Текст книги "Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)"

Автор книги: Николай Фокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

работы...

Пожалуй, в несколько непривычном положении оказалась младшая

невестка. Активная, жизнерадостная, она довольно быстро нашла “общий

язык” со свекром: у них обнаружились общие знакомые, жившие недалеко

от Чагана, их одинаково интересовали и беспокоили повседневные

домашние дела. Ира охотно рассказывала о своей работе в лаборатории,

болезнях, которые “открывались в микроскопе” и пр. И молодая мать, и

дед с нескрываемой любовью относились к сыну – внуку..

Несколько труднее и сложнее, чем со свекром, складывались

отношения невестки со свекровью... “Единственная хозяйка в доме”,

строгая “домоправительница”, наша мама, как известно, неохотно

допускала дочь и невесток к “кухонным делам”, поскольку не видела в них

серьезных “мастериц”, способных приготовить вкусные блюда из

“ничего”: продуктовых “излишеств” и особых “деликатесов” в доме

никогда не было.. Приветливая, добродушная в общении с людьми, мама

становилась непривычно ( для нее ) требовательной казачкой, когда речь

заходила об ее “владениях”. Ира никак не могла да и не хотела привыкать

к “жестким”, по ее мнению, бытовым правилам, когда нельзя что -то

380

необходимое самостоятельно исполнять в доме (особенно на кухне) .Она

иногда бурно протестовала, уходила (вместе с сыном) на несколько дней к

своей матери.. В обветшалом маленьком домишке, где Ира совсем

недавно жила, царили атмосфера любви, уважения и взаимопомощи: здесь

бытовыми делами (и приготовлением пищи) занималась та обитательница

дома, у которой оказывалось свободное время. И кухня никогда не

признавалась “личной” собственностью бабушки или матери....

Костя вынужден был не раз спокойно объяснять жене особенности

жизни в родительском доме, в бывшей ( уже бывшей!..) казачьей семье,

сохранившей, однако, некоторые традиции. Что могла сделать и изменить

в нашем доме младшая невестка, если она еще не имела опыта

самостоятельной жизни?.. Лишь, подобно Людмиле, надеяться что через

несколько лет ее семья заживет отдельно – и так, как ей захочется... Пока

же – терпеливое ожидание и неясные надежды на “свободное”,

”независимое” будущее.

Старшие братья порою ставили младшего в трудное положение: они

охотно говорили, как и чем следует помогать отцу и успокаивать маму..

Объясняли сказанное иногда слишком подробно. Но выполнять свои

“рекомендации” не всегда спешили, оставляя конкретные дела младшему..

При этом нередко забывалось, что Костя – тоже семейный человек, что

рядом с ним жена и сын, требующие постоянных внимания и заботы. Но,

видимо, такова судьба младших (брата и сестры) в традиционной семье.

Изменить (т. е. улучшить) положение Кости и его семьи, наверное, можно

было, но не быстро.. Да и кто мог знать, как нужно жить и действовать в

непростой ситуации, когда родители – пожилые люди?..

8

Жизнь нашей семьи к началу 70-х годов осложнилась.. Даже не

столько осложнилась, сколько серьезно ухудшилась. Родители, особенно

мама, почувствовали себя намного слабее (порою беспомощнее), чем в

прежние годы. Их здоровье как – то незаметно быстро “пошатнулось”(

сказал отец). Они физически ослабели... Обычные, давно знакомые дела

уже не выполнялись так быстро и аккуратно, как прежде. Вновь “заявили о

себе” давние болезни, от которых даже опытные врачи не смогли избавить

их. Да и родители настолько привыкли к ним, что перестали обращать

внимание на недуги....

У отца – слабое сердце. Оно теперь часто напоминало о себе. Но глава

нашей семьи, однажды побывав в больнице и выполнив под наблюдением

медиков ряд процедур, “твердо” решил, что теперь совершенно здоров, что

381

следует забыть о болезни, а надо работать ( “не до лекарств, – исполнять

дело надо...”) Но со временем все же стал работать более осторожно, чем

раньше: отец не отказывался от нужного дому, но теперь выполнял все

осторожно: уже “не взваливал на себя” тяжелый груз. Но ожидаемого

быстрого улучшения здоровья не наступало..

Старый возчик – грузчик нередко обижался ... на себя: он не мог

примириться с “дурацким” (по его выражению) положением: хотел

быстро и самостоятельно выполнить знакомое, не очень тяжелое и

сложное дело, но не мог и тогда был вынужден терпеливо ждать

возвращения Кости из института или надеяться на “визит” старших сынов:

они охотно помогали отцу. Наступившая слабость раздражала ревнивого

труженика, делала его жизнь непонятной и, кажется, даже ненужной ( по

его мнению): зачем жить, если нельзя заниматься “работой для дома...” И,

обманывая себя и родных, отец настойчиво искал, находил и старался

выполнить “срочное”, “важное” дело.. Может, оно и не было нужно, но в

те минуты казалось ”вечному работнику” крайне необходимым нашей

семье.. Выполненное дело успокаивало отца...И он тогда вновь радостно

смотрел на свою жизнь, уверенный в том, что “все в ней обязательно

будет хорошо...”

У мамы – высокое артериальное давление с частыми, пугающими ее

головными болями и большей (по длительности), чем у отца, непривычной

физической слабостью. Раньше, в 50 – 60– е годы, преодолевая очередной

приступ болезни, мама не позволяла себе расслабляться, перемогала

неожиданно возникшие страхи и трудности. Потомственная уралка,

вечная работница в доме, она не могла и не хотела признавать себя

больной и беспомощной. Иногда, оставаясь одна в доме, :задавала себе

простые вопросы, ответы на которые знала заранее: “А кто будет без меня

готовить обед и кормить семью? Топить печку?.. Следить за порядком в

избе?..” Мама всегда полагала, что такими делами может и должна

заниматься только она одна . Дочь и сноха должны лишь исполнять – по ее

советам и под ее наблюдением: “Ведь они совсем не умеют поддерживать

порядок и чистоту в комнатах так, как надо...” Вот и “крутилась” мама

весь день, с утра до вечера, с трудом, но все же выполняла все

необходимое дому и семье...

.... Так было раньше, на протяжении многих лет. Теперь привычная

жизнь в доме менялись: в середине дня мама должна была обязательно

отдыхать два – три часа, чтобы к вечеру чувствовать себя по – прежнему

якобы здоровой и сильной и заниматься привычными домашними делами..

Волевым усилием, преодолевая головокружение и общую слабость, она

поднималась с кушетки.

Но пунцово красные щеки, тусклые глаза, припухшие губы,

прерывистое, тяжелое дыхание – все говорило об очередном “остром”

382

приступе болезни. Мама пыталась обмануть себя:, не желая признавать

болезнь и подчиняться ей. Способ “самостоятельного” лечения – отдыха

и самообмана с “возвращением” здоровья действовал положительно, но

лишь на короткое время. Затем вновь возникало ощущение физической

усталости... .

Здоровье родителей требовало иного – постоянного внимания врачей и

серьезного лечения. Но мама и особенно отец, соглашаясь на встречи с

медиками и внимательно выслушивая их советы, почему – то не всегда

соглашались принимать нужные лекарства. Даже тогда, когда чувствовали

приближение (обострение) болезни, спокойно говорили (себе?.. дочери?..

сыновьям?..): “ Нынче не до докторов. Обойдется... Полежим , отдохнем -

и будем здоровыми...”

Родители серьезно никогда не лечились. Они “просто отдыхали” в

середине трудового дня. Такого “лекарства”, по их мнению, было

достаточно, чтобы чувствовать себя здоровым.. На вопросы детей, почему

они отказываются по – настоящему лечиться, когда начнут серьезно

“заниматься собой”, отвечали вопросом, в котором уже содержался ответ:

”Кто, кроме нас, все во дворе, в доме, на бахчах сделает?...”

Отношение отца (но не мамы) к болезням детей – подростков было

приблизительно таким же, как его взгляд на свое нездоровье: “... Хворать

не следует... Вы все – здоровые парни, и нечего говорить о каких – то там

хворях – болезнях...Кому они нужны, эти ваши бестолковые, пустые

разговоры?.. Дело надо исполнять, а не болтать языком...”

Невольно вспоминается, как я болел и “лечился” летом 43-го года.

Жил – один – на бахче. Болел малярией – “лихорадкой” ( в Уральске она

тогда превратилась в настоящую эпидемию) и с большим трудом

переносил ее холодно – жаркие приступы. Они обычно начинались в

полдень. Меня буквально всего трясло, бросало то в жар, то в холод. В

темной, прохладной лачужке мне становилось невыносимо плохо. Я

выходил “на волю”, ложился на землю под яркие, жгучие солнечные лучи.

Старый полушубок служил мне и матрасом, и одеялом. Дрожа, я то

засыпал, то терял сознание. Через час – полтора, беспомощный, мокрый от

пота, поднимался и сразу заставлял себя выполнять знакомую работу. Я

знал, что никто, кроме меня, ее не выполнит. И поэтому не надо думать о

болезни и жаловаться, но следует заниматься “серьезным делом”. Отец,

приехавший на бахчу, не станет слушать объяснения, почему я не сделал

необходимое... И мои “печальные слова” он не станет принимать всерьез...

Отец, кажется, признавал болезнью лишь “членовредительство” -

серьезные ушибы, открытые раны, поврежденные руки и ноги , т. е. все

то, что мешало трудиться. Но и в этом случае долгое “выздоровление” не

разрешалось, так как дело “не терпит промедления”, и его следует

выполнять всегда, при любых обстоятельствах...

383

Можно было бы сделать невеселый вывод: отец слишком сурово, а

порою и жестко относился к своим детям. Но это не совсем так. Он был -

одновременно – и требовательным, и заботливым : думая о нашем

будущем, настойчиво воспитывал нас энергичными и самостоятельными

работниками, не боящимися ни тяжелой работы, ни сложных ситуаций.

Мой родитель знал, что первым пропадает в жизни не только слабый,

плачущий, жалующийся, неспособный выполнять необходимое ему и

другим дело, но и хитрый, оправдывающий свое “неудобное” или

“невыгодное” положение среди людей придуманными болезнями и

обстоятельствами. Отец готовил нас к непредсказуемой, загадочной,

разнообразной жизни, – к легкой и тяжелой, простой и сложной, радостной

и печальной, успешной и неудачной.. Человек, по его мнению, всегда

должен спокойно и уверенно встретить и принять мир таким, каков он

есть, и найти для себя “живое” рабочее место в постоянно меняющихся

событиях..

Мама смотрела на жизнь несколько иначе... Она, также привыкшая

постоянно заниматься делом, готова была соглашаться с каждым сыном,

как только тот начинал разговор о серьезных трудностях и неожиданных

болезнях. Признавая за нами “право на страдание”, мама жалела нас,

спорила с отцом, когда тот насмешливо говорил о больных детях (

“главная их хворь – лень и безделье...”), и своей нежностью и любовью

помогала нам преодолевать любые недуги...

Пожалуй, невозможно с полной определенностью сказать, кто из них

( мама или отец) был прав в своих рассуждениях о человеке и его деле..

Наверное, они дополняли друг друга, желая видеть своих детей

добросовестными и честными работниками и людьми, не боящимися

трудностей, способными чувствовать себя спокойно и уверенно в разных

жизненных ситуациях., никогда не забывающими о доброте и

справедливости по отношению к любым ( знакомым и “чужим”) людям...

Наши родители были бесспорно умными и опытными педагогами,

владевшими различными приемами воспитания своих детей. Самый

главный среди них, хорошо знакомый нам с ранних лет – воспитание в

труде и через труд...

9

Тяжело, с острой, постоянной болью в сердце рассказывать о

последних годах жизни родителей. Не хотелось бы говорить о тех

печальных временах, но надо хотя бы ради того, чтобы несколько

облегчить душу и память, освободить их от воспоминаний о страшных

384

днях и месяцах (но знаю, невозможно выполнить это желание)..

Невыносимо тяжелых – для страдающих, больных родителей, печальных,

горестных – для живших в постоянной тревоге детей...

Бесспорно, на здоровье и самочувствии родителей в начале

десятилетия не мог не сказываться их серьезный возраст. В давней

привычке “заниматься делом” они “подчинялись” лишь своим

самолюбивым характерам, не позволявшим им меняться под грузом

нелегко прожитых лет, но никак не уходящим физическим возможностям.

Родители, как и раньше, хотели бы выполнить многое, но время и

здоровье выдвигали свои условия и предъявляли не совсем привычные и

знакомые пожилым людям требования...

Больная, но по – прежнему приветливая мама оставалась духовным

центром и моральной опорой нашей семьи, хранительницей бытовых

традиций, но с середины 70-х годов была “неработающей хозяйкой ”. Она

хорошо понимала, что необходимо поручить все домашние дела младшей

невестке. Но уступить привычное место в жизни семьи мама не могла и не

хотела: “ Не положено... Так никогда не делали...” Ее взгляды казались

детям странными и непонятными: ведь она сама в молодости страдала от

“традиционных требований” в доме, где всем хозяйством руководила

свекровь. Но то далекое время, видимо, забылось. Традиционное казачье

честолюбие (“гонор”?) и личный семейно – бытовой опыт заставляли маму

вновь и вновь думать о своем доме и привычном порядке и

руководствоваться им в семейной жизни....

Внимательно, подавляя в себе чувство ревности, больная мама

наблюдала за тем, как трудилась (“копошилась”, по ее мнению) на кухне

младшая невестка. Ира, конечно, варила и жарила так, как привыкла в

родном доме, под руководством своей бабушки. Несколько иначе, чем

наша мама. Хуже или лучше хозяйки дома – кто скажет? Можно было

лишь отметить, что никто из близких никогда не жаловался на суп, кашу,

плов, рыбу, салат и пр., приготовленные руками невестки...

Находиться под постоянным “контролем”, слушать “рекомендации” и

замечания свекрови(справедливые? несправедливые?) молодая женщина не

хотела и не любила, хотя еще не все умела делать на кухне. Так, накануне

пасхи выяснилось, что Ира не знает, как приготовить сдобное тесто и

испечь высокие куличи, что вызвало искреннее удивление старой казачки:

“Ну, как же так?. Ведь это должна уметь любая хозяйка... Разве дома у тебя

не пекли куличи? Не делали хворост?..”

... В последние два – три года жизни мама намного беспокойнее и

труднее, чем прежде, переносила свои болезни, к которым, казалось бы,

давно привыкла... Высокое давление держалось постоянно, и никакие

лекарства уже не помогали “снизить” его. Постоянно болела голова, и

было невыносимо тяжело на душе.. Стала “вдруг чувствовать”, как

385

говорила мама, сердце...Но она все же надеялась обязательно “подняться

на ноги”, преодолеть старые и новые невзгоды: “...Надо лишь немножко

полежать, а там все пройдет и будет, как прежде...” Действительно, нечто

подобное уже бывало – и не раз, но только в другое время Сейчас же, в

середине 70-х, все проходило как -то иначе – особенно тяжело,

непривычно и болезненно..

Мама лежала на кушетке, беспокойно думая о будущем нашей

большой семьи. Вспоминала все когда – то “не сделанное по дому”, и уже

заранее намечала то “важное и нужное”, что предстояло выполнить сразу,

как только “поднимется” . Беспокоилась, видя незначительные изменения в

комнатах. Все знали, что мама привыкла к строгому и постоянному

“порядку” в доме, когда :каждый предмет – “на своем месте”, и его можно

легко и быстро найти... А что сейчас? “Сплошной кавардак.”, – как

говорили казаки. Конечно, никакой “неразберихи” в доме не было.. В маме

говорило ревнивое чувство, не позволявшее ей смириться со своим

болезненным, “нерабочим” состоянием . Она оправдывала и осуждала

(одновременно) сына и невестку, видя, что они равнодушно (по ее

мнению) относятся к домашним, хозяйственным делам...

Молодые члены семьи вынуждены были несколько иначе

организовать свою жизнь в доме и расположить в комнатах некоторые

вещи и предметы так, как им казалось более удобно и свободно для

маленького сына. Однако их “новины”– преобразования мама, привыкшая

к своему “порядку”, не приняла. Она не раз говорила отцу: ”Семеныч,

сделай так, как у нас было раньше. Как мне нравится.” Выполнить просьбу

мамы не всегда удавалось, так как отец не интересовался и не занимался

“внутренним”, домашним порядком ( “мамино царство”) и не знал, что и

где находится. Такое несложное “занятие”, как выполнение маминых

просьб переставить стулья, передвинуть стол, положить в шкаф или в

горку названную мамой вещь, – он не рассматривал как “серьезное дело”.

Однако “возвращение к давнему, знакомому ” успокаивало хозяйку

дома...Разговоры о привычном в доме на некоторое время отвлекали ее от

других, более серьезных, но еще не названных и не совсем понятых

тревог...

Мама случайно обратила внимание на взволнованный голос сына и

радостные возгласы невестки (судила по их интонации). Не желая, но

невольно вслушалась в разговор “молодежи” и открыла в нем нечто новое,

напугавшее ее: Костя говорил жене, что скоро (через год? или два?.) он

“получит” квартиру в новом институтском доме: “Такую же, как у

Владимира... Две светлые комнаты – с окнами на юг и на запад. На

четвертом этаже... Рядом будут жить только наши преподаватели ...”

Известно, что “жилищный вопрос” на протяжении многих лет

оставался для коллектива института одним из острых и трудно решаемых.

386

В квартирах дома, построенного при И.Ф. Черкашине, поселились

немногие ( в основном старые).наши сотрудники. Напряженная

атмосфера вокруг “квартирной проблемы” нисколько не улучшалась.

Молодые коллеги, приехавшие из Алма – Аты по направлению

министерства, не один год жили, “снимая” комнату в старых, обветшалых

домах.. Институт нуждался в квалифицированных специалистах. Ректорат

не раз объявлял конкурс “на замещение вакантных должностей”. Но

обычно – безрезультатно: никто не стремился в Уральск, не решив -

заранее, предварительно – “квартирного вопроса”.. Городская власть не

оказывала серьезной помощи институту: лишь иногда “отдавала” ему 2 – 3

квартиры, что нисколько не изменяло общей трудной ситуации в

коллективе...

Положение стало меняться в середине 70-х годов, когда ректор В. К.

Сидоров “выбил” из министерства средства на строительство большого

жилого здания для сотрудников института...

Пятиэтажный дом было решено возводить рядом с главным учебным

корпусом. На том месте, где совсем недавно стояло небольшое кирпичное

здание. .Здесь некогда размещался караван – сарай, позднее – войсковой и

армейский арсенал, а в последние годы находились магазины..

Предполагалось, что все “бездомные” преподаватели института

смогут получить квартиры в новом доме. Нам, двум кандидатам наук,

ректорат заранее пообещал трехкомнатную, но мы не приняли этого

заманчивого предложения, хотя и жили далеко от института. Мне не

хотелось “постоянно находиться на работе”, т. е. встречаться и

разговаривать с преподавателями о лекциях и экзаменах – вне института

Перед будущими новоселами проректор по хозяйственной работе

поставил широко известное тогда условие: каждый обязан принять

активное участие в строительных работах. Так как будущий “хозяин”

заранее знал, какую квартиру он получит, то, работая на строительстве

дома, он практически занимался нужным делом и “для себя”.

В списке претендентов на “квадратные метры” оказался и мой

младший брат. Он, действительно, нуждался в квартире...И жена, и сын -

подросток не раз говорили мужу – отцу, что хотят жить так, как живут

многие их знакомые и близкие уральцы... Как его старшие братья,

например..

Отец, наверное, догадывался о желании “младшенького” и старался

всеми силами удержать его рядом с собой. Мама легко и быстро

“прочитала” простую понятную ей мечту Кости: жить самостоятельно. .В

другое время она, конечно, поддержала бы сына. Но только не сейчас,

когда серьезно болела и нуждалась в постоянном внимании и уходе...

Об услышанном разговоре сына с невесткой и своих печальных

думах и чувствах мама не стала рассказывать отцу, поскольку еще не

387

приняла (не хотела принимать!..) всерьез эту неожиданную (горькую,

тяжелую для нее) новость...И предвидела возможный очередной скандал в

доме :она могла заранее знать, насколько болезненно и шумно будет

реагировать на эти “проклятые, пустые выдумки” ее любимый Семеныч..

Несколько дней мама напряженно думала, грустно смотрела в окно, горько

вздыхала. И решила, что пока не нужно никого тревожить: “ Может, все

как -то по – другому устроится...И младший останется дома...Не бросит

же он нас...”

К маме часто приходила, как всегда, шумная, крикливая,

громкоголосая Татьяна Егоровна. Она, как всегда, охотно сообщала

последние городские новости и сплетни, но они и прежде, не интересовали

маму, а теперь были совсем не нужны ей, так как, слабая, беспомощная,

она жила только радостями и горестями своего родного дома,

воспоминаниями о далеком прошлом и погибшем Грине ( “ когда убили и

где похоронили?.. как узнать?..”) и размышлениями о будущем взрослых

детей...

Старшая невестка, моя Оля, которую свекровь всегда встречала с

душевной теплотой и нескрываемой, откровенной радостью, регулярно

бывала в родительском доме вместе с нашей маленькой (недавно

исполнилось три года) внучкой, ласковой, красивой, немного похожей на

смуглолицую и черноглазую Шуру (в детстве)...Когда прабабушка

смотрела на Алену, на ее бледном, усталом от болезни лице появлялась

мягкая улыбка, глаза радостно оживали, руки нежно гладили голову

малышки. Мама просила посадить девочку рядом с ней: “Может,

полегчает... И голова не будет больше болеть...” Алена уже хорошо знала

свою прабабушку и поэтому спокойно сидела на кушетке, радостно и

увлеченно рассказывала о своих игрушках или читала стихи, которые

совсем недавно узнала и запомнила:

Уронили мишку на пол,

Оторвали мишке лапу...

Все равно его не брошу,

Потому что он хороший..

Бедный маленький верблюд:

Есть ребенку не дают...

Он сегодня съел с утра

Только два таких ведра!..

Прабабушка рядом с девочкой, действительно, чувствовала себя

заметно лучше. Она расспрашивала малышку о том, что ей нравится в

детском саду ( Алена недавно стала ходить туда), какие девочки рядом с

388

ней, чем они все занимаются и пр. И внимательно слушала веселые

рассказы правнучки, которой нравилось “ходить” в детский сад...

Впрочем, я ошибался, наблюдая за несколько повеселевшей, грустно -

радостно смотревшей на Алену мамой. Знал, что ее улучшение – чисто

внешнее, обманчивое, на короткое время... Болезнь не отступала... Но отец

и дети верили в лучшее, надеялись, что мамино “высокое давление”

обязательно снизится, что сердце опять начнет “работать как положено”,

что заботливая хозяйка дома обязательно “поднимется” и наведет строгий

порядок в нем... Тот самый порядок, какой она любила и поддерживала

многие десятилетия...

... В несколько странном (для детей) состоянии во время маминой

болезни оказался отец. Всегда спокойный, организованный, он как -то

неожиданно растерялся. Потому ли, что не верил в силу лекарств, которые

принимала мама? Или потому, что не знал, чем следует вести себя во время

маминой болезни и чем занять себя?.. Привыкший постоянно выполнять

конкретные дела во дворе, работать в больнице и детском саду, наводить

порядок на бахче, косить траву в лугах, он, теперь оставшийся без

привычных забот и интересов, не мог чувствовать себя духовно так

спокойно и крепко, как прежде... Иногда уходил на (и за) Урал, бывал на

близких озерах, встречался со старыми приятелями, интересовался

небольшими земельными участками... Но все это было совсем другое, – не

то, что требовал беспокойный и активный характер отца. Он еще

чувствовал в себе серьезную силу, которая позволила бы ему выполнять

нужную дому работу... Но, постоянно думая о маме и ее болезни, отец не

мог сосредоточиться на чем -то одном, нужном, его желания невольно

“расплывались”, становились неопределенными, малопонятными... Руки

отца опускались, поскольку он не знал , чем нужно заниматься...”Вечный”

труженик не видел большого смысла и необходимой пользы в своей

“нонешней” работе, когда наша мама, а его единственная на всю жизнь

Катенька – Катюша тяжело болела и неизвестно было, как “обернется эта

проклятая хворь..” Отец, как и все мы, долгие месяцы жил ожиданием

радостного ответа на этот вопрос: “ Не до работы, когда душе тяжело и

страшно... Вот полегче станет, тогда что – нибудь полезное дому смогу

делать...”

10

... И вновь в это сложное, тяжелое время открыто и громко вновь

заявил о себе известный, болезненный для взрослых детей (и для

родителей) “ квартирный вопрос”. Тот самый, который, не оставляя ни на

389

минуту, беспокоил маму с тех минут, когда она впервые услышала

радостные слова младшего сына и громкий, восторженный крик невестки..

Весной 76 -го Костя сообщил родителям, что в следующем году он

переедет в квартиру, расположенную в строящемся институтском доме..

Они сначала не приняли слов сына всерьез, растерялись, не зная, как

понимать сказанное им ...

Но одну – две минуты спустя отец обратился к Косте с болезненными

(не только для него) вопросами, на которые будущий житель нового дома

не мог ответить: “... А что будет с нами?. Как мы станем жить дальше, если

ты уйдешь, оставишь нас одних?.. Ты об этом подумал?..” Старый казак

никогда не мог даже и предположить, что они (отец и мама) останутся

вдвоем в своем родном доме: “...Конечно, не думал.. Тебе не до нас... Все

вы одинаковые... Когда что надо, так сразу к отцу с матерью за подмогой

бежите... А теперь что? Не нужны?...” Эти жестокие слова были одинаково

обидны как для младшего, так и для старших братьев. Но отец был

безусловно прав, требуя от всех нас прямого, определенного ответа на

главные и жизненно важные для него и мамы вопросы: “Что же нам,

больным старикам, теперь делать?.. И как жить дальше ?...” Самолюбивый,

привыкший действовать самостоятельно, не спрашивая советов у других,

он теперь хотел услышать ясные, конкретней ответы на нелегкие для него

вопросы. Ответ детей ( отец обращался ко всем) должен был определить

дальнейшую судьбу родителей: “ Как и что делать им ?..”

Дети понимали, что самостоятельно, без их помощи родители (

возраст – более 80 лет) не смогут жить. Особенно мама, тихая, спокойная,

но беспомощная, нуждающаяся в постоянном и бережном уходе.. Сейчас

его обеспечивал Костя, ставший и врачом, и санитаром, и кормилицей. Но

он, как и другие братья, работал: лекции, семинары, консультации,

руководство кафедрой – ежедневно, заседания Совета, собрания,

совещания и т . п. – каждую неделю. В часы и дни, когда он отсутствовал

дома, сиделкой становилась опытная Шура: в прошлом ей не раз

приходилось ухаживать за больными...Оставлять маму без постоянного и

заботливого присмотра – контроля нельзя. Она, серьезно ослабевшая к

середине 70-х, с большим трудом удерживала в своей руке ложку и

стакан...

Дочь настойчиво приглашала родителей переехать к ней: тогда

ухаживать за больной будет намного легче и проще. Мама неохотно, но

все же согласилась жить в светлом, просторном доме на Комиссарской

улице. Отец сразу, после первых слов дочери, решительно отверг ее

предложение.. Причина несогласия вполне понятна: ему было бы

непривычно и трудно находиться в доме, где он – не хозяин... Кем станет

старый, потомственный самолюбивый уралец у зятя?.. Квартирантом,

390

который не может самостоятельно ничего решать и делать?. Такое

положение – совсем не по душе и не в характере отца...

Оля, как и Шура, тоже говорила с моими родителями об их

возможной новой жизни. На этот раз – в нашей квартире: “У нас три

комнаты...Все есть – и вода, и газ, и тепло... Живем свободно и спокойно...

Алена – девочка тихая... Почти весь день в детском саду.. Саша летом

кончит школу и уедет.. Вы можете занять любую комнату...” Старшая

невестка тогда еще не хотела говорить (но родители знали), что пожилые

люди поднимаются на четвертый этаж трудно, медленно и неохотно, но

она надеялась, что со временем все как – то наладится...Может, мы

обменяем свою квартиру и окажемся на первом этаже. Тогда отец сможет

выходить – приходить в любое время.. А маме будет спокойно и на

четвертом этаже: ведь она давно не оставляет дом.

Оле и мне удалось уговорить родителей, и они были готовы переехать

к нам. Хотя отец по – прежнему никак не мог примириться с тем, что ему

предстоит покинуть родной дом, который строил собственными руками и

в котором прожил более полувека.. Я старался успокоить отца: “Когда

захочешь, – будешь приходить сюда... И оставаться несколько дней... Ты,

кажется, не собираешься продавать его?...”

Итак, психологически трудные и неприятные для родителей вопросы

удалось разрешить... Правда, с большим трудом, но вполне успешно, без

каких – либо скандалов и серьезных обид...Летом следующего года мы

сможем организовать “великое кочевье”, и в нашей квартире и семье

начнется новая жизнь... Какая?.. Этот вопрос ни Оля, ни я перед собой не

ставили...И ответ на него не искали. Время само покажет, каким станет

наше общее будущее.. Лишь надеялись, что обязательно оно сложится

счастливо...

11

Однако весной 77 – го года наши “умно разработанные“

переселенческие планы и расчеты рухнули... Неожиданно скончалась

мама...Мы, конечно, знали, что ее болезнь – тяжелая, “запущенная” (как

говорила медсестра, не раз приходившая в наш дом), что врачи вылечить

маму не смогут, но обязательно “поддержат”. И потому отец и дети

надеялись, что она будет жить еще долго. Никто не допускал даже мысли о

том, что смерть может наступить так непредсказуемо быстро. Она пришла

тихо и незаметно для родных: мама скончалась во сне... Заснула вечером,

предварительно, как всегда, пожелав все домашним спокойной ночи, – и не

проснулась...

391

...Утром 31-го марта в родительский дом пришли улыбающиеся,

празднично настроенные Шура и Ваня. Дочь хотела вместе с родителями

отметить очередную годовщину своего рождения: в тот день ей

исполнилось 59 лет... Смерть мамы – в этот день! – стала для нее страшным

потрясением с не до конца разгаданным символическим значением..

Кажется,. Шура увидела в смерти мамы и своем рождении, происшедших в

один и тот же день, некий зловещий смысл, таинственный знак, значение

которого вряд ли можно было понять... Ожидаемый праздничный день

обернулся тяжелейшим горем для всех родных...

...Мама, видимо, чувствовала скорое приближение своей смерти.

Неслучайно в последние дни жизни она не раз просила детей похоронить

(“положить”) ее на старом городском кладбище...Официально оно

считалось уже многие годы “закрытым”. Новое кладбище власти

организовали за Чаганом, недалеко от Горок, но коренные уральцы не

хотели признавать его и старались хоронить родственников на старом,

сознательно нарушая известные, но непонятные им запреты... Здесь в

советские годы – единственная в городе – продолжала действовать

небольшая Спасо – Преображенская церковь...Почему ее не разрушили

или не закрыли в 30-е годы? – на этот вопрос никто не мог ответить.

Накануне и в дни религиозных праздников в церковь приходили сотни