Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)

– Возвращайся в свою роту. А этого мне передай. Мне все равно в штаб.

– Вот выручил! Спасибо, друг! – обрадовался пехотинец.– А ты кто

будешь? – вдруг встревожился он.

– Разведчик.

– А кто командир?

– Забаров.

– Ну, тогда все в порядке. Знаю ваших разведчиков. Мне о них старшина

Фетисов говорил. И вашего Шахаева знаю – Фетисов познакомил. Живой он,

Шахаев?

– Живой.

– Привет ему. От старшины Фетисова, скажи, да от Федченко. Не

забудешь?.. Ну, до свиданья! Спасибо тебе. А я побегу.

Близорукий Аким только теперь хорошенько разглядел лицо пленного. И

остолбенел:

.– Ты?! Володин?..

Пленный опустил голову.

– Аким... Я тебя сразу... узнал.

Аким молчал. Волнение было так сильно, что в первые минуты он не мог

ничего сказать.

– Как же это ты... в такую шкуру залез? – наконец выдохнул он. Очки

потели, застилало глаза.– Ведь ты, кажется, ненавидел войну, убежал от

нее... Убежал и...– Аким посмотрел прямо в глаза Володину,– работал на

немецком артиллерийском заводе. Только не пытайся врать! Мы знаем это точно!

Ах, сволочь! Гадина!

– Работал. Но... но воевать взяли насильно. Насильно, клянусь. Аким,

клянусь тебе нашей прежней дружбой, нашей...

– Молчи! – прервал его Аким. Он сказал это очень тихо, но так

властно, что Володин сейчас же умолк.– Молчи! – машинально повторил Аким и

добавил: – Ну?! Что же мне с тобой делать?

В следующую секунду Аким сам удивился нелепости и странности своего

вопроса, потому что уже с первой минуты знал, как поступит с ним.

Очевидно, по голосу Акима Володин понял это.

– Аким! – начал он снова.– У меня – сын!

– Сын? Его советская власть воспитает. Чтобы он навсегда забыл о тебе.

– Но... но я же в плену у вас, а пленных... не...

– Ты не пленный, а предатель, – оборвал его Аким.

И Володин понял, что пришел конец. Ослабев, с трудом приподнялся.

Приготовившись к смерти, он не поверил своим ушам, когда Аким сказал:

– Шагом марш! Ну!.. Да перестань дрожать!

Сдав Володина в штабе, Аким впервые распрямился во весь рост, будто

снял тяжелый и долго носимый груз. Приподнятый изнутри, точно могучей

пружиной, какой-то неведомо-освежающей и охмеляющей силой, он шел прямо,

стараясь не думать больше о человеке, с которым были связаны самые дорогие

воспоминания детства.

Навстречу Акиму мчались к передовой только что переправившиеся через

реку советские танки. На каждом сидело по нескольку автоматчиков. Аким,

глотая воздух широко открытым ртом, не выдержал, закричал:

– Вперед, родные!.. Вперед, милые!..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

После многодневных и тяжелых боев у Мурешула дивизия генерала Сизова во

взаимодействии с другими соединениями, наступавшими слева и справа от нее,

сломила сопротивление противника и, преодолевая его отдельные заслоны,

устремилась к венгерской границе. Трансильванские Альпы остались позади.

Однако на пути наших войск вставал другой неприятель – многочисленные

мелкие и узкие речушки, рожденные снеговыми горными вершинами. Казалось,

наступление должно было застопориться. Но оно не только не приостановилось,

но набирало все более стремительные темпы. Вся изобретательность, сноровка,

изворотливость, хитрость и находчивость, бесстрашие – будто все, что

накопили наши солдаты и выстрадали за долгие годы войны, теперь слилось в

единую несокрушимую силу, перед которой отступали все преграды. Высокий темп

наступления только подогревал бойцов, веселил их души.

У забаровцев в эти дни произошло знаменательное событие. Когда дивизия

получила приказ совершить марш в Венгрию, Шахаева и Наташу отправили в

глубокий тыл, в румынские города и села, освобожденные дивизией, где сейчас

готовились к открытию памятников погибшим советским воинам. Демин давно уже

подумывал об отдыхе парторга. Теперь такой случай представился. Проводить

старшего сержанта и Наташу собрались все разведчики. Забаров обнял парторга,

поцеловал его. А Никита Пилюгин неожиданно попросил:

– Привет там... передавайте...

– Возвращайтесь быстрее,– Аким взглянул на Шахаева, и тот, поняв этот

взгляд, сразу ответил:

– Не беспокойся, Аким, обязательно догоним!

– Товарищ старший сержант! – вдруг окликнул его Ванин.– Вы... еще

здесь нас догоните, на румынской земле?

– Обязательно, Ванин! Мы еще на румынской земле разберем... тот

вопрос., ясно? – серьезно и многозначительно ответил Шахаев.

– Спасибо, товарищ старший сержант...– необычно тихо сказал Семен,

пожимая руку парторга.

Проводив Шахаева и Наташу, разведчики двинулись в путь.

Наступление развивалось: горные реки преодолевались неожиданно легко и

быстро. Саперы прокладывали мосты на естественных сваях от камня к камню, от

одного поваленного бука к другому,– таких мостов было много. По ним

двигались войска: пехота, танки, артиллерия, машины с боеприпасами и,

наконец, обозы. Под куполом неба – неумолчный рокот наших самолетов. Они,

как казалось, спокойно и величаво плыли на юго-запад, первыми пересекая

рубежи новой страны.

– Как здорово летят, черти! Гляньте, ребята! – говорил Ванин, задрав

кверху голову и щурясь на солнце. От ватных брюк разведчика шел пар:

переходя по бревну через ручей, Семен поскользнулся и бултыхнулся в воду.

Настроение его, однако, нисколько не испортилось. Напротив, разведчик стал

еще более болтлив, непрестанно задирал шедшего рядом с ним Никиту, пугал

несуществующим распоряжением об откомандировании Пилюгина из разведроты,

дурил и вообще был "в форме".

Разведчики по обыкновению шли впереди полков. Но в одном месте они были

удивлены. Переправившись через очередную горную речушку, они увидели на ее

правом берегу наших пехотинцев и артиллеристов.

– Как вы сюда попали? – спросил Забаров капитана Гунько, с биноклем в

руках примостившегося на ветвистом дереве.

Артиллерист засмеялся.

– Завидно?

– Нет. Просто удивительно, как это вас... угораздило?

– Ничего особенного. Мы идем рука об руку со второй стрелковой ротой.

А ею командует чудесный офицер.

– Кто же? – спросил Федор.

– Младший лейтенант Фетисов.

– Фетисов? Младший лейтенант? Верно? – переспросили разведчики хором.

– Он самый. За Мурешул получил орден Красного Знамени и офицерское

звание. Из своей бронебойки он там пять немецких танков угробил.

– А что же сейчас он придумал для переправы через эту реку? – спросил

Забаров, наверняка зная, что переправа не обошлась без какой-нибудь выдумки

Фетисова.

– Штука простая. Под Тыргу-Мурешем при разгроме немцев его рота

захватила много немецких плащ-палаток. Он, Фетисов, пропитал их каким-то

машинным маслом, что ли, и палатки стали почти непроницаемыми для воды.

Ну... нашелся в роте искусный шорник. Вместе с Фетисовым сшили они большие

мешки, вроде, как бы сказать, наволочек. Да, а потом и соединили их. Теперь

мешки набиваем сухой травой, и пожалуйста – плыви куда хочешь! По шесть

человек перевозят...

– Прямо-таки Ноев ковчег! – позавидовал Ванин.

– А пушки як же? – допытывался Пинчук, который, оставив за себя

ездового, на этот раз решил идти вместе с разведчиками, полагая, что будет

им необходим в столь трудное время.

– Орудия перевозим так: соединяем четыре "лодки Фетисова", как мы

теперь называем эти сооружения, настилаем на них доски и – "раз-два,

взяли!" – закатываем на них пушку. Вот и все!

– Добрэ! – похвалил Петр Тарасович, с завистью поглядывая на

спрятанные в кустах огромные пестрые мешки и сожалея, что не ему первому

пришла в голову ата простая идея. Как-никак, а хозяйственное самолюбив

Пинчука было немного ущемлено. Ему сейчас страсть как хотелось увидеть

"вновь испеченного" офицера, но времени не было: Забаров торопил вперед.

Самым, однако, удивительным было не то, что два подразделения

переправились на трофейных плащ-палатках,– на фронте бывают чудеса и

помудрее,– а то, что переправа проходила под сильным огнем врага и плацдарм

был занят после короткого, но жаркого боя. Oб этом свидетельствовали трупы

вражеских солдат в прибрежных кустарниках. Зная исключительную скромность

Гунько и Фетисова, Забаров сам сообщил по радио в штаб об их подвигах.

В полдень разведчики остановились в одном большом графском имении. За

три часа до их прихода здесь полноправной хозяйкой была паника: залы,

коридоры и все комнаты были завалены книгами, исковерканной мебелью,

оленьими рогами, перинами, подушками, распоротыми тюфяками, портретом и,

картинами. В углах валялись вверх ногами белые и бурые медведи, набитые

трухой, свернутые кое-как медвежьи и тигровые шкуры.

– Кому принадлежало это имение? – обратился Ванин к румынам и

венграм, столпившимся во дворе и с любопытством наблюдавшим за разведчиками.

– Графу Эстергази, пан офицер! – охотно ответили две молоденькие

венгерки.

"Пан офицер" приосанился. Прищурил на девушек озорные, плутоватые

глаза, солидно вымолвил:

– Что за черт? По Трансильвании шли – и там с этим графом

встречались, тут – то же самое!

– И в Венгрии и в Австрии у него есть усадьбы. И еще в Словакии.

– Вот так паук! – возмутился разведчик.– И как вы его терпели?

Минут через десять, вынув из своих карманов два нарядных платочка, он

подарил их венгеркам. Те вспыхнули, но платочки взяли.

– Кессенем сейпен, пан офицер! Спасибо!

Ванин уже готовился завести с мадьярками длительную беседу. Но ему

помешали. Пинчук позвал в дом, сказав:

– Пойдем, Семен, бо скажу Вере. Вона тоби задаст!..

– Никита, за мной! – скомандовал Ванин Пилюгину, не желая оставлять

его одного с этими хорошенькими девицами.– Что уставился? Румынку влюбил в

себя, чертов молчун, теперь венгерочку туда же?.. А ну, марш за мной!

В доме разведчики вместе с пожилыми румынами и венграми решали сложную

проблему.

– Что ж, теперь у нас будет советская власть? – спрашивал один

крестьянин, который знал русский язык и, судя по всему, был вроде

уполномоченного от его односельчан.

Петр Тарасович подумал. Он пожалел, что нет сейчас с ним Шахаева.

– Сами решите, яка власть для вас найкраща,– сказал он с

достоинством, вспомнив, что так отвечал иностранцам парторг.– У вас своя

голова на плечах.

– Так, господин офицер, так,– соглашался крестьянин, кивая плешивой

головой.– А что делать теперь с имением графа?

Пинчук ответил не колеблясь:

– Только не растаскивать. Воно теперь не графское, это имение, а ваше.

Построите в нем техникум сельскохозяйственный. Агрономов будете готовить для

кол...– Петр Тарасович хотел сказать "для колхозов", но быстро поправился:

– для крестьян.

Ванин, которому было обидно, что Пинчук монополизировал беседу с

крестьянами, решительно возразил:

– Почему же сельскохозяйственный? Тут и строительный техникум можно

было бы разместить. Или, скажем, ремесленное училище какое. Помещение в

самый раз. Выбросить только разную графскую дрянь – и все. Так ведь, Аким?

– Собственно, что вы спорите? Ни под сельскохозяйственный, ни под

строительный техникум это здание не подходит,– сказал Аким.– Всякому

человеку, мало-мальски разбирающемуся в делах государственных, ясно, что

если уж открывать в этом здании училище, то только педагогическое...

– Ишь ты, очкастый! Видал, куда гнет! – расхохотался Семен.

Через час, дружески распрощавшись с крестьянами, разведчики тронулись в

дальнейший путь. Шли быстро, поддаваясь общему, обнявшему всех, стремлению

первыми достигнуть границы нового иностранного государства. Один за другим

мелькали маленькие румынские города и села. Горные стремнины, вражеские

засады – все оставалось позади. И уж вот она недалеко, Венгрия! Но опять

встретилась какая-то река. Тут враг вновь дал ожесточенный бой нашим

войскам.

Первой форсировала реку рота младшего лейтенанта Фетисова. Ей пришлось

в течение десяти часов отбивать бешеный натиск не только пехоты, но и

немецких танков. Генерал Рупеску, вышедший со своим корпусом вслед за

дивизией Сизова, решительно отказался начать немедленное форсированно реки,

ссылаясь на страшную усталость своих полков, на нежелание румын покидать

пределы родной земли. Но два румынских полка, не подчинившись приказу

Рупеску, переправились вместе с русскими. Сизов ночью перебросил на западный

берег реки все свои части, и враг не выдержал, начал отступление. Роты,

свернувшись в походные колонны, устремились на запад.

Ванин, воспользовавшись попутной машиной, мчался обратно к реке,

навстречу двигавшимся вперед нашим войскам. Разведчик вез в штаб армии

пакет. Его спутниками были два корреспондента армейской газеты, с которыми

он познакомился еще во время своего пребывания в госпитале. На трофейной

"татре" они спешили в редакцию, чтобы оперативно поместить в газете материал

о подвиге солдат Фетисова. Семен не знал, что в пакете, который он вез,

находились наградные листы на всю роту во главе с ее командиром – младшим

лейтенантом Владимиром Фетисовым.

Однако переправиться на левый берег было не так-то легко. Паром

перевозил в первую очередь раненых и поврежденную технику. Лица журналистов

вытянулись. Корреспонденты хотели было обратиться к начальнику переправы, но

Сенька отсоветовал делать это, уверяя, что такая попытка наверняка кончится

провалом. Хитрость разведчика спасла положение. Ванин быстро сориентировался

в обстановке. В его голове немедленно созрел план: переправить журналистов

под видом тяжелораненых. Изложив свой замысел, он получил согласие

действовать. Журналисты легли в кузове "пикапа". Ванин накрыл их шинелями,

валявшимися на дне кузова, и приказал тихонько стонать, а если станут

проверять – стонать как только можно... Сам он забрался в кабину, дал газ и

тронулся к парому вслед за санитарной машиной.

Перед самым паромом его задержал сапер.

– Кого везешь?

– Не видишь, раненых,– грубовато ответил Семен.

– Чернов, проверь! – крикнул кому-то сапер.– Может, врет он...

Ванину стало тоскливо: этак могут и по шапке надавать...

Однако в кузове, как по команде, раздались дружные стоны, выражавшие

крайнее страдание. Высокий солдат в маскхалате, должно быть Чернов, махнул

рукой:

– Раненые.

И "пикап" Семена проскочил на паром.

План удался. За это корреспонденты угостили разведчика доброй чаркой

коньяка после того, как он отнес пакет в штаб. Расстались они друзьями.

2

Старинный город стоит на границе Румынии с Венгрией. Древний замок

возвышается над ним, бросая на землю, на деревья мрачные зубчатые тени.

Ветер жутко свистит в бойницах его башен, спугивая таких же древних его

жителей – воронов.

Перебив ночью сонных немецких патрулей, забаровцы пробрались в замок.

Теперь ребята осматривали это сооружение.

В зале, где в давние времена один завоеватель подписывал акт о

капитуляции своего противника, бойцы задержались.

– А капитуляция была безоговорочной? – полюбопытствовал Ванин,

обращаясь к Акиму.

– Тогда, кажется, и слова такого не было,– ответил Аким.

Между тем Ванин развалился на железной ржавой кровати, на которой, как

свидетельствует мемориальная дощечка, почивал завоеватель, и с подчеркнутой

развязностью задымил сигаретой.

– Аким, я похож на Бонапарта? – спросил он.

Аким промолчал. Он вспомнил про Наташу и загрустил. По времени Шахаев и

она должны были уже возвратиться.

Ванин, очевидно поняв состояние друга, оставил его в покое, обратился к

Никите, перечитывавшему уже, кажется, в десятый раз письмо отца. Толстые

губы Пилюгина шевелились. На обожженном ветром лице солдата была скупая,

робкая улыбка.

– Никита, удели мне внимание, оставь письмо-то.

– Что? – не понял Никита и заморгал глазами.

– Похож я на Наполеона, как ты думаешь?

– Хорошо, что не похож. Наполеона-то все же наши поколотили. Помнишь,

Аким читал нам "Войну и мир".

Из города поднялся в замок Пинчук. Он забрался на башню и водрузил там

свой неизменный флаг, уже порванный в нескольких местах и полинявший.

– Хай вся Венгрия бачит, что мы идэмо!

Флаг захлопал по вeтру, забился. Пинчук, сняв пилотку, стоял, подставив

ветру свою большую круглую бритую голову. Усы его шевелились. Разведчики,

поднявшиеся вслед за ним, стояли также без пилоток и всматривались в даль,

туда, где белели домики венгерских селений; вот так же вглядывались они

когда-то в правый берег Прута, готовясь вступить на румынскую землю.

Семен присел, разулся и, свесив мозолистые ноги, стал нежно гладить их

руками.

– Ну ж и потопали вы, друзья мои самоходные! Нет на вас ни одного

нетронутого местечка. Ничего!.. Коли надо будет, еще столько прошагаем!.. А

то и побольше! Куда хочешь дотопаем, хоть на край света! – Зеленые глаза

его вдруг потеплели, голос дрогнул. – Дойдем!

Пинчук улыбался. Но улыбался не так, как всегда – просто, открыто и

ясно. Сейчас в его улыбке скрывалось что-то плутоватое, хитрое. Это первым

заметил Ванин.

– Вы что-то таите от нас, товарищ старшина? – спросил он, усиленно

подчеркивая последние слова, давая понять Петру Тарасовичу, что он, Ванин,

строго придерживается воинской субординации и не забывает о повышении

Пинчука в звании.

Тронутый такой почтительностью, Петр Тарасович сразу открылся:

– Шахаев с Наташей вернулись! Зараз сюда...

Но Аким уже не слушал старшину. Подошвы eго сапог гремели по лестнице.

Развeдчики устремились за ним.

– Аким, шею не поломай! – орал ему вслед Ванин, стараясь догнать

дружка.

Аким выскочил из ворот замка и помчался вниз по ступенчатой тропинке

навстречу поднимавшимся уже в гору Шахаеву и Наташе. В одном месте он

споткнулся, перелетел через голову, потерял очки, но искать не стал, – не

чувствуя боли, бежал к идущим ему навстречу улыбающимся девушке и

седоволосому Шахаеву. Разведчики не хотели отставать от Акима. Даже Забаров,

забыв про свое солидное положение, делал гигантские прыжки и обогнал Акима.

Лейтенант, подхватив правой рукой Шахаева, а левой Наташу, легко приподнял

их и понес в гору. На ходу передал Акиму раскрасневшуюся, смущенную Наташу,

а парторга понес вперед, сопровождаемый громко и радостно галдящей толпой

солдат.

– Очень спешили... – говорил Шахаев, растерянно и застенчиво улыбаясь

от такой торжественной встречи. – Хотелось вместе с вами вступить в

Венгрию. Потом партсобрание надо провести – давно уже лежит у меня

заявление Ванина.

К его большой радости сейчас же приметалось что-то такое, от чего стало

немножко грустновато, словно бы что-то дорогое он вдруг потерял. Он

оглянулся и не увидел рядом с собой Наташи. Покраснел, застыдился и быстро

заговорил, расспрашивая, как тут и что, все ли в порядке, все ли живы и

здоровы.

– А вам всем привет от гарманештцев! – говорил он взволнованно. – А

Никите... – Шахаев помолчал, улыбаясь. – Танцуй, Никита! Вот оно, письмо!

Пилюгин подхватил из рук парторга пакет и, покраснев, отошел в сторону,

стараясь уединиться.

– Не прячься, Никита! Все равно не прочтешь. По-румынски она написала,

– крикнул ему вдогонку Шахаев, увеличивая смущение солдата.

– Пуд мамалыги надо в один присест скушать. Говорят, сразу по-румынски

будешь знать. Попробуй, Никита! – посоветовал Ванин.

Аким и Наташа приотстали, присели на большом светло-сером камне.

– А ты похудела, – сказал он, целуя ее.

– И ты тоже, – отвечала она, улыбаясь ему и своему счастью. Она

чувствовала, что знакомое ей нечто большое и значительное вновь наполняет ее

грудь.

– Друзья вы мои боевые! – говорил в это самое время парторг, стоя на

площадке башни и всматриваясь в серую даль чертами, чуть раскосыми глазами.

– Какое счастье быть среди вас!.. И как хорошо, что дальше мы пойдем опять

вместе.

Ветер трепал его прямые седые волосы, откидывая их назад, открывал

высокий и чистый лоб. Смоляные брови шевелились. Флаг порхал, хлопал и бился

над его головой. Где-то внизу раздавались редкие орудийные выстрелы. На

одном уровне с башней замка кружился "ил"-корректировщик. Вокруг него

вспыхивали маленькие белые облачка разрывов зенитных снарядов, самолет ловко

и спокойно лавировал между ними, продолжая делать свое дело. Выше, невидимые

в густой синеве неба, гудели истребители – охрана корректировщика.

– Хлопцы, а гляньте, як Кузьмич своих коней нарядил! Спуститесь и

посмотрите. Уздечки покрасил, як за невестой собрался, сообщил Пинчук.

Никита долго ждал удобной минуты, чтобы поговорить с парторгом. Наконец

он не выдержал и, конфузясь, попросил Шахаева спуститься с ним вниз.

– Что с тобой, Никита?

– Ничего, товарищ старший сержант. Письмо от отца получил. В колхоз

старика приняли. Говорит, не стерпел. Страшно одному стало. Война, люди все

сообща, рука об руку идут, а я, говорит, как волк, один... пользы от меня

никакой. Подумал-подумал, да и пошел в правление. Теперь, пишет, понял,

каким был раньше дураком... Да вот прочтите сами, товарищ старший сержант!..

Шахаев взял из слегка дрожащих рук солдата письмо. Стал читать.

– Ну что ж, Никита, поздравляю! Это хорошо. Это здорово!..

Никита выпрямился, приподнял плечи, счастливый.

– Спасибо вам!

Парторг обнял его. Они расцеловались.

Михаил Лачуга принес прямо на башню еду, несколько бутылок вина.

Расстелили палатку, уселись по-восточному, стали обедать.

В приготовлении обеда повару помогала Мотя. Мотя похудела и оттого

стала статной, обрела грациозные, плавные движения, голос ее стал нежнее,

черты лица смягчились, но конопатинок на щеках и носу прибавилось, они как

бы слились в отдельные большие пятна. В ее глазах, не оттененных белыми

ресницами, – ожидающе-беспокойный блеск, словно бы она прислушивалась к

чему-то невидимому, но ощущаемому ею. Иногда она неожиданно и странно

улыбалась, казалось, без всякой причины. В такие минуты взгляд ее был

обращен в себя. С полуоткрытым ртом, склонив чуть-чуть набок голову, она

ждала чего-то.

– За победу, товарищи! – Шахаев поднял кружку. Золотистое вино

заискрилось, плеснулось ему на руку.

– За ваше возвращение! – сказал Забаров, глядя на парторга и Наташу.

Над головами солдат громко и радостно хлопал Пинчуков флаг.

3

Коммунисты разведроты расположились прямо на башенной площадке замка.

Тут было ветрено, холодновато, зато безопасно: ни мина, ни вражеские шальные

пули не могли сюда залететь. Меж древних бархатисто-замшевых камней, на

которых сидели разведчики, сочился свет, озаряя посерьезневшие лица солдат.

Невдалеке смутно маячила гора, от которой бежал, юрко извиваясь и стремясь

вниз, к утонувшей в легком тумане долине, ручей, сочившийся из отвесной

скалы прозрачной студеной водицей, – будто скала эта плакала и никак не

могла выплакать свои слезы. На одном уровне с башней медленно, лениво ползло

облако.

– Ну что ж, товарищи, начнем? Коммунисты все налицо.

Ванин вздрогнул. Его зеленые, всегда озорные глаза округлились,

расширились, лицо побледнело. Голос Шахаева показался Ванину незнакомым,

чужим. Семен невольно быстро быстро пробежал глазами по лицам коммунистов –

своих боевых побратимов, на какой-то миг увидел близоруко щурившегося и

протиравшего очки Акима: "Что думает он сейчас? Наверное, выступит"; Петра

Тарасовича, важно щупавшего свои еще более побуревшие усы: "Этот обязательно

выступит"; Забарова, сосредоточенно глядевшего на Ванина: "Может припомнить

глупые мои проделки за всю мою службу разведчиком"; Шахаева, обнажившего в

застенчивой улыбке вспыхнувшие под косым солнечным лучом зубы; комсорга

Камушкина, подбадривавшего Семена своим веселым взглядом.

– На повестке дня у нас один вопрос: прием в партию младшего сержанта

Ванина Семена Прокофьевича. Нет возражений против такой повестки дня?

Голос председательствующего звучал для Ванина глухо, отдаленно, но

удивительно точно попадал в цель – в усиленно бьющееся, всегда такое

отчаянное и вдруг вот сейчас, в кругу своих же дружков-приятелей,

струхнувшее сердце Семена.

– Слово для информации предоставляется парторгу роты старшему сержанту

Шахаеву, – торжественно объявил Пинчук, которого почему-то почти на всех

партийных собраниях избирали председателем. Сейчас он не удержался, чтобы но

взглянуть своими добрыми глазами на вконец растерявшегося Семена.

Шахаев поднялся с камня, не спеша расстегнул свою знаменитую полевую

сумку, и Ванин даже не заметил, как в руках парторга оказался столь знакомый

лихому разведчику лист: когда-то чуть не целую ночь просидел над этим листом

Семен.

– В нашу партийную организацию поступило заявление от младшего

сержанта Ванина с просьбой принять его кандидатом в члены партии.

Парторг прочел заявление, анкету, рекомендации: две – от коммунистов

(Шахаева и Забарова) и одну – от комсомольской организации.

– Может, послухаем Ванина, товарищи? Хай расскажет свою автобиографию.

– Мы, собственно, Ванина и так хорошо знаем. Не первый год служим

вместе. – Аким снял очки и вновь принялся протирать их. – По-моему, не

следует заслушивать.

Однако любивший во всем порядок Пинчук запротестовал:

– В таком диле, товарищ Ерофеенко, торопиться нельзя. Мы не в бою

зараз. Трэба все як следует обмозговать, обсудить, а потом уж и решать. Хай

Сенька... простите, хай товарищ Ванин расскажет нам свою биографию.

Послухаем, товарищи? Добра. Слово предоставляется командиру отделения

разведчиков гвардии младшему сержанту Ванину. Прошу, товарищ Ванин! –

Пинчук сел на камень.

Семен встал, оглянулся вокруг, с минуту помучил в руках выгоревшую

пилотку, потом положил ее рядом с собой на камень.

– Давай, Семен, рассказывай! – ободрил Пинчук, не выдержав до конца

взятого им самим официального тона. – Мы слухаем тебя. Давай. Тут усе свои.

– Родился я... значит, – Ванин прокашлялся, но голос его не стал от

этого громче, – родился, значит, в городе Саратове, в семье

рабочего-судостроителя, в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Окончил

семилетку, потом пошел работать на шарикоподшипниковый. Началась война –

добровольцем уехал на фронт. Стал разведчиком.

Ванин замолчал.

– Все?

– Все.

– Дуже мало, – разочарованно пробормотал Пинчук и нахмурился. – Яки

вопросы будут к Ванину? – И, не дожидаясь, когда слово возьмут другие, сам

строго спросил: – Почему прямо из семилетки на завод пошел? Отчего не

вчився бильш?

– Да по дурости. Учиться надоело – захотелось скорее работать...

Старшего брата, Леньку, в армию призвали... А потом – мать. Тяжело ей стало

с тремя – у меня ведь два младших братишки... Пошел работать – все помощь

маме... – Голос Ванина оборвался: разведчики с удивлением глянули на его

как-то вдруг обрезавшееся лицо, на вздрагивающие побелевшие губы. Таким они

видели Ванина впервые, словно он взял да и показал им сразу все то, что так

долго скрывал за постоянным балагурством: большое, доброе и нежное

человеческое сердце.

Петр Тарасович собирался было задать Ванину еще несколько вопросов

насчет того, нет ли кого из родственников Семена, лишенных права голоса,

уехавших за границу; не подвергался ли он, Ванин, на своем заводе

административным и профсоюзным взысканиям, не имел ли отклонения от

генеральной линии партии и так далее, то есть все те вопросы, которые

требовалось, как думал Пинчук, задавать в подобных случаях для полного

порядка. Однако Петр Тарасович сразу же забыл о своем намерении и только

спросил, тихо и отечески ласково:

– А що ж, Семен, батька твий не робив, чи що?

– Нет у нас батьки. Вообще-то он есть... только...

– Бросив?

– Бросил... Связался с какой-то и уехал. Куда – не знаем. В Астрахань

будто... В общем, бывает...

– Бывает, – подтвердил Пинчук глухо и заторопился: – Яки ще будут

вопросы? Нэмае бильш вопросов? Сидай, Семен. Кто желает слово?

– Да что тут говорить? Не знаем, что ли, мы Ванина!.. Вот хоть один

факт взять: при каких обстоятельствах он был ранен? Я думаю – и напоминать

не надо, все и так помним. – Камушкин даже покраснел от возбуждения. –

Давайте голосовать!

Ванин потупился и развел руками:

– Ну, это тут при чем? Стоял ближе всех, вот и... шагнул к товарищу

лейтенанту. Другой бы стоял, другой так жe...

– Прав Камушкин, – сказал Пинчук. – Що тут много балакать? Приступим

к голосованию. Кто за тэ, щоб принять Ванина кандидатом в члены нашей

партии, прошу поднять руки. Голосують только члены партии, – не удержался

Тарасович, покосившись на Акима, который все еще был кандидатом.

Семен не видел, как поднялись руки, как просияли лица его товарищей;

они вдруг все зашумели, окружили его, сгрудились плотнее, не дождавшись

даже, когда председательствующий Пинчук громоподобно объявит: "Принят

единогласно!", – ничего не слышал разведчик, кроме гулко и тревожно

бьющегося в груди сердца.

– Ну, Семен, поздравляю! – над Ваниным склонилось лицо Акима, и было

это лицо такое хорошее, такое славное, что Ванин порывисто обвил руками

худую шею товарища и долго не отпускал Акима от себя. Большая, грубая и

теплая рука тряхнула Семена за плечо, глухой голос вспугнул на мгновение

застывшую тишину:

– Поздравляю, Ванин!

– Спасибо, товарищ лейтенант!.. Спасибо, товарищи!

Шахаев стоял в сторонке и улыбался. Седой, коренастый, узкоглазый, он

был бесконечно родным для Ванина. Откуда-то появились и беспартийные

разведчики, – должно быть, поднялись на башню, чтобы поздравить его,

Ванина. Зачем-то присел рядом громадный и неуклюжий Пилюгин.

– Ты что... Никита?

– Вот... пришел поздравить...

– Спасибо, спасибо, Никита!.. Только – знаешь что?.. Виноват я перед

тобой. – Ванин говорил быстро и сбивчиво. – Ругал тебя часто,

подсмеивался... Такой уж характер, знаешь, дурацкий. Не могу без этого...

самого, без шуток... Но ругань и смех – это еще полбеды, Никита. Всех

ругают и над всеми смеются, когда есть за что. А вот не верил я в тебя –

это плохо... Шахаеву да лейтенанту говори спасибо: они поумнее меня

оказались...

– Да брось ты, Семен, с кем греха не бывает!

Но Ванин перебил сердито:

– Нет, Пилюгин, меня нечего оправдывать! Не нужны мне сейчас адвокаты,

да и никогда я в них не нуждался. Нужно, сам оправдаюсь... Говорю, виноват

перед тобой – значит, виноват. – Ванин замолчал, торопливо развертывая

кисет. – Давай закурим вот.

Пилюгин крепко сжал плечо Семена.

– Ты мне тоже немало помог. И твоя ругань на пользу пошла, ведь совсем

слепым я был, как кутенок...

– Что-то жарко... – Ванин расстегнул ворот гимнастерки. – Вот

хорошо! Гляди, Никита, какое облако!.. Будто живое, глянь! Ползет, как белая

медведица, осторожно, мягко... Аким! – позвал он друга.– Погляди, ведь

здорово, а? Ну, глянь же!..

4

Утреннюю тишину, лениво и блаженно дремавшую в прохладе синих лесов и

гор, вспугнул мощный артиллерийский залп. Он ударил внезапно, бодро, молодо,

как первый весенний гром; потом отдельные залпы слились в единый,

оглушающий, приподнимающий, освежающий гул. Из-за леса, точно стаи

гигантских птиц, потревоженных этим гулом, появились самолеты-штурмовики, и

в воздухе стало шумно, тесно, оживленно.

Разведчики сидели в боевом охранении и с нетерпением ожидали конца

артиллерийской подготовки. Они должны были вместе с пехотинцами войти в

первое венгерское селение. В длинном извилистом окопе собрались почти все

разведчики. Пинчук тоже находился здесь, оставив Кузьмича командовать