Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

аксайский плацдарм? Кто воспитал вас – тебя, Шахаева, Акима, Ванина,

Пинчука?.. Кто больше всех ходил в опасные операции, кто захватил немецкого

генерала? Разве не Марченко? Кого обнимал командующий армией там, у поселка

Елхи? Разве не лейтенанта Марченко?.. Так почему же вы все забыли об этом?..

– Марченко рывком подтянул к себе флягу, хотел было еще налить себе, но

Забаров спокойно остановил его, взяв из его рук водку.

– Мы уж слышали это от тебя, – глухо проговорил Федор. – Разве

только ты один воспитывал разведчиков?.. Все помаленьку воспитывали друг

друга. А Шахаев? Он, пожалуй, побольше нас с тобой сделал.

Забаров говорил и видел, как все более склонялась когда-то гордая

голова Марченко, глаза его мутнели, губы шевелились. Казалось, он готов был

либо расплакаться, либо страшно выругаться. Но, к удивлению Забарова,

Марченко тяжело поднялся из-за стола, прошелся по комнате и прохрипел:

– Хватит, Забаров...

Федор видел, как тяжело было офицеру, и стал быстро прощаться:

– До свидания. Подумай о том, что я тебе сказал.

Забаров вывел разведчиков за село. На белом бугре чернели какие-то

пятна. Оказалось, что тут успела уже окопаться стрелковая рота. Вскоре

разведчики услышали знакомый голос неуемного своего дружка Фетисова.

– Петренко, у тебя все бойцы на месте? – спрашивал он.

– Все до единого! – отвечал простуженным голосом Петренко, тот самый,

что в приднепровском лесу разговаривал с генералом. Поcлe Днепра Петренко,

по рекомендации Фетисова, был назначен командиром стрелкового отделения.

– А у тебя, Гаврилин? – опять раздался голос старшины.

– Все, окромя Фролова. В Кировограде, в уличном бою...

– Знаю. Написал о нем родным?

– Так точно. Написал.

Забаров, проходя мимо, подумал, что пехотинцам, наверное, очень хочется

зайти в домики и погреться. Но они вот лежат на этом холодном снегу – в ста

метрах от тепла, сытной пищи, от ласкового огонька...

Забаров вновь подумал о Марченко и тяжело вздохнул.

4

Остаток ночи разведчики провели в освобожденной полком Баталина деревне

Юрково. Решили переночевать в доме, который привлек их своей добротностью.

Вскоре пришел Пинчук, весь заиндевелый, как дед-мороз. Он принес в термосе

горячий борщ, а во флягах – водку.

Привыкшие к восторженным встречам с населением освобожденных городов,

деревень и сел, солдаты были на этот раз поражены угрюмостью хозяина дома.

Он даже не предложил разведчикам сесть. Бойцы намекнули ему о ночлеге, но

тот пропустил это мимо своих ушей. В довершение всего он стал разучивать со

своим сыном – мальчиком лет десяти – "Новый завет", псалтырь.

– "От Матфея святое благословение, – тягуче читал хозяин, набожно

смотрел на икону и приглаживал бороду, расплавленным воском стекающую ему на

широченную грудь. – Родословие Иисуса Христа, сына Давидова, сына

Авраамова. Авраам роди Исаака. Исаак роди Иакова. Иаков роди Иуду и братьев

его..."

– Слухай, старый! – не выдержал Пинчук. – Не знаю, кто там кого

родыв, но тебя наверняка – Иуда!.. Кажи, у тебя можно хлопцам переспать

ночь чы ни?

– Рад бы всей душой, да только больные мы...

– Щось вид у тэбэ дуже свеженький...– язвил Пинчук. Злоба мутила его,

толкала на дерзость.

Шахаев заметил, как от слов Пинчука глаза старика вспыхнули нехорошими

огоньками и быстро спрятались под мохнатыми рыжими бровями. Отослав куда-то

сына и сунув за образ псалтырь, старик начал не спеша сучить дратву. Был он

высок и плечист. На витом поясе – связка ключей. Голова смочена маслом и

тщательно причесана. Из-под ворота синей сатиновой рубахи выпирала воловья

шея. От всей фигуры хозяина веяло устойчивой домовитостью.

– Бачу, ты, старый, пропитався этой частной собственностью, –

продолжал колоть его Пинчук, невзлюбивший старика с первой минуты.

Хозяин молчал. Тугая шея его багровела.

Наташа молча смотрела в окно на залитый лунным светом двор. Он был

обнесен высоким тесовым забором. Крыша в крышу жались каменные приземистые

конюшни и хлевушки. Перед окнами – погреб, накрытый тяжелой железной дверью

с пудовым замочищем.

Шахаев прилег на скамейку – разболелась на спине рана. Старик хмуро

смотрел на разведчиков, долго силился о чем-то их спросить, но, видимо, не

решался. Молчали и разведчики.

– А что, товарищи, – начал наконец хозяин, не глядя на солдат, –

колхозы вновь будут али как?.. – в его глазах появился настороженный блеск.

– А тебе як хочется? – в свою очередь полюбопытствовал Петр; он

понимал, что колхоз не устраивает старика.

– Мне што ж... – уклончиво ответил хозяин. – Государство – оно

решит...

– А ты як бы ришыв? – допытывался Пинчук.

– Я человек маленький.

– А все-таки?

Хозяин промолчал. Пинчук посмотрел на него долго и испытующе. "Будут ли

колхозы?" – таких еще вопросов разведчикам не приходилось слышать в

освобожденных селах. Пинчуку вдруг вспомнился дед Силантий и то, как старик,

ожидая Красную Армию, подсчитывал, сколько попрятано от врага борон, плугов,

сеялок, тракторов. И как радовался он, когда разведчики говорили ему, что

Советское государство не даст колхозы в обиду, поможет им. Да и сам Пинчук,

воюя, только и грезит своим "колгоспом"; самые сокровенные его мечты связаны

с артелью.

– Будуть колгоспы! – тихо, но внушительно сказал Петр. Он теперь ужe

напернякa знал, что перед ним – матерый кулак, который либо возвратился из

эмиграции, либо, затаив лютую злобу на Советскую власть, работая в колхозе,

денно и нощно ждал, когда вернется к нему старое. – Будуть колгоспы, – все

так же негромко, но твердо повторил Пинчук, чувствуя нетерпеливое желание

колоть рыжебородого в самое больное место.

– Добре... – покорно вздохнул хозяин, пряча лицо от упорного взгляда

Пинчука. – Мы не против...

Никому уж больше не хотелось оставаться в этом доме.

– Пишлы отсюда, хлопци. Душно тут, – предложил Петр. Он был возмущен

до крайности. То, во имя чего шла великая народная война, все то, ради чего

рекой льется кровь советских людей, ради чего погибли лучшие товарищи

Пинчука, было не только безразлично этому старику, но и чуждо, враждебно

ему.

Негодующий Пинчук выскочил на улицу. Следом за ним вышли из избы и

остальные разведчики. Забаров приблизился к высоким тесовым воротам и

толкнул их плечом. Ворота треснули и распахнулись.

Улица дымилась колючим и морозным лунным светом. Разведчики вздохнули

легко, словно сбросили с плеч тяжелый и неприятный груз. Вошли в соседнюю

хату. Еще во дворе их встретила приветливая хозяйка.

– Ну и соседушка у вас, тетка... Откуда вин такый? – спросил Пинчук,

открывая термос: он решил накормить разведчиков в этой хате.

– Иван-то Борисыч?.. Дрянь человек! Десять лет ни слуху ни духу о нем

не было. А как немцы заявились, он тут как тут!..

– Так и знав. Що ж вин робыв при нимцях?

– Измывался над людьми не дай и не приведи!.. Старостой у них был.

Имущество советских активистов себе хапал!.. Да вот не успел, видно,

сбежать. Понадеялся на немцев, а они о нем и забыли...

Али Каримов, схватив автомат, стремительно направился к двери. Ванин

одним прыжком оказался рядом с ним, загородил дорогу:

– Ты куда?

– Убить нада!.. Быстро нада!.. Пусти!..

– Нет, не пущу. Ишь герой какой! Без нас обойдутся. – Сенька вернул

азербайджанца на место.

Довольный Шахаев внимательно следил за Ваниным; да, это был уже не

прежний Сенька...

– Арестовать старосту все-таки надо,– сказал парторг, обращаясь к

Ванину.

– Это другое дело. А суд ему наведут без нас.

Сенька взял автомат и в сопровождении Каримова пошел к кулаку, но их

опередили колхозники: они вели ссутулившегося рыжебородого человека по

направлению к сельсовету, над которым ужe трепетал красный флаг, а в окнах

приветливо светились огоньки.

– Добро, – совсем как полковник Демин, сказал Сенька. Он с презрением

взглянул на кулака, моргнул Каримову и пошел обратно.

После сытного ужина, организованного Пинчуком, от которого не

отказалась и хозяйка дома, разведчики легли отдыхать. Не спали только

Забаров и Шахаев. Они прошли в маленькую пустую комнатку, присели у стола и

разговорились. Обсудив происшествие с кулаком, заговорили о людях своей

роты, о том большом пути, который лежал позади них и который еще предстоит

пройти в будущем. Огонек под стеклом тихо колебался, дрожал. Шахаев

сосредоточенно смотрел на него своими черными, чуть косящими глазами и тихо,

ровно, раздумчиво говорил:

– Да вот взять хотя бы Ванина. Помните, каким он пришел в роту?.. Ведь

отправлять хотели парня. А посмотрите на него сейчас! Разве согласились бы

вы отдать его кому-нибудь сейчас?.. Конечно нет. Ну, а о Пинчуке и говорить

не приходится.

– Да, эти не подведут, – согласился Забаров.

– А ведь какие они все разные! – размышлял Шахаев. – И какие все

честные! Вы знаете, я иногда думаю, что мы еще хорошенько не знаем, какие

силы скрывает в себе наш человек. Вот Наташа – хрупкая, как будто слабая...

А какое у нее большое сердце! Как строго судит она свои поступки...

Они говорили о каждом – о Сеньке, о Пинчуке, Наташе, обо всех

разведчиках. Не говорили только о себе. Но они видели свой труд в людях

роты, и это бесконечно радовало обоих.

Не заметили, как прошла ночь. В окно расплылось бледное пятно. Оно все

более светлело. А они говорили и говорили...

5

Как-то сразу подкралась весна. Март начался с буйной оттепели. В один

день обнажились брустверы траншей, зачернели, закурились паром насыпи на

блиндажах. С ометов и копен, на которых обычно укрывались наши наблюдатели,

сползали подтаявшие белые шапки. По полю, испятнанному воронками от снарядов

и мин, изборожденному танковыми гусеницами, бродили важные грачи. Напуганные

их голодным криком, из своих снежных, подтаявших на дне ям, толстобрюхие,

выскакивали зайчихи и глубоко проваливались. В посиневшем небе звенели

жаворонки. Зарумянилась вербовая лоза у прудов. Неудержимые соки

пробуждавшейся земли рвались в почки – и почки набухали. Над уцелевшими

скворечнями рассыпались трелью скворцы. Весело щебетали ожившие воробушки.

Возле плетней и мякинных завалинок, там, где припекало ласковое солнышко,

сбивались красными кучками божьи коровки, сновали первые муравьи-разведчики,

деловито осматривая местность, на которой вскорости их многочисленные семьи

развернут свою кипучую деятельность; сорока сидела на колу и воровски косила

глаз на сарай, где кудахтала курица; на пригретых местах робко показали свои

бледно-зеленые жальца ранние травы, но эти явно поспешили, – ночные

заморозки убивали их насмерть. Зима не собиралась так рано отдавать свои

права. Ночью она сердито схватывала землю, прекращала течение робких

ручейков. С соломенных крыш до самой земли свисали прозрачно-коричневые

рубчатые сосульки. С восходом солнца они отваливались, со звоном рассыпались

в мельчайшие кристаллики. Дули резкие, но теплые ветры. Зима боролась только

до обеда, а потом отступала. А в один день она сдала как-то сразу, по

оврагам и овражкам забурлили сначала прозрачные, а потом желтые потоки

вешней воды – обильные слезы умирающей зимы.

Это было в те дни, когда войска Второго Украинского фронта,

разделавшись с корсунь-шевченковской группировкой врага, возобновили свое

наступление на юго-запад.

Далеко позади остались вволю попившие крови, черные, изуродованные

корсунские поля, где завершилась величайшая битва за Днепр. Со смуглых лиц

солдат еще не исчезла пороховая гарь жестокого сражения, а они уже спешили

вперед, на запад, к границе. В истрепанных шинелях и ватниках, с

потрескавшимися губами, почерневшие, потерявшие немало своих товарищей,

бойцы сурово переговаривались между собой на фронтовых дорогах:

– Весна... Ловко мы, товарищи!

– Да. Прямо к посевной.

– Еще бы, – говорил один из усачей. – Эх, походить бы теперь по

борозде да понюхать матушку-землицу!..

– Мало ты нанюхался ее в окопах!..

– То совсем другое дело...

– Наверное, сейчас до самой границы будем гнать...

Близость границы волновала всех: думали о скором освобождении всей

родной земли, о возможном даже переходе государственных рубежей. Об этом

спорили, это обсуждали.

– А мне сдается, дальше границы не пойдем, – заявил один солдат и тут

же попытался это политически обосновать: – Нам чужой земли не нужно...

Другие – и таких было большинство – думали иначе и резко возражали:

– Скажет же – не пойдем дальше! А Гитлер соберет свои войска

где-нибудь в Румынии или в Венгрии, оправится да как опять даванет на нас!..

Нет уж, дружище, гнать мы его будем аж до самого до Берлина. Так-то оно

надежней. А что касается чужой земли, то она, конечно, нам не нужна...

– Чужой земли нам не надо – это верно, Гавришев. Но надо сделать так,

чтобы в соседних странах дружественный нам народ жил... Так и парторг

Фетисов говорит.

– Народ, он всегда к нам дружественный, – резонно заметил кто-то в

колонне.

– Ну, чтоб и правительства их были к нам... как это... ну...

лойляльны, что ли... Товарищ старшина! – окликнул боец Фетисова, шедшего

неподалеку. – Так ли я слово-то это назвал?

– Лояльные.

– Вот-вот! Дружественные то есть. Так полковник Демин объяснил, верно

ведь, товарищ старшина? – спросил солдат, чтобы, очевидно, одним разом

ликвидировать возможных оппонентов. Они, однако, находились:

– Ну, ты тоже, брат, сказанул!.. Кто ж меня заставит дружить с немцем,

когда этот самый немец всю родню мою уничтожил, хату спалил, сам я от него,

проклятого, четыре раны имею. Одна вот и до сей поры не зажила. А ты меня к

нему в друзья хочешь причислить. Нет уж! Только бы добраться до

Германии!..– закончил боец, с хрустом сжимая кулак и поправляя на груди

автомат.

Это поколебало солдата, говорившего о дружбе, но Фетисов поддержал его.

– Недальновидный ты человек, Охрименко, – сказал старшина не верящему

в дружбу с немецким народом бойцу. – Что ж, по-твоему, так мы всю жизнь и

будем воевать с Германией, так и будет литься наша да немецкая кровь?.. Нет,

нам только надо фашизм под корень срубить и корень выкорчевать – вот что

нам нужно, товарищ Охрименко! А немцы пускай остаются да учатся у нас, как

жить нужно да людьми быть настоящими...

– Вот именно! – обрадовался поддержке старшины солдат, которого

назвали Гавришевым. – Ведь это ж капитализм довел германцев до такого

звериного состояния. Народ немецкий – он что? Он, конечно, виноват, что

терпел у себя такую гадину, как Гитлер. Фашизм развратил немцев до крайней

степени. А что там говорить о румынах, с которыми, я гляжу, нам раньше всех

придется встретиться. Тут дело ясное – обмануты эти народы фашистами.

– Правильно, Гавришев! – подтвердил Фетисов.

– Как бы не так... – не сдавался Охрименко, но в его голосе уже не

было прежней убежденности.

Начальник политотдела, объезжавший колонну вместе с заместителем

командира полка по политчасти, услышав горячий спор солдат, придержал

вспотевшего, сильно носившего боками гнедого коня, спешился. Передал жеребца

ординарцу, подошел к красноармейцам.

Солдаты поприветствовали полковника и смолкли.

– Ну, что ж замолчали, товарищи? Продолжайте!

– А мы, товарищ полковник, обо всем поговорили! – ответил Гавришев.

– Как обо всeм?.. И Корсунь нe забыли?..

– Какое там, товарищ полковник. Его век не забудешь. Ведь вон что

творилось!

– Да, этот Корсунь долго будем помнить. Это как под Белгородом.

– Ну ничего, товарищи! Теперь уж недалеко и граница!

– А мы ничего, товарищ полковник!.. Грязища только кругом

непролазная!..

Разговор о загранице вспыхнул с новой силой. Демин осторожно, то

репликой, то наводящим словом, направлял солдатскую беседу в нужное русло.

– Вы все станете как бы полпредами. Полноправными представителями

своей страны. Это надо хорошо помнить, товарищи! – говорил Демин, поддержав

мысль какого-то бойца.

Тот обрадовался и солидно подытожил:

– С нас пример будут брать. Это ясно.

Демин улыбался. Было достигнуто главное, к чему всегда стремился

начальник политотдела: красноармейцы сами пришли к правильному выводу.

– Ну, до свиданья, товарищи! Командование надеется на вас.

– Да уж не подведем!..

– У нас, товарищ полковник, еще сталинградская закалка-то.

– Это хорошо. Ну, еще раз до свиданья, орлы! Не забывайте, о чем тут

говорили сейчас.

– Не забудем!

– Как можно!

Приободренные солдаты прибавили шагу. По бокам, обгоняя пехотинцев,

непрерывным потоком двигались танки. Мощные тракторы тянули за собой пушки.

Над колоннами то и дело проносились бомбардировщики. В воздухе стоял

непрерывный гул. моторов. Механики-водители, глядя через открытые люки,

кричали пехотинцам:

– Царица полей! Подтолкни сзади!.. А то садись, подвезу!..

Пехота, танки, артиллерия двигались на запад.

Это было блестящим, беспримерным походом огромных войсковых масс трех

Украинских фронтов в период весенней распутицы. Оборона немцев рухнула до

самого Черного моря, и советские части устремились к Днестру, к Молдавии с

целью последующего выхода на государственную границу. Изумленный мир с

напряженным вниманием следил за этим небывалым маршем советских армий.

Наступающим войскам помогали партизаны. Они перехватывали пути отхода,

уcтраивали врагу засады, рвали связь, не давали фашистам отдыха.

В последних числах марта 1944 года на одной из южных лесных дорог можно

было наблюдать странное и удивительное шествие. По обеим сторонам дороги, по

тропам, тянулись бесконечные цепочки людей. Своим видом они напоминали

осеннее переселение муравьиной семьи. Каждый человек, если смотреть сверху,

нес что-то продолговатое и тяжелое. В колонне были мужчины, старики,

женщины, подростки. Шли они не останавливаясь, и было видно, что торопились.

Женщины шли в легких, стареньких жакетах. Они держали это тяжелое и

блестящее на руках, будто несли запеленатых в желтые шелковые одеяльца своих

грудных ребятишек. На лицах – озабоченность, беспокойство, словно где-то

прорвало плотину и люди спешили спасти от затопления посевы. Колонна в

основном состояла из гражданских людей – колхозников окрестных деревень и

сел. Цепочка текла бесконечно и в одном направлении. Каждый нес по одному

тяжелому артиллерийскому снаряду.

Это местные жители помогали партизанам. Весенняя, курящаяся благодатным

паром, ласковая земля горела под ногами захватчиков.

Дивизия генерала Сизова уже на второй день наступления осталась без

своих тылов. Автомашины застряли в грязи, едва стронувшись со своих мест.

Всю артиллерию пришлось перевести на конную тягу, за исключением гаубиц

артполка, для которых имелись мощные тягачи. В одно маленькое орудие

впрягали по десяти лошадей. Таким образом дошли до Южного Буга. Тут пришлось

на несколько дней задержаться: немцы сильно укрепились на правом, обрывистом

и каменистом берегу рeки. Дивизия в течение недели в кровопролитных боях с.

врагом отстаивала небольшой плацдарм, захваченный одним батальоном

баталинского полка. Немцы, сидевшие за камнями, вверху, сыпали оттуда на

головы наших солдат целые ящики своих грушевидных гранат. Батальон, неся

большие потери, все же продолжал мужественно держаться и даже переходил в

атаки, которые, впрочем, в тех условиях не могли принести успеха и имели

лишь моральное значение. Командир полка подполковник Баталин попытался было

с другим батальоном переправиться на помощь комбату, но ему это не удалось:

сам Баталин погиб на берегу, сраженный осколком вражеского снаряда, а

половина бойцов была потоплена в реке. И только когда с берега подтянулась

наконец наша тяжелая артиллерия, враг был сбит. В прорыв устремились быстро

переправленные танки и "катюши". Каждый танк тащил на себе большой запас

снарядов. Сгустившаяся грязь еще больше затруднила движение. Немцы давно уже

побросали все свои автомашины. Отступали на бронетранспортерах. Наши танки

часто настигали их и уничтожали в степи. Но и многие советские машины

останавливались с перегретыми моторами.

Пехотинцы генерала Сизова достигли крупной железнодорожной станции.

Почерневший на весеннем ветру, как и все солдаты, озабоченный и

неприступно-суровый, Сизов медленно ехал на уставшем вороном жеребце между

вагонов, пробираясь к уцелевшему вокзалу, где теперь находился его

наблюдательный и одновременно командный пункт. Станция была вся забита

немецкими эшелонами. Какой-то солдат взобрался на цистерну и каской черпал

из нее спирт. Светловолосый боец, в ушанке набекрень, стоял внизу и,

размахивая автоматом, кричал:

– Эй ты, герой!.. Что делаешь?.. А ну, марш отсюда!.. Генералу

сообщу!.. В-о-о-яка!..

В голосе светловолосого было столько презрения, что солдат бросил каску

в сторону и слез вниз. Светловолосый удовлетворенно улыбался, играя зелеными

кошачьими глазами. Это был Сенька Ванин.

Вечером в дом, где остановился генерал, вошел начальник политотдела.

Демин весь был забрызган грязью. Ординарец Сизова быстро очистил с

полковника грязь, достал для него из своих мешков сухие носки. Переобувшись,

Демин подошел к столу, на котором генерал развернул карту с красными и

синими пометками.

– Иван Семенович, – начал он своим немного глуховатым и спокойным

голосом, рассматривая серебристую седину на висках генерала. он впервые

заметил ее еще на Донце. Теперь седины поприбавилось. – Иван Семенович, –

повторил Демин поcлe короткой паузы, – есть интересные новости.

– Я вас слушаю, – генерал оторвался от карты и посмотрел на

начальника политотдела. он уже привык к тому, что в трудных для дивизии, а

значит, и для ее командира, обстоятельствах Демин всегда приходит к нему с

каким-нибудь советом. – Как вы полагаете, к утру боеприпасы будут

доставлены? Я послал несколько тягачей. Вся страна ждет нашего выхода к

границе, и мы сейчас не можем задерживаться. Да и солдат не удержать. Рвутся

вперед. Так какие же новости? – Генерал посмотрел на Демина и не смог

удержать улыбки.

– Нам удалось установить связь с одним большим партизанским отрядом.

– Каким образом? – живо спросил Сизов.

– Забаров уже разговаривал с командиром отряда, местным секретарем

райкома. Сейчас от лейтенанта прибежал один разведчик – Ванин. Сообщил

Васильеву об этом. Партизаны решили ударить по немецким тылам. Нужно

координировать их действия с нашими. Командир отряда хочет увидеть вас.

– Это отлично! А где сейчас командир отряда?

– В селе Фрунзевка. Там митинг готовится. Я пойду туда, и часа через

два-три мы будем с ним здесь.

– Отлично!

В селе Фрунзевка возле школы собралось человек триста. Над толпой стоял

размеренно-торжественный гул. На высокое крыльцо взобрался Сенька Ванин, с

великим трудом упросивший Шахаева дать ему выступить перед колхозниками.

– Товарищи! – сказал он, зачем-то сняв шапку, которую мучил в своих

обветренных руках. – Мы очень долго шли к вам, товарищи!.. И вот, как

видите, пришли... Многие хорошие ребята погибли ради этого. Очень хорошие

ребята!..

Голос Ванина дрогнул, оборвался, смолк. Толпа тоже застыла в молчании.

И Сенька с досадой почувствовал, что все те слова, которые он заранее

обдумал и приготовил, которые так красиво улеглись в его голове и так плавно

должны были литься из его уст, навсегда исчезли, улетучились куда-то. Уши и

щеки оратора загорелись жарким пламенем. Он совершенно забыл, что сказал

людям раньше, потерял всякую связь с первыми словами, окончательно

растерялся и умолк. Толпа загудела вновь, и под этот гул Сенька спешно

покинул трибуну. На его месте встал высокий и худой человек – тот самый

командир партизанского отряда и секретарь райкома, о котором сообщил

генералу Демин. Он поздравил колхозников с освобождением, призвал немедленно

приступать к весеннему севу. За ним готовился говорить полковник Демин,

только что поднявшийся на крыльцо.

Сенька же стоял теперь на почтительном расстоянии от разведчиков и

старался не глядеть на них, – если б можно было, он охотно провалился бы

сквозь землю: шуточное ли дело – первая попытка произнести большую речь

окончилась таким скандальным провалом! "А еще обижался на Крупицына, что

комсоргом не назначили. Какой из тебя, к черту, комсорг! Болтать попусту

мастер, а вот умную речь сказать не смог!" – беспощадно отчитывал он себя в

мыслях. Незаметно к нему приблизился Шахаев. Обняв разведчика, сказал тихо:

– Ничего, Семен. Не волнуйся. Со всяким бывает такое...

Заглушая неторопливый глуховатый голос начальника политотдела, над

селом низко пролетели невидимые ночные бомбовозы. С северо-востока к селу

приближались советские танки. Уже отчетливо слышался придавленный рев их

мощных моторов.

– А как же командир отряда попадет к своим партизанам теперь? –

неожиданно спросил Ванин, чтобы, очевидно, перевести разговор на другую

тему.

– Попадет. Ему тут каждая тропинка известна.

– Значит, скоро граница?

– Скоро, скоро, Сенька!.. Рукой подать!..

– Дожили, черт возьми!.. А!.. Дожили!..

– Еще не до такого праздника доживем, Сенька! Выше голову, дружище!..

– Граница!.. Подумать только надо!.. – Растроганный, Сенька так

стиснул парторга, что у того невольно вырвался стон: забыл, видно, в великой

радости отчаянный саратовец про раны старшего сержанта.

Случилось это в один ясный, синий-синий весенний день.

С тяжелыми, но скоротечными боями дивизия генерала Сизова вместе с

другими соединениями пересекла Молдавию и вышла на государственную границу

СССР с Румынией.

Разведчики первые подошли к Пруту. Дождавшись, когда к реке вышли

основные силы дивизии, они разместились на втором этаже какого-то

помещичьего дома, откуда хорошо был виден правый берег реки и красныe домики

маленького румынского городка Стефанешти. Михаил Лачуга приготовил завтрак.

В одном сарае обширной усадьбы Сенька нашел какую-то книжицу, показывал ее

Али Каримову. Это был букварь, выпущенный румынами на русском языке для

"Транснистрии".

На титульном листе букваря был помещен портрет Антонеску с подписью:

"Великий вождь румынского народа. Освободитель Транснистрии". На

следующем листе разведчики увидели портреты короля Михая I и его матери

Елены. Михай, названный "реджеле Михай", был изображен художником со всеми

аксессуарами, которые полагались королю: три дюжины орденов, эполеты с

многочисленными шнурками, кисточками и еще бог знает что.

– Орденов-то у него еще больше, чем у меня, – заметил Сенька.

Он раскрыл букварь и прочел первое, что попалось на глаза:

"Земли, расположенные между Днестром и Южным Бугом, являются исконными

румынскими и называются Транснистрией. Ее освободила доблестная румынская

армия".

– Этак они и тебя, Каримыч, могли назвать исконным транснистрианцем,

– сказал Сенька и добавил: – Эх, повстречаться бы мне со всеми этими

"освободителями", с реджелями и всякими там "мамами", я бы им показал, чьи

это земли!..

Из окна выглянул Шахаев и позвал Сеньку с Каримовым. Каримов побежал

сразу. А Сенька немного задержался. Он что-то колдовал над своей

гимнастеркой.

Взобравшись по гранитной лестнице на второй этаж, Ванин нарочно тяжело

дышал.

– Что ты как нагнанный! Мешки, что ли, на себе тащил?

– Тяжело, братцы, – притворно вздохнул Семен. – Не видите, при всех

наградах человек.

Сенька действительно прицепил все свои ордена и медали. Разведчики

догадались, что гвардии ефрейтор Семен Ванин приготовился вступать в "чуждые

пределы" – в Румынию. Среди бойцов Сенька увидал сияющую Веру. Он было

подумал сначала, что она прибежала проведать его, но, взглянув на

торжественные лица друзей, понял, что произошло что-то очень важное,

связанное с приходом Веры.

– Что у вас тут случилось? – спросил он, глядя то на одного, то на

другого разведчика.

К Сеньке подошла разрумянившаяся, похорошевшая еще больше Наташа и

подала ему письмо.

– От Акима?! Жив!!! – сразу понял он, то краснея, то покрываясь

бледностью. – Товарищи... Дорогие!.. Чего же вы молчите? Неужели жив!.. Это

Вера принесла?! Вот молодец!..

– Да читай же!.. Чего ты раскричался? – поторопил его Камушкин.

Ванин развернул листок и, с трудом овладев собой, стал читать знакомое

уже разведчикам письмо:

"Мои хорошие друзья, я – жив! Жив, черт побери!.. Назло всем смертям

– жив!.. Где вы теперь, мои славные товарищи? По сводкам вижу, летите, как

на крыльях, к границе. Далеко вы ушли от меня. А я нахожусь в госпитале в

Саратове, в Сенькином городе, и все думаю о вас. Вы, наверное, считали меня

погибшим. Но вы не учли одного обстоятельства: я не хочу умирать. Я хочу

жить! И, как видите, выжил. Собственно, я всегда считал, что ни одна пуля

меня не возьмет. Спасла меня, друзья, одна колхозница, Авдотьей ее зовут.

Нашла у себя в огороде, в подсолнухах, где я лежал, потеряв сознание от

тяжелого ранения в грудь. Укрыла в погребе, а когда пришли наши войска,

сообщила какой-то медицинской сестре. И я был отправлен в госпиталь. Но об

этом расскажу подробнее, когда вернусь. А это будет скоро! Так что писем мне

не пишите. Они меня уже не застанут.

Жму крепко ваши солдатские руки и обнимаю вас всех.

Ваш Аким.

1 марта 1944 года г. Саратов".

Сенька поднял голову, и все впервые увидели в его озорных глазах

прозрачные камельки. Он быстро смахнул их рукой и, переборов минутную

слабость, спросил:

– А тебе он разве... не написал, Наташа?

На него лукаво смотрели большие темно-синие глаза.

Разведчики хитро улыбались.

– Да что с вами, в самом деле? – не понимал Сенька.

В эту минуту в дверях показался высокий и худой солдат с новенькими

ефрейторскими нашивками на погонах. Очки на его ястребином носу блестели.

– Аким?! – заревел Ванин. – Акимка, чертяка!.. Вот те на!.. –

подпрыгнув, он обнял друга за шею. – А как же письмо?..

– Вот, Вера принесла. А я следом за ней пришел. Вхожу в дом, смотрю –

читают.

– Аким... – Сенька вдруг замялся, погрустнел. – Ты... ты, знаешь

что... прости меня. Я был не прав...

Аким порывисто обнял своего беспокойного приятеля:

– Это ты о чем?.. Ну, вот еще выдумал!.. Собственно, что ты... в самом

деле?.. Не надо об этом, Семен!..

Они смотрели друг на друга, не скрывая своей большой радости.

Разведчики уселись за стол, Пинчук обещал их вкусно покормить.

Шахаев не торопился к столу, он сидел на подоконнике и молча наблюдал

то за Акимом, то за Наташей. Он видел, как горячая кровь приливала к ее

счастливому лицу. Лицо ее все время менялось – Наташа смотрела на Акима то

с удивлением, то с безмерной радостью.

Пировали до самого обеда. Пинчук расщедрился и угощал разведчиков

такими закусками, о наличии которых на складе старшины солдаты и не

предполагали. Кроме общей радости, вызванной выходом наших войск на

государственную границу и возвращением Акима, у Петра была еще своя,

отдельная радость. Юхим удивил его новым письмом: завхоз построил-таки

саманный завод и восстановил колхозные конюшни. Не ожидал Петр от Юхима

такой прыти!..

На столе появились куличи, крашеные яйца, золотое виноградное вино в

глиняных кувшинах. Это угощали своих освободителей молдаванки, одну из

которых Вера уже приревновала к Сеньке. Кузьмич, красный и по-детски