Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)

нем.

– Я же сказал, что у солдат может составиться неправильное,

преувеличенное представление о противнике,– заметил Марченко.

– Не думаю, – быстро возразил Гунько. – Сейчас солдаты не поверят в

превосходство немцев. Они знают наши силы не хуже нас с тобой!.. Я,

например, верю в свою батарею, в своих солдат и буду говорить им всю правду,

чтобы они, зная свои силы, не питали, однако, иллюзий насчет легкой

победы...

– Совершенно правильно, товарищ Гунько.

Офицеры быстро оглянулись.

Приподняв плащ-палатку, в блиндаж протискивался полковник Демин.

Судя по его бледному, осунувшемуся лицу и утомленным глазам, он давно

не спал.

– Совершенно правильно! – повторил он, войдя в блиндаж и присаживаясь

у столика. Он посмотрел на Марченко. – Мы только недавно на партийном

активе говорили, что надо готовить личный состав к тяжелым испытаниям. И

очень хорошo, что вы ужо это делаете, товарищ Гунько.

Хотя начальник политотдела появился в блиндаже неожиданно, это

нисколько не удивило ни Гунько, ни Марченко. Они знали, что Демин имел

привычку появляться в самых, казалось бы, неожиданных местах. То его увидят

в боевом охранении какого-нибудь батальона и тоже не удивятся этому; то

вдруг он придет на санитарный пункт; то на артиллерийские позиции; вдруг

нагрянет в склады АХЧ и там учинит настоящий разнос начальнику

административно-хозяйственной части старшему лейтенанту Докторовичу; чаще же

всего бывал он в стрелковых ротах – любил поговорить с коммунистами;

инструкторов политотдела также редко можно было увидеть в штабе дивизии, –

они приходили из полков, делали доклад начальнику или его заместителю и,

помывшись в бане, снова уходили в полки, в батальоны, роты.

Демин так же, как и генерал Сизов, знал по фамилии всех офицеров

соединения.

– Но вы, товарищ Гунько, не обижайтесь на Марченко за его слова.

Разведчика можно понять. Его профессия – это прежде всего осторожность, –

вдруг сказал Демин и улыбнулся. – Иногда она бывает, может быть, немного

излишней, эта осторожность... Проводите меня, товарищ Гунько, на свою

батарею. Мне надо с вашими коммунистами потолковать.

– Я и сам сейчас собирался провести с бойцами беседу, – сообщил

Гунько.

– Тогда совсем хорошо! – оживился полковник. – Побеседуем с ними

вместе.

Выйдя из блиндажа, Демин вспомнил:

– В штабе на вас жаловались, товарищ Гунько. Не высылаете вовремя

сведений.

– Да замучили они меня ими, товарищ полковник!

– Нет, нет, – твердо перебил Демин. – Сведения высылать надо. Война

– дело серьезное. Это не только храбрость солдат, но и учет. Точный учет

всего, вплоть до последнего патрона и тренчика на солдатском ремне. Вы с

нами останетесь? – спросил Демин Марченко, видя, что тот собирается

уходить.

– Нет, я пойду, товарищ полковник. Начальник разведки может

потребовать, а меня нет.

– Это верно. Идите. У разведчиков сейчас дел много. Да и в штабе

теперь никто не спит. От генерала до писаря – все работают до седьмого

поту.

– Заходи, как сможешь! – попросил Гунько друга. Он был рад, что

сегодняшний спор не оставил неприятного осадка, как нередко случалось

прежде. Командиру батареи показалось, что Марченко уже и сам в душе понял,

что был нe прав.– Заходи!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Второго июля из Ставки Верховного Главнокомандующего пришла

знаменательная телеграмма: Сталин предупреждал о возможном переходе немцев в

наступление между 3 и 6 июля. Огромный фронт по Курскому выступу глухо

заволновался.

О телеграмме генерал Сизов узнал от командующего армией. Он тотчас же

возвратился в свою дивизию и поехал на НП. Здесь, на опушке Шебекинского

леса, под могучими кронами дубов, его уже ожидали командиры полков и

приданных подразделений.

– Получена очень важная телеграмма, товарищи! – начал свое сообщение

генерал, смахивая пыль с фуражки и кителя.

С этого часа еще напряженнее заработали штабы соединения Сизова. В

блиндажах не умолкали зуммеры. Телефонисты не отрывали трубок от уха. Люди

забыли об отдыхе. Политотдел дивизии опустел, – его работники отправились в

полки, батальоны и роты. Общее напряжение передалось и солдатам. Пехотинцы

снова и снова протирали и без того чистые винтовки и пулеметы, пересчитывали

в нишах патроны, старшины проверяли в солдатских вещевых мешках НЗ,

артиллеристы неотступно находились у своих орудий; танкисты опробовали

моторы машин; гвардейские минометчики, укрывшиеся в лесу, снимали со своих

установок брезентовые покрывала; по многочисленным извилинам траншей и

окопов, из отверстий дзотов и блиндажей тек сдерживаемый солдатский говорок:

– Карасев, табачком запасся?

– Есть малость. Да будет ли время для курева?

– Иван, смотри не отходи от пулемета!

– Что я – дурной?

– Ануфриев, ты еще, кажется, не спал в эту ночь. Шел бы вздремнул...

– Какой тут, к черту, сон! Того и гляди – заденет...

– Хлопцы, а меня чуть было наш танк не придавил...

– А ты смотри – глаза-то есть у тебя!

– Углядишь за ними. Отовсюду ползут.

В ночь на 4 июля полковник Павлов инструктировал

офицеров-артиллеристов:

– Контрартподготовку будем проводить так, – пожилой, сухощавый,

седовласый, он говорил, все время встряхивая контуженым плечом. Сообщив о

часе начала контрартподготовки, он продолжал сухим спокойным голосом: – Для

фашистов она явится полнейшей и весьма неприятнейшей неожиданностью. Это

раз. Наступательная возможность неприятеля пострадает еще до начала атаки. И

наконец, немцы лишатся такого серьезного оружия, как элемент внезапности...

Комдив приказывал по телефону:

– Проверьте еще раз связь, и чтобы все были на своих местах!.. Ни

одного солдата не снимать с обороны. Командирам полков без моего разрешения

не покидать наблюдательных пунктов!

Не ведали фашисты, что их планы внезапного и решительного нападения

были уже известны советскому командованию. Телеграмма из Ставки побудила

левый берег тоже приготовиться к бою, чутко прислушиваясь к скрытой жизни за

Донцом. В ночь на 5 июля по всем земляным норам нашего переднего края среди

бойцов находились политработники, – с ними спокойнее и увереннее

чувствовали себя солдаты; разведчики расползлись по всем направлениям,

растаяли во тьме, и ни одно движение неприятеля не оставалось не замеченным

ими; уже подкатили на своих быстрых машинах к наблюдательным пунктам

командующие армий и фронтов.

Гигантский лук, вошедший в историю под названием Курской дуги, натянул

тетиву, чтобы пустить в неприятеля смертельную стрелу.

А перед немецкими солдатами, в полной боевой выкладке заполнившими

окопы и тускло посвечивающими плоскими касками, офицеры лающими, отрывистыми

голосами зачитывали приказ Гитлера:

"Германская армия переходит к генеральному наступлению на Восточном

фронте... Удар, который нанесут немецкие войска, должен быть решающим и

послужит поворотным пунктом в ходе войны... Это – последнее сражение за

победу Германии".

Потея под пузатыми рыжими ранцами, солдаты вполголоса отвечали:

– Хайль Гитлер!..

А ночь ползла к ним огромной черной кошкой. Она была тиха и вкрадчива,

эта ночь перед кровавым сражением.

Ровно в четыре часа утра началось. После долгой, мучительной и страшной

для фронтовиков тишины где-то прошумела "катюша". В ту же секунду из тысячи

стволов ударили наши пушки. За Донцом сразу потемнело. Это советские снаряды

всех калибров обрушились на огневые позиции вражеских артиллеристов и

минометчиков. Снаряды рвались также на переднем крае неприятеля, где

скопились для наступления немецкие войска. Потом заговорила немецкая

артиллерия, слившись с ревом наших орудий в один оглушающий, потрясающий

землю и воздух гул. Казалось, разверзлось небо и обрушило на землю море огня

и металла. И земля задрожала, забилась в буйном припадке.

Когда немцы начали свою артподготовку, старший лейтенант Гунько

находился в нескольких метрах впереди своих противотанковых орудий. Не

добежав до своего окопа, он был опрокинут страшной силой взрывной волны.

Едва он успел подняться, как неподалеку от него второй снаряд с оглушающим

звоном встряхнул окутанную дымом и пылью землю. Старший лейтенант упал

второй раз и тут же вскочил на ноги, несколько удивленный тем, что остался

живым. В воздухе, как огромные шмели, нудно стонали и пели осколки. Добежав

до окопа, Гунько упал в него, придавив собой телефониста. Тот сидел,

прислонившись к земляной стене и закрыв голову руками, словно желая защитить

ее от вражеских осколков. Старший лейтенант схватил трубку и закричал в нее,

но тут же сообразил, что провод порван.

– Сорокин!.. Сорокин!.. Сорокин, черт тебя побери!.. – кричал он

телефонисту и с досады резко тряхнул его за плечо. Солдат тихо сполз на дно

окопа, все еще закрывая голову руками. Гунько только сейчас заметил между

пальцами бойца кровь и понял, что телефонист убит.

Около часа уже длилась немецкая артподготовка. Вскоре Гунько заметил,

что фашисты под прикрытием своего огня начали переправляться через реку.

Гунько открыл огонь и со злорадным торжеством увидел, как первый же снаряд,

выпущенный из четвертого орудия, опрокинул резиновую лодку с гитлеровскими

солдатами. Уцелевшие фашисты барахтались в воде.

– Что, гады! Получили!.. – закричали артиллеристы, но их голосов не

было слышно: все тонуло в сплошном реве орудий и разрывов. Батарейцы

стреляли прямой наводкой и вскоре потопили еще три. лодки противника.

Чуть левее поднялся высокий столб густого дыма и, расплываясь над

водой, закрыл реку.

"Будут танки переправляться!" – догадался лейтенант. Он перенес огонь

и стал стрелять по дымовой завесе. Он не видел ничего, кроме густого белого

дыма на реке, и все же стрелял и стрелял наугад, долго и ожесточенно. Через

несколько минут показался первый неприятельский танк. Он выполз к нашим

окопам и на несколько секунд остановился, как бы присматриваясь. Но эта

остановка оказалась для него роковой. В танк впились сразу же три. снаряда,

выпущенные из орудий старшего лейтенанта Гунько. Неприятельский обстрел не

ослабевал. Вышло из строя одно орудие, но остальные не были еще повреждены и

продолжали вести огонь. Возле них суетились артиллеристы, У лафетов быстро

росли горки дымящихся снарядных гильз. Лица солдат почернели от пороховой

копоти. Появились убитые и тяжелораненые. Многие работали у орудий с наспех

перевязанными головами и руками. Они не хотели уходить в санчасть. Да в

таком аду это, пожалуй, было и невозможно.

Тяжелая немецкая артиллерия перенесла огонь на ближние тылы дивизии, и

Гунько впервые за два часа артиллерийской дуэли увидел впереди себя клочок

неба и в этом клочке много самолетов. На какую-то долю минуты мелькнула

радостная мысль: "Наши. Переправу громят!" Самолеты висели над переправой

врага непрерывно. Густое аханье бомб докатывалось до батареи. Гунько

оглянулся назад – зачем, он и сам бы не мог ответить, – и увидел

штурмовик. Он летел низко, кометой скользил над самыми вершинами деревьев,

таща за собой огненно-красный шлейф. "Подбили, сволочи!" – горько подумал

офицер и как раз в эту минуту услышал близкую ружейно-пулеметную стрельбу.

Немецкие пули повизгивали над батареей. Из окопов выскочили в контратаку

советские пехотинцы. "Ура-а-а-а..." – полилось навстречу бежавшим от

переправы немцам. Столкнулись. Смешались... На флангах выстрачивали частую

дробь "максимы". Стучали бронебойки. По переправе, не переставая, била

артиллерия. У первой линии наших окопов уже горело несколько танков с

крестами на броне – их подожгли советские артиллеристы, дружно стрелявшие

со всех сторон.

Мимо батареи стали проходить раненые. Они брели медленно, грязные, в

порванных и залитых кровью гимнастерках и брюках. У многих на обмусоленных

колодочках белели медали и желтели ленточки, свидетельствующие о прежних

ранениях. Лица последних были спокойно-суровы, они не выпячивали напоказ

своих ран, как это делают обычно бойцы, впервые получившие увечье, шли в тыл

как бы нехотя, зная, что через месяц, а может быть, и того менее они

вернутся вновь в окопы.

– Что там? – нетерпеливо спрашивали их артиллеристы.

Отвечали редко, больше говорили:

– А дьявол его поймет...

Измученным и изуродованным людям было не до рассказов, к тому же и

место для этого было неподходящее. Встреть ты их подальше в тылу, скажем, в

Шебекинском урочище, где реже ложились немецкие снаряды, – вот там уж они

вам порасскажут, быль сдобрят умопомрачительной небылицей, про раны свои

забудут, но попробуй только разобраться, кто же из них самый главный

герой!..

Убедившись, что от раненых им все равно ничего не добиться,

артиллеристы вернулись к своим пушкам. Вскоре на поле они заметили

пехотинца. Он бежал не слишком быстрой трусцой, подгоняемый страхом и им же

сдерживаемый. Иногда он пытался залечь, но тут же поднимался и вновь бежал.

Гунько, наблюдая за ним, невольно расхохотался и не понял этого своего

состояния: обычно при виде бегущего стрелка он испытывал страшную ярость,

смешанную с испугом и еще каким-то знобящим, неприятным чувством.

"Новичок!" – быстро определил он по неизношенной зеленой гимнастерке.

Солдат намеревался проскочить мимо батареи в тыл, но был встречен самим

старшим лейтенантом. И уж как ему, бедняге, не хотелось показать перед

офицером свою позорную трусость, да губы выдавали – тряслись непрошено...

Солдат был худенький, похожий на затравленного зверька. Глаза его

бегали.

– Дрались до последней возможности, – оправдывался он, – все,

почесть, на месте полегли... гансов да фрицев этих наложили – страсть

одна... видимо-невидимо... А он, проклятый, все прет и прет... Ну, мочи не

стало, я и того... подался, значит...

– Ладно, перестань врать! – резко остановил пехотинца Гунько. –

Ложись вон у первого орудия, да смотри у меня, не вздумай бежать!..

– Да что вы, товарищ старший лейтенант, разве я... – обрадовался боец

и, высмотрев воронку, упал в нее, воинственно щелкнув затвором винтовки.

Из-за Шебекинского леса волна за волной выплывали наши штурмовики и с

мощным ревом проносились над рекой. Из-под их крыльев вылетали ракетные

снаряды, оставляя позади себя белые дорожки. Начала бить по переправе и наша

дальнобойная артиллерия. Обратно самолеты проносились так низко и с такой

стремительностью, что у стоявших на земле людей захватывало дух. Навстречу

им, из-за леса, тучей надвигались косяки все новых и новых эскадрилий

бомбардировщиков, повыше которых, точно мошкора, вились сотни истребителей.

А еще выше шли воздушные бои. Наши самолеты летели и пикировали, не

обращая внимания на сплошные облачка разрывов зенитных снарядов. Там, где

они бомбили, до самого неба поднималась стена пыли и дыма.

И все же немцам удавалось наводить понтонные мосты, по которым

проскакивали их танки.

– Огонь!.. Огонь!.. – не переставая командовал Гунько.

На батарею, пыля и выбрасывая из выхлопных труб клубы черного ядовитого

дыма, двигались пять вражеских танков. Окрашенные в грязно-желтый цвет, они

ползли по изрытому полю, приземистые, покачиваясь на брустверах траншей и

окопов. Один из них, особенно большой и какой-то квадратный, приостановился,

шевельнул непомерно длинным стволом и выстрелил. Снаряд разорвался

неподалеку от третьего орудия. Танк двинулся дальше, но тут же качнулся всей

своей громадиной, и из его кормы хлестнуло пламя. Гунько посмотрел влево:

из-за перелеска мчалось несколько советских танков. Из ствола орудия одной

машины еще струился дымок...

– Наши!.. Наши танки!.. Наши!.. – закричали на батарее. – Милые!

Приземистые красавцы танки, стреляя на ходу, стремительно прошлись по

полю и скрылись в сосновой роще; они заходили во фланг прорвавшейся

группировке врага. Теперь кроме большого танка горели еще две машины

неприятеля. Два уцелевших немецких танка продолжали ползти в сторону

батареи. Гунько снова открыл огонь. Один танк резко остановился. Из него

красновато-желтым мечом рванулось пламя. Второй продолжал стрельбу.

Раздались стоны раненых. Пехотинец, залегший впереди первого орудия,

вставлял обойму за обоймой, расстреливая немецких десантников. Был убит

наповал наводчик второго орудия Федя Жаворонков. Он лежал, обняв лафет своей

пушки. Батарея, оставшись с двумя орудиями, продолжала сражаться. Один

снаряд, выпущенный наводчиком Печкиным, угодил в башню немецкого танка.

Танкисты повыскакивали из люков, как сурки из задымленных нор, но были

немедленно расстреляны советскими пехотинцами, ожесточившимися до крайности.

"Держатся!.. Молодцы!.." – мелькнуло в голове Гунько.

Тяжелый немецкий снаряд, прилетевший, очевидно, с того берега,

разорвался на огневой позиции. Третье орудие и его прислуга взлетели на

воздух. Там, где только что стояла пушка, теперь дымилась огромная воронка.

Вслед за первым снарядом с того берега прилетел второй, третий... Но они уже

взрывались позади батареи. Минут пять перед позицией Гунько было пустынно.

Отчетливо слышались гул авиационных моторов и неумолкающая трескотня

пулеметов.

Гунько хотел было уже как-то помочь раненым, но со стороны реки снова

появились немецкие танки. На этот раз их было восемь...

2

Лейтенант Марченко с группой разведчиков всю ночь провел у Донца, следя

за передним краем противника и сообщая о замеченном в штаб дивизии. Бой

начался очень рано, и Марченко не успел увести своих бойцов в расположение

роты. Как только – в ответ на нашу контрартподготовку – загремели немецкие

орудия, лейтенант по траншее отвел разведчиков в окопы ближайшей стрелковой

роты,

– С нами остаетесь? – кричал ему в самое ухо ротный командир –

молодой румянощекий лейтенант, очевидно совсем недавно окончивший училище.

Он радовался чему-то, бегая по окопам и выкрикивая какие-то, должно быть

никому не слышимые в буревом реве рвущихся снарядов команды. Марченко в

ответ на его слова кивнул головой, хотя как следует и не разобрал вопроса

лейтенанта.

В окопах вдруг стало темно, пыльно, угарно, неуютно. Запах тротиловой

гари затруднял дыхание. Над траншеями в дикой свистопляске бушевал огневой

ураган. Снаряды рвались и на кромке окопов, и тогда бойцы втягивали головы,

поднимая плечи к самым ушам.

Сидевший рядом с Акимом Ванин уперся круглой головой в осыпающуюся

стенку окопа, как бы боясь, что стенка развалится совсем. Он весь вдруг

почернел, точно обуглился. Зубы непрошено и к великой его досаде выстукивали

отвратительную дробь. Семен сжимал их до боли. Вдруг что-то колючее и

круглое прокатилось по его мокрой от пота и осыпанной мурашками спине, упало

под ноги. Семен вскрикнул и оглянулся – еж! Серым комом свернулся и ждет,

распуская длинные иглы. Сенька отшвырнул его ногой. Еж отлетел в сторону,

полежал немного на боку, чуть показывая желтоватый пушок на брюшке, потом

развернулся, пошевелил длинным поросячьим рыльцем, чихнул и враскорячку

побежал к патронной нише. Прижался к ящику, закрылся, выставив перламутровые

свои пики. Сенька долго не мог оторвать от него озлобленного взгляда. Землю

по-прежнему давил и встряхивал артиллерийско-минометный шквал. В воздухе,

вибрируя и стеня, носились осколки, шлепались, зарываясь в песок. "Конец-то

будет этому аль нет?.." Семен взглянул на Акима и, пораженный, застыл с

раскрытым ртом, округляя кошачьи глаза. Аким, выпрямившись во весь свой

длиннющий рост, как ни в чем не бывало смотрел вперед. Русая непокрытая

голова – Аким снял пилотку, чтобы не мешала, – возвышалась над бруствером.

Перед ним скакал, ревел, рычал в дикой ярости ураган огня и металла, а Аким

стоял и смотрел вперед, даже не моргая. Сенька дернул Акима за широкую

штанину маскхалата, посадил рядом с собой. Тяжело дыша, закричал ему в ухо:

– Ты... что?.. С ума спятил?.. Убьют же!..

– А кто ж будет наблюдать? – спокойно возразил Аким, протирая большим

черным пальцем левой руки запыленные очки. – Все попрятались в окопах. А

кто ж наблюдать будет? – как бы в недоумении спросил он. – Немцы могут за

своим артиллерийским валом...

Он не договорил. Где-то впереди вслед за укатившей волной огня

раздались выкрики:

– Немцы!..

Сквозь пулеметную трескотню и оглушающий вой Аким и Сенька услышали

голос лейтенанта Марченко:

– Вперед! В атаку!..

Они увидели лейтенанта над окопом. Хищно изогнувшись, он рванулся

вперед, то и дело припадая на одно колено и стреляя куда-то из автомата. За

ним, рассыпавшись цепью, бежали пехотинцы. Сенька и Аким вылезли из окопа и

побежали за лейтенантом. Мелькнула огромная, сутуловатая фигура Забарова;

пробежал Шахаев и следом за ним – Алеша Мальцев.

Та-та-та-та... – выстрачивали пулеметы.

Тррр-ах!.. Тррр-ах!.. – рвались гранаты...

Тию-тию-тию... – пели пули.

Покрывая все эти звуки, донесся низкий, рокочущий бас Забарова:

– За танками укрывайся!.. За танками!..

Советские танки – их было более десятка,– выскочив из укрытия,

теснили к реке высадившуюся немецкую пехоту. Немцы, пятясь, укрывались в

прибрежных кустарниках и камышах. Стон стоял над рекой.

Бомбы, непрерывно сыпавшиеся с наших самолетов, взбаламучивали воду,

выбрасывали на берег вместе с грязью вонючую тину и скользкие сплетения

лягушатника. Танки, оттеснив врага, повернули вправо и скрылись среди

разрушенных строений большого села Александровки, вытянувшегося вдоль

восточного берега реки. Оттуда послышались частые, короткие и звонкие

выстрелы танковых орудий.

Отбив первую атаку неприятельской пехоты, наши стрелки и разведчики

вернулись в свои окопы. Наступило минутное затишье. Потом раздались

отрывистые, злые выстрелы иптаповцев, расположенных в боевых порядках

пехоты.

– Забаров!.. – растирая кровь на грязной щеке, Марченко подошел к

старшине. – Ты тут смотри за ребятами. А я побегу к Васильеву. Может, новые

задания будут. Доберусь как-нибудь по траншее. Ну, желаю всего доброго,

друзья! – Пригнувшись, Марченко зашагал, сначала медленно, потом все

быстрее, отталкиваясь от земли своими легкими, пружинистыми ногами. Федор

молча посмотрел ему вслед. В темных глазах старшины, под запыленными

длинными ресницами тлели, разгораясь, напряженно-сосредоточенные огоньки.

Немцы снова обрушили всю силу своего огня на передний край нашей

стороны. Артиллерийская обработка окопов длилась с полчаса. Потом гул

разрывов стал удаляться.

– Товарищ старшина, танки!.. – закричал Сенька Ванин. Но голоса его

не было слышно – только виден был широко открытый рот. Гимнастерка и

маскхалат на разведчике были порваны. По лицу ползли грязные потеки –

Танки! Танки!.. – кричали в окопах, и разведчики отчетливо услышали

слитный, низкий рев чужих моторов.

– Танки!..

Один из них уже вползал на бруствер окопа. Вот он качнулся, светлая

гусеница, выгибаясь, потянулась через окоп, квадратное днище машины обдало

солдат вонючим жаром.

– Пропускайте их на съедение нашей артиллерии!..– крикнул молоденький

офицер, ротный командир; по румяным его щекам из-под фуражки тянулись

струйки не то грязного пота, не то крови.

Еще один танк... Этот несколько раз крутанулся над окопом. Засыпал

землей пехотинца. Солдат, однако, быстро выбрался из-под земли, тряхнул

стриженой головой, выхватил из кармана черную бутылку. Танк пополз дальше,

рыча и отфыркиваясь выхлопными трубами. Пехотинец быстро вскарабкался на

бруствер. Гимнастерка сзади у него завернулась. Ванин увидел смуглую,

посыпанную песком кожу и въевшуюся в тело железную пряжку. Из левого кармана

обшарпанных, засаленных брюк выглядывала темно-коричневая головка другой

бутылки. Пехотинец согнул правую ногу, потом выбросил ее назад, дернулся

весь, будто отталкиваясь, и кинул бутылку. Поглядел, чуть приподняв голову,

туда, куда полетела бутылка, и стремительно скатился вниз.

– Есть!.. Горит, гадюка!..

Некоторое мгновение стыла тишина. И вдруг эту тишину прорезал крик

какого-то солдата:

– Убило ротного!

Солдат бежал по окопу и кричал. Путь ему преградила гигантская фигура.

– Тише ты!.. Я – ваш ротный. Понял?..

Солдат поднял голову и встретился с напряженным блеском забаровских

глаз.

– Слушаюсь, товарищ старшина!..

– На место! – приказал Федор пехотинцу и, вдруг выпрямившись,

скомандовал так, чтобы слышали все: – Товарищи! Я – ваш командир. Слышите:

окопов не покидать. Танки забрасывать гранатами и бутылками с горючей

смесью. Тяжелые – пропускать, с ними расправится наша артиллерия!..

Немецкую пехоту расстреливать! Вести из карабинов только прицельный огонь!..

Защелкали затворы. Пехотинцы и разведчики прильнули к своим ячейкам. А

уже от берега реки показалась новая цепь вражеской пехоты. Над окопами

певуче засвистели пули.

– Спокойно, товарищи! Подпустите поближе!.. – гремел над позициями

голос Федора.

Огромный, с открытой волосатой грудью, он стоял в окопе в полный рост,

следя за противником. К нему уже подбегали командиры взводов, отделений и

докладывали:

– Товарищ ротный!

– Куда девать раненых? Блиндаж переполнен!..

– Связь с комбатом порвана!..

– Артиллеристы просят помочь им выкатить пушку. Как быть?

Забаров, нe поворачивая головы, отдавал распоряжения; внимание его было

приковано к перемещавшимся зеленым фигурам. Их надо остановить во что бы то

ни стало. Вот они, эти фигуры, уже совсем близко, двести метров... сто...

пятьдесят...

– Рота... залпом, пли!

Трескуче грянул залп. Ошпарил бегущих впереди фашистов.

Перед глазами бойцов неуклюже падали враги.

Слева, из уцелевшего, хорошо замаскированного дзота, зло и яро бил

"максим". Та-та-та-та...– неслось оттуда.

Оседлав переносицу очками, Аким выпускал одну автоматную очередь за

другой. Делал он это без суеты, расчетливо, невозмутимо. Ванин вел огонь

рядом. Что-то с сухим треском лопнуло неподалеку. "Граната!" – обожгла

догадка. Аким все еще стоял на прежнем местe. Только очков уже не было на

его ястребином носу – их стряхнуло взрывной волной. Они упали на дно окопа,

разбились о пустой автоматный диск. Чьи-то тяжелые шаги позади. Острый запах

человеческого пота. Трудное, прерывистое, с храпом дыхание. Сенька

инстинктивно повернул голову и увидел немца. Белоглазый, с рыжей подпалинкой

густых бровей. Перекошенное длинное лицо, трясущаяся, искусанная нижняя

губа, качающийся над мокрой худой спиной Акима плоский штык – таким и

врезался он в память Ванина. С непостижимой быстротой Сенька схватил его за

ногу, тот дернулся назад, но скрюченные черные пальцы разведчика железными

щипцами впились в грубое зеленое сукно брюк, рванули на себя. Фашист

свалился в окоп. С ловкостью кошки Ванин прыгнул на него. Правая рука

металась возле кармана, ища нож. Но Сенька не успел вынуть финку. Остальное

за него сделал Аким. Он взмахнул рукой, что-то блеснуло в воздухе. И опять,

пораженный, Ванин ошалело посмотрел на своего друга, узнавая и не узнавая

его.

– Черт... вот ты... как?..

3

Генерал руководил боем, находясь на довольно широкой площадке,

укрепленной на трех росших рядом дубах. Деревья были искромсаны осколками

мин и плохо укрывали Сизова. Комдив был легко ранен. Перевязавший его руку

врач настойчиво просил генерала спуститься на землю.

– Ничего со мной не случится! – отвечал он. – Где я еще найду такой

обзор?

Он беспрерывно разговаривал по телефону, получал от командиров частей

информацию, давал необходимые указания. На левом фланге, на участке полка

Баталина, сложилась тяжелая обстановка. Неприятель бросил туда танки и два

полка пехоты.

– Ничего... Ничего, Баталин! Держись!..

– Товарищ генерал, разрешите подбросить Баталину резервный

артиллерийский противотанковый дивизион! – обратился к комдиву

встревоженный работник штаба. Его просьбу поддерживал полковник Павлов.

– Мои артиллеристы несут большие потери на участке обороны Баталина,

товарищ генерал. У Гунько осталось два орудия. На других батареях положение

не лучше,– говорил, встряхивая контуженым плечом Павлов.

Сизов молчал.

Тревожно зазуммерил телефон. Генерал поднял трубку. Снова докладывал

Баталин.

– Окружен, говоришь? Вижу! – спокойно ответил комдив. – Отстаивай

свои рубежи!.. Помощи пока не жди. Смотри за левым флангом. Там у тебя

скопилось около тридцати танков и до полка немецкой пехоты... Нет, нет.

Артиллерии пока не будет. Обходись тем, что у тебя есть!..

– Товарищ генерал!.. – не выдержал молоденький подполковник с худым

лицом.

Генерал взглянул на него, не торопясь положил трубку.

– Передайте...

– Слушаюсь! – обрадовался подполковник.

– Передайте, – продолжал Сизов, остановив взглядом офицера, –

передайте, чтобы полк иптаповцев выдвинулся на правый фланг, на участок

обороны Тюлина.

– На правый? – почти крикнул полковник Павлов. – Но там сравнительно

спокойно, товарищ генерал.

– И Тюлин не просит подкрепления! – поддержал Павлова молодой

подполковник, но генерал резко заметил:

– Вы слышали мой приказ? Выполняйте!

– Слушаюсь! – и молоденький подполковник поднял трубку.

Генерал продолжал наблюдать. Офицеры, стоявшие рядом с ним, молчали. По

их встревоженным лицам было видно, что они не понимали комдива. Для офицеров

было совершенно очевидно, что немцы наносят свой главный удар на участке

обороны Баталина и, стало быть, туда и нужно посылать резервные части.

Однако теперь уже никто из штабных работников не решался возражать Сизову.

Комдив снова говорил с Баталиным:

– У нашего правого соседа дела похуже. Против Белгорода немцам удалось

вклиниться в нашу оборону. Там они пытаются развить наступление!.. Нам надо

держаться во что бы то ни стало!.. Сковывать силы врага. Ты слышишь? Ну

вот!.. Нет-нет... Вам помогут танкисты. Я уже приказал им!..

Над наблюдательным пунктом рой за роем пролетали краснозвездные

бомбардировщики. Генерал проводил их взглядом, потом обратился к Павлову:

– Петр Петрович! Как артиллеристы?

– У иптаповцев большие потери. Особенно на участке Баталина... Тяжело

им... Но удержатся, товарищ генерал. Гунько подбил уже пять танков. Но

тяжело им...

– Это настоящий солдат! – проговорил Сизов, вспоминая смуглое лицо

офицера и умный блеск его глаз.

– Тяжело им, – повторил Павлов.

Генерал нахмурился и снова стал наблюдать.

– От подполковника Тюлина! – доложил телефонист.

Сизов быстро взял трубку.

Тюлин докладывал, что его атаковали тяжелые танки противника – их

более тридцати, но подоспевшие иптаповцы усиленно ведут с ними бой...

– Молодцы! Держитесь до конца! – почти крикнул генерал и, повесив

трубку, впервые за этот день опустился на стул, обтирая ладонью пот, обильно

выступивший на его выпуклом лбу. Хитро прищурившись, он посмотрел на штабных

офицеров.

Офицеры смущенно переглянулись.

– Выходит, что с этой вышки вы дальше нас увидели, товарищ генерал! –

признал свою ошибку молоденький подполковник и восторженно посмотрел на

Сизова. Комдив промолчал. Он снова внимательно наблюдал в бинокль за полем

боя.

– От Баталина, товарищ генерал! – передал трубку телефонист.

Баталин сообщал, что по своей инициативе он контратаковал гитлеровцев и

тем самым облегчил положение тюлинского полка.