Текст книги "Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)"

Автор книги: Николай Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

одни и те же вопросы: когда и где воевал, тяжело ли ранило, как лечат,

хорошо ли кормят и т.п. Солдаты не хотели говорить о фронте и атаках,

отступлениях и ранах: “ Что болтать?.. Воевал, как все. Вот прихватило.

Теперь отдыхаю... Через месяц – другой – назад, в часть...”

Иногда раненые появлялись на базаре. Они что -то искали (спиртное?

табак? знакомых?), покупали, меняли и продавали, о чем -то

179

расспрашивали торговок, но сами говорили мало. Женщины жалостливо

смотрели на них, угощали ягодами, яблоками или подсолнечными

семенами, вспоминали своих сынов и мужей: “Может, и наших кто -

нибудь угостит.. Ведь мир не без добрых людей...”

Торговки хотели верить, что в людях еще сохранилось светлое и

приветливое...

6

В эти страшные и тяжелые для всех годы мама целиком посвятила

себя заботам о семье. Все ее радости и горести имели отношение к мужу,

детям и внучке. Как и раньше, весь день мамы, с утра до вечера, был

заполнен хозяйственными делами, к которым по – прежнему дочь не

допускала: “Кухня, печка, обеды, порядок в доме, корова и куры во дворе -

это все мое...” Спокойная, рассудительная, она никогда не повышала

своего голоса. Радовала детей своими заботами.. Успокаивала (

“утихомиривала”)

вспыльчивого

отца.

Всегда

находила

такие

“правильные” слова, которые заставляли его быть справедливым в своих

жестких требованиях к мальчишкам.

О войне мама старалась не говорить...Но тревога, поселившаяся в ее

душе еще в мирное время, заставляла слушать фронтовые новости,

передаваемые по радио... Наверное, в словах диктора она надеялась найти

ответы на вопросы, никогда не покидавшие ее: “Где Гриня?.. Почему не

пишет? Ведь другие ребята присылают хотя бы небольшие угольники...”

Мама в первые военные месяцы внешне как -то быстро изменилась:

похудела, исчез знакомый с детства румянец на ее щеках, глаза потеряли

привычный солнечный блеск, около губ появились глубокие морщины, на

поседевшей голове постоянно – темный платок. Она и раньше не любила

“длинных”, “пустых” разговоров – “пересудов” (“сначала – дело, а уж

потом – беседа.”), а теперь, встречаясь с родственницами, терпеливо

выслушивала их “ненужные речи”, но сама лишь отвечала на вопросы

любопытных – односложно (“да – нет...”) и неохотно, думая о чем – то

своем.

В отсутствие отца мама часто плакала: при нем не решалась открыто

выражать свое горе отец не мог спокойно выносить ее слез.. Сначала

хмурился, затем пытался что – то говорить, хватал оказавшиеся под рукой

предметы, старался заняться делом, но не выдерживал и через две – три

минуты хрипло, как будто выдавливая из себя слова, говорил: ”Ну что ты

опять?..

Потерпи..

Слезами

ведь

не

поможешь.

Не

гневи

Господа...Пришлет Гриня письмо...Подожди...” Но, чувствуя слабость

180

своих “утешительных” слов, предлагал в качестве главного “полезного”

средства работу: “Лучше займись нужным делом, чем плакать...” ..

Мама по – прежнему каждый день молилась, надеясь, что Матерь

Божия спасет ее старшего сына: ведь Она хорошо знает, что такое

материнское горе...После молитвы принималась за чтение давно знакомых,

но нужных ей каждый день писем Грини. Для мамы старые бумажные

листы, некогда исписанные рукой сына, становились добрым, душевным

разговором, приносившим ей временное успокоение. Бережно сложив

прочитанные письма и спрятав их в туалетный столик, она минут двадцать

сидела неподвижно, забыв о нужных “срочных” делах.. Сосредоточенное

лицо мамы ясно говорило, что она в своих думах находится где – то

далеко. Глаза, кажется, ничего и никого не видели, уши – не слышали...Она

вновь и вновь возвращалась – в своих размышлениях – к старшему сыну.

Ведь с ним были связаны и большие радости ( “первый сын!..”) и немалые

горести (постоянные болезни)... ..

Каждый месяц (тайком от всех) мама ходила к старой, известной в

городе гадалке, жившей недалеко от базара... Надеялась не только

услышать слова утешения, но и узнать, жив ли старший сын, где воюет и

когда вернется домой... Несла ворожее обязательные “подарки” (хлеб,

молоко, яйца). После встречи с ней мама возвращалась домой с мокрыми

глазами (опять плакала), но спокойная и умиротворенная...

Многие годы она терпеливо ждала предсказанную старой гадалкой

радостную весть, просила мальчишек “почаще заглядывать” в почтовый

ящик. Но долгие ожидания так и не принесли ей ожидаемого счастья...

КРАТКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ – 6

По просьбе мамы, отец не раз обращался в военкомат с просьбами о

судьбе старшего сына.. Володя отправлял такие же письма в Москву... Но

ни в сорок первом, ни в сорок втором родители ответа на свои вопросы не

получили... Видимо, в Москве ничего не знали о красноармейце Г. И.

Фокине. Да и кто мог заниматься таким “мелким” делом, когда решались

другие, более важные, судьбоносные для большой страны проблемы ?...

Беспокойство, волнение, страхи, горе мамы усиливались с каждым

годом. Отец же старался не показывать, по крайней мере – внешне, своей

тревоги. Лишь просил маму не читать часто письма Грини. Даже грозил

сжечь их (что и сделал через несколько лет в минуту “гневного взрыва” ).

Но она, кажется, не слышала слов своего Семеныча.. Не могла смириться с

тем, что не получает конкретных сведений о своем сыне....Или писем от

него...

181

“Похоронка” пришла осенью (в октябре) сорок третьего года... В ней

кратко сообщалось, что рядовой Г. И. Фокин “погиб в боях за нашу

социалистическую Родину...” Когда?.. Оказывается, еще в 1941– м году.

Где ? – На этот вопрос официальная бумага не отвечала. Можно было

лишь предположить, что наш старший брат погиб в первые недели (если

не дни ) войны: ведь он служил совсем рядом с советско – германской

границей.

После войны сыновья по просьбе родителей неоднократно

обращались в Москву с просьбой указать место и время гибели рядового Г.

И. Фокина, но безрезультатно.. Даже сейчас, в начале нового века, когда,

кажется, открылись многие архивы военных лет, точных сведений о

последних днях жизни старшего брата его близкие не могут получить. В

ответе на мой запрос Центральный архив МО России (ноябрь 1910 г.)

признался, что не может “указать, в какой воинской части” Г. И. Фокин

“проходил службу”, “сложная обстановка на фронтах... не позволила

точно установить судьбу некоторых военнослужащих “, “.донесение... из

воинской части не поступило, где и при каких обстоятельствах пропал без

вести сведений ... нет..”

Такой же ответ я получил и из Государственного Военного архива

(ноябрь 2015 г.): “...сведений на Фокина Г.И. не выявлено...”, “...в

картотеке по учету потерь личного состава войск...также не значится..”

В нашем доме, на одной из стен горницы, рядом с иконами и

постоянно горящей лампадой, – с 1941-го года находился большой портрет

старшего сына – брата...Его родители скончались, сестра и братья

взрослели ( и старели), а он оставался таким же молодым, каким был в том

далеком, предвоенном году. Его серые серьезные глаза вопрошающе

смотрели в обещавшее радость и счастье будущее, которое Гриня, как и

многие его сверстники, не увидел...

7

Жизнь сестры на протяжении всех военных лет состояла из

бесконечной (без “выходных дней”) работы у станка, в низком и

сумрачном цеху, по – прежнему пропитанном влажным воздухом, запахом

грязной шерсти и пылью. Смены длились почти 10 часов: то с утра – до

вечера, то с вечера – до утра.. Об отдыхе приходилось забыть: он остался

в далеком ( как казалось) мирном времени. Шура, как и другие работницы

фабрики, постоянно слышали давно знакомые слова: “Должны...Обязаны...

Надо.. Следует выполнить к определенному сроку.. Помните, что ваша

продукция необходима фронту...” Но на усталых женщин повторяемые

182

парторгом Антониной (бывшей катальщицей) каждый день фразы уже не

действовали, – они и без них прекрасно знали, как должны работать.

.Работниц, конечно, беспокоили новые, более высокие “нормы

производства”, к которым они успели уже привыкнуть. Но по -

настоящему серьезно их страшили “черные” вестницы – “похоронки”...

Долгое молчание “служивых” рождало в сердцах жен и матерей чувство

страшной, давящей на душу тревоги.. Ведь они не знали, куда “отвезли” их

родных и где сейчас находятся...Боялись думать о самом страшном...

Катальщицы не раз говорили своей подруге, что ей “здорово”

повезло: она получала от мужа ( правда, редко) небольшие “треугольники”.

Из них нельзя было узнать, где он служит, но для нашей сестры (и не

только для нее) главное заключалось в обычных словах: “...жив...,

здоров...”

..Шура приходила домой “донельзя” уставшей (“без рук и без ног...”),

пыталась помогать маме на кухне, но та, глядя на серое, усталое,

осунувшееся лицо дочери, обычно говорила: “... Хватит.. Иди отдыхать...

Займись дочерью, а то она скоро совсем отвыкнет от тебя.. Поспи вместе с

Люсей...Еще успеешь наработаться... Впереди у тебя – еще вся жизнь...”

Сестра брала на руки свою малютку, игравшую рядом с бабушкой, и

уходила в горницу, на несколько часов освобождая маму от ставших

привычными для нее “воспитательных” забот. Хозяйка дома, глядя вслед

невеселой дочери, невольно думала о том, как тяжело сейчас живется

женщинам, мужья которых служат (воюют) в армии...А таких много...

Тысячи в одном только Уральске...

...В летние месяцы отец, как и прежде, находил для дочери

“дополнительную” работу. У Шуры она вызывала неприятное чувство, но -

куда же деваться? Приходилось по – прежнему заниматься тем делом,

которое было явно “не по душе”. Два – три раза в неделю, в зависимости от

смены на фабрике.. Немного отдохнув после ночной смены, торопливо

“перекусив” и выпив чашку чая, сестра отправлялась на бахчу, ко мне... Я

все лето трудился там и жил в небольшой темной лачужке на краю

участка. Сестре нужно было выполнить несколько простых, по мнению

отца, дел: принести мне продукты (обычно – только хлеб), собрать – вместе

со мной – небольшое ведро вороняжки, выбрать две – три спелые дыни,

прополоть несколько “запущенных” картофельных рядов... И обязательно

возвратиться в город в “удобное” время, чтобы продать на базаре

популярную среди уральцев ягоду, сладкие “колхозницы” и ароматные

“бухарки”...

. 8

183

Отец, переживший на своем веку не одну войну и страшные голодные

годы, давно освоил несколько простых житейских правил. Им он старался

следовать: честно, аккуратно и своевременно выполнять с в о ю работу, не

лезть вперед (“на то есть партейные.”), но и не отставать, особенно в

выполнении бригадных и артельных договоров, заботиться о благополучии

семьи, воспитывать в детях желание не только хорошо учиться в школе (

это “правило” он признал недавно, под влиянием мамы), но и постоянно

помогать взрослым везде, где необходимо (в доме, во дворе, на бахче, в

лугах)..

Отец почти три военных года служил в мастерской ЮжУрВО. После

странной, несколько загадочной “свободной” работы в военкомате его

мобилизовали и отправили ( теперь вполне официально) на “трудовой

фронт”. Но если Степан и Илларион уехали на “каменный” Урал

(Магнитогорск, комбинат), то отцу повезло: он остался в родном городе...

Вряд ли кто может ответить на вопрос, почему так случилось: ведь

отец служил (работал?) практически дома... Может быть, необъяснимое

“стечение обстоятельств”? Возраст (более пятидесяти лет)? Хорошее

знание родного края (его поселков и хуторов, озер и рек, маров и лощин)?.

Или как один из немногих “лошадников” города, сохранивший свой

“живой транспорт”?. Да разве можно понять и объяснить действия властей

и начальства в то сложное и тяжелое время?...

В первый день службы начальник мастерской (его звали Петр

Федорович) откровенно сказал отцу: “У меня ни сена, ни овса никогда не

было и не будет... Тебе паек положен, и ты его получишь...Ну, а корм для

лошади ищи сам. Знаешь, наверное, где можно найти... Мне нужна только

твоя работа...Все... Больше об этом никогда говорить не буду...”

Что мог ответить “подчиненный”, выслушав слова нового, пока

незнакомого начальника?.. Промолчал...Лишь тяжело вздохнул: видно,

следует принять эти условия “трудармейской” службы, откровенно

высказанные ему.. Отец, конечно, предполагал, что ему придется

самостоятельно решать “проблему” кормов для Сивого, но до разговора с

начальником мастерской все же надеялся на его помощь...Теперь отец

был полностью “свободен ” и “самостоятелен” в поисках сена, фуража и

пр. Маме о своей новой работе – службе ничего не сказал . Он, вообще,

старался не посвящать ни ее, ни детей в свои “профессиональные” тайны и

повседневные дела и заботы... .

Итак, отец остался в родном городе. Но близкие редко видели его

дома. У “трудармейца” никогда не оставалось времени, чтобы спокойно,

неторопливо поговорить с женой и детьми.. Уезжая ранним утром из дома,

он не знал, когда возвратится. И мама не спрашивала своего Семеныча о

времени возвращения: вечером или ночью, через день – два или через

184

неделю... Да и что мог сказать отец? Ведь приказы начальника были

неизвестны “подчиненному”.. Мама никогда не ходила к отцу на работу (в

мирные годы) или на службу (во время войны), так как традиционно

считалось, что жена – казачка не должна проверять мужа: “ Придет пора, и

он сам постучит в ворота или калитку....” ...

Постоянно занятый делами в мастерской ( что -то грузил, куда -то

ездил, с кем -то договаривался и пр.), уставший после длительных поездок,

отец, возвратившись домой, сразу же после короткого ужина ложился

спать... Никакие новости – известия, передаваемые по радио, как и раньше,

не слушал: не любил “тратить время попусту”. Узнавал о событиях на

фронте в мастерской. Недоверчиво воспринимал рассказы о “героических

подвигах”, считая, что никто “не говорит настоящей правды” о войне и

“нонешней” жизни, голодной, неустроенной для многих, особенно для тех

, кого отец встречал на улицах и базаре, в колхозах и совхозах области...

В те месяцы, когда немцы приблизились к Волге (“ведь река и

Сталинград совсем рядом с нами ...”), отец, вообще, прекратил разговоры о

войне: он не мог примириться с мыслью о том, что недалеко от его родных

степей могут появиться враги...

Отказываясь говорить о войне, отец, тем не менее, постоянно и

мучительно думал о происходящем. Трагические события современной

жизни невольно мучили его душу... Старый уралец несколько раз

встречался с ровесниками старшего сына, недавно возвратившимися домой

из госпиталей (один – слепой, другой – хромой) , слушал горестные

рассказы родственников (погибли шурин Иван, оставив жену с “кучей”

малых детей, и два племянника – летчик и танкист, ровесники Грини),

разговаривал с рыдающей соседкой, недавно получившей похоронку”...

В это трудное время отец, не жалея себя (“... встань пораньше да

шагни подальше...”), старался защитить маму от лишних забот: ради нее он

никогда не отказывался от любого “нужного дому” дела.. Стал более

требовательно (порою – жестко) относиться к сыновьям: каждый был

обязан постоянно выполнять работу, нужную и полезную семье. “Нечего

лентяйничать...”, – повторял отец.. Так, Костя уже в 7 – 8– летнем возрасте

не только присматривал за племянницей, но и “дежурил” в очереди за

хлебом, ходил за водой и пр...Я все лето жил и работал на бахче.

Старшему сыну доверялись более серьезные дела: он привозил с

“бухарской стороны” дрова, работал на сенокосе, иногда (во время болезни

отца ) ездил с начальником мастерской в ближние поселки и др..

Осенью и зимой братья работали не меньше, чем в летние дни. Всегда

во дворе и в доме находились новые, обязательно “срочные” дела... Их

было так много, что “никогда не переделать”, как говорила мама......

185

9

Соседки и родственницы завидовали маме.. . Наш дом казался им

вполне благополучным.. Порою приходилось слышать: “...Живешь ты,

Катюша, спокойно.. Не надо тебе тревожиться о муже и детях...” ”

В действительности, все было совсем не просто и не легко...Наша

семья, как и тысячи других, была наполнена печалью о тех, кто был

рядом, и о тех, кто находился неизвестно где.. Но мама всегда была

спокойной и приветливой перед “чужими”...Свои страхи и боли она

держала в себе, открываясь лишь иногда – и только перед родными.. Но

чаще – в молитвах перед иконами

Отец добросовестно выполнял свои обязанности в мастерской. Но не

знал, какова его должность: он, как раньше военкомате, работал

снабженцем и кладовщиком, грузчиком и возчиком, конюхом и

дворником... Получал и привозил мастерам (солдатам) хлеб с комбината

(пекарни), продукты и материалы с военной базы, старые солдатские

шинели и гимнастерки – с вокзала, дрова – с берегов Урала, сено -с

“бухарской стороны” для лошади и коровы и пр. Каждый месяц отец

отправлялся в “степной рейс” – в Подстепное или Круглоозерный, в

Теплый или Каменку. Или в далекий колхоз – совхоз, который никогда не

называл. На вопросы детей отвечал коротко: “Ездил... Куда?...Куда?.. На

кудыкину гору журавлей щупать. Приехал же...Об чем еще разговор?..”

Впрочем, и без “признательных” слов отца можно было догадаться,

что цель таких поездок не имеет отношения к работе мастерской. В

поселках и аулах он “добывал” муку, зерно и мясо в обмен на старые

солдатские вещи (рубахи, сапоги, шапки и пр.), которые “свободно” (без

документов) “отпускал” ему начальник. Последний через два – три месяца

“службы” стал полностью доверять своему “экспедитору”. Знал, что все

“купленное” он обязательно привезет в мастерскую, не возьмет для себя ни

кусочка хлеба, ни пригоршни муки, ни грамма мяса...

Поездки отца в степь не всегда оказывались удачными. Переговоры

могли закончиться “поражением” обеих сторон: и отец, и бригадиры

колхозов – совхозов (знакомые старики – казаки и аксакалы) побаивались

власти и суровых законов того времени: любого человека могли осудить за

десяток картофелин или сотню – другую зерен, припрятанных во время

работы, чтобы накормить голодных детей.:

Отец, конечно, понимал, что нарушает “нонешний порядок”, меняя

казенные вещи на продукты, что становится – в глазах закона – серьезным

преступником ( “хищение социалистической собственности”), но был

вынужден выполнять приказ своего начальника.. Иначе никак нельзя.

Руководитель мастерской по – своему заботился о здоровье и

186

“дополнительном питании” подчиненных: их суточные

“продовольственные нормы” были явно недостаточны, чтобы сытно

накормить немолодых мужчин, среди которых находились и больные, и

только что “отпущенные” из госпиталей раненые бойцы... Они нуждались

в хорошем, “усиленном питании”: полуголодные работники вряд ли могли

быстро выполнять ремонт вещей, поступавших в мастерскую..

Руководство военного округа (в Куйбышеве) относилось к просьбам -

жалобам своего подчиненного спокойно, если не сказать: равнодушно.

“Высокое” начальство заботило лишь “точное и своевременное

выполнение плана”, и его ответы на мольбу начальника ничего не меняли

в жизни руководимого им небольшого предприятия: “ Решайте вопросы на

месте... Вы лучше знаете местную обстановку..” .

И начальник мастерской вынужден был “решать”: продавал или менял

казенное имущество, хитрил, уговаривал местных “больших товарищей” и

пр.

***

Весной сорок третьего года отец, желая несколько разнообразить

“рацион питания” рабочих, предложил организовать небольшую

рыболовецкую артель (из 5-7 человек)... В нашем сарае “с давних времен”

хранились сети: отец брал их с собой, когда отправлялся на сенокос...

Начальник получил разрешение областных властей заниматься

рыболовным промыслом, но не на Урале и Челкаре, а на небольших озерах

и речках, недалеко от города, на “бухарской стороне”.(Песчаное,

Буренино, Анката, Барбастау и др.). Будущие рыбаки где – то сумели найти

небольшую лодку. Отец отдал им несколько сетей, отвез артель на

ближайшее озеро и возвратился в мастерскую. Раз в неделю он

отправлялся за добычей. И оставался в артели на 1– 2 дня. Косил и сушил

траву, ставил и поднимал вместе с рыбаками сети, собирал ежевику и терн,

вечером рассказывал “сослуживцам” о рыболовстве на Урале (конечно, до

17-го года), показывал “удобные” места на ближайших озерах.. По

возвращении в город отец передавал начальнику рыбу (ее было немного).

Изредка добыча попадала на обеденный стол рабочих...

Рыбаки занимались промыслом до наступления осенних холодов. Но

они, как выяснилось, плохо слушали советы отца, неохотно “возились” с

сетями и слишком медленно переходили от одного озера к другому.

Наверное, рабочие мастерской просто не были азартными рыбаками,

способными рисковать на незнакомых степных водоемах... И

рассматривали “рыбацкие” дни как время спокойного отдыха и веселого

развлечения. В общем, “эксперимент с рыбалкой” оказался малоудачным и

не имел продолжения...

187

10

Как человек служивый, как рядовой “трудовой армии” отец получал

скромное “пищевое довольствие”, но только – на себя. Члены семьи с их

карточками были “прикреплены”, как уже говорилось, к валяльной

фабрике.. По ним мы покупали. (“получали”), как правило, только хлеб,

изредка – граммы сахара, масла и пр. Нас, особенно младшего брата,

постоянно мучило желание “ что – нибудь поесть”. Наверное, не только

чувство настоящего голода, но и детская привычка. “обязательно

пожевать”. Мама, стараясь быть спокойной, обычно говорила в ответ на

детские просьбы – жалобы: ”...Вот сядете за стол, – тогда поедите и

перестанете просить...”

Следует сказать, что наша семья держалась по – настоящему уверенно

лишь в первый год войны: тогда родители успели подготовить “зимние

запасы”(тыквы, картошка, капуста и пр.)..Дальше – как у всех. Впрочем,

несколько лучше: ведь отец – дома, хозяйство – лошадь, корова и куры,

каждое лето – бахча... И постоянно растущие налоги, никогда не

радовавшие отца. Сделать нашу жизнь по – настоящему обеспеченной он

не мог.. Хотя и пытался, привлекая к “нужному делу” дочь и старшего

сына...

...Отец имел привычку иногда “заходить”(как он говорил) на базар.

Здесь можно было купить или обменять все необходимое. Инвалиды и

раненые фронтовики, старики и молодые, знакомые и “чужие”, – все они

занимались своим, может, не всегда честным делом... Сейчас сказали бы:

бизнесом, но тогда еще не знали этого “мудреного” слова. На базаре

действовали свои правила. Торговцы иногда шумели, однако все же

предпочитали “работать” тихо, спокойно, опасаясь привлекать внимания

милиции. ”Разменным” рублем здесь часто становилась бутылка самогона.

Она помогала найти и получить “кирпич” хлеба, несколько кусков сахара и

даже продуктовую карточку... .

Отцу нравился этот деловой мир. В нем он чувствовал дух настоящей,

активной жизни, в которой он не находил своего места .. Старый казак не

ругал, но и не хвалил “хозяев местных лавок”. Он не был простодушным,

наивным в делах “купли – продажи”. Однако в отце отсутствовал тот

“торгово – обменный” азарт, без которого было невозможно заниматься

“базарным делом”. Лишь иногда он принимал участие в “специальных

операциях” подобного рода... Отцу, как уже говорилось, приходилось

бывать в дальних поселках и аулах. Перед поездкой он просил маму

купить у знакомой ворожеи несколько бутылки самогона. В его руках

188

оказывалась как раз та “валюта”, на которую в знакомых местах можно

было “купить” несколько килограммов пшеницы или мяса.

Но не всегда подобная “операция” проходила успешно и приносила

желаемый результат.. С годами жизнь вдалеке от города также

становилась более трудной и менее понятной, чем прежде Она учила

людей ( хорошо?.. плохо?..) быть более экономными и расчетливыми..

11

“Правила работы”, некогда объявленные отцу начальником

мастерской Петром Федоровичем (однако, требовал, чтобы к нему

обращались по – военному: “товарищ майор...”), проверялись им довольно

часто: “трудовой армеец” – извозчик интересовал его как аккуратный

исполнитель “деловых” распоряжений (не всегда честных), как один из

членов “армейского” коллектива, чьи обязанности давно и четко

определены. И, наверное, поэтому “товарищ майор” никогда не спрашивал

отца, как он “добывает” сено и фураж для Сивого, когда занимается

ремонтом телеги, саней, сбруи и пр. Такие “несущественные”, “мелкие”

вопросы начальника не интересовали. Но все же иногда он вынужден был

реагировать на них. Дело в том, что каждое лето отец обращался к своему

начальнику с одной и той же просьбой: “освободить” его на неделю от

“трудармейской службы”. Желание отца не имело отношения к

“официальному отпуску”, о котором он,. как и все работавшие во время

войны люди, совсем забыл.. Отца в разгар лета уже беспокоила будущая

зима, подготовку к которой привык начинать задолго до ее прихода...

Начальник, выслушав своего “лошадника” неохотно, но все же

соглашался с его просьбой.. За несколько дней до отъезда в луга отец

встречался со знакомым стариком Тимофеем, умевшим “вершить” стога и

скирды, и приглашал его “вспомнить прошлое” и поработать: “Не

беспокойся. Не обижу..“ Без опытного помощника нельзя было

справиться с “сенокосными тонкостями”...

В пригородном совхозе отец договаривался с бригадиром и получал в

свое распоряжение (на 5 – 7 дней) лошадь: работа на косилке требовала

“двойной тяги”...

Проверив дома свою “технику” ( косилка, грабли), собрав все

необходимое для работы и жизни в лугах (ручная коса, точило, лопата,

ведра, полог, постель, сети и пр.), получив от мамы хлеб, пшено, сало и

картошку, отец отправлялся на “бухарскую сторону”, где заранее нашел и

подготовил хороший участок.. Его “сопровождал” Володя... Старший сын

не понимал “красот рабочей жизни” в лугах и поэтому старался отказаться

189

от участия в “очередной экспедиции” за Урал, ссылаясь на свои более

“важные” и “срочные” дела (ремонт класса, заготовка дров для школы,

дежурство в госпитале, поездка в колхоз, занятия в военном кружке и

др.).Они, действительно, постоянно требовали и времени, и сил.. Особенно

занятия в военном кружке.. Володя любил и серьезно изучал оружие, умел

хорошо стрелять из винтовки и пистолета, хитро маскироваться, быстро

находить “противника”.. Он сознательно готовил себя к будущей службе в

армии... И зачем ему сенокос и луга?.. Но с отцом разве поспоришь? Он

жестко сказал, как припечатал: “Молоко со сметаной любишь?.. Иль

бибику с салом хочешь есть? Так что не болтай языком. Поедешь без

разговора...На граблях будешь сидеть... Скошенную траву в валки

собирать....”

Работали, как принято на сенокосе, весь день, – с раннего утра до

позднего вечера... Отец никого не жалел – ни себя, ни сына, ни лошадей:

“...Сена надо много...Чтоб зимой скот не голодал и мы жили спокойно. Да

и родственницам надо помочь...”

В середине недели приехал знающий тонкости “сенокосного дела”

Тимофей... Вдвоем с отцом прочно “поставили” и аккуратно “повершили”

стог и скирд. Володя торопливо подвозил к ним траву, недавно собранную

граблями...

Отец не обманывал и не обижал людей, с которыми договаривался об

услугах и работе. Перед возвращением домой он встретился с бригадиром

совхоза, угостил его самогоном, жене подарил немного “кускового”

сахара, купленного на базаре, возвратил лошадь, привез во двор два воза

свежего сена. Позже, уже дома, за обеденным столом, спокойно и

уважительно расплатился и со стариком – умельцем... .

12

Отцу, как уже говорилось, никогда не нравилось платить налоги...

Впрочем, кто когда – либо любил и любит их?:.

Во время войны, как известно, размеры налогов значительно

увеличились.....: Платили за многое.. Не только деньгами, но и “натурой”.

Для отца особенно тяжелым и непонятным казался т. н. “поземельный”

налог. Природный казак, воспитанный на войсковых традициях, он не мог

смириться с тем, что обязан платить за землю, на которой родился, живет и

работает...

В марте – апреле каждого года отец отправлялся в ГорЗУ, где

“оформлял” бахчевой участок, несколько преуменьшая его размеры:

“...Ведь ни один инспектор не поедет проверять землю рядом с

190

Новеньким...” Позже находил и обрабатывал (без регистрации)

“дополнительную” землю (специально “под картошку”) в каком – нибудь

глухом месте, в 5 – 10 километрах от города . .

Весной 44– го года отец случайно нашел (действительно случайно)

недалеко от Меловых горок небольшой распаханный “квадрат”. Наверное,

строители учебного аэродрома (за Чаганом), не закончив работ, отказались

от своих планов... На “ничейной” пашне отец выращивал арбузы и

тыквы... Налоговым инспекторам, конечно, не сообщил о своей “находке”.

Летом дважды ездил туда , чтобы проверить, не разорил ли кто его

посевы...Сорняки в полынной степи в первый год после распашки почти не

росли, и прополку “чаганского” участка его владелец не проводил. В

середине августа отец вместе с сыном поехал на горки, собрал и привез

домой около сотни крупных арбузов и крепких тыкв.

Неожиданно к нам во двор зашел опытный налоговый инспектор -

контролер. Он внимательно осмотрел арбузы, тыквы, мешки с картошкой,

“на глазок” определил, с какой площади можно было получить нынешний,

действительно большой урожай, сравнил свои выводы с цифрами

налоговой квитанции – и сразу же выписал новую, на которой виднелись

другие суммы, с которыми отцу не хотелось соглашаться. Но спорить с

чиновниками он не любил ( “только зря время и силы потратишь.”) и

поэтому не стал возражать против “свежей” бумаги: знал, что спор может

обернуться более строгой проверкой.. И тогда о всех “неофициальных”

участках узнают власти... Намного спокойнее будет, если отнесешь

деньги в кассу. И обязательно в срок: опоздание с оплатой налога грозило

бахчевнику дополнительным штрафом....

13

Благополучие многих уральцев в прошлом, “держалось” как на

бахче, так и на корове и рабочей лошади.. Тружеников – волов ( быков -

для уральцев только так) казаки, особенно городские, в своем хозяйстве

старались не держать.

“ Такой скот – для мужиков, иногородних да ленивых хуторских...” По

мнению многих настоящих казаков, рабочий бык в хозяйстве-

свидетельство не столько бедности семьи, сколько неумения ее главы

заниматься “серьезным делом”...

В распоряжении “природного” уральца (до революции) обязательно

находилось несколько лошадей:. строевой конь – для службы в полку,

“рабочие” лошади – для постоянного дела (извоз, сенокос, бахча и др.).

После революции положение в большинстве хозяйств резко ухудшилось..

191

Теперь у казака, занимающегося извозом, имелась лишь одна, “рабочая”

лошадь. У нас в хозяйстве – Сивый Для отца он давно стал основной

опорой нелегкого труда в артели “Гуж” и живым символом обеспеченной

семейной жизни в годы войны..Лошадь была не только добрым и сильным

помощником, но и постоянным “воспитателем” хозяина : Сивый укреплял

в нем такие черты характера, как настойчивость, уверенность в себе ,

заботливость и терпение. Лошадь крепко привязалась к своему отцу -