Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)

не оказалось. Сенька вернулся и доложил Забарову.

– Что еще за чертовщина? Куда делись немцы?..– протирая красные

глаза, спросил Забаров Ванина, который теперь был у него вроде заместителя

по политической части.

– Уползли. Наверное, по промоинам. Их там много, промоин, видите, у

дороги?

Федор только теперь различил узкие, извилистые черные канавки, ведущие

от дороги к оврагу. Немцы, конечно, воспользовались ими, чтобы отойти и

утащить убитых и раненых. Должно быть, по этим промоинам они попытаются

вновь совершить вылазку. Забаров послал связного к Марченко и просил вызвать

по радио огонь нашей артиллерии. Вскоре тяжелые снаряды вновь стали рваться

в овраге.

Федор прислушивался к этим разрывам и еще к каким то звукам слева и

долго и задумчиво глядел на присмиревшую Наташу. Девушка этого не замечала.

Маленькая и хрупкая, она полулежала на земле, положив голову на санитарную

сумку. Лунный свет озарил ее лицо.

– Наташа,– тихо окликнул Забаров.

Она вздрогнула и приподняла голову.

– Наташа, ты слышишь что-нибудь сейчас?

– Слышу... Я давно слушаю.

– И я,– сказал он.– Кто, по-твоему, там?

– Шахаев, конечно,– сказала она.

– И я так думаю. Ты понимаешь, Наташа, как он нас выручает?..

– Понимаю. Выручает... а мы его нет...

Забаров и Ванин с удивлением посмотрели на девушку: так вот она о чем

задумалась?

– И мы его выручим,– твердо сказал лейтенант.

– Им там тяжело. Наверное, много раненых.

– Вот вы и пойдете сейчас к нему.

– Я... к нему?

– Да. С Ваниным вместе. Пробирайтесь осторожно вдоль берега.

– А вы с кем же останетесь? – испугалась Наташа.

– Не беспокойтесь. Здесь нас немало. Кроме того, скоро должна прийти

помощь с того берега. Так что продержимся,– сказал Забаров.

Ванин не понимал Забарова, ни чуточки не понимал!

В Сенькиной голове никак не укладывалось, как это можно совмещать в

себе дьявольскую удаль с холодной расчетливостью. А Забаров совмещал. Вот и

сейчас остается лейтенант с небольшой группой бойцов, окруженный со всех

сторон врагами,– какая смелость! А тут, оказывается, расчет. Точный,

безошибочный расчет.

– По пути зайдите к командиру,– спокойно продолжал Забаров,–

доложите, что все в порядке.

– Нет, мы вас одних не оставим,– воспротивилась Наташа.

– А я вам приказываю исполнять.

Пришлось подчиниться. Наташа поправила санитарную сумку, проверила

медикаменты. Сенька взял ее за руку, и они пошли. Курить Ванину хотелось

страшно. Но он боялся. Наконец нашел выход. Сунул щепоть махорки себе в рот.

В пересохшем горле стал быстро накапливаться горьковатый сок, утоляя

одновременно и жажду и голод.

"Если полки не переправятся, грустновато нам будет тут, кумушка, с

тобой,– невесело размышлял Семен, осторожно ступая по суглинистой

приднепровской земле и чмокая губами.– Эх, сидеть бы тебе на ловом бережку

с Верой!.."

Мысли Сеньки прервал дружный крик "ура", покатившийся от реки им

навстречу, сюда, в гору. Сенька, стиснув руку Наташи, с колотившимся от

радости сердцем быстро побежал вниз, перепрыгивая через какие-то канавки и

бугорки, то и дело падая и вновь вскакивая на ноги. Он слышал за собой

горячее дыхание девушки.

Небо задернулось тучами. Они громоздились одна на другую. Стало совсем

темно – хоть глаз выколи. От Днепра вместе с криками "ура" доносилась тугая

прохлада.

4

Левый берег еще с вечера, как только стемнело, зажил напряженной

жизнью. Сотни рыбачьих лодок и сооруженных саперами и пехотинцами плотов

были спущены на воду и замаскированы ветвями. Изредка сюда упирался длинный

язык прожектора и, лизнув раза два берег, отворачивал в сторону, видимо

ничего не обнаружив. После этого у реки долго стыла тревожная тишина.

Многочисленные каски солдат чуть-чуть светились под зелеными ветвями

маскировки. От лодки к лодке, от плота к плоту, пригнувшись, как на переднем

крае, перебегали взводные командиры, отдавая вполголоса какие-то приказания.

Из леса тянулись бесконечные вереницы повозок с боеприпасами,

продовольствием и новыми переправочными средствами. Натужно, будто жалуясь

на свою усталость, стонали моторы перегруженных, вращающих в песке горячие

колеса легковых машин и полуторок. Вслед за ними подходили машины с

паромами. Глухо квохтали высветленными теплыми траками танки, располагались

в лесу полки вновь прибывшего соединения. Все это делалось осторожно, без

лишней суеты, по единому и тщательно разработанному плану.

Ночь раскинула над солдатами одеяло мягко взбитых туч, сквозь которые

на волны Днепра падал неживой лунный свет. Лодки покачивались на ленивой

волне, терлись бортами.

В одном утлом челноке сидели четверо. Трое из них с напряженным

вниманием слушали рассказ сидевшего в середине старшины.

– ...Дальше что ж,– говорил он неторопливо.– Прибыл, как вот и вы, с

маршевой ротой, молод да зелен. В сорок первом году это было... Приняли в

полку как полагается. Поужинал, помню, крепко. Фронтовики научили ложку за

обмоткой прятать. Хоть, говорят, ты человек и грамотный, агрономом был, но

того не знаешь, что без ложки и малой саперной лопатки солдату не жить...–

Рассказчик на минуту замолчал, проводив глазами взмывшую на том берегу и

медленно падающую в реку зеленую ракету.– А бой там, видимо, не на шутку

разыгрался, товарищи! – кивнул он в сторону правого берега; когда ракета

потухла, старшина продолжал: – Стали они меня, как говорят, вводить в курс

дела, учить фронтовым премудростям. А однажды подходит ко мне командир

взвода младший лейтенант Черненко и говорит: "Вот что, Фетисов! Пойдете с

отделением в разводку, узнаете, есть ли в селе немцы, много ли их".

– Так сразу?

– Сразу. Ну что ж. Есть, говорю, идти в разведку! А самому,

разумеется, скучновато стало, сразу вспотел весь. Я ведь не только в

разведке, но и в бою-то еще ни разу не бывал. Пробрались в село. Видим –

немцы. А сколько их? Как узнать? А узнать надо непременно – таков приказ.

Вот мы и поползли, стали считать солдат, пушки, лошадей. По неопытности я

увлекся и не заметил, каким образом к нам со всех сторон подобрались

гитлеровцы. Хорошо, что командир наш не растерялся: "Внимание!" – крикнул.

Началась перестрелка. Я все к сержанту жмусь, словно бы меня магнитом к нему

притягивает. А он посмотрел на меня строго и еще строже заметил: "За немцами

следи, а не на мной!.. Стреляй, черт те побери!.." Стыдно мне, ребята,

стало, ну просто не могу передать вам, как стыдно!.. Прикусил со злости язык

и так начал палить по фашистам!..

– Ну и что, отбились?

– Отбились, хотя и с великим трудом. На рассвете вернулись в полк. По

дороге сержант и говорит мне: "Не обижайся, Фетисов! В бою человек зол.

Таким он и должен быть. И ты это сам поймешь".

Фетисов умолк и чуть приподнялся. Тихо звякнули, ударившись друг о

друга, орден и две боевые медали на его выгоревшей и пропотевшей белой

гимнастерке.

Кто-то из молодых солдат с восхищением заметил:

– Наград-то сколько у вас. Вот герой-то!

Промолчал всегда такой говорливый Фетисов. Беспокойно завозился в

лодке, оглядываясь на солдат, словно бы провинился чем перед ними. Выручил

из неловкого положения покатившийся от лодки к лодке короткий и властный

приказ:

– Отчаливай!..

Была глухая полночь, и бой на том берегу разгорелся особенно сильно,

когда генерал отдал по телефону этот приказ командирам полков.

Стоявшие рядом с комдивом офицеры увидели даже в темноте, как он сразу

преобразился. Охваченный привычной, сотни раз испытанной боевой радостью,

этот немножко суховатый и резкий человек вдруг стал необычайно подвижен.

Казалось, огромная тяжесть упала с его плеч. Сейчас он весь был во власти

той поднимающей и воодушевляющей силы, которую чувствуют командиры во время

боя.

– Вы тоже на правый берег, Федор Николаевич? Я бы не советовал,–

влезая в лодку, сказал генерал Демину. Где-то у передних лодок разорвался

неприятельский снаряд. Переждав немного угасавший звук разрыва, Сизов

закончил: – Вам бы лучше остаться здесь, проследить за переправой

артиллеристов.

– Нет, я поплыву, Иван Семенович. Тут и без меня народу хватит.

И он легко прыгнул в лодку. Генерал посмотрел на его маленькую, почти

ребячью фигуру и подумал, как хорошо, что начподив поехал с ним. Подумал об

этом и улыбнулся. В темноте блеснули его черные, чуть прищуренные глаза. Он

взмахнул рукой, и саперы навалились на весла. Недалеко разорвался снаряд,

водяные брызги долетели до лодки. В эту минуту генерал и Демин увидели

неуклюже прыгавшего по воде бойца, догонявшего лодку. Саперы подхватили его

и вытащили из поды. Это оказался связист. На его спине разматывалась ловко

притороченная катушка кабеля, оставляя за собой тонкую, ныряющую в волнах

нитку провода. Что, остался было, а?

Солдат смущенно засопел, сказал виновато:

– Махорку забыл взять у старшины, товарищ генерал...

– Что ж ты за солдат, коль забываешь такую ценность?

– С аппаратом провозился...

– Ну вот, получай. Я оказался солдатом более исправным.– Сизов

наклонился над телефонистом и сунул в его руку пачку "генеральских" папирос.

– А как же вы-то, товарищ генерал?

– Я не курю.

Удивленный солдат что-то хотел сказать, но не успел. С темного неба

полился густой гул авиационных моторов, и сразу же послышался зловещий,

пронзительный вой летящих бомб. Над рекой один за другим поднимались водяные

фонтаны.

Генерал остался сидеть на прежнем мосте. Он только слегка наклонился

вперед. Обхватив плечо полковника Демина, Сизов пригнул его ко дну лодки.

Несмотря на бомбежку, лодки настойчиво продвигались к правому берегу.

Многие из них уже уткнулись в прибрежный песок. Сотни немецких ракет

огненными брызгами устремились к небу. Торопливо шарили по воде широкие

языки прожекторов. Била артиллерия, вздыбливали воду авиабомбы... И все же

вскоре где-то около Бородаевки грянуло нестройное, прерываемое, видимо,

бегом "ура". Оно неотвратимо покатилось куда-то вверх.

– Началось! – громко сказал генерал, уже не боясь, что его услышат.

Боевая радость, которая охватила его еще на левом берегу, заставила генерала

выскочить из лодки прямо в воду. Он бежал по колено в воде. Впереди,

подпрыгивая, скакал телефонист, провод затруднял его движения, и солдат

бежал рывками, подбадривая себя криком:

– Скорей!.. Скорей!..

Пуля кнутом обожгла левую щеку солдата. Боец выругался, зажал щеку

ладонью и, не задерживаясь, устремился вперед. "Началось",– прошептал он

горячими, сухими губами, чувствуя, как что-то сильное поднимается у него в

груди, делает его тело легким и упругим.

"А генерал-то идет в полный рост. Как бы его..."

Испугавшись собственных мыслей, солдат задержался и побежал рядом с

Сизовым. За его спиной, быстро раскручиваясь, поскрипывала катушка.

"Ура", прорываясь сквозь грохот боя, ширилось, разливалось по всему

берегу, с шумом ударяясь о скалы, заглушая испуганно-торопливый треск

немецких пулеметов и автоматов. Мелькали сгорбленные фигуры солдат,

короткими перебежками продвигавшихся к селу. Снаряды уже рвались на пeскe,

оставляя после себя маленькие воронки. С левого берега басовито ухала наша

тяжелая артиллерия, грохотали "катюши". Появились первые раненые и убитые.

Черными пятнами выделялись они на песчаном берегу, тускло освещаемом

сочившимся сквозь тучу лунным светом. По песчаным увалам ползли линейные

надсмотрщики, отыскивая повреждения провода. A на левом берегу уже появились

понтонеры. Они спускали на воду первый паром. Возле него суетились солдаты,

возбужденные стрельбой у Бородаевки.

Дивизия завязала бой за плацдарм.

5

Сенька и Наташа лишь на рассвете отыскали группу Шахаева. Маленькая

горстка людей находилась у самого берега, под кручей, среди огромных древних

валунов. Кругом были видны воронки от снарядов. Шахаев был ранен в третий

раз и теперь без сознания лежал среди камней. Возле него сидел санитар,

оставленный, как потом стало известно, старшиной Фетисовым, рота которого

высадилась в этом месте. Бой шел где-то уже наверху, далеко отсюда, и тут

было спокойно. В пяти шагах от Шахаева лежал сапер Узрин, убитый вскоре

после высадки на берег. Из отряда Шахаева невредимым остался только

азербайджанец Али Каримов. Торопясь он стал рассказывать Наташе и Ванину

подробности неравного боя. Впрочем, из его слов трудно было что-либо понять:

русский язык Али знал плохо, а волнуясь, и вовсе коверкал его. Сенька не

хотел обижать красноармейца, он внимательно его слушал, но в конце концов

все же не вытерпел и перебил:

– Рассказываешь ты, Каримыч, горячо, но неразборчиво, как гусь. Лучше

потом. И сам вижу, что туго вам пришлось. Но и нам досталось. Многих ребят

уже нет, Каримыч,– с несвойственной ему печалью повествовал Bанин,

капитана-то Крупицына... убили. Нет больше его...

Каримов выслушал эту весть с обидной для Сеньки апатией. На глазах Али

за одну ночь умерли трое, и вот умирает четвертый. Ощущение горя как-то

притупилось в нем. Осталось, однако, желание кому-то поскорее помочь,

кого-то выручить, чтоб не было хоть в этот день еще одной смерти. Али

забеспокоился.

– Старший сержант в медсанбат нада... операция нада. Скоро нада...

умрит он...

Последние слова Каримова вывели Сеньку из минутного оцепенения.

– Кто "умрит"?! Что зря бормочешь! – и, подбeжав к Шахаеву, Ванин

стал помогать Наташе перебинтовывать его.

– Лодку ищите, в медсанбат его быстро...– взволнованно сказала

девушка.

Ванин и Каримов убежали к реке.

Перебинтовав Шахаева, Наташа присела рядом с ним на небольшом круглом

камне. Руки девушки перебирали теперь уже совсем белые волосы парторга.

Шахаев негромко стонал, порой начинал о чем-то часто и страстно говорить на

своем родном языке. В такие минуты большие потрескавшиеся губы его

раскрывались – Шахаев улыбался. Иногда он называл имена знакомых Наташе

ребят. Затем вдруг начинал говорить по-русски. При этом раза два он невнятно

произнес и ее имя. И оба раза девушка испуганно вздрагивала, тихо и

осторожно снимала со своих колен его большую голову. А когда он умолкал,

Наташа опять поднимала его к себе на колени и, низко склонившись над ним,

дышала ему прямо в лицо, словно хотела своим дыханием удержать медленно

уходившую от него жизнь. Изредка он открывал глаза. Черные и безумные, они

были очень страшны, смотрели на нее дико и бессмысленно. Наташа скорее

закрывала их своими руками. Она сильно обрадовалась, когда увидела на берегу

Сеньку и Каримова. Те подвели откуда-то небольшую лодку.

Часом позже Шахаев уже лежал на операционном столе в медсанбате,

который, по странному стечению обстоятельств, находился как раз в том саду,

откуда уходили за Днепр разведчики. Тут еще стояла хозяйственная часть

разведроты во главе с Пинчуком.

В тот же день Пинчук, Кузьмич, Михаил Лачуга, Сенька и Наташа

переправились на правый берег. Днепр уже там и сям бороздили, не обращая

никакого внимания на непрерывные бомбежки, огромные паромы. Они перевозили

тяжелую артиллерию, машины с боеприпасами, танки и "катюши". Маленькие

бесстрашные катера, сердито урча и разгоняя от себя водяные валы, быстро

влекли за собой по два, а то и по три парома. Танки-"тридцатьчетверки", едва

съехав с парома, на полной скорости мчались к селу, чтобы скорее укрыться от

вражеских бомбардировщиков и снарядов. Над Днепром, высоко-высоко, стаями

вились патрулирующие краснозвездные истребители; за Днепр, в сторону

Бородаевских хуторов, за которые все еще шел бой, низко проносились

эскадрильи штурмовиков. То и дело вспыхивали воздушные схватки.

Кузьмичу удалось устроить своих лошадей вместе с повозкой на пароме,

которым руководили знакомые саперы. Трофейных же, "Сенькиных", битюгов

пришлось перегонять вплавь. Лачуга, в распоряжение которого поступила эта

"иностранная" скотина, держал битюгов в поводу и, стоя на пароме,

прикрикивал на них, позывно посвистывая, подбадривал. Животные испуганно

раздували красные ноздри, с тяжким стоном плыли вслед за паромом.

В Бородаевке разведчиков встретили майор Васильев и лейтенант Марченко.

Они указали Пинчуку место, где надо было остановиться, а сами направились на

НП генерала. Местом, на котором Пинчук должен был расположить свое

хозяйство, являлась глубокая балка, откуда прошлой ночью переправившиеся

полки выбили немцев. На дне балки в беспорядке стояли черные крытые брички,

валялись кучи противогазов, рыжие солдатские ранцы, ящики с маленькими

зенитными снарядами, пустые железные лотки из-под мин и множество зеленых

противоипритных накидок. Стояла даже походная кухня, наполненная прокисшей и

омерзительно пахнущей пищей. Под кухней, между больших колес, валялся немец

в колпаке, забрызганном бурой кровью.

Пинчук и Лачуга с отвращением оттащили в сторону труп немецкого повара,

а потом выкатили на простор кухню и толкнули ее под откос; повозка с

грохотом понеслась вниз, к обрыву, расплескивая по пути вонючую жидкость.

– Ось им так... Всих в тартарары, яки до нас с оружием...

Пинчук злыми глазами проводил кухню, выругался и сплюнул.

– Вы что, товарищ Пинчук? – испугался Лачуга, он никогда еще не видел

Пинчука таким злым.

Старшина не ответил.

Очистив балку от разной дряни, они начали готовить обед.

В это время на горе, за селом, рыдала медь оркестра. Там хоронили

капитана Крупицына. Сенька быстро направился туда. Но он опоздал. Ему

встретился опечаленный полковник Демин, за ним шли другие работники

политотдела. Однако Семен все же подошел к могиле. Hа небольшом свежем

холмике высился некрашеный кубический деревянный памятник. Надписи на нем

еще не было. Сенька постоял немного в раздумье. Ему что-то хотелось сделать.

Вынул из кармана карандаш и написал на памятнике:

Здесь похоронен САША КРУПИЦЫН,

наш замечательный комсомольский вожак

и вообще настоящий парень

Эпитафия ему не понравилась, но лучшего он придумать не мог. Последние

слова "и вообще настоящий парень" он приписал после долгого размышления. По

мнению Сеньки, они должны были объяснить все добрым путешественникам и

потомкам. И пусть не взыщут: Сенька не был рожден поэтом.

Стиснув в левой руке пилотку, Ванин медленно поплелся от могилы. Его

обогнали мчавшиеся к Бородаевским хуторам запыленные и дышащие жаром танки

– там особенно сильно гудел бой. Невесело, сумрачно было на сердце у Сеньки

в тот день. Слишком много смертей вдруг посетило их маленькую семью. Чуяло

ли в ту минуту отважное сердце разведчика, что и его, Сеньку, не пощадит на

заднепровской земле вражеский осколок?..

6

Лейтенант Забаров с небольшой группой разведчиков, с двумя стрелковыми

ротами и батареей Гунько находился в районе Бородаевских хуторов, в трех

километрах западнее Днепра. Группа вела бой с немцами по соседству с третьим

батальоном, который ночью подоспел к разведчикам на выручку.

Только что была отбита – с помощью прибывших от Днепра танков –

очередная, кажется уже четвертая за этот день, контратака немцев, и теперь

разведчики отдыхали в глубоком яру, укрывшись от неприятельских бомб и

снарядов.

Сверху послышался шорох, посыпались земляные комочки. Разведчики

подняли головы. К ним в овраг, тормозя ногами, катились Сенька, Пинчук,

Кузьмич и, что особенно удивило Забарова, румын Бокулей. Кузьмич и Пинчук

несли термосы с горячим украинским борщом. Пинчук кроме всего принес еще

добрую весть, которую и сообщил немедленно.

– Выше голову, товарищи! – торжественно начал он, как на митинге.–

Фашистам тут не продержаться. Начальник политотдела просыв передать: правее

Днипро форсировала наша танковая группа. Так що денек-два продержаться, а

там будэ легше. Я вот и пополнение привел! – закончил Пинчук, указывая на

смущенного румына.– Бокулею повоевать захотелось. Гуров отпустил его на

денек. Хай, каже, проветрится!..

Все захохотали. Довольный произведенным эффектом, Пинчук засиял. В

довершение всего он прочел в "Советском богатыре" стихи дивизионного поэта:

Стой у Днепра, как у Волги стояли,

И на Днепре, как и там, победи!

Стихи понравились. Разведчики повеселели и принялись за обед. Однако

поесть не пришлось. Сверху раздался тревожный голос наблюдателя:

– Идут!..

Все отлично понимали, кто там идет, потому что такой сигнал слышали за

этот день в пятый раз.

Гунько, зло сверкнув огоньками своих желтых глаз, пeрный выскочил из

оврага, и через полминуты уже раздался сердитый залп орудий.

Схватив автоматы, разведчики стали карабкаться наверх встречать пятую,

и уж конечно не последнюю, немецкую контратаку. Кузьмич и Бокулей ползли

вместо со всеми. Немного приотстав, взбирался с автоматом и Пинчук. А в небе

уже делали круги "юнкерсы", и землю давил их неровный, переворачивающий душу

стон. Впереди, метрах в пятистах, перемещались приземистые немецкие "тигры"

и "пантеры", а между ними – фигуры вражеских солдат. Вокруг них пахали поле

наши снаряды. Немцы отвечали из минометов, укрытых в балках. Мины падали

непрерывно. Их осколки с вибрирующим воем проносились над залегшими в кювете

старого грейдера разведчиками и пехотинцами. Разведчики дружно открыли огонь

из автоматов. По всему кювету, как шелуха от тыквенных семечек, желтели

кучки стреляных гильз. Они попадали под колени бойцов и неприятно

перекатывались. Грохот стоял невероятный. Впившись в стальные тела

автоматов, разведчики выпускали одну очередь за другой. Сенька и Камушкин,

которых Федор отослал помочь артиллеристам, подносили снаряды,

отстреливались из автоматов, не давая немцам приблизиться к орудиям.

– Вася!.. Слышишь ты!.. Целься хорошенько!..– скрипел зубами Ванин.

Он уже давно был ранен осколком вражеской мины, и Наташа, которая перед

самым боем тоже пришла сюда, несколько раз пыталась перевязать его, но он

небрежно отмахивался от нее. Лицо его перекосила бешеная ярость.– Бей их!..

Над вражеской пехотой стали разрываться бризантные снаряды. Вспыхивали

седые лохматые шапки разрывов. Ряды атакующих редели, и все неувереннее

становилось движение тех, кто продолжал еще по инерции бежать вперед. Слева

и справа, накапливаясь в воронках от снарядов и бомб, готовились к атаке

бойцы наших стрелковых полков. Позади них, в пологой балке, приглушенно

урчали танки, разворачивались, принимали боeвой строй. Эскадрильи

штурмовиков, волна за волной выплывавших из-за Днепра, как когда-то из-за

Шебеки некого леса, кружились над полем боя, бомбя и расстреливая из пушек

неприятельские танки. Надежно прикрытые истребителями, "илы" проносились так

низко, что казалось, они вот-вот врежутся в землю.

Забаров поднял разведчиков в атаку. Вместе со стрелками они побежали

вперед. Выцветшие гимнастерки бывалых солдат быстро смешались с зеленым

обмундированием молодых красноармейцев; они стремились быть поближе к

ветеранам дивизии и воевали еще с той неловкой поспешностью, которой не

увидишь у обретших степенную уверенность, почти беспечность, "старичков".

Полк Баталина, поддержанный тяжелыми танками, ударил по правому флангу

контратакующего неприятеля. Удар этот был так неожидан и силен, что немцы

дрогнули и, теснимые советскими войсками, стали отходить вдоль Днепра, на

север. Несколько вражеских танков и два немецких стрелковых батальона были

перехвачены у реки, загнаны в овраг и полностью разгромлены нашей

артиллерией и авиацией. Однако к вечеру противник бросил навстречу

наступающим большую массу "тигров", и полк Баталина после тяжелого и

кровопролитного боя вынужден был отойти на прежние позиции. A соседняя

гвардейская дивизия была отброшена немцами вновь за Днепр.

На третий и четвертый день повторялось то же самое. Немцы вводили в бой

все новые и новые танковые полки. Особенно много было вражеской штурмовой

авиации, делавшей бесчисленное количество боевых вылетов. Приднепровская

степь почернела от разрывов бомб, снарядов и мин. Воздух пропитался

тревожным и душным запахом большого сражения. В течение дня успех клонился

то к одной, то к другой стороне. Бывали минуты, когда казалось, что

гитлеровцам удастся прорваться к переправе. Некоторые их танки уже выползали

к днепровским кручам, но в самую критическую минуту, когда положение

представлялось солдатам уже безвыходным, наступал перелом.

Десяток свежих танков, введенных в бой в строго рассчитанное время,

решал дело, и враг отходил на свои прежние рубежи. Кое-где нашим даже

удавалось на сотню метров расширить плацдарм, и это уже расценивалось как

большая победа. Обе стороны несли большие потери. Паромы едва успевали

отвозить раненых красноармейцев и поврежденные в бою танки и орудия. Над

единственным понтонным мостом, наведенным уже во вторую ночь, через каждые

тридцать минут появлялись многочисленные группы немецких бомбардировщиков, и

над рекой, равнодушно катившей свои светлые воды к морю, вспыхивали жестокие

воздушные бои. Неумолчно били зенитки...

А в сводке Совинформбюро об этом было сказано так:

"В полосе среднего течения Днепра наши войска успешно форсировали реку

Днепр и захватили плацдармы в трех местах: севернее Киева, южнее города

Переяслава и юго-восточнее Кременчуга. Немцы ведут против наших

переправившихся через Днепр войск ожесточенные контратаки, которые

отбиваются с большими для противника потерями. Наши войска шаг за шагом

расширяют плацдармы".

Генерал, казалось, равнодушно прочел сводку и, вернув ее адъютанту,

приказал:

– Взять в штабе подробные сведения о потерях. Я должен знать, сколько

солдат осталось в каждой роте. И выяснить, в каком полку начальник

политотдела...– Посмотрев назад, на задымленную саперами переправу, генерал

добавил: – Передайте майору Васильеву, чтобы вывел разведчиков из боя. Они

мне нужны здесь.

7

Разведчики находились все в том же яру, что и три дня назад. Усталые и

оборванные, многие раненые, они слушали сейчас торопливый, взволнованный и

сбивчивый рассказ Забарова. То ли потому, что после всех вражеских

контратак, которые пришлось отбивать разведчикам, он и его бойцы остались

все-таки живы и это радовало и требовало вместе с тем душевной разрядки, то

ли еще почему, только всегда молчаливый Федор вдруг разговорился и рассказал

окружавшим eго удивленным разведчикам всю свою биографию.

Родился Федор в 1917 году в небольшом рабочем поселке под Москвой.

Родился, как потом рассказывали eму, ночью, в непроглядную темень. Когда

мальчик во весь голос впервые заявил о себе, мать торопливо завернула его в

теплое одеяло, вынесла на улицу и положила теплый сверток под чьим-то

плетнем, а сама, растрепанная, испуганная мирским судом, сбежала из деревни.

Федора подобрал богатый односельчанин, Федосей Прокофьев, у которого не было

своих детей: сын был убит где-то под Перемышлем, а второго произвести на

свет он уже не мог – стар годами был. Однако с приемышем ему также не

повезло. Мальчик прожил у него ровно восемь лет, до той поры, пока ему не

сказали, что он подкидыш. Когда ему об этом во всех подробностях поведали

соседские бабы, он в тот же день сбежал от приемного отца. Это было первое

проявление непокорного и своенравного характера. О матери Федор узнал

гораздо позже, и то очень немногое. Она работала батрачкой у одного кулака,

сильная и гордая красавица. Куда девалась она после его рождения, ни он и

вообще никто не знал. Ходили слухи: "Наложила руки на себя". Об отце же

Забаров совсем не имел никаких сведений. Сказывали, будто солдат-дезертир.

Но и то, пожалуй, больше понаслышке да по догадкам: много в те горькие

времена было беглых солдатиков – вот и говорили так.

Покинув Федосея Прокофьева, Федор, однако, не уходил далеко от родных

мест. В уездном подмосковном городишке для него подобралась теплая компания

маленьких и отчаянных жуликов, которые первым долгом дали Федору кличку

"Заборов", очевидно сообразуясь с происхождением их нового товарища. Эту

кличку он носил до получения паспорта. Потом, претерпев незначительную

поправку, она стала его постоянной фамилией– Забаров. Федор без особых

трудов и быстро научился несложному ремеслу своих новых друзей. От природы

смекалистый, он вскоре стал любимцем компании. Но первое время он получал от

главаря – Ваньки Тигра – легкие и второстепенные поручения. Подходил,

например, на базаре к какой-нибудь краснощекой и жадной торговке, вежливо

осведомлялся насчет цены, потом, сделав удивленное лицо, означающее: "Вы с

ума спятили, тетенька!", начинал долго торговаться. Тем временем другой

оборванец таскал у нее из-под прилавка воблу. Когда операция заканчивалась,

Федор любезно брал руку под козырек облезлой и грязной кепки, делал

очаровательную улыбку и грациозно удалялся. Иногда он, подобно своему

вожаку, просто-таки издевался над спекулянтками. "Сахарину, сахарину!" –

вопит какая-нибудь из них. А он подбежит и запыхавшимся голосом пресерьезно

спросит: "Почем, тетенька, за пуд?" – "Изыди, сатана, отседова! Какой тебе

пуд?" – отвечала разгневанная спекулянтка. "Так что же ты, тетка, орешь на

весь базар из-за двух-то граммов?" – кричал он и убегал. Затем он выполнял

поручения и посложнее. Задирать торговок стали другие воришки, помоложе и

менее опытные,– словом, новички. Федор же заходил с одним из жуликов в

железнодорожный буфет. Его приятель проникал на кухню, а Федор присаживался

за столик, поближе к прилавку. Чтобы отвести от себя возможные подозрения,

он то и дело посматривал на круглые желтые часы, висевшие над входом, и,

горестно вздыхая, нарочно громко вопрошал: "Скоро, что ли, папа вернется?",

"Дяденька, поезд когда отправится?" – ласково обращался он к усатому соседу

с блестящими пуговицами, опустошавшему пивные бутылки. Hо слух и зрение

мальца были напряжены до предела. Слух уже улавливал голос Петьки Прыща:

"Буфетчицу к начальнику!" А глаза пока что ничем не могли порадовать жулика:

буфетчица оставалась на прежнем месте. И только после второго оклика Прыща

она торопливо выбегала на кухню. А вернувшись, не обнаруживала в кассе

выручки за целую смену. Маленький транзитный пассажир, не дождавшись своего

запоздавшего папы, исчезал бесследно.

Кончилось все это тем, что Забаров попал в детскую трудколонию имени

Дзержинского. Окончив рабфак и затем на одном из предприятий получив

специальность токаря, он был направлен по собственной просьбе на работу в

Москву, на крупнейший автозавод. Вернувшись как-то домой, в отпуск, он

встретил в поселке подругу еще по детским играм Зину – теперь студентку

индустриального института, приехавшую на каникулы.

Обрадовались этой встрече. Зина привела Федора к своей матери и

отрекомендовала:

– Познакомься, мама. Мой друг Федор Забаров!..

– Это что же, не Федосея ли сынок?.. Озорник-то? А?

И, не дождавшись ответа, Зинина мамаша прошла в другую комнату.

Федор, наскоро распрощавшись с Зинаидой Петровной, уехал. Раза два он

получал от нее письма, в которых, однако, нe было ни малейшего намека на

любовь. Несколько раз она забегала к нему на квартиру в Москве, но говорила