квитанции (“квитки”) не сохранились...Суд

решил, что Зое Георгиевне Долматовой (вместо погибшего мужа) должна

отойти часть давнего семейного “богатства”. Местные невестки не

согласились с решением городского суда и написали жалобу в областной..

Отец отказался подписывать “кляузную бумагу”, не желая участвовать в

“грязном” деле. “ Не хватало еще с покойным братом судиться, – говорил

отец. -.... А что Зоя?.. Бог ей судья...Отдам ей свои деньги как

родительские... И все.. Больше никаких разговоров о них...”

Отец неохотно расставался с заработанными деньгами (других у него

не было): . он хорошо знал, как нелегко они достаются. И все же спорить с

решением суда не стал. Лишь крепко обругал невестку. И десять лет не

хотел слышать ее имени...

Правда, в пятидесятые годы, когда я учился в ленинградском

университете, отец попросил меня найти младшую невестку. Но я, занятый

196

аспирантскими делами, не смог выполнить его желание, объяснив: “

..Надо искать в свободное время, которого у меня нет и не будет.

Руководитель требует постоянно и серьезно работать над диссертацией, а

он человек – строгий...” Лишь через 20 лет, в начале семидесятых

Владимир, оказавшись в Ленинграде, встретился с тетей и ее дочерьми.

Дома передал отцу и маме привет и слова благодарности за помощь во

время войны.. Позже и мне приходилось несколько раз видеться и

разговаривать с уральской землячкой и ее старшей дочерью в их квартире

на Петроградской стороне. Отец, может быть, после наших, интересных

ему рассказов простил невестку и примирился с ней...

15

Военное время наложило жесткий отпечаток на взгляды и поведение

не только взрослых, но и детей. Особенно на подростков и юношей,

работавших на новых заводах или учившихся в старших классах. Они

более внимательно, чем их матери и деды, вслушивались в очередную

сводку “Совинформбюро” и в легко узнаваемый голос популярного тогда

диктора Юрия Левитана...

... В те месяцы, когда немцы пытались захватить Сталинград и выйти

на Кавказ, жизнь в городе заметно осложнилась, стала беспокойной,

болезненно нервной, по городу поползли слухи, – один страшнее другого (

про шпионов в Уральске, воздушный десант у Фурманова и пр.),

поскольку никто не знал и не решался предполагать, где наши войска

остановят фашистов.. Все, бесспорно, были уверены, что немцев за Волгу

не пропустят, но постоянно задавали друг другу один и тот же вопрос:

“...Когда же их погонят назад и начнется освобождение нашей земли?..”

Но никто не знал ответ на этот главный тогда вопрос... И

неопределенность ситуации беспокоила ( и пугала) людей...Разговоры и

слухи, как и положено им, разносились еще долго – в ожидании

радостных и точных новостей...

... У детей в это время возникали свои дела и заботы, не имеющие

прямого отношения к войне, но, тем не менее, связанные с ней... В трудных

условиях тех лет по – прежнему действовало традиционное правило нашей

страны: “... Дети должны учиться, ходить в школу...”

Младший брат, спокойный и добродушный Костя осенью 42-го года

отправился в первый класс. Но в начале сентября еще никто не знал, где

этот класс будет находиться...Близкую к нашему дому шестую школу (как

я говорил) “закрыли на неопределенный срок”, но в первом – втором

классах занятия все же проводились. Правда, нерегулярно, в разных

197

зданиях, и брат иногда не знал, что предстоит делать завтра: учиться ( но

где и когда?) или оставаться дома...

Я, получив очередную похвальную грамоту, закончил учебу в

начальной (18-й) школе и распростился с ней...Давно хотелось

возвратиться в знакомую шестую, откуда меня когда – то со скандалом

выгнали...Возвратиться, чтобы серьезно учиться и доказать, что могу быть

не самым плохим учеником в классе. Однако выполнить свое желание

тогда мне не удалось: занятия в пятом классе, как и в ряде других, были

отменены...

Мои товарищи радовались: теперь можно будет часто встречаться,

играть в футбол и хоккей, кататься на коньках и лыжах, помогать

родителям... .И не думать об уроках и тетрадях... Я же хотел лишь читать -

днем и ночью .Отец ругал меня: “ Без толку тратишь

керосин...”(электрическая лампочка во время войны светила так тускло,

что читать было трудно). Он часто выражал свое недовольство моим

“бездельным” поведением: “Чем ты занимаешься?.. Целый день сидишь с

книжкой в руках или болтаешься на улице.. В доме дела что ли мало?..”

Кажется, отец опасался, что я займусь не тем, “чем следует”. Однажды он

увидел, что я, вместе с двоюродным братом Юркой, курю (откровенно

признаюсь: впервые). Не терпевший в доме “табашников”, сам никогда не

куривший отец быстро доказал мне вред такой привычки. После его

“урока” несколько дней болели покрасневшие уши, как бы подтверждая

простую истину: “... курить – здоровью вредить...”

В конце того “свободного” года мама попросила отца найти для Кости

и меня т. н. “учебную точку”. Их создавали городские учителя,

обеспокоенные тем, что дети, “бегающие по улицам”, забудут школу,

отстанут от своих классов... Младшему брату – первокласснику повезло:

небольшую начальную “школу” удалось найти недалеко от дома..

Мое “учебное заведение” отец отыскал на северной окраине города,

недалеко от вокзала. Ранним зимним утром, в неприятной, пугающей

темноте я шел по пустынной центральной улице мимо Облисполкома и

“золотой” церкви со сломанным крестом на одном из куполов,

преодолевая шквальные порывы студеного ветра.. ”Точка” мне сразу не

понравилась: тесная, темная низкая комната, два небольших стола и две

скамейки. И это – школа, в которой я должен учиться!? Да и ребята – все

незнакомые, из “чужого” района.. Нет, сюда я не стану ходить – через весь

город... Именно так и произошло... Мои уроки в небольшой комнате

продолжалась одну неделю. Родители быстро поняли, что зимнее

“путешествие” на Батуринскую улицу сейчас, в холодное зимнее время,

опасно: я уже успел серьезно обморозить щеки и уши и стал постоянно

кашлять...

198

И отец решил искать для меня другую “точку”, поближе к дому.. Он

нашел ее на Торговой улице, сразу же за бульваром ( мне надо пройти

пять кварталов). Удалось быстро договориться с хозяйкой “квартиры -

школы” (“завучем”?) Юлией Алексеевной, оказавшейся старой знакомой

отца (кого он только не знал в городе?). По ее просьбе, отец оказал

“точке” материальную помощь в виде небольшого воза известного

местного топлива..

Новая “школа” немногим отличалась от первой : в маленькой ( но

светлой) комнате – три стола – парты и классная доска (взяты в соседней

школе), длинные лавки (принесены из Пушкинского садика)... В дальнем

углу комнаты – беспорядочная куча пальто и шапок.. Иногда (во время

урока) в класс заходила большая черная собака. Может быть, она хотела

послушать ответы учеников? Или спокойной, добродушной собаке

нравились серьезные рассказы учителей?..

...Итак, я – ученик пятого класс. Но только со второй половины

учебного года.. Впрочем, тогда было трудно сказать, когда он, наш

учебный год, начинался...

В новой “школе” я нашел старых и новых товарищей и друзей (Ким,

Рэм, Борис , Валька и др.), с которыми буду учиться до окончания

средней школы...

Наши учителя – наши воспитатели в тех лет заслуживают самого

глубокого уважения и сердечной благодарности : ведь в трудных условиях

военного времени они добросовестно, не жалуясь на “сложные

обстоятельства” (уроки проводились в разных “точках”, и учителя

“путешествовали” по городу, не обращая внимания ни на погоду, ни на

расстояния ), честно выполняли свой профессиональный и гражданский

долг..

И школьники тоже не жаловались на трудности жизни и учебы, хотя

всегда можно было найти повод для невеселых слов: не хватало учебников

(откуда их могли привезти?), письменные работы и упражнения

выполнялись на старой бумаге, обоях или газетных листах. Но было

радостно и весело: ученики оставались мальчишками и девчонками,

способными постоянно придумывать, искать и находить что – то новое.

Например, в темном подвале, расположенном под нашей “точкой”,

хранились старые вещи и книги... В разоренном садике интерес вызывали

остатки сцены и декораций....

Я и мои товарищи учились на Торговой улице до весны 43-го,.когда

школьные здания, занятые под госпитали, стали возвращаться ученикам..

Наш класс перевели в первую школу. Но ее небольшое старое здание с

узкими коридорами не могло принять шумных ребят и спокойных

девочек, пришедших из разных районов города – от Куреней до

центральной площади...

199

Осенью учителя и ученики получили в свое распоряжение шестую

школу. Я и младший брат отправились в пятый и первый классы. Директор

Яков Михайлович, нарушив старые правила “районирования учебных

заведений”, согласился принять нас в “свою” школу.. Впрочем, в военные

годы жесткие требования такого рода часто не соблюдались...

....Через год шестая стала мужской, а первая – женской школой...

Через два – три года они превратились в школы – соперницы... Каждая

старалась доказать, что ее ученики подготовлены значительно лучше, чем

“другие” школьники, особенно выпускники...

16

Более уверенно, чем младшие братья, в военные годы чувствовал себя

Володя,хотя в 42-м году на несколько месяцев в его восьмом были

прекращены занятия . Но осенью власти проявили “заботу” об учениках

старших классов трех школ, “отдав” им старое здание на юго – востоке

города.. Уроки проходили нерегулярно, в непривычных для подростков

условиях: сокращенные уроки, три смены, (вечерняя – при тусклом свете

“коптилок”), зимой – холодно (школа не отапливалась), ученики – в пальто,

учителя – в теплых кофтах и платках. Знания своих “подопечных” учителя

проверяли, как обычно, строго, хотя понимали, что школьников волнуют

не столько выполнение заданий по истории, географии или алгебре,

сколько разнообразные “посторонние”, “живые” дела. .

Уроки нередко отменялись. Обычно возникали “более важные и

необходимые”, чем учеба, дела, которые могли выполнить только

подростки из старших классов и девушки – студентки института: зимой -

“активно боролись” с громадными снежными сугробами на улицах города

или на взлетной полосе аэродрома; летом – участвовали в “кампании по

заготовке кормов” для колхозно – совхозных буренок; осенью -

“поднимали” урожай зерновых, собирая вместе с учениками начальных

классов упавшие на землю пшеничные колоски; под руководством

учителей уезжали на север области, где грузили бревна и перевозили

дрова для детских домов и военных госпиталей; постоянно – занимались

сбором металлолома, ходили по квартирам и домам – в поисках теплых

вещей для фронтовиков и раненых; дежурили в госпиталях; выступали с

концертами перед бойцами; охраняли школьный военный кабинет ....

Старший брат чувствовал себя в новой (не только в школьной)

обстановке энергичным и самостоятельным: ему нравились и “массовые

мероприятия”,в школе и веселые кампании сверстников на улице

(Моисеевы, Бабичевы, Извозчиковы и др.), когда можно было “себя

показать и других посмотреть”.. Володю тогда интересовало практически

200

все, с чем он сталкивался в городе. Но учеба его заботила, кажется,

значительно меньше, чем другие дела... Учебники, уроки, решение задач и

заучивание правил – все это “не совсем его”. По мнению учителей,

старший брат был “нормальным” средним учеником, никогда не

придававшим серьезного значения отметкам в дневнике.. Он казался себе

уже довольно взрослым человеком. Но для отца оставался просто старшим

сыном, который был обязан помогать родителям и сестре. Вынужденный

подчиняться его “приказам”, Володя ездил с отцом на сенокос и бахчу,

кормил – поил корову, поддерживал порядок в базах, т. е. выполнял

“настоящую” работу, нужную дому...

В те годы одним из основных учебных предметов в старших классах

стало военное дело. Уделялось постоянное внимание “военно -

допризывной подготовке” учеников 8 – 10 классов ( таковы требования ЦК

партии и ГКО).. Пулемет, винтовка, пистолет, военные игры, лагерные

сборы (на берегах Чагана и Деркула) с их строгой дисциплиной,

преодолением полосы препятствий ( “в открытую” или “по – пластунски”)

и изучением армейских наставлений и уставов – все это “говорящие”

приметы школьной жизни тех трагических лет..

Старший брат охотно признавал армейские порядки: ведь их

“основные задачи” были точно определены, исполнители – известны.

Левша, брат всегда успешно дрался обеими руками, – теперь одинаково

точно и быстро стрелял из пистолета и винтовки...Пожалуй, городское

стрельбище знал лучше, чем свой класс....

Физически сильный, широкоплечий, среднего роста, Володя

неоднократно успешно выступал на соревнованиях старшеклассников

города (стрельба, бег, лыжи, борьба.).. Наверное, он сознательно готовил

себя к службе в армии. ...

Летом 44-го года брат окончил среднюю школу. Ему только что

исполнилось 17 лет.. У родителей возник вопрос, что же делать дальше?.

Отец хотел видеть в сыне (уже Владимире)своего помощника: нашел ему

“хорошую” работу в одной из мастерских. Мама возражала: она не могла

забыть, как решение отца сказалось на судьбе старшего сына. Да и сам

бывший ученик не торопился начинать свою “трудовую деятельность”.

Он хотел бы жить так же свободно и весело, как в школьные годы, еще не

понимая, что беззаботное время осталось в прошлом

Одноклассницы брата решили продолжать учебу в педагогическом

институте. И настойчиво уговаривали его остаться вместе с ними.. Но

профессия учителя Владимира тогда не привлекала. Школа, классы,

уроки, дети, домашние задания, тетради – все это было ему не по душе...

Неожиданно для родителей, не предупреждая их, сын поступил в

Полтавский

сельскохозяйственный

институт.

Он

принял

свое

“самостоятельное” решение явно торопливо и непродуманно. Выбор

201

будущей профессии оказался неудачным: брат не любил работы на земле

(о чем не раз говорила мама), не знал деревни, никогда не стремился быть

агрономом или ветеринаром...

Студенческая жизнь Владимира закончилась стремительно быстро:

осенью институт покинул приютивший его Уральск и возвратился на

родину. Брат, как и другие местные ребята, отказался ехать в незнакомую,

разоренную войной Полтаву...

И еще раз, не поговорив с родителями, распорядился своей судьбой:

не дожидаясь призыва в армию, решил добровольно “исполнить свой долг

перед Родиной”.. Понятно, что и отец, и мама были потрясены его

желанием служить: они не могла придти в себя от “похоронки” и

страшились потерять еще одного сына, но изменить что – либо было уже

невозможно...Документы

–

в

военкомате,

и

там

принято

“соответствующее” решение...

Поздней осенью Владимира с группой уральских ребят отправили в

сторону Чкалова... Через два месяца он сообщил, что учится на военных

курсах (в поселке Тоцком, недалеко от Бузулука). В своих письмах сын

никогда не жаловался на трудности армейской службы...

После окончания курсов (весной 45-го) большинство выпускников

отправили на запад, в военные части, но до фронта ребята не доехали:

война закончилась...

Младший сержант Фокин с земляками расстался: его оставили в

Тоцком инструктором по стрельбе. Но служил брат там недолго: курсы

летом прекратили свою работу... И инструктора должны были перевести в

другое, пока еще неизвестное место, о котором брату думалось

совершенно спокойно....

.

17

Начало 45-го для нашей семьи оказалось более трудным, чем другие

военные годы. Не только морально, но и физически . Да и материально не

легче.. Отец, оставшись без лошади, растерялся, не зная, как теперь

работать и жить. В такое трудное для него положение он попадал лишь в

20-е годы... Но тогда отец был молодым, энергичным и довольно быстро и

легко нашел простое, но нужное решение (сначала – рыболовецкая артель,

затем – традиционный извоз). Жизнь без лошади (Карий скончался через

несколько месяцев после своего появления в нашем дворе ) была для него

непривычной и безрадостной..

...Приближалась весна, обещавшая быть яркой, светлой.. Но отец

воспринимал ее невесело, даже болезненно. Причина его печального

202

состояния объяснялась еще и тем, что “товарищ майор” сообщил ему

неожиданную новость: мастерская через две – три недели должна

возвратиться в Куйбышев. За рабочими – земляками и оборудованием

мастерской оттуда “пригонят” автобус и машины... В услугах бывшего

извозчика – завхоза “предприятие” больше не нуждалось. Действительно,

зачем нужен отец в чужом городе, где для работы и жизни всегда найдется

другой транспорт, а не лошадь, которой уже нет?. Некоторых мастеров

(уральских “трудармейцев”) начальник “передал” в местные артели. Отца,

вопреки его желанию, отправил в военкомат.

Там он был обязан продолжить “службу”. Но вопрос о

“продовольственном довольствии” для рядового “трудовой армии” (что

волновало отца) новым начальством не был решен: приказ о “переводе

“отца не подписывался, и потому свой армейский паек он получал от

случая к случаю, хотя работал постоянно. Как и раньше, занимался

знакомым делом: трудился как дворник и сторож, как курьер и экспедитор,

как грузчик и плотник. Добросовестно и честно выполнял свою работу, не

испытывая, однако, удовлетворения, так как “настоящего”, “серьезного”

занятия для себя без лошади не видел и не находил..

И еще: не хотелось подчиняться своему “прямому” начальнику -

молодому капитану Лутченко, которого хорошо знал: офицер жил рядом,

в соседнем доме...

Все мысли и желания старого казака были связаны с семьей,

хозяйством и будущей, нужной дому работой – после войны.. И, конечно,

с лошадью. Отец часто вспоминал Сивого и по – прежнему не верил в его

странную, загадочную смерть. Был твердо убежден в том, что мог бы

защитить своего любимца в ту страшную морозную ночь: “. И как теперь

жить?.. Без лошади ничего для дома не сделаешь...И старой артели “Гуж”

уже не будет. Все возчики пропали.. Одних убили на войне... А других не

найти... Да и захочет ли кто теперь трястись в подводах по нашим

дорогам?.. “

Отец каждый вечер возвращался домой недовольным и хмурым.

Разговаривая с мамой о прошедшем дне, сохранял спокойствие... Но

только с мамой... Мне и Косте доставалось “по первое число”. Мы, по его

словам, “весь день только бездельничали” (“... балберничали”), “бегали

попусту по улицам” , “портили” обувь и одежду, не убрали мусор со

двора, не накормили вовремя корову, не принесли воды и пр.

Разгоряченный своими словами, отец начинал упрекать и маму в том, что