Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

папироски. Ванин нe вытерпел и попросил красноармейца сообщить полное

наименование дивизии, втайне думая о том, не украсилось ли ее название

каким-либо новым орденом или городом.

Но, кроме номера и гвардейского звания, красноармеец ничего больше не

знал о дивизии. И Ванин вдруг почувствовал непреодолимое желание рассказать

ему о боевых заслугах дивизии, как иногда хочется поведать все о своем

большом и умном друге. Он вынул из вещевого мешка карту с пометками взятых

ими населенных пунктов и стал рассказывать о всех походах, в которых

участвовала дивизия, о том, как пришла к ней гвардейская слава, как на ее

знамени засверкали орден Ленина и два ордена Красного Знамени.

– Вот тебе и Непромокаемая, Непросыхаемая!..– заключил он, обнимая

одной рукой не понявшего последних слов бойца.

Сенька умолк. Он хотел еще что-то добавить значительное, но не хватило

красноречия. Однако лицо его, ставшее вдруг не по-обычному серьезным,

честное и лукавое солдатское лицо говорило лучше всяких слов. Оно светилось

тем негасимым светом, который исходит только из глубины чистого и горячего

сердца.

Ванин заметил в кармане красноармейца фронтовую газету. Не спрашивая

разрешения, вынул ее, развернул и перво-наперво прочел "От Советского

Информбюро".

– Неплохо, – заключил он.

Потом отыскал информацию о действиях союзников. Она была, как всегда,

очень скудна.

– А ну, посмотрим, что они делают! Много ли ярдов отмахали? – и лицо

его приняло дурашливое выражение. Прочел нарочито громко, словно декламируя:

– "Продвижение войск союзников в Италии, Лондон. Штаб войск союзников в

Северной Африке сообщает, что ввиду плохой погоды и произведенных

противником разрушений на фронте английской 8-й армии операции

ограничивались действиями патрулей". Ничего себе воюют. Штаб загорает где-то

в Сахаре, а войска в Италии ждут, когда дождичек перестанет... А нам и

плохая погода как будто впрок. Опять Первый Украинский больше ста населенных

пунктов освободил вчера.

– Сравнил! Так то ж мы!.. – не выдержал красноармеец, которому, судя

по выражению его лица, такое сопоставление показалось даже оскорбительным

для Красной Армии.

Сенька не стал спорить со своим случайным собеседником.

– То, что они неважные вояки, давно всем известно, – охотно

подтвердил он. – Но тут, дружок, если пораскинуть умом, другое вытекает:

они, союзнички-то наши, черт бы их забрал совсем, не торопятся еще и потому,

чтобы мы побольше повоевали с немцами да силы свои поистратили. А кончится

война, они тут как тут: извольте-ка подчиниться нам – у нас сила

сохранилась!.. – Сенька скорчил страшную рожу, пытаясь изобразить Черчилля,

и ему, кажется, удалось это.–Дураки они!.. Разве сталь не становится

прочней от огня! – закончил Ванин и, гордый, торжественный, начал прощаться

с бойцом. – Ну, ладно, будь здоров, приятель! – весело сказал он, явно

довольный тем, что повстречал такого горячего единомышленника в оценке

поведения союзников.

Самой интересной, однако, была третья встреча. Идя прямиком, по

бездорожью, Ванин вдруг заметил, как на поле шевельнулся сноп соломы. Почуяв

в этом недоброе, он снял с плеча автомат и стал медленно и осторожно

подходить к подозрительному месту. Вскоре он различил полу не в меру длинной

потрепанной немецкой шинели и, надувшись, отчаянно крикнул:

– Хальт!.. Хенде хох!..

Сноп отлетел в сторону, и перед Сенькой предстал замурзанный, тощий и

перепуганный фашист. Он послушно задрал вверх руки, глядя на Сеньку

маленькими слезившимися глазами. Губы его, синие от холода, мелко дрожали.

– Какой же ты., жалкий!.. – сквозь зубы процедил Ванин, с величайшим

презрением осматривая врага.

Коротким, привычным движением вскинул автомат. Подняв его на уровень

побледневшего от безумного страха лица немца и вдруг вспомнив что-то, быстро

опустил оружие. Гоняя под скулами желваки, Ванин прохрипел:

– Счастье твое, фриц!.. Попался бы ты мне в другом месте! – повесив

автомат на плечо и показывая рукой в сторону Веселой Зорьки, он резко

скомандовал: – Ком!.. Ком!.. Шнель, говорю, ну!..

Немец понял и послушно зашагал вперед, все время оглядываясь.

– Да не трону!.. Топай! Ишь как смерти-то боится!..

Перед этим Сенька обыскал пленного и нашел в его кармане небольшой лист

бумаги, наполовину исписанный.

"Гуров переведет, что там написано", – решил он.

Ванину не хотелось возиться с немцем, но он все-таки довел его до

Веселой Зорьки и сдал инструктору политотдела.

– "Языка" привел вам, товарищ капитан, из нашего тыла!..– сказал

Сенька и, передав найденный в кармане пленника недописанный лист, попросил:

– Переведите, товарищ капитан. Любопытно, что он там накропал...

Гуров перевел конец письма.

– "На всем пути отступления от Белгорода, – жаловался кому-то немец,

– наша дивизия несла большие потери. Солдаты хотели как можно скорее

перебраться на правый берег Днепра. Каждый считал, да и командиры в этом

уверяли, что спасение возможно только там, за рекой. Офицеры говорили, что

через этот водный рубеж не пройдет ни один русский солдат".

– Ишь ты – "не пройдет". А вот прошли! – выпуклые глаза Ванина

загорелись. – Недаром генерал так торопил нас к Днепру. Знал наш комдив

замысел фашистов!.. Значит, провалился ваш вал... а? Что жо ты молчишь?.. Эх

ты, вояка! – Ванин энергично сплюнул и быстро распрощался с Гуровым. Уже у

порога вспомнил: – А Бокулей где?.. Скоро, глядишь, до его Румынии

дотопаем. Вот оно как обернулось!..

Выйдя от капитана, Ванин быстро отыскал свою роту. Его появление было

встречено восторженно: скучно было разведчикам без Сеньки.

– А где Камушкин? – первым долгом спросил Ванин и закричал:-Рядовой

Камушкин, ко мне!

С того момента, как Вася привлек Сеньку к комсомольской работе, между

ними завязалась крепкая дружба.

– В доме он, а зачем нада? – спросил Али Каримов, глядя на Сеньку

своими вечно удивленными глазами.

– А какое ты имеешь право задавать такие вопросы старшим? – заметил

Сенька и прошел в хату.

То, что он там увидел, сильно рассмешило его: Вася, встав на

четвереньки, возил на своей спине хохочущего мальчугана. Счастливая мать

издали любовалась этой забавой.

– Себя в коня преобразив, – продекламировал Сенька. – Здорово,

Репин!..

Камушкин, осторожно сняв со спины Витьку, подбежал к Сеньке.

– Вернулся?

– Такие вопросы, Вася, можно и не задавать, поскольку это уже

очевидный факт. Капитальный ремонт закончен, и гвардии ефрейтор Ванин

возвращен в строй. В дивизии прибавился еще один активный штык... Ну, как

дела? Рассказывай.

– Спасибо. А у тебя?

– Я уж доложил, хотя по уставу первым должен докладывать ты, Вася,

потому как рядовой... В разведку частенько ходите?

– Hе очень. Генерал отдыхать приказал. Вот, говорит, будем подходить к

границе, тогда не дам вам отдыха!..

– Ну, а как он?

– Кто? – не понял комсорг.

– Комдив-то наш?..

– Живой-здоровый. Героя присвоили.

– Да ну?!

– А ты разве не слыхал? Не только ему. Шахаев с Забаровым тоже стали

Героями Советского Союза. Крупицыну посмертно присвоили...

– Да, товарищ капитан!.. Не дождался ты великой награды, жалко... А

где парторг?.. Все еще в медсанбате?.. Пойду сейчас туда, поздравлю

Шахаева!.. Ну, а генерал-то, что он, как? – допытывался обрадованный

Сенька.

– Статью напечатал в "дивизионке". Учит в ней солдат, как надо

преследовать отступающего противника. У него, генерала-то, голова!..

– Ученый он, известное дело! – быстро подтвердил Сенька.

– Говорят, он и стихи пишет.

– Ну, это брехня! – словно оскорбившись на комдива, решительно

возразил Ванин. – Будет он такими пустяками заниматься! Это наш Аким...

Сенька сразу же осекся и замолчал.

Как раз в эту минуту со двора раздался истошный крик:

– Воздух!

"Ничего себе встреча!" – мелькнуло в голове Сеньки. Они вместе с

Камушкиным выскочили на улицу. Немецкие самолеты уже делали широкие,

снижающиеся круги над Веселой Зорькой. Разведчики выскочили на огород и

попрятались в щелях. Прыгнул в маленький окоп, вырытый около дома, и Вася

Камушкин.

Татьяна выбежала во двор в тот момент, когда первый самолет уже пошел в

пике, оглушая окрестность нестерпимым воем. Молодая женщина металась с

мальчуганом на руках. С перепугу он даже не плакал. Бледная и растрепанная,

как большая птица, она бросалась из стороны в сторону, ища убежища.

– Таня!.. Танюша!.. – Камушкин выскочил из своей щели и силой толкнул

туда женщину с ребенком. Самому ему теперь укрыться было уже негде. Он упал

на землю, уткнув голову в неглубокую ямку. В тот же миг прогрохотало

несколько взрывов. Запах взрывчатки поплыл над огородом.

Когда бомбежка кончилась, разведчики увидели, что Камушкии засыпан

землей. Его быстро откопали. Бледного, почти без признаков жизни, Васю

отнесли в хату. Наташа стала оказывать ему первую помощь. Он долго не

приходил в сознание. Татьяна ни на секунду не отходила от него. А когда

комсорг открыл глаза и на его конопатом лице разлился робкий румянец, она

впервые утерла слезы и, счастливая, улыбнулась.

– Спасибо тебе, Вася... Мой милый!..

– Зачем это, Татьяна Васильевна! – искренне удивился Камушкин. Он еще

никак не мог понять, что же, собственно, произошло.

Среди голых вишневых деревьев, изгрызенных осколками, стоял, поджав

одну заднюю ногу, рыжий, раненный осколком бомбы битюг Михаила Лачуги. Он

косил подернувшийся сумеречью глаз на повара, тщательно целившегося из

револьвера в его большую, тяжелую голову.

А к вечеру кто-то вихрем промчался по двору с ошеломляюще-радостной

вестью:

– Киев освобожден!

И тут как-то все вдруг вспомнили, что это произошло 6 ноября, то есть

накануне праздника.

– Ось який подарок к великому дню, – радовался, как дитя, Пинчук.

В комнату, где Камушкин налаживал радиоприемник, устремилась вся рота.

Вернулся наконец из медсанбата и Шахаев, – это усилило праздничное

настроение. Маленькая, уютно прибранная хатка с земляным полом наполнилась

неприхотливыми гостями. Сияющая Татьяна протискивалась между ними,

приглашала:

– Рассаживайтесь, ребята, рассаживайтесь!.. Можно вот на лавку и на

кровать, что ей сделается... Вот стулья, берите! Может, покушали б

сначала...

– О нас не беспокойся, хозяйка, – сказал Сенька. – Покуда харч свой

имеем, наркомовский. По бабушкиному аттестату питаемся только в крайних

случаях, в наступлении, когда наши интенданты подвозить не успевают, в

кюветах торчат со своими машинами...

В голубоватой коробке приемника раздался пискливый, комариный звук:

"пи-пи-и-и-и". Вася, зачинив два карандаша и устроившись у края стола,

положил перед собой замызганный блокнот. Несмотря на то что голова его все

еще немного кружилась, он решил во что бы то ни стало записать хоть отрывки

из праздничного доклада. Навалившись друг на друга, разведчики сгрудились,

приготовились слушать. Ждали. Кто-то выразил опасение:

– Может, в этом году не будут передавать?..

Ему не дали договорить, зашумели:

– Это почему же?

– Вот выдумал тоже!

– Нет, обязательно будут!

– Да я просто так сказал, – оправдывался усомнившийся.

Вышедшая было на улицу Татьяна быстро вернулась:

– Что вы, ребята, слушать собрались?

– Москву, Танюша! – ответил Камушкин и почему-то покраснел до корней

волос.

– Москву?! – женщина чуть не вскрикнула от крайнего изумления. –

Боже ты мой!.. Ребята, дорогие мои, пропустите меня поближе!.. Сколько уж мы

не слышали ее!..

– Проходите, проходите сюда, Татьяна Васильевна, – солдаты

расступились, давая место хозяйке. Пинчук, стоявший рядом с ней,

почувствовал, как руки женщины мелко дрожат.

В приемнике зашумело, золеная лампочка замигала чаще.

– Тише... тише!.. – сказали все вместе, предостерегающе поднимая

руки. – Сейчас начнется...

Кончик карандаша прыгал на белом листе камушкинского блокнота, словно

выклевывал что. В хате воцарилась напряженная тишина. Приглушив дыхание,

бойцы прислушивались к трогательной мелодии позывных, согревшей их сердца.

Наконец после долгих оваций, морским прибоем доносившихся сюда, на некоторое

время в приемнике стихло, стоял лишь ровный шум ламп да изредка прорывался

нетерпеливый кашель. И вдруг раздался далекий голос Сталина.

Разведчики нe заметили, как хату окружила плотная толпа колхозников.

Во всех окнах торчали курносые мордочки ребятишек. Люди теснились,

переспрашивали друг друга о плохо расслышанном. Кто-то неосторожно надавил

на стекло, и оно со звоном полетело на пол хаты. Татьяна даже не обернулась,

она смотрела только на приемник, перебирая руками курчавый чуб сидевшего у

нее на коленях ребенка.

В разбитое окно просунулась лохматая седоволосая голова какого-то деда;

разинув беззубый рот, он дышал прямо в затылок примостившегося у окна

Сеньки.

Передача уже давно закончилась, а у дома Татьяны все еще толпился

народ. Старшина Пинчук, примостившись на бревне, возле хлевушка, уже

степенно беседовал с тем кудлатым старичком, который нечаянно выдавил

стекло. Трудно сказать, когда они познакомились. Только Петру уже было

известно, что дед этот – бывший инспектор по качеству в своей артели.

– Почему же "бывший"? – говорил ему Петр. – Ты и зараз являешься им.

Тильки пора за дело браться, диду. Насчет семян позаботьтесь. Весна

незаметно приде.

– Где их сейчас взять, сынок, семян-то?.. Разве государство какую

ссуду даст.

– Государство-то даст, диду. Но трэба и самим принимать меры. Ты вот

пройди по колгоспникам, кажи им, – пусть по одному зернышку соберут и

принесут в колгоспный амбар. Никто не пожалее...

– А ведь, пожалуй... завтра с утра и начну.

– Обязательно начни.

Пинчук говорил громко и почти в самое ухо старику, так как во дворе все

еще стоял шум.

Разошлись по своим домам за полночь. А утром в хату к Татьяне явился

старикан, с которым вчера беседовал Пинчук о дeлaх артели. Дед был явно во

хмелю. Потоптавшись у порога и тщательно вытерев о половицу большие

солдатскиe ботинки, густо смазанные солидолом, он приблизился к хозяйке:

– Ты уж прости меня, старого дурня, Татьяна Васильевна, невзначай...

вот те крест!.. Малец толкнул, паршивый бесенок!.. А окно я сам вставлю. –

Заметив в хате Пинчука, колдующего над строевой запиской, дед обратился к

нему: – А насчет того, товарищ, не беспокойся. Завтра же приступаем. С

председателем я уже имел разговор. Он согласный. Завтра, прямо с утра... А

ныне вроде неловко, праздник дюже великий... А вам, ребята, спасибо от всего

нашего колхоза. Порадовали вы нас!.. – старик поклонился разведчикам и

вышел, солидно покряхтывая в сенцах. Сенька видел в окно, как он,

подпрыгивая, пошел по улице, неся под мышкой свой суковатый посох.

– Гляньте, товарищи, как нарезает дедок! И про посох забыл, дует –

ног под собой не слышит!..

Сказав это, Сенька вдруг поднял нос и принюхался.

– Чего это вы там затеяли, Татьяна Васильевна? – спросил он хозяйку,

хлопотавшую возле печки.– Не для нас ли стараетесь?

– А для кого же? Для вас, – просто ответила Татьяна.

Разглядев в ведре, стоявшем у порога, мокрые перья, Ванин сообразил,

что произошло, пока они спали. Сенька еще вчера, слоняясь по двору, видел

двух пестрых курочек, которые важно прохаживались по мякинной завалинке и

безмятежно клевали замазку в окнах. Вот их-то и порешила ради праздника

вконец растроганная молодая хозяйка.

– Ну, уж это вы зря! – лицемерно обижался Сенька. – Последних курей

перевести!.. Неслись, наверное, пеструшки...

– Живы будем – наживем. Садитесь.

Развeдчики расселись тесным кружком, по-семейному. В предвкушении

сытного обеда шумно заговорили. Мишка Лачуга, торжественный, как на свадьбе,

метал на стол разные кушанья. Ему помогала хозяйка. Солнечные зайчики играли

на сияющих лицах бойцов. Забаров шепнул что-то на ухо Пинчуку, и тот на

цыпочках, словно боясь разбудить кого-то, вышел из хаты. Сенька подмигнул

сидевшему рядом с ним Камушкину. Вася посмотрел на Ванина и, встретившись с

его зелеными играющими глазами, покачал головой. Ребята переглянулись и

сразу, точно по команде, расхохотались.

Пинчук вернулся с несколькими запотевшими флягами. Разлили водку по

жестяным кружкам. Солдаты оживились, зашумели. Вот она, боевая, дружная

семья, – вся в сборе. "Только... только его нет среди них. И никогда,

никогда не будет..."

Наташа почувствовала, что может разрыдаться, и, тихо выйдя из-за стола,

почти бегом направилась к двери. Выскочив на улицу, она дала волю своим

слезам. Девушка плакала и не слышала, как кто-то вышел вслед за ней. Чьи-то

теплые руки осторожно легли на ее вздрагивающие узкие плечи. Она обернулась

и увидела Шахаева...

3

Зима наступала медленно и осторожно. Сначала она выслала далеко вперед

свои боевые разъезды – резкие, пронизывающие ветры. Они шарили по рощам,

прощупывали каждую полянку, а ночью, вырвавшись в степь, лихо носились,

гоняя, точно зайцев, перекати-поле; стремительным кавалерийским наскоком

влетали в села и хутора; заскакивали в солдатские окопы и, обнаглев, срывали

с какого-нибудь зазевавшегося солдатика заношенную пилотку. И, будто

разведав хорошенько и убедившись, что противник ее слаб, зима ринулась в

общее наступление и в одну ночь стала полновластной хозяйкой огромных

степных просторов; снег, уже не опасаясь, валил валом, быстро возникали

белые насыпи и курганы. На завалинках хат, около задернутых искуснейшими

рисунками окон, запрыгали синицы, беспокойно зачирикали воробьи. По

солдатским окопам с подвывом металась поземка, обжигая щеки бойцов колючими,

мельчайшими снежинками. Поскучнели вишневые сады, роптали под злым ветром

нагие яблони, беспомощно взирая на то, как гложут их сочную кору острые,

точно бритва, желтоватые резцы опушившихся зайцев. Из глубокой, заросшей

кустарником пади выводила свой обматеревший выводок старая волчица. Зима

сделала хищников смелей.

В течение декабря гвардейская армия – в ее состав входила и дивизия

генерала Сизова – предприняла операцию, которую в официальных сводках

обычно называют боями местного значения. В результате многодневных

изнурительных схваток с врагом за отдельные населенные пункты, высоты,

дороги и многочисленные в этих местах посадки и небольшие рощи советские

войска подошли к Кировограду – крупному областному и промышленному центру

Украины. Здесь армия остановилась и стала готовиться к штурму города.

Дивизия Сизова разместилась в большом селении Верблюжка. На этом рубеже

встретила Новый год.

Разведчиков Забарова почти не посылали в поиск. Их выручали другие

разведчики, которые в те дни действовали весьма успешно. Солдаты лейтенанта

Забарова разучивали новый Государственный гимн, отдыхали, получали теплое

обмундирование. Докторович распорядился отпустить разведроте все, что

полагалось по зимнему плану. При этом он не забыл заметить:

– Мне дали – и я выдаю...

Пинчук вовсю расхваливал хозяйственный ум начальника АХЧ. Похвалил он и

кладовщика – рядового Дрыня, но скоро убедился, что сделал это совершенно

напрасно. Завскладом вещевого имущества Иван Дрынь был человеком на редкость

прижимистым и всегда старался всучить БУ* вместо нового обмундирования. На

этот раз он в скупости превзошел даже самого себя: вопреки распоряжению

начальника, Дрынь пытался подсунуть разведчикам поношенную экипировку.

Сенька, пришедший на склад вместе со старшиной, разозлился на кладовщика,

однако сдержал себя и попытался убедить скупого хозяйственника политическими

доводами.

*Бывшее в употреблении.

– Ты только подумай, Ваня, – говорил он вкрадчиво. – Ребята мы не из

последнего десятка в дивизии. И генерал нас который раз уже награждает.

Героев всегда надо поощрять. К тому же – скоро граница. Может, придется на

чужую землю вступить. Принарядиться полезно, чтобы, значит, не ударить и

грязь лицом. А ты суешь нам, прости за выражение, этакое старье...

Политическое сознание у тебя не на должном уровне, вот что я тебе скажу!..

Но лучше бы Сенька этого не говорил. Последние его слова испортили все

дело. Сам того не подозревая, он нанес неслыханную обиду заведующему

складом: Иван Дрынь вовсе не считал себя отсталым в политическом отношении и

несказанно огорчился заявлением Семена. Он поднял на Ванина свое курносое,

веснушчатое лицо и, багровея, проговорил:

– Ты меня нe учи, ишь политрук какой объявился! Я сам могу тебе

политбеседу прочесть. Вот получай, что дают, и уматывай, а то и этого не

дам. Тоже мне – герой!.. Знаю я вас! С Веркой-почтарихой...

Сжав кулаки и сощурив свои кошачьи глаза, разведчик вплотную подошел к

обидчику.

– Ну вот что... ты... – начал он сквозь стиснутые зубы, подбирая

слова похлеще и повыразительнее. – Ты не больно-то ерепенься, нафталинная

твоя душа!.. Вот попрошу майора Чернышева, начальника четвертой части, чтобы

он тебя в разведку послал вместе со мною. Я погляжу, какой из тебя герой

выйдет...

Положение обострялось. Благоразумный и степенный Пинчук попробовал

успокоить спорщиков.

– Брось, Семен, чого ты пристав до чоловика, – дипломатически начал

он, беря возмущенного Ванина за руку. – Иван и сам пойме, що для нас така

обмундировка не подойдет...

Пинчук старался не скандалить с хозяйственниками: так или иначе ему

приходилось часто иметь с ними дело.

– Бачыш, дорогой, – продолжал Петр как можно дружелюбнее. – Мабуть,

мы и вправду за границу пидем. Так що одеть нас нужно як следуе...

Трудно сказать, что больше всего подействовало на Дрыня: Сенькина ли

угроза пожаловаться майору Чернышеву или слова Пинчука. Скорее всего и то и

другое. Только Дрынь сразу смягчился.

– Так бы и сказали. А то обзывать всякими словами, – примирительно

проговорил он, забирая обратно полинявшие телогрейки и ватные шаровары. –

Какие номера нужны?

На склад пришел сам Докторович. Расщедрившись, он выдал разведчикам еще

и белые полушубки, которые зимой могли с успехом заменять им маскировочные

халаты. Пинчук поблагодарил начальника АХЧ. Как бы там ни было, а

разведчиков в управлении дивизии помаленьку баловaли eго, начиная от

генерала и кончая Борисом Гуревичем. Много писала о подвигах лихих

разведчиков газета, у каждого из них в кошельке хранилось до десяти газетных

вырезок. Даже редакционный шофер и тот сильно подружился с разведчиками.

Теперь они почти все дымили из пестрых мундштуков, сделанных золотыми руками

добрейшего Лавры.

В день выдачи обмундирования у разведчиков произошло событие, о котором

потом долго говорили солдаты. Кузьмич, хлопоча возле своих лошадей, потерял

тренчик от нового ремня. Пинчук устроил старику настоящий разнос. Только

сейчас разведчики могли полностью оценить всю мудрость своего старшины в

вопросах экономики.

– Що такэ есть тренчик? – спрашивал он сконфуженного ездового. –

Тренчик – цэ кусок кожи. В Червоний Армии, мабуть, служат зараз миллионы

чоловик. И як що каждый из бойцов потеряет по одному тренчику – цэ

обойдется держави в тысячи волив. Скильки стоят тысячи водив? Миллионы

рублив же. А скильки трэба на выделку кожи? Тэж миллионы... От тоби и

тренчик!.. Беречь надо народное имущество! Так и в присяге сказано, яку ты

принимав, Кузьмич! – заключил он и, довольный тем, что произвел достаточный

эффект своими "волами" на разведчиков, пригладил вислые усы.

После этого Пинчук приказал отделенным построить во дворе всех

новичков.

– Заниматься будэмо! – объявил он и вывел солдат за село, в

заснеженную степь.

Там он заставил бойцов бегать, ползать по-пластунски, прятаться в

снегу. То и дело покрикивал:

– Назад!.. Повторыты!..

Старшина проявил такое усердие, что под конец занятий солдаты взмокли.

– Завтра с утра знов начнем! – пообещал он, уводя разведчиков в

расположение роты.

– А может, товарищ гвардии старшина, не стоит... – пробормотал

Сенька, который теперь уже был отделенным командиром, но Пинчук так на кого

посмотрел, что тот сразу же притих. – Оно конечно. Учеба, она на пользу...

Как воздух, нужна солдату, – попробовал исправить свою оплошность Ванин.

И все-таки Сенька не понимал, почему это вдруг Пинчук решил

"помуштровать" бойцов, – ведь раньше с ним этого не случалось.

– Молодежь учить трэба, – твердил старшина.

Петр не счел нужным объяснять Семену, как пришел он к этому мудрому

выводу. А было это так...

Несколько дней тому назад позвал Пинчука к себе Забаров и неожиданно

для него объявил:

– Знаешь что, старшина, а ведь ты нe полностью выполняешь свои

обязанности.

– Як цэ?.. Не розумию. – Петр, очевидно, был поражен этим заявлением:

на его взгляд, он делал все, что требовалось от старшины.

– Хозяйственные дела ты ведешь безупречно. Тут, как говорят, у тебя

комар носа не подточит, – продолжал лейтенант, посматривая темными глазами

на сникшего вдруг Пинчука. – Но это еще не все. Ты читал вот эту книжку? –

командир листал страницы Устава внутренней службы.

– Читав. Много разив читав.

– Значит, плохо читал, – продолжал Забаров строго. – Послушай. Вот в

этой статье устава говорится, что старшина является прямым начальником

сержантов и солдат роты и отвечает: за правильное несение службы солдатами и

сержантами, за дисциплину и поддержание установленного внутреннего порядка и

за сохранность оружия, боевой техники, боеприпасов и имущества в роте. В

отсутствие офицеров роты старшина является заместителем командира роты.

Видишь, какой ты большой начальник.

– У меня, товарищ лейтенант, было хозяйство и побольше, – глухо и

обиженно заметил Пинчук.

– Может быть, – спокойно продолжал Забаров. – Но вот в уставе еще

сказано, что старшина обязан лично проводить занятия с солдатами роты. Что

ты на это скажешь? Проводишь ты такие занятия?.. Нет. То-то же! А учить

бойцов мы обязаны и на войне, используя для этого каждый свободный час.

– То правда, – быстро согласился Пинчук и досадливо дернул себя за

свисающий ус. – Ось як получилось нэ добрэ!.. Позабував, старый хрен!..

Спасибо, товарищ лейтенант, що напомнили!..

Несколько часов подряд не выглядывал Пинчук из своей хаты и только

поздно вечером пришел опять к командиру роты. Положил перед ним

разграфленный и заполненным лист бумаги.

– Что это? – удивился Забаров.

– Расписание занятий на завтра.

– Вот это дело! – похвалил лейтенант и, внеся некоторые поправки,

утвердил расписание.

С тех пор Пинчук не пропускал ни одного свободного часа, чтобы не

позаниматься с солдатами. Как-то с восхищением признался Шахаеву:

– Лейтенант-то наш, мабуть, у генерала учився! Як вин меня ловко

пиймав! На уставе... а? Що ты на цэ скажешь?.. Голова у него добрэ

приделана!..

– А ты, наверное, на него обиделся тогда? – спросил парторг.

– Першу минуту – да. А як вин мне растолкував, в чем я промах

допустил, тоди що ж обижаться. Правду каже!.. Скоро, мабуть, в новое

наступление пидэмо, готовить солдат надо к тому. Так що лейтенант прав.

Проморгав я трохы!..

В начале января, туманным и морозным утром, началось новое наступление.

Разведчики двигались вместе с саперами. Две полуторки у саперов были

полностью загружены указками с буквой "С" – начальной буквой фамилии

командира дивизии. Сенька изловчился и тут: он устроился в кузове одной из

машин и мысленно вычислял, хватит ли этих указок до границы. Решил, что без

малого хватит. Дивизии на этот раз пришлось наступать прямо на город. И

несколько дней спустя она была упомянута в приказе Главнокомандующего по

случаю освобождения Кировограда.

Наступление не приостанавливалось и ночью. Разведчики все время

двигались вперед. Только рация комсорга Камушкина соединяла еще их с живым и

непрерывно катившимся вслед за ними огромным и сложным организмом дивизии.

Наташа с санитарной сумкой через плечо шагала рядом с парторгом. Как-то

во время короткой остановки она, не глядя на Шахаева, словно для себя,

сказала:

– А ведь я очень плохо поступила тогда.

– Это ты о чем, Наташа? – спросил он ее.

– Разве так можно. Испортила вам весь праздник. Разревелась как

дурочка. Как это нехорошо!..

– Это же вполне естественно, Наташа! На твоем месте любой не выдержал

бы. Мы собрались вместе, веселимся, а Акима нет. Нет, ты ничего плохого не

сделала, Наташа. У тебя хорошее, большое сердце!..

– Это вы успокаиваете меня, – быстро перебила она парторга. – А

поступила тогда я нехорошо и не могу простить себе этого.

Забаров приказал двигаться дальше, и Наташа с Шахаевым замолчали, но

шли по-прожпему рядом.

В одну лунную рождественскую ночь забаровцы вступили в большое русское

село Калиновку. Сенька присмотрелся к домикам, повел носом и обрадованно

воскликнул:

– Хлопцы, здесь Русью пахнет!..

Пахло кренделями и еще чем-то очень вкусным. Хотя в окнах и не было

света, но по всему чувствовалось, что в домах в эту ночь никто не спал. В

лунной безветренной ночи стояли кизячьи дымы. Снег похрустывал под ногами

разведчиков, в нерешительности топтавшихся на одном месте. Домики,

обступавшие их с двух сторон, манили к себе теплом и уютом.

– Может, зайдем на минутку?.. – робко предложил Ванин, взглянув на

огромную белую фигуру командира.

Немцев в селе не было. Бойцы поняли это, едва вошли в Калиновку. И

все-таки осторожный Забаров приказал Ванину и Каримову пройти по улицам и

разведать обстановку. И только когда они вернулись и доложили, что все

спокойно, Забаров разрешил разведчикам войти в дом. Хозяйка радостно

встретила солдат. Она долго не уходила из горницы – никак не могла

налюбоваться на дорогих гостей. Во дворе послышались голоса, скрип колес,

конское ржание. Скрипели гусеницами на снегу танки. Обогревшись, разведчики

стали прощаться с хозяйкой. Уже в дверях они столкнулись с бывшим командиром

лейтенантом Марченко. На нем была черная кавалерийская бурка. Вот только не

знали разведчики, для чего она ему. "Глупый, никому не нужный фарс", –

подумал Забаров и горько усмехнулся. Обрадовавшись этой встрече, Марченко

схватил Федора за руку и потащил его в свободную комнату, оживленно болтая:

– Вот здорово, черт возьми!.. Не ожидал встретить тебя здесь!.. Ну,

рассказывай, как дела!..

Марченко усадил Забарова рядом с собой. В его руках непостижимо быстро

оказалась холодная фляга с водкой.

Выпили по одной стопке.

– Ради такого случая не грех выпить и по второй!

– А вот этого делать сейчас не следует, – спокойно возразил Забаров.

– Опять ты за свое! – обиделся Марченко. – Неужели ты не рад нашей

встрече? Ведь как-никак, а более двух лет вместе прослужили!..

– Почему не рад? Очень даже рад, – сказал Федор. – Но пить сейчас

больше не буду. Ты уж извини меня.

– Не притворяйся, Забаров! – голос Марченко стал резок. – Знаю я

вас. Не любите вы меня. Забыли все. А ведь гордились, черт бы вас побрал,

когда имя вашего командира гремело на всю армию! – лейтенант налил себе

полный стакан и одним духом выпил его. Коричневые глаза его заблестели

огнем. – Тот же Васильев, который теперь видеть меня не хочет, не раз

выносил мне благодарность за мои блестящие поиски, лично прикреплял ордена к

Марченковой гимнастерке, и Марченко был его первым любимцем!.. А кто отстоял