Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)

него не только привилегию в смысле котлового довольствия, но и положенную

ему порцию махорки. Оттого-то Ванин и подобрел так быстро.

– Тебе пора уже к котлу вставать, – услужливо заговорил он. – Может,

помочь дровишек наколоть? Это я мигом.

– Не надо. Я сам.

Сенька в душе выругал недогадливого кулинара, но все же надеялся, что

его слова произведут необходимое воздействие на некурящего повара.

Ванин взял топор и вышел из мазанки. Остановился, хищно кося глаз на

курицу, мирно рывшуюся в мусоре и что-то там выклевывавшую. Затем нагнулся,

взял полено и поставил его на попа. Взмахнул топором и опустил его на...

голову курицы.

– Что ты наделал? – в ужасе заорал Лачуга.– Это ж хозяйская курица!

– Неужели? Ай-ай-ай! – притворно заахал Семен.– Ну, так поскорее ее

в котел – и концы в воду!

– Вот набить бы тебе самому "котел", тогда б ты знал, как совать свой

нос...

– Ну-ну, ты полегче! А то остальные зубы повыбью!

В дверях мазанки появился молодой разведчик Алеша Мальцев. Запыхавшись,

он сказал:

– Товарищ ефрейтор, к командиру роты.

Сенька оглянулся, досадуя на то, что не удалось довести дело до конца.

– Ну, пошли.

Мальцев перепутал: Ванина вызывал не командир роты, а старшина Пинчук,

нашедший для разведчика какую-то работу.

4

Марченко же сидел у себя в хате и выколачивал о стол разноцветный

мундштук, ожидая, когда к нему явятся с докладом Пинчук и Кузьмич. Те вскоре

пришли,

– Докладывайте, – приказал лейтенант, не прекращая своего занятия.

Это не понравилось Пинчуку, и он громко обратился к командиру:

– Товарищ лейтенант, разрешите докладать!

– Что кричишь? Я не глухой. Сказал же – докладывайте.

– Так я хотел по всей хворме.

– После войны – по всей форме. А сейчас не до этого.

Марченко вдруг легко вскочил на лавку и, быстро обернувшись, присел на

подоконник. Тонкий и сухой, стремительный, он как-то весь подался вперед,

будто готовился к прыжку. Из-под тонких броней поблескивали глубоко

посаженные каштанового цвета глаза.

– Ну, я слушаю.

Кузьмич и Пинчук доложили: первый – о сдаче, а второй – о приеме

имущества.

Выслушав доклад, лейтенант приказал прислать к нему Акима.

Пинчук с видимой неохотой уходил из хаты. Он надеялся, что командир

роты поинтересуется, как у него, старшины, обстоят дела, что его волнует и

прочее. Но ничего этого не случилось. Кровно обиженный, Пинчук все же

проговорил:

– Время, мабуть, у него нэмае.

Встретив Акима на улице, старшина холодно передал приказание:

– Командир вызывав.

Аким удивленно посмотрел на Пинчука, хотел о чем-то спросить, но тот

быстро прошел мимо.

– Писарем хочу тебя поставить, – сказал Марченко, когда Аким появился

в хате. – Как ты на это?..

Аким внимательно посмотрел на офицера, будто видел его впервые.

– Как же? – повторил Марченко свой вопрос.

– Я бы попросил, товарищ лейтенант, не назначать меня писарем. – Аким

еще внимательнее, с каким-то беспокойным любопытством рассматривал командира

и только теперь увидел, как был красив их лейтенант. – Не хочу я быть

канцеляристом.

– Почему? – Марченко соскочил с подоконника, мягкой походкой старого

разведчика приблизился к высокому сутуловатому солдату. – Почему?

– Хочу воевать.

– Воевать всем хочется, – заметил недовольный Марченко. – А мне

писарь нужен. – Помолчав, он примирительно спросил: – Кого бы вы могли

порекомендовать?

– Не знаю, товарищ лейтенант. Вряд ли кто захочет стать писарем.

Особенно сейчас, когда готовится такое...

– Знаю. Ну что ж, идите!

На улице шел дождь. Крупные, как картечины, капли подпрыгивали на

дороге, косо резали горькие лопухи. Солнце еще не было закрыто тучами, и

оттого дождь казался совсем нестрашным. Не хотелось прятаться от него,

бежать под крышу. С востока, описав тысячемильную дугу, шагнул до самого

дальнего запада спектр огромной радуги.

Аким остановился посреди улицы и невольно залюбовался ею. Всматриваясь

в небо, он различал большие косяки наших бомбардировщиков. Они летели на

одном уровне с вершиной радуги, купаясь и поблескивая дюралюминием в ее

неповторимом разноцвете. Зрелище это потрясло Акима. Он зачарованно смотрел

на радугу, не слышал даже, как подошел к нему Ванин.

– Что ты, Аким, стоишь тут, как татарский мулла?

Аким вздрогнул и оглянулся.

– Ты только посмотри, Семен! – Акиму вдруг захотелось схватить Сеньку

на руки и поднять высоко-высоко над своей головой, как, бывало, поднимал он

маленьких хлопцев в дни праздничных парадов в Харькове.

– Перестань, Аким, что ты делаешь? – вырвался Ванин.

– Боже мой, как хорошо!.. Какая изумительная игра электричества,

воздуха и влаги!.. – воскликнул Аким.

И, не отрывая своего взгляда от полыхавшей радуги, он вдруг стал с

увлечением и подробно рассказывать Сеньке, что такое радуга и как образуется

спектр. Удивленный Ванин смотрел на разрумянившееся лицо Акима и молчал. Но

когда Аким наконец тоже замолчал, Сенька все же заметил:

– Очень даже хорошо. Но зачем все это я должен знать?

– Э, Семен, знать все, решительно все нужно знать! – быстро ответил

Аким и с грустной задумчивостью добавил: – Жаль, что это не под силу одному

человеку. А знать нужно все, – горячо повторил он и вдруг вспомнил: –

Когда мы были в генеральском блиндаже, я видел там много-много книг. И среди

них – какая бы ты думал? Астрономия! Зачем бы генералу астрономия? А вот

изучает человек. Эх, Семен, какая это могучая сила – знание!..

– Что говорить, – согласился с ним Ванин. – А зачем это тебя

лейтенант вызывал?

Сенька знал, что Аким был у командира, и это его беспокоило.

– Ну скажи, Аким, что тебе говорил наш лейтенант?

– Писарем меня хочет сделать.

– И ты согласился?

Аким улыбнулся.

– А почему бы и нет?

– Да ты, я вижу, совсем свихнулся!

– Почему же, нисколько. Местечко теплое, не пыльное. Сверху не капает.

Помнишь, ты и сам мне говорил, что писарь из меня выйдет в самый раз,

мол-де, и почерк у меня недурной, и в грамматике я силен. Вот я и послушался

твоего совета.

– Так я же шутил! – в отчаянии воскликнул Сенька.

– А ты не шути в другой раз.

– Нет, Аким, ты врешь. Быть канцелярской крысой старому разведчику –

это же безумство!

– "Безумству храбрых поем мы славу!"

– Какая же тут, к черту, храбрость – в писаря!

– А наградные листы кто на тебя будет составлять?

– Найдутся и без тебя составители. Нет, если ты только уйдешь в

писаря, переметнусь к "катюшникам", вот провалиться мне на этом месте!

В юношески взволнованном, звонком и порывистом голосе Сеньки было

столько искренней и чистой преданности, что Аким невольно ощутил к нему

прилив братской нежности.

– Чудак ты, – обхватил он Сеньку за плечо. – Так вот я и соглашусь

пойти в писаря. Что мне, жизнь надоела?

И друзья засмеялись. О тяжелом ночном разговоре там, под дубом, они

словно забыли совсем.

С юга подоспели темные грозовые тучи. Сталкиваясь и наплывая одна на

другую, они потрясали землю и темный небосвод сухими оглушающими раскатами

грома. Поминутно вспыхивали и скакали по всему горизонту ломаные стрелы

молний.

Земля, вздыхая могучей грудью, проглатывала бурные потоки воды,

низвергаемые щедрым небом. Молодая яблонька, уцелевшая в палисаднике

разрушенного снарядом дома, склоняла долу свою зеленокудрую голову, купаясь

в мягкой дождевой воде. Ее недозрелые плоды подставляли под душевые струи

дождя свои розовеющие бока; стоя под дождем, разведчики любовались этой

яблонькой, как первым проявлением всесильной жизни в маленьком, умерщвленном

войной селении.

– Пройдет годок-другой, и опять яблони зацветут рядом с новыми домами,

– вполголоса проговорил Аким и предложил: – Пробежим по дождю?

– Давай! – согласился Ванин, сверкнув озорными глазами.

Взявшись за руки, они понеслись вдоль улицы.

Заскочили в пустой блиндаж, отдышались.

За дверью послышались тяжелые, чмокающие шаги.

– Пинчук идет. Сейчас какую-нибудь работенку всучит. Хоть бы поскорее

в разведку посылали. Другие каждый день ходят, а мы почему-то сидим.

Шаги за дверью приблизились, и в ту же минуту загудел тяжелый, будто

придавленный чем-то бас:

– Пойти в поиск без предварительной подготовки сейчас, когда вражеские

траншеи битком набиты солдатами и пулеметами...

– Аким! – воскликнул Сенька. – Это же Федор! Вернулся! И уже кого-то

ругает.

Открылась дверь, и в блиндаж, пригнувшись, вошел здоровенный человек.

Это был Забаров. Вслед за ним в блиндаж вошли Шахаев и Пинчук.

– Так вот, товарищи, – продолжал Забаров прерванный разговор. – Были

мы сегодня с лейтенантом у майора Васильева. Тот передал, что генерал очень

недоволен последним поиском. Правда, никто из вас в нем не участвовал, но

это не меняет положения. Мы должны извлечь из этой неудачи для себя

серьезный урок...

Забаров стоял рядом с Акимом. Возле Федора Аким казался тщедушным, как

худая осина, по несчастью выросшая рядом с могучим дубом. Забаров был

немного сутуловат, как и все чрезмерно высокие люди. Широкий лоб был

распахан темными бороздами глубоких морщин. Казалось, Федор находился все

время во власти каких-то больших дум – будто решает и не может решить очень

сложный вопрос. В его темных – не видно зрачков – глазах никогда не гасли

горячие, беспокойно-напряженные огоньки.

Дверца землянки вновь распахнулась, и в ней показался капитан Крупицын,

волоча за собой, как шлейф, мокрый хвост длинной солдатской плащ-палатки.

Поздоровавшись с разведчиками, он сказал:

– Я слышал, что у вас, товарищ Шахаев, погиб комсомолец во время

последнего рейда.

– Да, Уваров, – глухо ответил Шахаев.

– Начальник политотдела приказал сообщить родным. Потом, где его

билет?

В блиндаже стало тесно и дымно. А тут еще обнаружилось, что крыша в

нескольких местах протекает. Разведчики жались друг к другу, не желая

подставлять свои шеи под грязные холодные капли.

– Комсомольский билет у меня, – сказал Шахаев. Он расстегнул свою

брезентовую полевую сумку и вынул оттуда клеенчатую голубую книжечку.

Бойцы обступили Шахаева. Тот начал листать билет. Крупицын увидел на

первой странице, рядом с печатью и маленькой фотографией, свою подпись.

– Дайте мне билет...

– Товарищ капитан, пусть он останется у нас как память об Уварове, –

порывисто сказал Шахаев.

– Нет, товарищи, – возразил Забаров. – Отдайте билет капитану. Он

его в Москву отошлет. Москва для всех сохранит.

Дождь перестал, в раскрытую дверь брызнул ослепительный солнечный свет,

облил гигантскую фигуру Забарова, обласкал посуровевшие лица разведчиков.

Радуга снова стояла на своем месте. Разукрашенной свадебной дугой она

изогнулась над испаряющейся землей. И снова, как час назад, Аким увидел наши

бомбардировщики. Только теперь они летели в обратном направлении,

возвращаясь на свой аэродром, и было их как будто уже меньше...

Сенька стоял непривычно задумчивый.

– Надо сегодня же написать, – проговорил он тихо.

– Что написать-то? – не понял Аким.

– Письмо. Матери Уварова, что же еще? – ответил сенька резко. Вопрос

Акима будто оскорбил его. – Ведь у Якова фашисты и отца убили. Помнишь, он

рассказывал.

– Большое горе у его матери. То верно – письмо надо написать, та

доброе, – сказал Пинчук, вышедший вслед за Сенькой и Акимом из блиндажа. –

Штабная бланка – плохая утеха...

– Сочиняй поскладнее, Аким, чтобы всем селом читали, – советовал

Ванин другу.

Долго думали над первыми словами. Волнение, охватившее всех авторов

письма, путало мысли, не давало сосредоточиться. Наконец нашли подходящие

слова. Письмо вышло не очень складное, по по-солдатски честное и искреннее.

Что хотелось сказать, все сказали. В конце письма просили мать Уварова

считать всех их, солдат, друзей ее сына, своими сыновьями. Обещали отвоевать

у врага "святую землю, добыть победу".

Написали эти слова и долго думали, что бы еще прибавить, но Забаров

сказал:

– Ставьте точку. Хорошо.

5

Совещание с командирами полков подходило к концу. Некоторые уже встали

было, собираясь уходить, но генерал коротким жестом остановил их.

– Еще раз повторяю: взаимодействие с приданными подразделениями –

огромное испытание для вас. Готовьтесь к этому, не жалея сил. И еще хочу

предупредить вас об одном: побольше внимания уделяйте разведчикам. Они несут

сейчас большую нагрузку. Штаб армии каждый день требует новых и новых

сведений о противнике. И вообще побольше занимайтесь солдатами. У вас есть

что-нибудь, Федор Николаевич? – обратился генерал к начальнику политотдела.

– У меня совсем немного. – Демин посмотрел на высокого моложавого

офицера, сидевшего рядом с перевязанным Баталиным: – Чем занимаются ваши

политработники сейчас, товарищ Тюлин?

Тюлин смутился. Он не ожидал, что его спросят об этом.

– Беседы проводят, товарищ полковник.

– О чем они беседуют?

Тюлин промолчал, чувствуя, что попался. Демин посмотрел на него и,

обращаясь уже ко всем командирам, сказал:

– Кормите лучше солдат. Вы стали большими чиновниками, дорогие

товарищи, и не заглядываете в солдатский котел. Вот вы, товарищ Тюлин,

знаете, что сегодня готовят бойцам на ужин?

Тюлин покраснел и пробормотал что-то про картофельный суп.

– Не знаете,– спокойно остановил его Демин.– Четвертый день ваши

продовольственники угощают красноармейцев гороховым супом. Он им осточертел.

Между тем на складах есть и картошка, и лапша, и пшено. А вы этого не знаете

и знать не хотите...

– Я вот прикажу его повару, чтобы он недельку покормил своего

командира гороховым супом, – пообещал генерал. – Может быть, после этого

будет повнимательнее. Продолжайте, Федор Николаевич!

– Вы напрасно улыбаетесь, – начподив посмотрел на остальных

командиров.– У вас не намного лучше. Третий батальон вашего полка, – Демин

указал на офицера, сидевшего рядом со смущенным Тюлиным, – получает пищу

только два раза в сутки – рано утром и поздно вечером. Между тем глубокие

траншеи позволяют доставлять пищу солдатам и днем. Однако комбат-три этого

не делает.

Демин замолчал.

– На этот раз ограничимся предупреждением. Но смотрите, если так будет

продолжаться и дальше, понесете строжайшее наказание. У меня все. Можете

идти! – отпустил генерал офицеров.

Командиры полков поднялись и направились к выходу. Последним подошел к

двери Баталин, но генерал задержал его.

– Останься, Баталин.

Тот остановился, поднял лохматые свои брови; в его хмурых глазах

отразились недоумение и тревога.

– Завтра снова перевожу твой полк в первую линию. Встанешь рядом с

Тюлиным. Примешь у него часть позиций. Приготовься. Через час приеду к тебе,

вместе подумаем, как побыстрее твоему полку занять оборону.

– Слушаюсь, – Баталин приложил руку к козырьку фуражки, под которой

виднелся белый бинт.

– Идите, – сказал генерал тихо.

Баталин осторожно захлопнул дверь и медленно зашагал по траншее.

В блиндаж вошли вызванные генералом майор Васильев, командир и парторг

разведроты.

Вместо слов приветствия Сизов кивнул им головой и коротко сказал:

"Нужен "язык"!"

– А сколько у вас коммунистов и комсомольцев? – обратился к

лейтенанту Демин.

– Коммунистов? – и Марченко бойко назвал цифру, потом замялся и

растерянно посмотрел на парторга, ища у него помощи: он не знал, сколько в

роте комсомольцев. Шахаев поспешил на выручку своему командиру.

– Комсомольцев десять, товарищ полковник, – ответил он за Марченко.

– А кто именно? Шахаев перечислил.

– Коммунистов у нас маловато, товарищ полковник, – закончил он.

– Не маловато, а совсем мало, товарищ Шахаев! – Демин встал из-за

стола и быстро заходил по просторному генеральскому блиндажу. – А ведь у

вас есть прекрасные люди, они отличаются от коммунистов разве только тем,

что не имеют в карманах партийных билетов. Вот взять хотя бы этого

учителя...

– Ерофеенко Акима?

– Да, Акима Ерофеенко. Что вы скажете о нем?

– Солдат он отважный. По-моему, надежный человек. Только... – Шахаев

замялся, не зная, как высказать свою мысль.

– Что такое?

– Необщителен он, товарищ полковник. Вроде мучает его что-то... И как

бы недоволен чем...

– Недоволен?.. Что ж, и мы вот с генералом бываем кое-чем

недовольны... – полковник посмотрел на Сизова и улыбнулся: он вспомнил

прошедшее совещание, на котором пришлось пожурить командиров полков. –

Недоволен я, например, состоянием парторганизации в вашей роте, – и

начальник политотдела посмотрел на лейтенанта Марченко, стоявшего навытяжку

у двери. – А мне кажется, ваш Ерофеенко будет хорошим коммунистом. И еще

есть, наверное, подходящие люди. Вы присмотритесь к ним вместе с парторгом,

товарищ Марченко!

Шахаев с пристальным вниманием следил за маленьким моложавым

полковником; Демин сразу увидел то, что тревожило и самого Шахаева: чуть ли

не каждая операция уносила из рядов их парторганизации все новых товарищей.

И надо было думать о пополнении этих рядов.

Будто отгадав мысли Шахаева, полковник заговорил:

– Завтра у вас опять поиск. Разве вы гарантированы, что смерть не

вырвет из ваших рядов кого-нибудь еще? Впереди нас ожидают жестокие и

тяжелые бои. А вам опереться будет не на кого. – Демин снова посмотрел на

лейтенанта. – Надо вам и комсомольцев сплотить. Мой помощник капитан

Крупицын подобрал уже для вас комсорга. Парень боевой. Только вы, товарищ

Шахаев, помогайте ему. Опыта у него не много. Вот так.

Начальник политотдела сел за стол, стал что-то записывать в свой

блокнот. Комдив, в продолжение этого разговора смотревший в маленькое оконце

и о чем-то беспокойно и напряженно думавший, сейчас приблизился к Марченко и

сказал:

– Без "языка" не возвращаться. Предупредите об этом всех солдат.

Идите!

В дверях разведчики столкнулись с капитаном – редактором газеты. Когда

тот вошел в блиндаж, они услышали голос генерала:

– Побольше пишите о разведчиках. Находите среди них героев. Поднимайте

их. Пусть делятся своим опытом. Это сейчас очень важно. Я вот тоже для вас

кое-что тут написал... Но это, пожалуй, больше для пехотинцев.

Возвратившись к себе, Шахаев увидел в блиндаже нового бойца. Это был

только что пришедший солдат, комсорг роты Вася Камушкин. Представившись

Шахаеву, комсорг стал знакомиться с бойцами.

– Камушкин Василий! – протянул он руку сначала Акиму, потом Сеньке и

смутился.

– Чего ты испугался-то? – сказал прямой и неделикатный Ванин.– Ну,

будем знакомы – Семен Ванин!

Шахаев стоял в сторонке и улыбался, поблескивая крепкими белыми зубами.

Семен поглядывал то на него, то на Камушкина, будто желая сказать: "А вот мы

посмотрим, товарищ старший сержант, что это за комсорг к нам объявился".

В землянку вошел Пинчук. Узнав, в чем тут дело, он поздоровался с

Камушкиным, критически посмотрел на ноги комсорга и успел заметить дырку на

одном сапоге. Это был непорядок. Поэтому Пинчук предложил:

– Писля зайдете до мэнэ. Щось придумаем с вашим чоботом...

– Так вот, ребята, теперь вы познакомились. Учтите, товарища Камушкина

нам подобрал сам капитан Крупицын, – сказал Шахаев, показывая глазами на

комсорга. – Вася – парень, видно, боевой, тоже из разведчиков.

Слова парторга заставили Сеньку вновь посмотреть на Камушкина.

Через минуту, окруженный разведчиками, Камушкин весело рассказывал им о

себе.

Впрочем, Сенька скоро его перебил:

– Ну вот что, пойдем-ка, перекусим что-нибудь, Михаил Лачуга уже

заждался нас... А для лучшего знакомства найдем удобное местечко. Вон там...

– и Ванин показал в сторону переднего края.

6

Этот поиск готовился особенно тщательно. Зная, что комдив обязательно

потребует "языка", разведчики во главе с Забаровым целыми сутками находились

на переднем крае. Оттуда они наблюдали за противником, намечая объект

будущей операции. Поэтому, когда Марченко передал Забарову приказ комдива,

разведчики уже были готовы к делу.

К вечеру собрались в путь. Ждали ужина. Но в хозяйстве Пинчука

случилась какая-то заминка. Забаров послал Ванина узнать, в чем дело. Еще

издали Сенька услышал шум около кухни. "Опять Петро Лачугу пиляет", –

подумал Ванин. Во дворе он увидел Кузьмича. Тот только что вернулся с ДОПа и

теперь распрягал лошадь, что-то обиженно ворча себе под нос. Лицо его было

страшно разгневанным. Сенька сразу догадался: тут произошло что-то неладное.

– Ты что такой хмурый, Кузьмич? – весело спросил он, помогая старику

развязывать супонь. – Что случилось? Почему до сих пор нет ужина?

Но Кузьмич молчал, сердито сопя. Он изо всех сил нажимал ногой на

клешню хомутины. И Ванин понял, что Пинчук накричал на Кузьмича за какую-то

провинность.

– За что он тебя?

– А вот спроси его, – уловив сочувственные потки в голосе Ванина,

пожаловался Кузьмич. – Ума рехнулся человек. Орет, как скипидару хлебнул.

– Кузьмич поплевал на руки и так натянул на себя супонь, что хомут хрупнул,

а лошадь качнулась в сторону.

– Эге, а силенка-то у тебя еще есть, старик! – позавидовая Ванин. –

Ну, а все-таки, что же произошло?

Кузьмич сделал вид, что не расслышал Сенькиного вопроса, и принялся за

гужи. Картина прояснилась, когда из мазанки вышел Пинчук. Oн держал в руках

кирпичик хлеба.

– Накормил хлибцем, усатый бис! Ось подывись, Семен, можна такый хлиб

исты? – рокотал он, покалывая Ванину хлеб. – Нашел, в що хлиб завертаты –

в лошадиную попону. Сенька потянул носом и кисло поморщился: от буханки

несло терпким запахом конского пота.

– Заставлю старого самого весь хлиб поисты! – бушевал Пинчук.

Сегодня он хотел отличиться и получше накормить разведчиков, уходящих в

поиск. Почти полдня он провертелся у котла, помогая Лачуге готовить ужин и

боясь, как бы тот не испортил пищу. И уж никак не мог подумать Пинчук, что

неприятность подстережет его совсем с другой стороны. Мог ли он

предположить, что старый и исполнительный Кузьмич его так подведет?

Кузьмич, обиженно кряхтя, молча насыпал ячмень в торбы. Он даже не

пытался защищаться. Старик, конечно, понимал, что дал маху, но стоило ли

из-за этого подымать столько шуму?! Пинчука же это молчание провинившегося

ездового злило еще больше, и он басил на всю округу:

– Була б гауптвахта, посадил бы я тебя днив на пять, тоди б ты

научился думать головою!.. Що ж мэни теперь робыты? – вдруг обратился он к

Сеньке, растерянно разводя руками. – Бийцив накормить нечем. Бэз ножа

заризав, старый качан!

– Не расстраивайся, Петро Тарасович! Слопают, – успокаивал его Ванин.

– Не слишком важные господа. Будут уминать за обе щеки, только держись. –

И, подтверждая свои слова делом, Сенька откусил от угла хлебного кирпича

большой кусок. Старательно прожевал его под внимательным, ожидающим взглядом

Пинчука, чмокнул губами и добавил: – Так даже приятнее – с душком-то.

Аппетиту придает.

– А икаешь чому? – испугался Пинчук.

– Понятно – что. Всухомятку такой кусище проглотить... Ничего,

пойдет, давай неси!.. И вообще ты, Петро Тарасович, поторапливайся. Нам пора

выходить. Говорят, из штаба армии какой-то представитель прибыл. Будет ждать

нашего возвращения. Знаешь, как нужен сейчас "язык"?!

Делать было нечего. Пришлось Пинчуку кормить разведчиков хлебом с

Кузьмичовой приправой. Бранились они здорово, но хлебец все же съели. А

потом еще долго смеялись друг над другом.

– Что ты наделал, старшина! – пресерьезно говорил Ванин. – Ведь

теперь в разведку нельзя идти. Учует немчура, подумает – кавалерийский

эскадрон наступает, да и подымет шумиху. Мы и вернемся с пустыми руками.

– А ты бензину або солярки выпей, зараз весь дух из тебя вылетит, –

посоветовал ему повеселевший Пинчук.

Вскоре разведчики во главе с Забаровым тронулись в путь. Пинчук долго

смотрел им вслед. Это был первый поиск, проводимый без него. Дольше его

взгляд останавливался на разведчиках, с которыми он ходил на последнюю

операцию. Добрая, подбадривающая улыбка пряталась в его длинных усах. А

глаза, мудрые Пинчуковы очи, так и просили: "Возвертайтесь, хлопцы, живыми,

не згиньте!"

В дубовом лесу было сыро и сумеречно. По вершинам пробегал свежий после

дождя ветерок, и деревья шумно отряхивались, сбрасывая с листьев крупные

дождевые капли. Где-то в глубине леса барабанил носом дятел, грустила

сиротливая горлинка, да на поляне плакала иволга. Пучеглазая сова, прозрев к

ночи, неслышно носилась меж стволов, и ее крик оглушал лес, загоняя

маленьких пичужек по своим дуплам.

Разведчики шли гуськом, по-волчьи, след в след, и, как всегда, тихо.

Впереди – Забаров. Он шагал, подавшись всем туловищем вперед; бойцы шли за

ним, словно были привязаны к нему веревкой, невидимой в темноте. Так идут на

поиск все разведчики. Они покидают свои блиндажи под вечер и, обвешанные

гранатами и ППШ, отправляются в путь. Идут без дорог, глухими тропами. Днeм

отсыпаются в своих обжитых норах – маленьких блиндажах. Лeтом – зеленые,

зимой – в белых халатах. Кто знает, что чувствует разведчик, когда подходит

он к неприятельскому переднему краю, какие думы теснятся в его голове...

Вышли в район обороны правофлангового полка. Вторая, запасная, линия

обороны начиналась сразу же за лесом и глубокими ходами сообщения спускалась

к первой, где сухими горящими сучьями потрескивали пулеметы и автоматы.

Темную ткань неба разрезали красные ножницы прожекторов да расцвечивали

ракеты. За Донцом то и дело вымахивали зарницы, сопровождаемые тяжелым и

глухим стоном орудий. А потом южнее, там, где без умолку токовал наш

"максимка", рвались снаряды, разгребая черноту ночи яркими рассыпающимися

искрами. Во тьме тарахтел "У-2". Длинные языки немецких прожекторов жадно

вылизывали небо, но не могли найти маленького самолета.

Выйдя из леса, разведчики спустились в один из многочисленных ходов

сообщения и пошли по нему, шурша маскхалатами. Забаров с удовлетворением

отметил, что, кроме этого шуршания, ничего не было слышно. "Молодцы!" –

подумал он, ныряя под бревенчатое перекрытие и отжимая к стене встречного

солдата с термосом за спиной.

– До переднего еще далеко? – словно бы шел впервые, спросил Ванин,

задерживаясь.

– Да нет. Может, метров двести, – ответил тот.

"Ну ж, врет!.. Еще с полкилометра топать",– усмехнулся Сенька.

В другом месте разведчики натолкнулись на какого-то солдата, лежавшего

на дне траншеи. Думали, спит. Забаров даже ругнулся вполголоса и тихо пнул

лежавшего носком сапога. Но солдат не шелохнулся. Осветив его фонариком,

старшина увидел, что боец мертв; лицо его было залито еще не запекшейся

кровью, руки неловко закинуты назад, будто кто-то хотел связать их. И только

сейчас Забаров заметил свежую воронку на кромке траншеи. Пригнувшись, он

быстро пошел вперед. Разведчики, жарко дыша, поспевали за ним. Всегда

хочется поскорее убраться от того места, где только что прогулялась

смерть...

...Наконец дохнуло свежестью реки. Над головами разведчиков все чаще

стали попархивать немецкие пули. Бойцы находились уже в расположении

стрелковой роты, занимавшей оборону почти у самого берега. Здесь Забаров

оставил разведчиков ждать условленного часа, а сам с одним солдатом ушел

вперед организовывать переправу. Шахаев, Аким и Сенька протиснулись в

блиндаж старшины роты, остальные разведчики вместе с комсоргом Камушкиным

забрались в пустой блиндаж, оборудованный для раненых на случай боя.

В старшине роты Шахаев узнал сержанта Фетисова, когда-то так здорово

отбранившего Акима.

.– А, старые знакомые! – приветствовал вошедших сержант, вставая

из-за столика. – Владимир Фетисов! – и он сунул большую ладонь в руку

Шахаева. Затем поздоровался с остальными. – Значит, туда? – махнул он в

сторону реки.

– Выходит, что так, – улыбнулся Шахаев.

– В час добрый. Только будьте осторожнее. Немец что-то беспокойно

ведет себя. Целыми ночами возня за рекой.

– Спасибо за совет. А это что у вас? – вдруг спросил Шахаев, заметив

на столе рядом с листом бумаги, заполненным какими-то цифрами, целую

пригоршню осколков от мин.

– А-а... Это я голову ломаю тут над одной штукой.

– Над какой?

– Один интересный расчет произвожу, – живо заговорил сержант, беря в

руки исписанный лист. – Эти осколки я собрал на дне воронки от нашей

батальонной мины. А вот эти – от немецкой. Немецкая мина всего лишь на один

миллиметр меньше нашей в калибре, а осколков от нее, в самой лунке, остается

в два раза больше. Поражения эти осколки, что в лунке, понятно, никакого не

приносят. Стало быть, убойная сила нашей батальонной мины в два раза

превышает убойную силу немецкой. Значит, наши минометы и мины куда лучше

немецких!

– Это же известно! – заметил Ванин.

– А я не об этом хочу знать. Мне кажется, что мощь нашей мины можно

еще увеличить. Вот о чем я думаю!

– Что ж вы намерены сделать? – заинтересовался Шахаев.

Фетисов снова посмотрел на осколки.

– Проведу свои расчеты до конца. Составлю кое-какие чертежи. Пошлю в

Москву, там посмотрят.

– Пока ваше изобретение утвердят и дадут ему ход, пожалуй, война

кончится, – сказал Шахаев, вынимая из-под маскировочного халата кисет с

табаком.

– Ну и что ж с того?

– Как что? Мина-то никому не нужна будет, – снова вмешался в разговор

Ванин, под шумок протягивая руку к шахаевскому кисету. – Плуги и тракторы

будем после войны делать, а не твои мины.

– Это, брат, хорошо, что ты в завтрашний день заглянул, – возразил

немного обиженный Фетисов. – Плохо только, что не все там увидел. Ты что ж,

считаешь, что после Гитлера у нас и врагов больше не будет?.. Мы, конечно,

будем делать и плуги и тракторы – больше, чем до войны. Но и хорошее оружие

нам тоже не помешает.

– А кем вы работали до войны? – неожиданно обратился к Фетисову Аким.

– До войны агрономом работал.

– Агрономом?

– Да. А сейчас, как видите, думаю об оружии.

– И очень хорошо делаете, что думаете! – Аким посмотрел в лицо

старшины, как бы изучая его. – Вы правы, товарищ сержант. Вы очень

правильные слова сейчас сказали. У садовника самая что ни на есть мирная

профессия. И после войны мы сделаем нашу страну большим садом. А хороший сад

лучше стеречь с ружьем, чем без него.

Аким не спускал взгляда с простого загорелого лица Фетисова, с его

спокойных и умных глаз, с озабоченных морщинок на высоком лбу. И вдруг рядом

с этим лицом он увидел другое – бледное, бородатое, болезненно

подергивающееся... Аким тряхнул головой, как бы желая избавиться от этого

воспоминания, и вновь стал пристально смотреть в опаленное войной лицо

Фетисова.

Глядя на Фетисова, Аким невольно вспомнил слова Пинчука, сказанные им

как-то о боевом солдатском опыте: "Його трэба собрать до кучи, посмотреть,

отобрать, якый поценнее, на будуще годится, и в книгу".

"Мы только мечтаем об этом, а Фетисов уже собирает крупицы военного

опыта", – подумал он и сказал почти торжественно:

– У вас светлая голова, товарищ сержант!

Шахаев следил за Акимом. Он вновь подумал о том, как был прав начальник

политотдела, сказавший об этом солдате: "Ваш Аким будет хорошим

коммунистом".

И Шахаев улыбнулся.

Время приближалось к полуночи, когда в блиндаж ввалились капитан Гуров

и румын Бокулей. Они принесли пачки листовок, заметив которые Шахаев

спросил:

– Опять?

– Опять, товарищ Шахаев. – Гуров стащил с головы пилотку и обтер ею