Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

открылась. Перед Акимом стоял человек с длинной бородой, в белой исподней

сорочке и подштанниках. От него веяло теплым запахом постели. Должно быть,

ему очень не хотелось вылезать из-под одеяла.

– Веди в дом!

– Милости просим...

"Милости просим" – откуда у него это?" Аким первый шагнул в темную

комнату. За ним вошел Володин.

– Что вы хотели, пан полицай?..

Николай сказал это с жалкой дрожью в голосе.

– Зажги свет.

– Стеша, где у нас спички?.. Стеша!..

Из-за перегородки раздался сонный голос женщины:

– За образами, Коля, возле лампадки. "За образами... Иконы, значит,

выставил..." – подумал Аким.

Вспыхнула спичка и, помаргивая, поплыла за перегородку. Оттуда

послышался испуганный шепот: "Кто это?.. Господи, спаси, помилуй!" Затем

появился хозяин с лампой в руках. Он осторожно поставил ее на стол и лишь

теперь решился посмотреть на вошедшего.

– Аким? – карие красивые глаза Николая удивленно раскрылись. И вдруг

безумная радость отразилась на его лице. Он ринулся навстречу Акиму: –

Значит, и ты того... Вот и правильно! Пусть воюют те, кому жизнь не

дорога!.. Как я рад... раздевайся... проходи сюда!.. Стеша, да это же

Аким!.. Он тоже вернулся!.. Ну, проходи же, дружище!..

Аким не шевелился.

Володин посмотрел на его лицо и опешил. Борода его затряслась. Глаза

испуганно забегали.

Однако ему не хотелось выпускать из рук слабую надежду.

– Да проходи же, Аким!..

Аким молча подошел к столу, присел. Володин вертелся возле него. Он

приблизился к другу, хотел помочь ему раздеться. Аким холодно отстранил его

руки.

– Так ты, Аким, какими же судьбами?..

– Разные судьбы привели нас в родное село!

Сказав это, Аким пристально поглядел на Володина. Наступили долгие и

тягостные минуты молчания.

Аким осмотрел комнату. На столе, в овальной рамке, стоял портрет

Николая. Здоровое, улыбающееся лицо. Как не похож был на этот портрет

стоящий перед Акимом бородатый человек в подштанниках, с издерганным,

бледным, каким-то совершенно бесцветным лицом.

Взгляд Акима, холодный и тяжелый, – куда только делась постоянная

кротость в его вечно спокойных голубых глазах, – переходил от одного

предмета к другому.

Аким снова долго и пристально посмотрел в жалкое, болезненное лицо

Володина.

– Почему ты... – голос разведчика был сейчас глухой. – Почему ты...

сбежал?..

Володин вздрогнул, долго молчал, не смея поднять глаза на Акима. Потом

он быстро, захлебываясь, трясясь всем телом, заговорил:

– Не мог я!.. Понимаешь, не мог!.. – он заметался по комнате...– Ты

скажешь, трус!.. Да, трус, предатель... Все это так... Но я не мог больше ни

одного дня, ни одного часа там быть... Эти стоны, кровь... Меня рвало от

запаха человеческой крови!.. Помнишь, там, под Абганеровом, когда бомбой

разорвало на куски у нас в роте сразу пятерых. Я неделю не мог ничего взять

в рот. Я ненавижу фронт... войну... людей, которые убивают друг друга... И

я... бежал от войны...

– И вот она вновь пришла прямо к тебе в дом, – как-то удивительно

спокойно возразил ему Аким.

– Убивать друг друга... – продолжал Володин, но резкий окрик Акима

остановил его.

– Замолчи ты... гадюка!.. Хватит!.. – в руках разведчика блеснула

вороненая сталь пистолета.

Дикий, нечеловеческий крик раздался за перегородкой, и в комнату

метнулась растрепанная Стешка.

Аким поднял пистолет перед мертвенно-бледным, изуродованным страхом

лицом Володина и вдруг – Аким и сам не мог бы в ту минуту объяснить, отчего

это произошло, – опустил оружие.

Спрятал пистолет в карман, повернулся и пошел к двери.

Не сказав больше ни слова, он вышел во двор. Володин, бессмысленно

моргая глазами, тоже зашагал было к двери своими надломленными ногами, но

Стеша повисла на нем:

– Не ходи... Коля, милый!.. Он убьет тебя!..

Аким миновал улицу и теми же огородами, по которым шел к Наташе,

направился к лесу. Ему хотелось поскорее оказаться среди товарищей, развеять

угнетенное состояние после этой встречи.

По улице, вдоль речки, промчались какие-то всадники. До Акима донеслось

звонкое цоканье конских копыт. Вскоре послышались грубая ругань, вопль

женщины. Где-то на окраине села громко и озабоченно затоковал пулемет.

Темную крышу неба лизнула красным языком ракета, выхватив на миг несколько

кирпичных труб, безмолвно и тупо смотревших вверх.

За спиной Аким услышал приближающиеся шаги. Со всего размаха упал в

грязь, вынул из кармана пистолет. Уже поднял его, чтобы выстрелить в темный

силуэт, если он будет приближаться. Но человек резко повернул вправо. Аким

облегченно вздохнул и спрятал оружие.

Не знал он, что это возвращалась в лес его Наташа.

Через два часа он уже был в доме деда Силантия.

Не отвечая на расспросы разведчиков, повалился на пол, в солому, и тут

же заснул тяжелым сном. Однако его скоро разбудили.

Разведчики собирались в обратный путь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Лейтенант Марченко вышел из блиндажа майора Васильева. Он спешил в

подразделение. Сегодня ночью с того берега должны были возвратиться

разведчики. Захватив с собой несколько солдат, Марченко отправился к Донцу

встречать группу Шахаева.

С молодых дубов, раскинувших нежно-зеленые резные листочки, лился на

землю птичий перезвон. Из глубины урочища, как из подвала, ползла вечерняя

прохлада. Марченко передернул сухими, острыми, чуть выдававшимися вперед,

как у ястреба, плечами.

По глубокой извилистой траншее лейтенант и сопровождавшие его солдаты

вышли к реке, укрылись в мокром, полуобвалившемся окопе. Немцы по

обыкновению для острастки постреливали и пускали в небо ракеты.

Около лодки, спрятанной в камышах, хлопотал низкорослый сапер. Наладил

уключины, вставил весла и бесшумно оттолкнулся от берега. Вскоре лодка

исчезла в темноте.

– Что же такого малосильного послали? – спросил один разведчик своего

соседа.

– Выбрали было другого, посильнее, так вот этот парень чуть не

расплакался. Пчелинцев это. Дружка своего, Уварова, хочет встретить.

– Может, их и в живых уже нет... – кивнул в напряженную тишину

боец-разведчик.

Марченко сердито посмотрел на него. Боец замолчал. Разведчики ждали,

всматриваясь в темноту.

Над самым Донцом, чуть ли не касаясь глади реки, с металлическим звоном

пролетел железник.

– Тю ты... проклятый. Не боится...

– Закурить бы...

– Этого еще не хватало!..

И опять тишина. Натянутая, звонкая.

Когда перевалило за полночь, на той стороне легонько всплеснула вода –

так плещется на зорьке сазан. И сразу все поняли: "Едут!" Сначала на воде

показалось темное пятно. Оно медленно приближалось. Потом вырисовалась форма

лодки, бугрились над ней фигуры разведчиков.

– Едут, они!..

– Тише ты!..

Лодка, прошуршав в камышах, мягко ткнулась в песчаный берег. Солдаты

вбежали в воду, подхватили разведчиков под руки, утащили в окоп. Только о

сапере забыли. А Пчелинцев не спеша укрыл лодку, забросал ее срезанным

камышом, постоял в глубокой задумчивости и медленно пошел от реки. Вскоре

его маленькая фигура растаяла в темноте.

Разведчики гуськом шли по окопам. Где-то, казалось совсем рядом,

раздались пушечные выстрелы, и несколько снарядов, мигом перемахнув Донец,

один за другим упали неподалеку.

В траншеях разведчиков встретил боец, посланный командиром стрелковой

роты.

– Я вас проведу, – сказал он.

– А где командир роты? – спросил Марченко.

– У себя в блиндаже, – ответил солдат.

– Что же тут у вас произошло без нас? – спросил у бойца Шахаев,

снимая сапог и выливая из него зачерпнувшуюся еще у того берега воду.

– На ту сторону переправлялись. Бой вели.

– Ну и как?

– Что – как?

– Как же бой-то?

– Оно бы ничего. Переправились как есть все. И высоту отбили. И вдруг

приказ – отходить. Зачем переправлялись, не понять. Только кровь пролили...

Скоро, должно, опять пошлют туда...

– А может быть, нужно было вести этот бой?

– Может, и нужно, кто знает,– быстро согласился солдат.– Только

людей-то жалко...

Он не договорил. Снова раздались пушечные выстрелы, и опять несколько

снарядов один за другим упали неподалеку, обдав своим горячим дыханием лица

солдат. Молодой пехотинец уже лежал на дне окопа, уткнув голову в патронную

нишу.

– Ну, веди. Эй ты, орел! – Сенька не совсем ласково пнул бойца в

спину.

Тот встал и, ошалело взглянув на Ванина, проворчал:

– А куда торопишься? Думаешь, там не стреляют?

– Я ничего не думаю. Веди к командиру роты.

– Что ж, пошли... Только вы у него все не поместитесь, тесно там.

Наконец добрались до блиндажа командира стрелковой роты. Вход в этот

блиндаж был закрыт трофейной плащ-палаткой, сквозь которую чуть-чуть

пробивался свет. Кто-то, должно быть сам ротный, разговаривал по телефону.

Доносился хриплый, простуженный голос:

– Сорок активных... Что?.. Уже проверил... Да, да, пришлите

побыстрей... Говорю, что еще днем все проверил!.. Хорошо...

– Здесь можете передохнуть,– сказал разведчикам Марченко.– А вы,

товарищ Шахаев, пойдете со мной. Доложите о выполнении задания.– И, не

заходя в блиндаж, лейтенант в сопровождении Шахаева пошел дальше.

Боец-проводник просунул голову под плащ-палатку.

– Товарищ старший лейтенант! Разведчики с того берега тут.

– Хорошо! Пусть заходят, майор Васильев уже звонил, спрашивал о них,–

раздался в ответ хриплый голос.

Отогнув плащ-палатку, разведчики один за другим пролезали сквозь

светящуюся щель. Кряхтел Пинчук, в три погибели изогнулся Аким, и только

Сенька проскочил в эту дверь без всяких затруднений.

Маленький, наскоро сооруженный и так же скоро обжитый блиндаж походил

на коробку с сардинами – так много было в нем людей. Добрая половина бойцов

уже спала. Возле лампы, сделанной из снарядной гильзы, сидели друг против

друга двое, сложив калачиком ноги, так как вытянуть их было некуда.

– Ну вот, товарищ Финогенов, поздравляю вас с получением

комсомольского билета. Надеюсь, оправдаете высокое доверие...

Сказавший это приветливо смотрел на бойца; солдат держал в руке новую

серую книжечку и как-то робко улыбался.

В говорившем Сенька узнал капитана Крупицына – помощника начальника

политотдела по комсомолу. Это он, когда были тяжело ранены командир

батальона и его заместитель, взял командование на себя и овладел высотой.

Ванин познакомился с ним еще на Волге, когда Саша Крупицын вот так же, в

крохотном блиндаже, вручал и ему комсомольский билет, а потом вместе с

разведчиками ходил за "языком".

Крупицын считался самым оперативным работником политотдела. Его редко

видели в штабе дивизии. Целыми сутками пропадал он в окопах, среди солдат,

без которых, казалось, он не мог прожить и одного дня. Захватив с собой

полевую сумку, туго набитую членскими билетами, он отправлялся в полки,

пробирался прямо на передовую, в роты, и тут же, где-нибудь в траншее или

окопе, помогал комсоргам организовывать прием молодых бойцов в комсомол.

Нередко он помогал писать заявления, находил рекомендующих, а иногда и сам

рекомендовал. Заполняя членские билеты, Крупицын ставил свою заковыристую

подпись и тут же их вручал. Иногда это происходило перед самым боем, и часть

выданных им книжек на другой же день возвращалась обратно. Эти билеты были

новенькие, бережно обернутые в пергаментную бумагу, с короткой пометкой:

"Убит".

Здороваясь с Крупицыным, Сенька неожиданно сообщил:

– А у нас погиб один... Уваров его фамилия.

– Я знаю, слыхал уже,– сказал капитан.

– От кого это? – удивился Ванин.

– Сапер один сейчас сюда забегал. От него и узнал.

– А-а, Пчелинцев... Мы ему еще на том берегу об этом сказали. Встречал

он нас. Дружил с Уваровым...– голос Ванина оборвался.

Как ни тесно было в блиндаже, нашлось место и для разведчиков.

Стиснутые со всех сторон бойцами-пехотинцами, разведчики, несмотря на

усталость, перебивая друг друга, рассказывали о своем походе в тыл врага. В

эту ночь долго коптил фитиль, всунутый в стреляную гильзу, и мало кто спал в

блиндаже.

На рассвете, простившись с командиром роты и с Крупицыным, разведчики

покинули блиндаж. За изгибом траншеи вдруг встретили того самого бойца,

который рассказывал им про старшину роты, когда группа Шахаева уходила на

задание.

Боец тоже узнал разведчиков и весело улыбнулся.

– А где же ваш скандальный старшина? – спросил его Сенька.

– У себя, должно быть.

– Он на Акима нашего не набросится, случаем, как тогда?

– Что вы!.. Да и не до этого ему сейчас. Раненный он немного, наш

старшина Фетисов.

– Это как же? Блиндаж, что ли, накрыло?..

– В атаку нас повел, когда ротного не стало...

– Так...

Сеньке почему-то стало неловко, и он опустил голову.

Недалеко от рощи, к которой подошли разведчики, в неглубокой балке,

изрытой блиндажами и щелями, укрывались "катюши". Вокруг тупорылых

грузовиков в предрассветной мути суетились бойцы в чистеньких ватных куртках

и новых пилотках.

– "Катюши"! – с восхищением закричал Ванин, видя, как бойцы стягивали

с аппаратов покрывала.

"Катюша" была Сенькиной слабостью. Чего бы не отдал он, чтобы только

попасть хотя бы самым что ни на есть последним номером в батарею

"эрэсовцев", как гордо называли себя гвардейские минометчики. Профессию

"эрэсовцев" Сенька считал даже более ценной, чем профессию разведчиков.

– Глянь, глянь, ребята!.. Расчет убегает... Сейчас заиграет!..

Страшный скрежет заглушил последние слова Ванина. Огненные смерчи

сорвались с дырявых металлических рельсов и полетели куда-то за Донец,

оставляя за собой красные следы. Минуту спустя послышались разрывы. Семен

посмотрел на то место, где только что стояли "катюши", и ничего не увидел:

гвардейские минометчики исчезли. Только белый дым клубился, колеблемый

теплым весенним ветром. Внезапное появление в самых неожиданных местах и

столь же быстрое исчезновение "эрэсовцев" делали их службу еще более

заманчивой для Сеньки – этого неутомимого любителя приключений.

– Уже пропали! – с восторгом крикнул он, прислушиваясь к далекому

ворчанию моторов.

– Хлопци, а ну давай тикать звидциля? Бо нимец минами пулять будэ! –

предупредил Пинчук.– Вин всегда по "катюшиному" месту бье...

Едва разведчики отбежали метров на полтораста, как в балке, там, где

стояли "катюши", запрыгали огненные фонтаны разрывов.

– Давай, давай! Лупи по пустому-то месту! – торжествовал Сенька.

– Ишь, потревожили, – залезая в подвернувшуюся щель, заметил Пинчук.

– "Катюши" пристрелку производили, – рассудил Аким, – обратите

внимание, машины новенькие, только с завода. Новая часть, наверно, прибыла к

нам... Да и в окопах что-то солдат густовато стало...

Обычно большие события на фронте назревают постепенно. Солдаты

догадываются о них по множеству самых различных признаков. Пехотинцы,

проводившие дни и ночи в своих земляных норах, вдруг приметят, что их

становится больше; в окопы чаще заглядывают представители других родов

оружия; над позициями противника не переставая кружатся самолеты-разведчики;

пулеметчики получают новенькие "станкачи"; в нишах неожиданно увеличивается

запас патронов, а командира роты чуть ли не каждый день вызывают на какие-то

совещания, – приметят все это бойцы-пехотинцы и насторожатся: быть большим

боям! Артиллеристам подвезут несколько боевых комплектов, или "быков", как

они называют это на своем фронтовом языке, и этого, конечно, достаточно,

чтобы догадаться о приближении больших дел. А разведчикам и того легче

понять, что назревает буря: их чаще обычного посылают за "языком".

Появление "катюши" на участке фронта в спокойное время также было

вернейшим признаком надвигающихся событий. Вот почему разведчики встретили

гвардейских минометчиков с таким восторгом.

– И правда, новенькие! – вспомнил Сенька. – И "юбки" у "катюш" с

иголочки. И когда только в нашем тылу успевают все это делать? – удивлялся

он. – Вся Украина, Белоруссия, Прибалтика в руках врага, и все-таки...

Теперь разведчики двигались быстрее. Обветренные, заскорузлые лица

освежал предутренний влажный воздух.

До деревни Безлюдовки, что жалась к Шебекинскому лесу, дошли, когда

стало уже совсем светло. Возле штабных блиндажей еще никого не было. Только

у одной землянки сидел на корточках солдат без погон и старательно мыл

котелки.

– Так это ж Бокулей! – узнал Семен и прибавил ходу. Ему хотелось

скорее поговорить с румыном, который вот уже второй год исправно служил

переводчиком у работника политотдела капитана Гурова – плотного и лысого

человека, с черными подвижными и умными глазами.

Бокулей был мобилизован в румынскую армию на четвертый день войны с

русскими. В день мобилизации, когда еще не успели на него надеть военную

форму, он бежал, скрывался сначала в лесах, недалеко от своего родного села

Гарманешти, Ботошанского уезда, а затем, опасаясь преследований, в одну

июньскую темную ночь переплыл Прут и ступил на советскую землю. С той поры

он добровольно вместе с советскими войсками совершил путь от Прута до Волги

и теперь шагал обратно. К нему уже давно все привыкли, считали надежным

парнем. Бокулей ходил в красноармейской шинели, наверняка нацепил бы на себя

и погоны, но этого пока ему не разрешали. Зато на пилотке румына красовалась

маленькая красноармейская звездочка – предмет его большой гордости. За эти

годы Бокулей научился сносно говорить по-русски.

Сенька подружился с Бокулеем уже давно. Еще под Сталинградом разведчику

приходилось выходить вместе с Бокулеем на передовую и через ОЗУ* делать для

румынских солдат передачи.

* Окопно-звуковая установка.

Сейчас, подойдя к румыну, Ванин спросил:

– Пленные были, Георгий?

– Не-ет,– коротко, не удивляясь появлению разведчиков, ответил румын.

Он положил вымытые котелки в сторону и радушно посмотрел на Сеньку,

оттопырив большую нижнюю губу.

– Разведчики два раза ходили, а пленных нет.

Сенька выругался и смачно сквозь зубы сплюнул.

– Як Забарова поранило – нэма "языкив",– заметил Петр.

Семен помрачнел. Настроение его быстро испортилось. Почему-то

вспомнился маленький сапер Вася Пчелинцев, так тяжело переживавший гибель

друга. Злой и колючий, Сенька шагал к своему блиндажу, к которому уже

подходил Аким.

В довершение всего Сенька попал в старую воронку от снаряда, до краев

наполненную водой.

– Чертовы души! Лень закопать! – ругался он, имея в виду ординарцев:

к ним он давно относился с открытой неприязнью.

Пинчук догадывался, что причиной Сенькиной ворчливости была гибель

Уварова: как ни странно, Ванин тяжелее всех переносил потерю товарища.

Не знали разведчики, что на это у Сеньки была особая причина...

В блиндаже – он долго пустовал – пахло грибами и мышиным пометом. От

мокрой соломы несло гнилью. Из-под сырых, темных бревен наката тянулись

бледные, хрупкие ростки каких-то растений. Аким сбивал их головой, отыскивал

местечко посуше, чтобы прилечь отдохнуть. Пинчук развязал мешок, извлекая из

него остатки продуктов. Сенька завалился на нары и ленивым взглядом следил

за ним. Он лежал как раз в том месте, куда изредка падали с потолка холодные

красноватые капли. Одна такая капля, будто прицелившись, попала прямо в

правый глаз Ванину. Сенька шарахнулся в сторону.

– Аким, что ты развалился? Подвинуться не можешь? – закричал он на

засыпающего товарища.

– Тебя що, мабуть, бисы мучають? – вступился за Акима Пинчук.

Аким недовольно пробормотал что-то себе под нос, прикрывая рукой очки и

нехотя уступая место Сеньке.

Вскоре все трое спали уже крепким сном. Разбудил их Шахаев, вернувшийся

от лейтенанта. По его взволнованному голосу разведчики догадывались, что

предстояло что-то необычайное.

– Подшить подворотнички, почистить обувь! – громко и торопливо

скомандовал он.– К генералу пойдем!..

Пинчук крякнул от удивления.

– Сам комдив вызывав?

– Сам.

– Оце дило!

– А ты думал как? – ответил Семен. После крепкого сна и от такой

приятной новости он уже успел прийти в обычное свое веселое расположение

духа. Ванин сделал вид, что его нисколько не удивило сообщение Шахаева.–

Таких героев, как ты, Петр Тарасович, не то что генерал, сам Калинин скоро в

Москву позовет.

Пинчук хитро ухмыльнулся и, чтобы подзадорить Семена, спросил с

сомнением:

– Так уж и позовет?

– Позовет, позовет, я-то уж это наверняка знаю. У меня родственник

один в секретарях у Калинина служит. Так что ты это учти...

– Придется вчесть... Тильки ты не очень брешы.

– В жизни не врал!.. Ежели насчет табачку и всего прочего не

поскупишься, то Семен Прокофьевич, то есть я,– уж так и быть – устроит

тебе свидание с Калининым!..

– Ладно, Семен. Я вже був у Михаила Ивановича,– серьезно сказал

Пинчук.

Он вспомнил, как еще до войны Михаил Иванович пригласил к себе лучших

председателей колхозов Украины и вел с ними задушевную беседу. В числе этих

председателей был и Пинчук. Встреча со Всесоюзным старостой навсегда

осталась в памяти образцового "головы колгоспу". О ней-то и рассказал сейчас

Пинчук своим друзьям.

– А награды какие-нибудь выдавал вам Михаил Иванович?

– Цього не було.

– Ну вот! – словно обрадовавшись, заговорил Ванин.– А теперь – по

моей протекции, конечно,– Калинин вызовет тебя для вручения боевых наград.

Понял?..

Пинчук добродушно смеялся. Он уже давно обнаружил, отчего это заговорил

с ним так саратовец. На гимнастерке Ванина не хватало одной пуговицы. Пойти

к генералу в таком виде он, конечно, не мог. Раздобыть же пуговку можно

было, разумеется, только у запасливого Пинчука, к которому Сенька и не

замедлил обратиться:

– Одолжи, Петро Тарасович, одну пуговку. В Москву-то ведь вместе

поедем. Одолжи!

Пинчук достал пуговицу. Однако Ванину пришлось при этом выслушать

длиннейшее наставление о бережливости и аккуратности. А пуговку он так и не

пришил – поленился. Нашел другой выход, использовав старый и давно

испытанный солдатский прием: закрепил ушко пуговицы спичкой.

Осмотрев каждого и не обнаружив Сенькиной уловки, Шахаев собрался было

вести разведчиков к генералу. Но не успели они еще выйти из землянки, как в

ней появились командир дивизии и начальник политотдела.

– Здравствуйте, товарищи! – приветствовал их генерал.

Солдаты подтянулись и нестройно ответили:

– Здравия желаем, товарищ генерал!..

Неожиданное появление комдива в землянке смутило разведчиков. Но это

смущение длилось недолго. Уже через минуту они бойко отвечали на все вопросы

Сизова и Демина и оживленно рассказывали о своих похождениях в тылу врага.

Генерал любил беседовать с солдатами, он ведь и сам когда-то был

рядовым...

Летом 1917 года 1-й полк Отдельной Балтийско-морской дивизии, совершив

почти стокилометровый переход за одни сутки, ночью подошел к старинной

крепости Измаил. Весь марш прошел под проливным дождем. Утром командир полка

– высокий стройный полковник – осматривал позиции. Проезжая через овраг,

по которому неслись потоки желтой холодной воды, он заметил солдата. Тот

стоял посреди оврага, по грудь в воде, и что-то искал, шаря под водой

руками.

– Кто таков? – обратился к нему полковник.

– Рядовой Сизов, телефонист восьмой роты. Ищу повреждение провода,

ваше высокородие!

Полковник внимательно посмотрел на худощавого высокого солдата,

промокшего до нитки, и воскликнул:

– Каков молодец! Награду получишь. Георгия!

– Рад стараться!

Но не довелось Сизову получить награду. На другой день после встречи с

командиром полка заметался он в горячке тифа. Его положили в теплушку,

заполненную ранеными солдатами, и поезд медленно пополз на родину. Так бы,

наверное, и умер рядовой Сизов в грязном вагоне, не наткнись на него земляк,

по доброй воле оставивший фронт. Он-то и привез полуживого Сизова домой, в

далекую самарскую деревеньку. Долго промаялась с ним мать, пока не поставила

его на ноги. И снова собрался Иван на фронт.

– Неужто опять? – всплеснула старая руками.

– Солдат я,– коротко ответил он. И старуха его поняла.

– Уходишь, родимый?

– Да, мать.

Но теперь он пошел защищать свою, Советскую власть. Много лет подряд не

расставался Сизов с оружием. Побывал почти на всех фронтах. Служил в первых

полках только что рожденной Красной Армии, что нанесли сокрушительный удар

немцам под Нарвой. Громил Юденича, самарскую учредиловку. Гражданскую войну

закончил на Туркестанском фронте. На всю жизнь врезался в память день, когда

с ним разговаривал Фрунзе. Плотный, подтянутый, с бобриком седеющих волос на

большой круглой голове, с подстриженными густыми усами, он ходил перед

строем бойцов, посматривая на них внимательными голубыми глазами. Потом

сказал:

– Желающих остаться в кадрах Красной Армии прошу выйти!

Первым шагнул из строя правофланговый, высокий сухощавый красноармеец.

И когда к нему подошел Фрунзе, попросил, прямо глядя на Михаила Васильевича:

– Товарищ Фрунзе! Пошлите на учебу. Хочу стать красным командиром.

– Образование? – спросил Михаил Васильевич.

– Два класса приходской.

– Маловато. Коммунист?

– Коммунист.

Это был красноармеец Сизов.

Кончилась гражданская война, но напрасно мать ждала сына. Заглянул он к

ней на недельку проездом только в двадцать втором году. Уже ротным

командиром уезжал Сизов на Дальний Восток. Потом, несколько лет спустя,

возвращаясь в Москву, снова навестил ее. Мать спросила охая:

– Докель же все будешь маяться по свету-то, сынок? Разве ж так можно?

Жениться бы тебе пора. Заждалась Полюшка, извелась бедная.

"Жениться? – задумался Сизов.– А ведь, пожалуй, мать права. Пора,

конечно!"

– Так, значит, она ждет, мама, а?..

– Все глаза проглядела. Каждый день все спрашивает о тебе.

– Знаешь что, мать, посылай-ка, старая, сватов к Полюшке!

– Какие нынче сваты! Поди к ней, забирай к себе домой. И все тут,

живите с богом!..

Так и поступил.

К началу Великой Отечественной войны он уже окончил общевойсковую

Академию имени Фрунзе и был в звании полковника. Война сделала его

генералом. Но, став командиром дивизии, Сизов не прекращал учебы и на

фронте. Ночью, возвратившись в свой блиндаж с наблюдательного пункта или из

полков, он зажигал лампу, и до самого утра можно было видеть седую его

голову, склоненную над книгой; иногда он подолгу что-то вписывал в общую

тетрадь, которая всегда лежала рядом со стопкой книг и журналов. Более же

всего, казалось, любил генерал солдат и сам с гордостью называл себя

солдатом, вкладывая в это слово большой смысл. И генерал сурово наказывал

своих подчиненных за невнимание к бойцу. Командиры это хорошо знали и, придя

к генералу на доклад, не забывали сообщать о солдатах – об их обеспечении,

настроении, выучке. Сизов любил встречаться с красноармейцами. Он говорил:

– У солдат нам, начальникам, есть чему учиться.

И он учился у них, подолгу беседуя с бойцами.

Вот и сейчас генерал неторопливо расспрашивал Шахаева о том, что

увидели разведчики в тылу у немцев и как они уничтожили мост.

Рассказывая обо всем этом генералу, Шахаев не забыл сообщить и о

замеченной большой колонне немецких механизированных войск и о

необыкновенной ширине гусениц немецкого танка, следы которого разведчики

увидели в лесу.

– Не забудьте написать об этом донесение в штаб армии,– напомнил

Сизов майору Васильеву, вызванному в солдатскую землянку вместе с

лейтенантом Марченко.– А на разведчиков дайте представление о награде.

Уварова, посмертно,– к ордену Ленина. А сейчас, товарищ Марченко,–

приказал он лейтенанту,– пусть разведчики пройдут в мой блиндаж. Там им

приготовлен обед.

Распрощавшись с солдатами, генерал вышел.

Разведчики поспешили к генеральскому блиндажу.

Еще издали острый нюх Ванина уловил соблазнительный запах жирных щей и

котлет, доносившийся от генеральской кухни. Он потянул воздух носом и,

довольный, проговорил:

– Мишка Лачуга для нас старается. Повар генеральский.

Подойдя поближе, Семен увидел возле кухни, установленной в кузове

машины, хлопотавшую румянощекую девушку. Ее круглые руки с засученными выше

локтей рукавами проворно орудовали вилкой и кухонным ножом. Голенища

брезентовых сапожек плотно обтягивали икры ее полных и упругих ног.

Заметив разведчиков, девушка откинула назад с полного раскрасневшегося

лица густые мягкие локоны и приветливо улыбнулась.

– Проходите, товарищи, мы вас ждем,– сказала она, нимало не смущаясь

от нахально устремленных на нее светло-зеленых Сенькиных глаз.

"Везет же этому Лачуге",– подумал про повара Семен. Он не отрывал от

девушки тоскующего взгляда. Ему нестерпимо хотелось поговорить с ней, и он

вскочил бы в кузов, но в это время из блиндажа вышел адъютант и позвал

разведчиков к столу.

Сенька сокрушенно вздохнул и пошел в блиндаж. Во время обеда он

неотрывно смотрел на девушку, как только она появлялась у стола, и ему даже

показалось, что однажды она задержала на нем свой взгляд.

После сытного обеда разведчики возвратились в свою землянку. Семен

чувствовал себя самым счастливым человеком: от ожидания высокой награды,

обещанной генералом, и от ласкового взгляда девушки.

– Знаете, хлопцы, что теперь будет? – начал он.– Как узнают, писем

мне пришлют уйму!.. Точно депутату Верховного Совета! Вот увидите. У меня

родни – вся Саратовская область. А наградами, как известно, я ее не

очень-то баловал... Так что придется тебе, Аким, за секретаря моего побыть,

прочитывать все письма да ответы давать как полагается: "Так, мол, и так,

Матрена Ивановна, гордимся вашим сыном или там племянником, поздравляем,

мол, вас с таким геройским орлом", ну, и так далее, все как нужно... Узнают

все о награде, и тогда...

Семен задумался: он не знал, что будет тогда.

Стояла тихая ночь. Сквозь маленькое оконце блиндажа луна просунула свое

вздрагивающее бледное лицо и бесцеремонно уставилась на бойцов.

– Давайте, ребята, споем. Нашу любимую! – предложил Ванин и, не

дожидаясь ответа,– был он хороший запевала,– затянул звонким, высоким

голосом:

Бьется в тесной печурке огонь...

Остальные дружно подхватили:

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Не пел только Шахаев. Задумчивый и тихий, он сидел у окна, и лунный

свет играл на его посеребренных сединой волосах. Он прислушивался к

рокочущему басу Пинчука, немного трескучему, но в общем приятному голосу

Акима и, как всегда, застенчиво улыбался. В другое время и в другом месте

пел и Шахаев. Чаще – свою, бурятскую песенку. Черные продолговатые глаза

его при этом останавливались на каком-нибудь предмете. Голос сержанта звучал

то плавно, то делал крутые изгибы, то вдруг обрывался, потом, после минутной

паузы, снова звучал, но еще сильнее. Шахаев никогда не пел вместе со всеми в

хоре, то ли оттого, что стеснялся, боясь испортить песню, которую так хорошо

пели его товарищи, то ли потому, что любил петь один. Песни Шахаева,

понятные только ему одному, воскрешали в его памяти родных людей и родные

места. То он видел самого себя купающимся в стремительных и холодных волнах

зажатой меж скал Селенги. Река сердито ворчала, раскачивала смуглое ныряющее

тело. То слышал он голос старой матери; тихо и ласково она говорила отцу:

"Сахай, погляди, какой у нас большой, крепкий сын. Он будет сильным и смелым