Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 39 страниц)

Михаил Николаевич Алексеев

«Солдаты»

Роман

КНИГА ПЕРВАЯ «ГРОЗНОЕ ЛЕТО»

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Над Донцом висела реденькая пелена тумана. Недалеко, севернее, за

рекой, подернутые дымкой, проступали очертания Белгорода. Дремала война.

Редко и лениво ухали пушки, точно глубокие вздохи пробуждавшейся земли. В

маленьком окопе боевого охранения стояли два солдата. Один из них,

широкоплечий, смуглолицый, жмурясь от солнца и сдвигая черные брови,

всматривался за реку, в сторону неприятеля, и изредка что-то говорил своему

товарищу. Тот не отвечал. Это, очевидно, не нравилось смуглолицему, и он

сказал уже громче:

– Аким, ты что, не слышишь?.. Почему не записываешь? Ерофеенко!..

– Что?.. Ах, да... – спохватившись, ответил Аким и торопливо поправил

очки на своем ястребином носу.– Собственно, что ж тут записывать?

– Как что? Не видишь – минометная батарея!

– Где это ты ее увидел?

– Да вон же! Гляди прямо перед собой. Видишь – рядом с кустарником

торчат стволы.

Аким посмотрел на кусты, видневшиеся сквозь пелену тумана, и неожиданно

рассмеялся.

– Друг ты наш Уваров! Ну какая же это батарея? Эх ты, сапер-разведчик!

Макеты, брат, это, а не батарея! Неужели не видишь?

– То есть... я не понимаю тебя, Аким.

Ерофеенко снова усмехнулся.

– А тут и понимать-то нечего. Всмотрись хорошенько. Немцы вместо

минометов бревна выставили. Правда, немножко глуповато они поступили – хоть

замаскировали бы для виду.

Пораженный, Уваров не мог оторвать удивленного взгляда от Акима. "Вот

он, оказывается, какой – этот тихий, задумчивый, рассеянный и немножко

смешной Аким! Умница!.."

– А почему ты такой невеселый, скучный? – вдруг вырвалось у Якова.

Аким чуть заметно вздрогнул.

– Ничего, Яша. Просто так... Наблюдай внимательно и записывай сам.

– Странный ты какой-то, Аким. Не понимаю я тебя.

Аким не ответил. Продолговатое лицо его стало опять задумчивым. Кроткие

голубые глаза беспокойно поблескивали за стеклами очков. Он напряженно

всматривался за Донец, будто видел там то, что другой не мог заметить.

Уваров не стал мешать Акиму. Он начал старательно записывать данные

наблюдения в свой потрепанный блокнот. Лицо его все время морщилось. Огрызок

карандаша выскакивал из больших обожженных кресалом пальцев и то и дело

падал под ноги, в желтовато-серую грязь. Солдат с трудом нагибался, долго

отыскивал карандаш, чертыхаясь вполголоса.

Найдя карандаш, боец снова принимался писать. Грязные струйки пота

бежали по щекам из-под ушанки. Уваров растирал их рукой, забыв, что она вся

измазана химическим карандашом.

– Так, – говорил он. – Два пулемета. Один станковый. Проволочное

заграждение в три кола. Но ничего, пройдем как-нибудь.

– Не два пулемета, а три, – неожиданно поправил его Аким, и Яков

снова с удивлением посмотрел на этого странного бойца, погруженного в

какие-то думы и вместе с тем успевающего заметить то, чего он, Уваров, не

мог обнаружить.

Уварову очень хотелось поговорить сейчас с этим солдатом, узнать о нем

побольше, но он боялся помешать Акиму.

Вынул кисет. Закурил. Раздувая ноздри, жадно вдохнул вместе с

горьковатым дымом махорки пряный, дурманящий воздух, напоенный речной

прохладой и здоровым сосновым запахом. Задумался. Уварова тревожил

неожиданный поворот в его фронтовой судьбе. Он до снх пор не понимал, почему

именно его выбрали из всего саперного батальона для участия в предстоящей

операции. Особых подвигов он как будто не совершал, да и наградами не богат:

только две потертые медали украшали его широкую грудь – "За отвагу" да "За

оборону Сталинграда" – и все. И потом – для чего это комдиву понадобилось

так далеко посылать бойцов в разведку да еще сжигать мост в тылу врага?

Неужели немцы что-то замышляют?..

Сейчас правый берег реки выглядел совсем мирно и даже приветливо. Ни

единого движения. Зеленая стена рощи молчаливо стояла на горизонте.

Извилистые овражки сбегали к воде. В одной далекой балочке, если посмотреть

в бинокль, даже паслось несколько пестрых коров-холмогорок.

И этот тихий светлый город, ничем особенно не отличающийся от сотен

подобных ему городов, разбросанных по необъятным просторам великой нашей

земли, с давних времен стоит на правом берегу реки. От него на север и юг

бесконечными цепочками тянутся селения, большие и малые, с типичными

русскими названиями – Александровка, Крапивка, Безлюдовка, Марьевка,

Ивановка, Петровка – обыкновенные села, что жмутся друг к другу темными

массивами рощ и садов, а в звонкие и теплые июньские ночи прислушиваются к

милому пению родного курского соловушки.

Тут всего лишь несколько дней назад шли жаркие бои между немцами,

переправившимися через Донец, и советскими полками, спешно переброшенными

сюда из-под Сталинграда, где только что отгремело великое побоище.

Неприятель был отброшен стремительной атакой, и теперь, в раннюю весну 1943

года, Донец, строгий и неприступный, разделял обе стороны – нашу и

немецкую. Город и села стояли безмолвные, притихшие и, оцепенев, ждали

неотвратимого...

На белгородском участке фронта установилось то привычное для

фронтовиков беспокойное затишье, когда противник хоть и не предпринимает

сильных атак, но докучает частыми ночными вылазками, действиями патрулей,

бомбежками, внезапными и потому особенно коварными артиллерийско-минометными

налетами. Так было в ту пору здесь, у Белгорода, так было, должно быть, и на

тысячах других боевых участков, тянувшихся от Баренцева до Черного моря. Кто

мог подумать в те весенние дни 1943 года, что здесь, у Белгорода, и у этих

безвестных селений, которые значатся разве только на командирских

километровках,– именно тут через каких-нибудь два с лишним месяца

развернутся грозные и величественные события.

Есть на земле маленький городишко Канны. Он вошел в историю. Но

довелось ли Каннам видеть хотя бы сотую долю того, чему стали скоро

свидетелями Донец, спокойно кативший свои светлые воды, и эти тихие селения,

и этот дрожащий в текучем мареве древний русский город?..

Впрочем, наши солдаты не думали тогда об этом. Пока что все они были

заняты своими будничными фронтовыми делами: и вон те два бойца-пехотинца,

что так заботливо и даже любовно оправляют только что отрытый ими окоп; и

разведчики, друзья Акима Ерофеенко и Якова Уварова, неторопливо облачающиеся

в маскировочные халаты, будто готовясь не к походу в неприятельский тыл, а

на вечернюю прогулку; и связист, тянувший по траншее "нитку" до

наблюдательного пункта командира батареи; и тот сапер, что в ночную пору

ползает по сырой земле, разгребает окоченевшими руками мерзлые комья, ставя

противотанковые мины; и вот этот бывалый пулеметчик, в ушах которого, должно

быть, до сих пор не угомонился шум недавнего сражения,– он присел у своего

верного "максима", прикрытого плащ-палаткой, и равнодушным взглядом

провожает пролетающие над ним огненные строчки трассирующих пуль – этого

ничем не удивишь и не испугаешь: пулеметчик видывал не такое; и те, что,

отбив очередную вражескую вылазку, сейчас, сосредоточенно-суровые, хоронят

павших в этом бою товарищей, с которыми искурили нe одну общую самокрутку; и

вон тот пехотный старшина, что при свете коптилки, сделанной из снарядной

гильзы, чумазый и озабоченный, в пятый, кажется, уж раз пересчитывает и

сортирует драгоценные комплекты нового летнего обмундирования, чтобы на

зорьке выдать его бойцам, тем, что в недремлющей тиши окопов бодрствуют у

своего оружия.

Солдаты эти сделали свое большое дело там, у берегов Волги. Если

потребуется, они сделают столь же великое и тут, на берегах Донца,– все

испытавшие и готовые ко всему...

Яков взглянул на Ерофеенко. Тот продолжал наблюдать.

"А что сейчас делают наши саперы?" – вдруг с легкой грустью подумал

Уваров и тут же вспомнил, как им не хотелось отпускать его. Особенно Васе

Пчелинцеву, его старому дружку.

– Возвратишься с задания, и скорее к нам, в батальон,– напутствовал

Пчелинцев, не выпуская из своих маленьких рук руку Уварова.– Смотри, Яшка,

береги себя!..– добавил он дрогнувшим голосом, и его веснушчатое худенькое

лицо побледнело.

Мысли Уварова прервал генерал, командир дивизии,– он неожиданно

появился в сопровождении адъютанта из-за поворота траншеи. Яков не успел

даже предупредить Акима, как комдив уже подошел к ним. Уваров дернул

разведчика за рукав. Аким обернулся, увидел генерала и, по-видимому в

замешательстве, стал зачем-то поправлять свои очки.

– Здравствуйте, товарищи разведчики! Наблюдаете?

– Так точно, товарищ генерал! – доложил Уваров.

– Ну и что же вы увидели там? – генерал почему-то долго и пристально

посмотрел на Акима. Яков заметил это.

Ерофеенко начал докладывать. Он говорил подробно обо всем замеченном,

обнаруживая при этом такое знание местности, будто уже много месяцев вел

здесь наблюдение. Генерал внимательно слушал. Якову показалось, что и комдив

с каким-то удивлением смотрит на этого обыкновенного солдата с плохо

подогнанным обмундированием, с пилоткой, еле прикрывавшей его русую большую

голову.

Затем генерал спросил о задаче разведчиков в предстоящей операции,

решив, очевидно, проверить, как ее усвоили рядовые солдаты. И об этом Аким

рассказал подробно. Задача сводилась к следующему: группа бойцов-разведчиков

вместе с одним сапером должна проникнуть в ближайшие тылы противника,

разведать там его силы и уничтожить мост, по которому немцы перебрасывают

свежие части.

В продолжение всего доклада лицо Акима Ерофеенко оставалось строгим и

задумчивым.

Генерал вдруг повернулся к Уварову (он много раз видел этого сапера при

оборудовании командного и наблюдательного пунктов) и, улыбнувшись, спросил:

– Не обижают вас разведчики? Народ они озорной. А?

– Что вы, товарищ генерал! Хорошие ребята.

– В таком случае – все в порядке. Продолжайте наблюдение.

Распрощавшись с Акимом и Уваровым, комдив пошел дальше по траншее,

останавливаясь чуть ли не у каждой стрелковой ячейки: генерал с самого утра

осматривал свою оборону.

Дивизия, которой командовал генерал Сизов, совсем недавно прибыла на

Донец, под Белгород, из-под Сталинграда и теперь вела усиленные земляные

работы. Подразделения основательно окапывались. Улицы в обеих деревнях, что

располагались возле реки, южнее Белгорода, были так изрыты, словно в них

проводили канализацию. Пехотинцы, как кроты, все глубже уходили в землю. Для

каждого солдата отводилась суточная норма земляных работ. Листовки-"молнии"

и "дивизионка" прославляли тех, кто эти нормы перевыполнял,– точь-в-точь

как на большом строительстве. Саперы изощрялись в наилучшем оборудовании

блиндажей для дивизионного и полкового начальства, а ночью пропадали у

Донца, ставя мины и проволочные заграждения. На переднем крае возникали все

новые и новые полевые укрепления – дзоты, бронеколпаки, бетонированные

пулеметные гнезда, эскарпы, контрэскарпы. Строительный пафос охватил всех.

Минометчики укрывались в балках да на глухих лесных полянах, артиллерийские

батареи – на опушках рощ, противотанковые закапывались в боевых порядках

пехоты. На открытых местах были расставлены чуть-чуть замаскированные макеты

орудий – для обмана немецких летчиков. От Шебекинского леса, где теперь

размещался штаб дивизии, к Донцу уже побежали через зелень лугов телефонные

шесты. Передний край полностью обозначился и принял свою привычную форму.

Запетляли свежие траншеи и окопы. Все обжито, все на месте, как положено в

обороне: ходы сообщения уже высветлены шинелями бойцов, на блиндажах – по

два-три наката, за передним краем – колючая проволока в три кола, вьются

паутиной вдоль реки МЗП – малозаметные препятствия; чаще появляются в

окопах представители вышестоящих штабов, проводят лекции, беседы; и баня,

баня без конца, будто людей готовили к длительному и тяжелому походу, где

уже ни помыться, ни отдохнуть не удастся; а в командирских блиндажах

нехитрый фронтовой уют – скрипучий, заигранный и затасканный патефон с

единственной пластинкой: голосом Шаляпина Козловский поет романс "Тишина".

Стрельба – ленивая, редкая, словно берега притаились и чего-то ждут...

Уже темнело, но Аким продолжал наблюдать.

Яков ждал, когда тот устанет и передаст ему бинокль, но так и не

дождался. Вспомнил первую встречу с разведчиками, свое знакомство с ними и

почему-то улыбнулся.

2

А было это так... Уварова неожиданно откомандировали из саперного

батальона в распоряжение командира разведроты. Все шло, как положено по

уставу: Яков прежде всего представился лейтенанту Марченко, затем им занялся

старшина, и уж только после этого он направился в блиндаж, в котором обитала

небольшая группа разведчиков, выделенная для рейда в тыл неприятельских

войск.

В блиндаже было так накурено, что Яков не сразу различил, кто в нем

находится. Присмотревшись, он увидел пожилого бойца с добродушно-умным

лицом. Потеребив обвислые усы, разведчик стал пробираться к двери, навстречу

Уварову.

"Это, должно быть, и есть сержант Шахаев – командир группы",– пытался

отгадать Яков. Но тот, кого он принял за Шахаева, пробормотал:

– Що ж, будем знакомы. Пинчук! – и повернулся к друзьям, лежащим на

земляных нарах.– Какого ж биса вы лежите? Подойдите до хлопця! Це ж наш

новый разведчик-подрывник. Вместо Вакуленка. Товарищ сержант!..

С нар сполз низкий, коренастый младший командир. Поняв, что это Шахаев,

Яков доложил:

– Рядовой Уваров. Сапер. Прислан в ваше распоряжение.

– Сержант Шахаев. Командир группы разведчиков,– сказал коренастый и

застенчиво улыбнулся. Потом добавил: – Вот и хорошо, что прибыли.

Знакомьтесь с бойцами.

Третий разведчик, должно быть, самый молодой – больше двадцати не

дашь,– белобрысый, с озорными, навыкате светлыми глазами, в трофейной

плащ-палатке, пятнистой, как шкура африканской саламандры, быстро сунул свою

шершавую ладонь в руку Уварова. Затем бросил на него оценивающий взгляд,

словно покупатель, толкнул упругим кулаком в грудь, торжествующе заключив:

"Наш!", оскалил крепкие зубы и, театрально изогнувшись, доложил:

– Семен Ванин! Лихой разведчик, мастер ночного поиска. Десять раз

ходил за "языком" – и все безрезультатно. В одиннадцатый – чуть было свой

не оставил...

– Не велика была б потеря,– перебил четвертый, появляясь откуда-то из

темного угла. Высокий и тонкий, он пригнулся, чтобы не задеть потолок своей

головой, поправил очки на длинном с горбинкой носу.

– Аким Ерофеенко. Будем знакомы. Откуда к нам? Какими судьбами?

Собственно, это я зря спрашиваю...

– Зря, зря, Акимушка,– в свою очередь перебил его Ванин.

Но Аким, не слушая его, продолжал:

– Об этом поговорим потом. Присаживайтесь на нары, будьте как дома.

Ванин стоял рядом, щурился, следя за Акимом. Ему, по-видимому, хотелось

во что бы то ни стало развеселить Ерофеенко. Белые ресницы разведчика часто

мигали. Он что-то быстро соображал. Вдруг его физиономия сделалась

пресерьезной. Он посмотрел в глаза Акима и сказал испуганным голосом:

– Аким!

– Ну что тебе, Семен?

– Очки!..

– Что очки? – встревоженно спросил Аким, хватаясь за переносицу.

– На носу,– спокойно объявил Ванин.

Но и это не помогло: Аким не рассмеялся. Что-то беспокоило солдата. Да

и самому Сеньке, если честно признаться, не особенно хотелось сейчас

балагурить: он хорошо знал, чем тревожились сердца его товарищей. То, что

предстояло им сделать, было не совсем обычным даже для них, опытных

разведчиков,– и это волновало. Может быть, именно поэтому Сеньке и хотелось

развеселить друзей. Во всяком случае, он сделал еще одну попытку.

– Тебе, Аким, профессия разведчика противопоказана,– вдруг начал он

убеждать Ерофеенко, употребляя медицинский термин, услышанный им в армейском

госпитале.– Ну какой из тебя разведчик? Высок, как колодезный журавель,

тебя же за версту видно. Траншею трехметровую нужно. Противопоказано для

разведчика? Противопоказано. Ты, наконец, в очках. По их блеску тебя сразу

немцы обнаружат – для немцев готовенький "язычок". И вот сейчас собираемся

ведь...– Но Ванин почему-то осекся, не стал говорить о предстоящем.– Нет,

не выйдет из тебя хорошего разведчика...

– Видишь ли, Семен,– спокойно возразил Аким,– кому что дано

природой, тот тем и располагает. Тебя, например, глаза выручают, ну, а

меня...

– Голова, скажешь?

– Допустим. A потом, что ты ко мне привязался? Нашел время для

болтовни. И что, собственно, тебе от меня нужно?

– Вот опять "собственно"! Когда ты оставишь это глупое интеллигентное

словцо, Аким? Ты бы лучше послушал, что умные люди говорят...

– Уж не себя ли ты умным-то считаешь?

Но Ванин пропустил это мимо ушей.

– Я бы вот что посоветовал тебе, Аким. Подавайся-ка в наградной отдел.

Самое подходящее для тебя место – писарем там работать.

– Почему, собственно, в наградной? – удивился Аким, явно

заинтересованный этой новой выдумкой Сеньки.

– А потому, ученая твоя голова, что наградные листы будешь на меня

заполнять. Писарь из тебя выйдет в самый раз. И почерк у тебя недурной, и в

грамматике ты силен.

Аким улыбнулся. В сущности, ему, как и всем, нравилась Сенькина

болтовня. Как бы там ни было, а он любил этого белобрысого пустозвона. Аким

преотлично понимал Ванина: всякий раз, когда разведчикам предстояло сделать

что-то очень серьезное, связанное с большим риском, Сенька начинал

балагурить. Особенно любил подтрунивать Сенька над Акимом. Пинчук, например,

всегда с удовольствием прислушивался к их перепалке. Сейчас он от души

хохотал, толкая в бок Шахаева, который молча скалил белые зубы и поблескивал

маленькими черными глазками. Иногда, увлекшись, Семен задевал и Пинчука, но

быстро укрощал себя – подтрунивать над Петром Тарасовичем было неудобно: и

возраст у него уже солидный, да и человек-то он степенный. Сенька знал, что

до войны Пинчук управлял большим колхозом и даже был депутатом районного

Совета.

Почтительное отношение Ванина к Пинчуку Уваров заметил уже в первые

минуты своего знакомства с разведчиками. Балагуря, Сенька нет-нет да и

взглянет мельком на Пинчука – но осуждает ли тот его. Вот сейчас, заметив,

что Петр перестал смеяться, Сенька приумолк, притих, насторожился и молча

полез на нары – может быть, ему просто и самому уже надоело молоть языком.

Кто знает...

Яков присматривался к разведчикам. Первые минуты Уваров чувствовал себя

неловко. Молчаливый и угрюмый по своей натуре, Яков с трудом выдавливал

слова. Это не понравилось всем, а Семену в особенности.

– Так не пойдет! – категорически заявил он. В его руках появилась

фляга в сером чехле. Он встряхнул ее. Прислушался: – Есть! Сейчас ты у меня

заговоришь! Аким, ну-ка открой баночку!

Ерофеенко достал большую банку консервов, долго возился с ней. Ванин

искоса поглядывал на него, злился.

– Эх, горе ты мое,– вздохнул он притворно и взял у Акима банку.

Открыл ее быстро, налил в жестяную кружку водки и поднес Уварову. Тот

покачал головой и глухо выдавил:

– Не пью.

Сокрушенно свистнув, Ванин недружелюбно посмотрел на новичка и сердито

заметил:

– Ну, сельтерской у нас для тебя нет.

Уваров промолчал. По настоянию Шахаева, он все же рассказал немножко о

себе.

Вспомнил свой колхоз на Курщине, в котором работал трактористом, первое

ранение на фронте, госпиталь, медицинскую сестру, в которую влюбился

ненароком, да так и не признался ей в этом.

– До войны дела шли не ахти как здорово, но все же неплохо. Мы с отцом

работали, мать дома, по хозяйству, сестренка училась. Последнее время и я

стал учиться на механика, да война помешала.

– Она всем помешала,– мрачно пробормотал Ванин.– Я вот тоже токарем

на шарикоподшипниковом заводе в Саратове работал.

– Инженером небось думал стать?

– Конечно, думал. И стал бы им,– ответил Семен. Потом, после паузы,

добавил убежденно: – Я еще буду инженером. Вот войну закончим, и буду,

ежели, конечно, фрицевская пуля сдуру не укусит...

Все замолчали и как-то тихо, раздумчиво посмотрели друг на друга.

– У тебя все готово, Пинчук? – вдруг спросил Шахаев, нарушив

молчание.

– Всэ, товарищ сержант!..– быстро ответил Петр и, потрогав свои

усищи, пояснил: – Вчера еще всэ було готово.

До этой минуты Пинчук молчал. Но по выражению его лица Шахаeв видел,

что Петр внимательно прислушивался к солдатскому разговору. О чем он думал?

О предстоящей ли операции, о своем ли колхозе или о том и о другом вместе?

Есть о чем вспомнить Пинчуку! Как-никак, а он "головой колхоза был, да

какого колхоза!" Сколько таких вот парней воспитал он в своей артели! Где

они сейчас? Может быть, вот так же сидят в блиндажах и готовятся уйти в тыл

врага? Или идут в атаку? И все ли живы-здоровы?..

Пинчук шумно вздохнул.

– Оце ж вы, хлопци, дило кажете,– не выдержал все-таки и он.– Писля

вийны нас всих заставят вчитыся. Велыки дила будем делать! – и снова

пригладил, многозначительно хмурясь, свои Тарасовы усы.– А зараз хрица надо

бить сильней!..

Сказав это, он принялся пробовать у самого Сенькиного уха свое новое

кресало. Искры летели во все стороны, а фитиль не загорался. Пинчук отчаянно

дул на него.

– Брось ты эту гадость, Петр Тарасович! – дружески посоветовал ему

Ванин.– То ли дело – зажигалка! Чирк – и готово!

И чтобы подтвердить свои доводы, он вынул из кармана свой последний

трофей – "бензинку-пистолет". К величайшему смущению Сеньки, она не

загорелась.

– Кресало надежней,– убежденно заговорил Пинчук.– А зажигалка –

что? Высох, испарился бензин – и ты ее хоть выброси. В наш рейд лучше с

кресалом. Трут, камушек в карман – и все.

Замолчав, Пинчук решил заштопать дырку в гимнастерке. Но тщетно

пробовал он просунуть нитку в ушко иголки. Слюнявил ее, заострял кончик

грубыми пальцами, а совал все мимо.

– Ты Акима на помощь позови. Он в очках,– смеялся Ванин.

Отчаявшись, Пинчук попросил Сеньку. Тот всегда был готов удружить

голове колхоза. Взял из рук Пинчука иголку и нитку, быстро продел ее в ушко.

Не удержался, чтобы не сказать:

– А еще хвалишься: старый конь борозды не испортит. В иголочное ушко

не попадешь – куда уж тебе...

Пинчуку, как самому рачительному человеку, Шахаев поручил ведать

хозяйством группы. И он отменно справлялся с этими обязанностями. Наибольшее

предпочтение, с общего согласия, он отдавал табаку. Пинчук утверждал, что

без хлеба и воды на войне прожить еще можно, а без табака – никак. И он

аккуратно завернул пачки с махоркой в целлофан, уложил их в мешок. По десять

пачек на брата. Пять пачек – НЗ.*

Когда солдаты достаточно перезнакомились, Шахаев дал первое задание

Уварову – выйти вместе с Ерофеенко в боевое охранение и наблюдать за

передним краем противника.

* Неприкосновенный запас.

...На другой день вечером в боевое охранение пришли лейтенант Марченко,

командир разведроты и сержант Шахаев. Взяв у Якова и Акима сведения о

противнике, они отослали их в штаб, а сами остались для ночного наблюдения.

В эту ночь саперы должны были сделать для разведчиков проход во вражеском

минном поле, по ту сторону Донца.

У самого Шебекинского урочища Аким и Яков повстречались с саперами,

уходившими на это задание. Среди них был и Вася Пчелинцев – старый дружок

Уварова. Солдаты обнялись, о чем-то сбивчиво поговорили и разошлись молча в

разные стороны.

Ни тот, ни другой не знал, что это была их последняя встреча.

3

Накануне ухода разведчиков в тыл противника в генеральском блиндаже

более часа шло совещание. К командиру дивизии были вызваны начальник

разведки майор Васильев, лейтенант Марченко, сержант Шахаев и командир полка

подполковник Баталин. Здесь же находился и начальник политотдела полковник

Демин.

Генерал-майор Сизов, высокий, сухощавый, уже пожилой человек, с

быстрыми выпуклыми глазами, внимательно выслушивал каждого. Он никого не

перебивал – вот так же выслушивал он Акима там, в боевом охранении; по

выражению лица комдива трудно было определить, доволен ли он тем, что уже

сделано для выполнения предстоящей операции. Лишь в начале совещания генерал

предупредил, строго взглянув на присутствующих: – Задание надо выполнять.

Понимаете? – и, сделав паузу, кинул и сторону Васильева: – Докладывайте.

Последним говорил подполковник Баталин. Он получил приказ провести бой

силами батальона левее того пункта, где разведчики должны были перейти линию

фронта.

– Усильте батальон полковой артиллерией и минометами. Обратите особое

внимание на организацию боя,– предупредил комдив и перевел взгляд на

разведчиков.– Вы подробно докладывали о многих деталях – маленьких и

больших. Но почему-то забыли сказать о главном – о людях, о солдатах, как

они подготовлены к операции.– Сухое лицо комдива стало еще строже; из-под

седеющих, сдвинутых бровей поблескивали быстрые черные глаза – теперь уж он

совсем напоминал учителя, делавшего замечания своим ученикам.– В конце

концов, солдаты... они будут решать дело. Марченко! – обратился Сизов к

молодому офицеру, во всей фигуре которого чувствовалась стремительная

готовность.– Забаров идет в рейд?

Новые ремни на лейтенанте беспокойно скрипнули.

– Забаров... ранен, товарищ генерал.

Комдив, будто обожженный, быстро отошел от стола, метнул взгляд в

сторону молодого офицера, но ничего не сказал. Некоторое время в блиндаже

было тихо. Сизов ходил хмурый и, казалось, злой. Но вот он остановился,

приблизился затем почти вплотную к Марченко и спросил глухо:

– Тяжело ранен?

– В плечо, задета кость, товарищ генерал.

– Когда?

– Ночью на Донце. Вместе с саперами переправлялся.

– Так...– задумчиво сказал комдив. Почти сросшиеся брови генерала

теперь совсем сошлись в одну линию.

"Сколько людей погибло на глазах этого сурового человека, сколько видел

он раненых,– подумал Шахаев,– неужели всякий раз он так тяжело переживал

эти потери? A может быть, Забаров ему особенно дорог?.."

После совещания генерал Сизов беседовал с полковником Деминым.

– Жаль... Каких людей теряем! – комдив поморщился. Лицо его вдруг

стало опять сумрачным и усталым.– Вы знаете, Федор Николаевич, как нужен

был Забаров для этого дела. Именно Забаров!..

– Знаю,– тихо сказал Демин.

– Вы бы, Федор Николаевич, навестили его, посмотрели, как его лечат.

– Я уже был у Забарова,– все так же тихо и спокойно ответил Демин.

– Благодарю вас, Федор Николаевич,– взгляд Сизова вдруг потеплел. Так

бывало всегда, когда он начинал говорить с Деминым.– Забаровы нам очень

нужны! – Генерал немного помолчал. Потом сказал задумчиво и тихо: – Быстро

растут солдаты. Этим, пожалуй, не потребуется тридцати лет, чтобы стать

генералами. Как вы думаете?

– Думаю, что не потребуется,– Демин улыбнулся. Он хотел еще что-то

сказать, но зазвонил телефон. Генерал поднял трубку.

– Когда заметили?.. Двадцать минут назад?.. А почему так долго не

докладывали? Ах, так! Продолжайте наблюдение и обо всем замеченном сообщайте

мне немедленно. Говорите, скрылись за Лысой горой? Это что за белым

камнем?.. Хорошо, наблюдайте!..

Сизов положил трубку и, обращаясь к Демину, предложил:

– Поедем к Баталину. Там из боевого охранения очень важные сведения

сообщают. Кажется, новые части у немцев появились. Надо это уточнить на

месте.

Когда Сизов и Демин уже направились было к выходу, на столе вновь

зазвонил телефон. Генерал вернулся.

До Демина долетели слова комдива:

– Да, сейчас буду!

4

Вечером разведчики выстроились у своего блиндажа. Ждали Пинчука. Он

почему-то задерживался.

– Небось кресало свое потерял,– высказал предположение Семен.

Красный и вспотевший, Пинчук выполз из блиндажа. Встал в строй. Начал

оправдываться:

– Мабуть, цилу годыну шукав...

– Что шукав-то?

– Та кресало ж!

– Хо-хо-хо!

– Ха-ха –ха!

Марченко, пeрeждав первый приступ солдатского хохота, сердито

остановил:

– Ну, довольно. Сдать документы старшине!

Уваров ждал этой минуты с какой-то смутной тревогой. Ему впервые

приходилось расставаться со своим комсомольским билетом, и это было очень

тяжело. Без него он вдруг почувствовал себя каким-то опустошенным, невольно

хватался за карман и не находил там привычной маленькой книжечки.

Сдали свои партийные билеты Шахаев и Пинчук. Аким отдал дневник и

красноармейскую книжку: больше у него ничего не было. Сенька тоже передал

свой комсомольский билет. Теперь все были сосредоточенно-серьезны. Даже

Семен. Разумеется, настолько, насколько могла быть серьезной его курносая

физиономия.

Поправив за спинами мешки, взволнованные и молчаливые, разведчики

тронулись в путь.

Старшина долго смотрел им вслед. Взгляд его остановился на документах,

еще теплых от солдатских рук. Он бережно положил документы в полевую сумку и

еще раз посмотрел вслед уходящим разведчикам.

Темнело. На небе появились первые звезды. Стрельба на передовой, как

всегда к ночи, усиливалась. Где-то у генеральского блиндажа рассыпался

гортанной трелью неисправимый оптимист-скворец. А ведь пострадал и он,

насмешник горластый. Прилетел к пустому месту: ветлу, к вершине которой был

прикреплен его домик, спилили дивизионные саперы. Теперь певун устроился

где-то в дупле.

Траншеи глубокие – можно было идти в полный рост. Но для Акима и они

были мелки. Тот и сейчас шел пригнувшись. Это очень неудобно – болела

спина. Порой терпение покидало Акима, и тогда его голова в каком-то облезлом

кроличьем малахае (перед тем как пойти в рейд, разведчики переоделись во все

гражданское) медленно плыла над брустверами траншей. Акима окрикивали. Он

смущался, наскакивал на какие-то ящики, падал.

– Скоро, что ли, будет конец этим траншеям? – ворчал Ванин, обращаясь

к шедшему впереди него Уварову. Но тот промолчал. Это еще больше

раздосадовало Сеньку.– И что ты молчишь все время? – в сердцах сказал ему

Ванин. Не любил он людей неразговорчивых и, как говорил Пинчук, "сумных".

Сенька нередко философствовал на этот счет: "Молчит с важным этаким видом.

Будто все знает, да не хочет зря языком трепать. А раскуси такого – просто

язык у него еловый. – И заключил: – Не люблю молчунов".

Обыкновенно в таких случаях Сенька искал сочувствия у Акима. Тот, чтобы

нe обидеть Ванина, часто соглашался с ним. В конце концов, Сенька был в

известной степени прав. На войне люди часто искали свой отдых в веселой

болтовне. Не о смерти же им думать, когда она и так всем глаза намозолила.

Как хорошо, если в вашем отделении заведется такой неутомимый весельчак,

вроде Сеньки! Он в горькую минуту заменит вам и письмо от родных, и

политбеседу, и даже такую драгоценность, как табак.

Но сейчас Аким заступился за сапера:

– Собственно, ты зря, Семен, ворчишь на Уварова. Яков, должно быть,

толковый парень. Не пошлют же на такую операцию плохого солдата. Только

Уваров еще не привык к нам.

Траншея изгибалась, вела, вела, вела. Все слышнее были выстрелы. От

реки повеяло сырой прохладой. Пули свистели над головами, с шипением

шлепались в песок и сворачивались там в горячие свинцовые комочки. Где-то,

далеко за Донцом, ухнуло орудие. В ту же минуту "ш-ш-ш-ш" и трах!.. Теплая