Текст книги "Солдаты"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

нужно было все взвесить, все учесть и спланировать, чтобы успешно выполнить

боевую задачу и побольше спасти драгоценнейших жизней!

Прибрежный реденький лесок был полон возни. Тут устраивались

артиллерийские батареи, на вершинах старых дубов сидели артиллерийские

разведчики-наблюдатели, записывали что-то в свои журналы, придерживая их на

согнутых коленях; связисты, как пауки, тянули в разных направлениях тонкие

нитки кабеля, опутывая ими деревья. Зарывались в желтый, шафранного цвета,

песок тяжелые танки, которым сейчас делать было нечего. "Катюши", притихшие,

как всегда овеянные таинственностью, стояли за лесом в колхозном саду.

Шла непонятная на первый взгляд, но привычная для фронтового люда

мудрая работа перед большими событиями.

2

На задание уходили все разведчики. Шла впервые в бой и Наташа. На этот

раз бойцы не сдавали документы старшине. Коммунисты и комсомольцы получили

от Пинчука для своих партийных и комсомольских билетов по листу пергаментной

бумаги. Это растрогало солдат.

– Эх, Тарасыч!.. – отбросив официальность, расчувствовался Сенька. –

Умную голову дал тебе твой батька! Все-то ты предусмотрел, обо всем

позаботился... Были бы у нас все такие старшины, давно бы Гитлеру каюк!..

Пинчук, обычно относившийся с большим подозрением к Сенькиным похвалам,

на этот раз был польщен и взволнован. Он понимал, что паренек сказал такие

слова не ради простой шутки. Потеплевшие взгляды разведчиков, с которыми

встречались глаза Пинчука, тоже говорили о многом.

Был сегодня очень доволен и Вася Камушкин. Его круглое, усыпанное

веснушками лицо сияло счастливой улыбкой. Шутка ли дело – с ними поплывет

сам капитан Крупицын!.. Обрадовались капитану и остальные бойцы.

– Вот, значит... едем... плывем то есть... – смущенно проговорил

Крупицын.

Всегда такой речистый, он сейчас не нашелся что сказать. Но и эти его

скомканные волнением слова понравились разведчикам. Крупицын мял в своих

руках полевую сумку.

В конце концов он овладел собой.

– Вы идете сейчас, товарищи, не просто в разведку, – взволнованно

начал он свою короткую речь. – Вам, может быть, придется вступить в

открытый бой. На вашу долю выпало счастье первыми форсировать Днепр. Первые

минуты, а может быть, и часы нам надо рассчитывать только на свои силы. Нас

мало. Но ведь разведчиков никогда не бывает много – вы это хорошо знаете,

товарищи! И все-таки вы побеждали. Победим и на этот раз. Помните, друзья,

слова генерала: назад пути нет. Путь один – только вперед!..

Саперы, артиллеристы и стрелки вышли к месту переправы одновременно с

разведчиками. Те встретились с поддерживающими подразделениями уже на

берегу. Последние триста метров разведчикам пришлось пройти с большим

трудом: песок осыпался под ногами, люди быстро утомлялись. Повозки роты

остановились в роще: их задержали там, чтобы скрипом колес не разбудить

немцев. Солдатам пришлось таскать ящики с боеприпасами на себе. У берега

стояло шесть рыбацких лодок и несколько плотов для противотанковых орудий

батареи Гунько. Бойцы, погрузив боеприпасы и пушки, молча пошли в лодки и

встали на плоты.

На берегу стояло несколько офицеров. Среди них выделялась высокая и

стройная фигура генерала, маленькая – начальника политотдела. Сизов что-то

тихо говорил лейтенанту Марченко, Гунько, Забарову и командиру стрелковой

роты.

Солдаты притихли, прислушиваясь к шелесту волны под лодкой.

Дегтярно-черная гладь Днепра пугала.

Наконец четыре фигуры отделились и стали быстро приближаться к лодкам.

"Отчаливай!" – взмахом руки приказал Марченко.

Саперы оттолкнулись от берега. По днищам лодок еще некоторое время

терлась галька.

Лодки шли почти на одном уровне с плотами артиллеристов. И только

челнок Шахаева скользил чуть-чуть влево. Саперы гребли тихо, но все-таки

негромкие всплески воды были слышны под их веслами. Поскрипывали уключины.

Первое время немцы вели себя спокойно, но через несколько минут

началось самое неприятное, чего больше всего опасались разведчики, пехотинцы

и артиллеристы: на правом берегу поднялся к небу огромный луч прожектора.

Он, словно для виду, пошарил немного по темному небосводу и вдруг начал

быстро клониться книзу, падая, как гигантский огненный столб, подпиленный у

самого основания. По спинам бойцов прошел холодок. Лодки плыли прежним

курсом. Только чуть слышнее стали всплески под веслами гребцов, погромче

скрипели уключины. Огненный столб пересек реку левее, проложил дорогу и

уперся в крайние домики на левом берегу, осветил их недобрым неживым глазом.

Оттуда тотчас же раздался испуганный лай собаки. Глаза солдат следили за

этим дьявольским столбом. Луч прожектора шарахнулся еще левее, пошарил там

и, ничего не обнаружив, стал продвигаться вправо, неотвратимо и зловеще

приближаясь к разведчикам.

Лодки были уже на середине реки, когда первую из них, ту, на которой

плыл Шахаев со своей группой, захватил прожектор. Он вцепился в нее, как

хищник. Разведчики увидели парторга. Шахаев сидел, выхваченный из тьмы, и

подавал какие-то отчаянные знаки гребцу-саперу. Остальных солдат не было

видно. Наверное, старший сержант приказал им лечь на дно лодки. Нe прошло и

одной минуты, как вражеский снаряд спугнул тишину и оглушительно взорвался

где-то за светлой полосой, проложенной прожектором.

– Господи, что он делает? – Наташа невольно тронула Сеньку за руку.

– Куда он?..

Лодка Шахаева уходила все дальше и дальше от остальной группы

разведчиков, отклоняясь влево. Луч прожектора сначала неотступно "вел" ее,

потом, словно спохватившись, метнулся в сторону, скользнул по маскхалатам

разведчиков, по каскам стрелков и артиллеристов и стал шарахаться из стороны

в сторону, то выхватывая из черного зева ночи лодку Шахаева, то основную

группу переправляющихся. Возле лодок то и дело поднимались водяные столбы.

Снаряды падали совсем близко. Один из них разорвался почти у самой лодки

Шахаева. А двое – парторг и сапер – по-прежнему сидели на своих местах. Их

силуэты с каждой минутой уменьшались. Немецкие снаряды рвались и справа, и

слева, и впереди, и позади лодок и плотов; генералу и другим офицерам,

наблюдавшим за переправой с левого берега, казалось чудом, что лодки все еще

плывут, а люди в них до сих пор остаются невредимыми.

– В вилку берут... – проговорил полковник Павлов.– Долго не

продержатся.

Забаров раньше всех понял замысел Шахаева: парторг хотел отвлечь

внимание врага от основной группы десанта, но немцы, видимо, разгадали его

план. Прожектор по-прежнему освещал поочередно все лодки. Сейчас Федор

вспомнил, что в лодке парторга находились большей частью молодые бойцы, те,

что не были еще в сложных переделках, и ему стало совершенно ясно, почему

Шахаев оказался там.

Берега перестали притворяться. Ожили. Завязалась напряженная

артиллерийская дуэль. Застрочили с высокой обрывистой скалы немецкие

пулеметы. На левом берегу, за песчаным откосом, шумнула "катюша". Ее мины

кометами пронеслись над головами разведчиков и стали рваться сразу же за

Бородаевкой, освещая на миг спящие белые домики.

Несмотря на разрывы снарядов, лодка Шахаева продолжала приближаться к

правому берегу. Вцепившийся в нее луч прожектора все более и более

укорачивался. Никто теперь не сомневался в том, что Шахаев решил отвлечь на

себя огонь немецких орудий.

...Решение пришло настолько быстро, что Шахаев сам удивился. Кроме него

в лодке находились еще четыре молодых разведчика, недавно прибывшие с

маршевой ротой, да сапер, по фамилии Узрин. Ослепленный прожектором, он в

первую минуту прикрыл глаза руками, выпустив весла. Но толчок в плечо

заставил Узрина вновь взяться за вeсла.

– Греби влево! – приказал ему Шахаев, уже не опасаясь, что его могут

услышать на правом берегу. – Влево, влево бери! – повторил он еще громче

и, сняв с пояса саперную лопатку, стал помогать гребцу.

Остальные разведчики по его приказу попадали на дно лодки. Уже при

первом разрыве немецкого снаряда парторг почувствовал сильный толчок в спину

и затем неприятную теплоту под гимнастеркой. "Ранен..." – с холодным

спокойствием подумал он, не прекращая грести лопатой.

– Быстрей, быстрей, Узрин! – торопил он сапера, чувствуя, что

слабеет.

К снарядам вскоре присоединились и пули. Они выстрачивали параллельно с

лодкой длинные пузырчатые узоры. Одна такая очередь просекла наискосок

лодку, сделав в ней несколько пробоин. Лежавшие на дне лодки разведчики

принялись затыкать отверстие ветошью, которой их предусмотрительно снабдил

Пинчук. Шахаев подумал, что вот так же, должно быть, как эта вода, из его

раны бьет кровь, и это одинаково опасно для всех сидящих в лодке. Он,

конечно, понимал, что рану следовало бы перевязать, но боялся сообщать

бойцам о своем ранении: молодые солдаты могли растеряться. И, стиснув зубы,

Шахаев терпел и молчал. Но грести он больше уже не мог – силы быстро

оставляли его.

Немецкие пулеметы ослабили свой огонь. Часть из них, очевидно, была

подавлена или уничтожена нашей артиллерией, а часть перенесла стрельбу по

основным силам десантников, туда же била теперь и немецкая артиллерия.

Шахаев тихо простонал.

– Вы ранены, товарищ старший сержант? – приподнялся со дна лодки боец

Панюшкин. Это был самый молодой из разведчиков, только недавно призванный в

армию.

– Откуда ты взял? Нет, не ранен я. Ложись!.. – прикрикнул на него

парторг, чувствуя, что с этим криком от него ушла половина сил. И Шахаев

решил молчать, сохраняя остатки сил, необходимых для последней, может быть,

в его жизни, но решающей команды на правом берегу.

Опустившись в лодку, он крепко прижался к ее плоскому дну спиной,

надеясь таким образом приостановить кровотечение. Занятый единственной

мыслью – сохранить в себе силы и довести разведчиков до правого берега,

парторг не заметил даже, что вода возле лодки бурлит от пулеметных очередей.

Иногда залетали сюда и снаряды. Поднявшийся высоко водяной столб обрушивался

на лодку, и разведчики начинали проворно работать касками, отливая воду.

Работая так, они, кажется, не испытывали большого страха. Первые минуты

приказ Шахаева брать левее испугал молодых разведчиков и даже показался

безумным, но они быстро поняли замысел старшего сержанта.

– Я ранен, – как-то тихо вскрикнул Панюшкин и умолк.

– Не ранен, а убит, – прохрипел Узрин, высвобождая свои ноги из-под

головы Панюшкина: немецкая пуля попала бойцу прямо в голову.

Шахаев молчал.

Лодка подходила уже к скале, смутно выраставшей перед глазами

разведчиков. Наступили минуты, когда нужно было проплыть еще десятка полтора

метров, чтобы луч прожектора не смог уже достать лодку. В этом было

единственное спасение по крайней мере от гибели на воде. Под скалой же, за

огромными валунами, можно было укрыться и еще продержаться некоторое время,

а может быть, и до подхода помощи с левого берега.

Немцы, по всей вероятности, догадывались о намерении разведчиков и

усилили обстрел. Пулеметные очереди вновь хлестали вдоль и поперек, вправо и

влево, будто кто-то огромный стоял на скале и сек по воде длинным бичом.

Где-то наверху со страшным грохотом рвались снаряды. Шахаев давно уже слышал

этот грохот, но только сейчас понял, что это рвутся снаряды наших батарей,

прикрывающих десант.

Ранило сапера. На его место быстро сел азербайджанец Али Каримов, рыбак

с Каспийского моря. Он греб уверенно, не спуская глаз с Шахаева.

Когда лодка, ускользнув от прожектора и от неприятельских пуль, глухо

ткнулась о берег, Шахаев почувствовал, что настало время отдать последнюю

команду, а с ней – и последние силы. Выбравшись первым из лодки, он

крикнул:

– За мной, товарищи!.. Вперед!.. – и с удовлетворениeм отметил, что

произнес эти слова достаточно твердо и увepeннo.

Голос его, ударившись о скалу, звонко повторился многоустым эхом над

широкой и черной рекой.

– Где остальные? – тихо спросил он, трудно дыша.– Как Узрин?.. Где

они?..

– Все тут, товарищ старший сержант. Рядом, за камнями. Узрин тоже. А

Панюшкин в лодке остался... Как вы себя чувствуете?.. Вам лежать нада, тихо

нада...

– Ничего, ничего...

Сверху сразу ударило несколько немецких пулеметов. Заговорили вражеские

автоматчики. Ракеты рассыпались в воздухе, падали в воду, шипели, как на

сковородке. Пуля, ударяясь о камень, высекала ярко-красную искру, точно

большим кресалом.

3

Добралась наконец до правого берега и основная группа разведчиков,

поддержанная пехотинцами и артиллеристами. Их потери были невелики. Одного

солдата убило, троих тяжело ранило. Двоих разведчиков слегка задели осколки.

Наташа тут же, на берегу, их перевязала. Легко ранило и Гунько, – вражеская

пуля коснулась его правой руки, – но он никому об этом не сказал и наскоро

завязал руку носовым платком.

Берег тут был отлогий и песчаный. Только в километре от главного русла

реки, за селом, начинался крутой подъем, изрезанный поперечными оврагами,

многие из которых заросли колючим кустарником. Туда, на гору, вбежало

десятка два домиков, чуть видневшихся сейчас на горизонте. Основные силы

немцев, по всей вероятности, находились на той горе. Бойцы сравнительно

легко сбили боевое охранение врага и стали осторожно продвигаться вперед.

Вскоре достигли восточной окраины села. Здесь Марченко остановил Забарова.

– Тут будет мой КП,– решил он.– Радиста оставь со мной. С тобой буду

разговаривать через связных. Впрочем, можно протянуть и нитку. Но связными

надежней.

– Почему? – удивился Забаров.

– Как только войдете в Бородаевку, немедленно сообщи, – не отвечая на

вопрос, продолжал Марченко.– Голубева пусть тоже останется, – добавил он.

Но из темноты раздался голос Наташи:

– Там будут раненые, товарищ лейтенант, я пойду с разведчиками.

– Ладно, идите. Осторожней только...

– Спасибо, товарищ лейтенант, – неожиданно и, пожалуй, некстати

поблагодарила Наташа.

Марченко показалось, что девушка даже с нежностью посмотрела на него из

темноты. Он расценил эту нежность по-своему и вздохнул свободно и легко.

Рядом с лейтенантом находился Камушкин. Комсорг возился с рацией. После

гибели Акима обязанности радиста были возложены на Камушкина. Принимал он

эту работу, надо сказать, неохотно, отпирался, но ничто не помогло.

– В армии так, – пресерьезно напутствовал его Сенька, считавший себя

большим военным авторитетом, – что прикажут, то, брат, и делай. Приказали

радистом быть – ну и помалкивай. Прикажут завтра дивизией командовать – и

будешь командовать как миленький.

– Ох и брехать же ты, Семен, здоров! – удивился неутомимому

Сенькиному вранью Камушкин. – Кто тебя только и научил? Нехорошо это.

– Ну, знаешь, мое вранье особого рода. Без него вы бы с тоски подохли.

Ты говори спасибо мне за то, что развлекаю вас.

– Что ж, может, в этом и есть правда, Семен, – согласился Камушкин,

убедившись еще раз, что препираться с Сенькой совершенно невозможно.

– Конечно. Та самая сермяжная правда, Вася. Иди, иди в радисты, чудак.

Аким тебе завещал рацию. Если, говорит, со мной что случится, то "Сокола"

моего Васе Камушкину передайте. Так и сказал. Я сам слышал.

Камушкин, конечно, понимал, что Сенька и на этот раз приврал, но

спорить не стал: в конце концов, не все ли равно, говорил так Аким или нет,

– важно, что радиостанция осиротела и кто-то должен ведь на ней работать...

Оставаясь сейчас с командиром роты, Камушкин наскоро наказывал Ванину:

– Ты, Семен, за комсорга там будь. Я на тебя надеюсь.

– Не подведу! – прошептал Сенька.

О поручении Камушкина Сенька немедленно сообщил Крупицыну. Тот

торжественно пожал шершавую Сeнькину руку и сказал, подражая начальнику

политотдела, как, между прочим, подражали ему в этом многие:

– Добро.

Ординарец командира и Камушкин быстро выкопали в сыром песке, под

кустами ракит, три неглубокие ямы: одну для лейтенанта, вторую, рядом, для

его верного телохранителя и неутомимого снабженца, третью для Васи с его

радиостанцией. Камушкину вскоре удалось связаться с левым берегом и передать

первую радиограмму. Камушкин даже опешил, когда услышал голос самого

генерала.

Марченко взял трубку, доложил:

– Переправились. Сбили боевое охранение. Продвигаемся дальше.

Генерал приказал смело вступать в бой, отвлекать на себя как можно

больше немцев.

Это распоряжение озадачило лейтенанта. Марченко не знал, что на левом

берегу некоторые горячие головы нетерпеливо просили комдива разрешить им

начать переправу. Генерал охлаждал их упрямым молчанием. Сизов ждал, когда

внимание противника сосредоточится на переправившейся группе разведчиков,

стрелков и артиллеристов.

Вскоре к Марченко прибежал связной от Забарова. Тяжело дыша, он

рассказал, что разведчики и пехотинцы достигли центра села. Батарея Гунько

заняла позицию на восточной окраине. Немцы пока не сопротивляются.

Забаров решил обойти село с юга и подняться на гору. Ждет согласия

командира роты.

– Передайте лейтенанту Забарову: пусть действует по обстановке! –

решил Марченко, отлично понимая, что лучшего распоряжения со своего

командного пункта он все равно дать не сможет. Кроме того, Марченко понимал,

что Федор стал опытнее его. Первое время это сознание мучило офицера, жгло

больное самолюбие, но в конце концов он примирился с этим, как еще раньше

примирился с тем, что разведчики охотнее шли в поиск с Забаровым, чем с ним.

Появление Наташи в роте заставило было его подтянуться, но вскоре все

опять пошло по-старому. Вот только мысли о девушке не давали Марченко покоя.

Он понял, что не может равнодушно относиться к Наташе.

И сейчас, передавая приказание связному, он поймал себя на том, что ему

хочется спросить о ней. Но Марченко сдержался: он был достаточно опытен и

умен, чтобы понять всю неуместность такого вопроса.

– Идите, – глухо сказал он связному.

Шаги солдата вскоре стихли. Волны, поднятые набежавшим ветром, лениво

накатывались на отлогий берег, шелестя галькой. От реки поднимало холодный

пар. Марченко, засунув руки в карманы брюк, зябко поеживался. Ему нестерпимо

хотелось покурить, но он боялся открыть себя. Рядом с лейтенантом беспокойно

ворочался в своей тесной и сырой норе Вася Камушкин. Руки его нащупывали в

карманах "лимонки" и размокшие куски хлеба. Автоматные диски оттягивали

поясной ремень. Вася тщетно искал удобного положения, тихо поругивался.

Ворочался около Марченко и его ординарец. Ординарца мучала дремота, но все

усиливающаяся стрельба слева мешала ему заснуть.

Стрельбу эту слышал и командир. Он только никак не мог понять, с кем же

перестреливаются там немцы. Шахаев со своими бойцами, конечно, погиб. В этом

Марченко не сомневался: могла ли в самом деле крохотная горстка разведчиков

уцелеть под ливнем вражеского пулеметного дождя и под разрывами немецких мин

и снарядов! Но кто же все-таки там отстреливается? Забаров проникнуть туда

не мог. Может, левый сосед начал переправу? А что, если немцы вдоль берега

заходят сюда?!

Отвратительная, незнакомая дрожь пробежала по спине офицера. Марченко

стало не по себе. Неужели он боится? Куда же делся лихой, бесстрашный

разведчик? Лейтенант вдруг вспомнил разговор с полковником Деминым там, у

кургана. Начальник политотдела говорил ему о зазнайстве, о пассивных

наблюдателях и о чем-то еще в этом духе... О чем же он говорил?..

Марченко не мог сейчас в точности припомнить слова Демина, но он

понимал, что между этими словами и охватившим его страхом есть какая-то

закономерная связь. Он пытался найти эту закономерность, но не мог. Только

на душе остался неприятный осадок, что-то близкое к отвращению к самому

себе. Он попытался приободриться, отогнать мысли об опасности, но страх полз

и полз по спине...

– Липовой! – позаал он ординарца. – Возьми автомат и отойди метров

пятьдесят влево. Да не спи. Гляди, как бы к нам нe подкрался кто!

Избалованный начальником ординарец ворчал что-то себе под нос и долго

возился с автоматом. Идти ему дьявольски не хотелось.

– А що я там робытыму?

– Охранять нас будешь. Ну, живо!

Липовой, волоча ноги, отправился.

– Выгоню к черту! – мучимый неясной тревогой, прошептал лейтенант.

Взвинченные нервы чуть не заставили его вскрикнуть при шорохе за

спиной. Это возвращался посыльный. Присев рядом с командиром и зачем-то сняв

пилотку, он, запыхавшись, сообщил:

– На горе – немцы. Наши завязали с ними бой. Забаров ранен немного.

Голубева его перевязала. Тяжело ранен командир стрелковой роты. Теперь ею

командует Крупицын... Я просил его, чтоб он считал меня комсомольцем. После

боя оформим, говорит...

Марченко перебил его:

– Много ли немцев?

– Да шут их разберет. Ночь ведь! – в голосе солдата чувствовалась

обида: ему было досадно, что командир роты не обратил внимания на его

последние слова.

– Жители в селе есть?

– Не видать что-то. Один старик помогает нам. Бьет по фрицам из

трофейной винтовки. Вылез откуда-то из погреба и давай по немцам палить.

Ругается на чем свет стоит! Страсть какой матерщинник! Видно, насолили они

ему здорово!..

– Ладно. Забарову передай: бой продолжать, больше шуму!

Связной вновь побежал. Камушкин с завистью прислушивался к его

удаляющимся шагам. Марченко передал о ходе боя на левый берег, попросил

артиллерийской поддержки. Теперь и он хорошо слышал стрельбу на горе. Но не

затихала перестрелка и слeва. Лейтенант отчетливо различал резкие очереди

немецких автоматов и частые, глухие наших ППШ. Иногда в треск автоматного

огня вплетались характерные, сухие и негромкие разрывы ручных гранат. Слыша

это, Марченко тревожился: он никак не мог понять спасительного значения боя,

разыгравшегося левее.

Ночь сгущалась. Разгорались звезды на небе. Ковш Большой Медведицы ярко

проступал сквозь звездную россыпь. В Старом Орлике, на левом берегу,

истерическим лаем захлебывалась собака.

– Липовой! – окликнул Марченко. – Ты не спишь?..

– Ни! – отозвался сонный голос ординарца.

– Иди сюда. Сейчас пойдем вперед. Камушкин, снимай рацию!

Разведчики и стрелки, поднявшись на гору, подошли к хуторам с запада и

востока. На первом же огороде, куда лейтенант Забаров забежал с группой

разведчиков, он увидел десятка полтора немцев, засевших в неглубоких – по

пояс – окопах, очевидно наспех выкопанных накануне. Гитлеровцы не ожидали

нападения с тыла: все внимание их было обращено на Бородаевку, занятую уже

русскими солдатами. Один немец, по-видимому наблюдатель, сидел на бруствере

окопа. Заметив наконец позади себя огромную фигуру русского офицера, он

вскрикнул и вытянул руки вверх. Остальные быстро повернулись на его крик.

Защелкали затворами винтовок.

Раздался первый выстрел. Забаров почувствовал сильный ожог в правой

руке и нажал на спусковой крючок. Хутор наполнился рокотом автомата. Очередь

скосила сразу нескольких фашистов. Другие разведчики разрядили диски по

гитлеровцам, пытавшимся скрыться во дворе. Человек восемь немцев, осмелев,

выскочили из окопов и бросились на Забарова. Лейтенант успел перехватить

свой автомат за ствол и со страшной силой ударил первого подскочившего к

нему фашиста. Забаров яростно стал направо и налево крушить врагов прикладом

автомата. Из груди его вырывалось короткое "а-ах!", как при колке тяжелых

поленьев. Подбежавшие на выручку командира разведчики стреляли короткими

очередями и орудовали ножами. В несколько минут все было кончено. Забаров

забежал во двор, проскочил мимо Наташи и, не останавливаясь, побежал дальше.

Но Наташа успела заметить окровавленную руку лейтенанта. Она догнала его и

схватила за пояс.

– Потом, Голубева, потом... – отмахнулся Забаров.

– Да вы изойдете кровью!.. – так, не отпуская руку от ремня командира

взвода, девушка забежала с ним в другой двор, который, к счастью, оказался

пустым. Тут Наташа наскоро перевязала Забарова. На улице началась

перестрелка. Лейтенант поспешил туда.

Выскочивший откуда-то Ванин торопливо сказал:

– В овраге их видимо-невидимо. Сообщить бы нашим артиллеристам.

– Беги на батарею Гунько.

Сенька исчез. В это время на левом берегу громыхнуло сразу несколько

залпов. Послышался свист тяжелых снарядов, и сразу же возле оврага и в самом

овраге раздались сильные взрывы.

Вернулся Ванин.

– Сообщил, товарищ лейтенант. Гунько подтягивает пушки. Крупицын

командует ротой стрелков. К нему присоединился какой-то старикан. Меткий

оказался. Что ни пуля – то убитый фашист.

Отправив связного к командиру, Забаров послал на помощь Крупицыну,

который отбивал основной натиск врага, нескольких разведчиков. Двое бойцов

там уже были ранены, старик, так и оставшийся неизвестным, убит. Наташа

помогала санитарам из стрелковой роты переправлять раненых в более

безопасное место, перевязывала их. Солдаты просили пить, но воды не было:

как назло, Наташа потеряла свою флягу.

– Потерпите немного, товарищи... – сказала она, а сама опять побежала

к месту боя.

Немцы поднялись в полный рост. Вначале из оврага появилась небольшая

группа. Теперь их было много. Враги бежали отовсюду, кричали что-то

по-своему, на ходу стреляя. Пули жутко свистели. Наших стрелков становилось

все меньше, их оставалось уже не более десятка, а немцам – не было числа.

Разрывы тяжелых снарядов, прилетавших с левого берега, выгоняли их из

оврага. Немцы все выползали и выползали. Дрогнула горстка советских бойцов,

попятилась, подалась назад. Торжествующе загомонили фашисты. Вот они уже

совсем близко. И в эту минуту открыла огонь батарея Гунько. Визг осколков

смешался с воплями врагов. Гитлеровцы отхлынули, но ненадолго. Вторая атака

их была еще более яростной и отчаянной. Казалось, все пропало. И в эту-то

минуту перед реденькою цепью красноармейцев появился капитан Крупицын.

– Комсомольцы, за мной! – прогремел его голос.

Залегшие было под вражеским огнем бойцы поднялись, закричали "ура", от

которого уже через мгновение осталось одно протяжное "а-а-а", и побежали

вперед за капитаном, высокая фигура которого была видна всем и как бы

заслоняла всех от летевшей навстречу им смерти, смерти, которая в этот миг

нашла только его одного. Саша упал головой вперед, поднял руку и потом

бессильно опустил ее. Бойцы замешкались было, растерялись, но уж там, где

только что упал Крупицын, находился Сенька Ванин. Он взял из теплой руки

капитана гранату,– тот собирался бросить ее и не успел,– поднял высоко над

головой и громко, насколько хватило сил, закричал:

– Вперед... товарищи!.. Ребята!.. За Крупицына! Бе-э– э –й!..

Последние слова Сеньки потонули в криках "ура". К пехотинцам

присоединились разведчики, посланные Забаровым, и расчеты двух подбитых

орудий из батареи Гунько.

– Бей!..

– Круши их!

– Дави!..

Ночь всколыхнулась.

Короток, но жесток и беспощаден был удар бойцов. Немцы не выдержали и

откатились в овраг. Стрельба и крики почти прекратились. Наконец все

смолкло. Только левее по-прежнему продолжался бой.

Однако тишина длилась недолго. Гитлеровцы привели себя в порядок и

снова пошли в атаку. Немецкие снаряды били теперь по домикам, за которыми

укрывались разведчики, пехотинцы и артиллеристы. Забаров приказал отойти от

хутора: у него осталось очень мало людей, и лейтенант старался не распылять

их, а держать при себе. Пробравшийся к Забарову Марченко был в первую же

минуту легко ранен и возвратился на прежнее место со своим ординарцем.

Сраженный насмерть фашистской пулей капитан Крупицын лежал рядом с

Забаровым, его принес сюда Сенька. "Комсомольский бог", любимец всех солдат

дивизии, большой и красивый, никак не похожий на мертвого, но безучастный к

происходящему вокруг. Влажные пряди волос прилипли к выпуклому, медленно

остывающему лбу. Сенька смотрел на Крупицына, и по его черному от копоти и

пыли лицу одна за другой катились слезы – благо ночью никто не видел

этого...

Забаров, со впалыми темными щеками, с непотухающим огнем в беспокойных

глазах, вeсь какой-то угловатый, отдавал приказания.

И, как иногда бывает в минуты трудно сложившейся боевой обстановки,

некоторым бойцам показалось, что они совсем-совсем одиноки, что никто и

нигде больше не форсировал Днепр, что их маленькая, ничтожная группка уже

через час будет раздавлена, смята врагом. А между тем именно в эти же самые

минуты огромные войсковые массы, сосредоточенные на левом берегу,

погружались в лодки, на паромы, и сотни челноков уже отчалили и плыли по

Днепру. А там, севернее Киева, переправившиеся корпуса вели бой с врагом,

шаг за шагом расширяя плацдарм. Сюда, к Днепру, с востока страна двигала

новые и новые формирования.

Нет, не одиноки вы, товарищи солдаты!

– А как там полки... готовятся? – спросил кто-то Забарова осторожно,

как бы опасаясь выдать свою тревогу.

– Готовятся, конечно. Может, уже начали.

– Генерал о нас не забудет, – уверенно сказал кто-то в темноте.

– Это точно.

– Говорят, он сам на первой лодке поплывет.

– А как же!

– Посмотрите, товарищи. Немецкие прожекторы опять по Днепру шарят.

Почуяли, сволочи!..

Немцы снова пошли на хутор, и атака их опять захлебнулась. После этого

они как будто угомонились. Но Забаров почувствовал что-то недоброе. "Что еще

замышляет враг?" – лейтенант не мог найти ответа на этот вопрос. Однако

ответ пришел скоро. Наполняя воздух постылым, ноющим воем, появились косяки

ночных немецких бомбардировщиков. Их было много. Они сбросили десятки бомб

на левом берегу и в воду, потом стали кружиться над разведчиками и выбросили

на парашютах осветительные ракеты. Холодный свет повис над хутором.

– Только этого еще не хватало... Ну, держись, Семен Прокофьевич! –

скомандовал сам себе Ванин и проворно юркнул в щель.– Наташа, лезь в

окоп!– крикнул он девушке, не высовываясь из своего укрытия. Лихой,

отважный разведчик, Сенька, однако, побаивался бомбежек, смерть от них

считал глупой и бессмысленной.– Прячься, Наташа! – повторил он.– Сейчас

начнут!..

Между тем самолеты не спеша кружились над огородами, где залегли наши

бойцы. Вдруг Сеньку осенила хорошая мысль. Преодолевая робость, он высунулся

из своего убежища, выхватил из кармана ракетницу и выстрелил несколько раз в

сторону немцев, желая навести вражеских летчиков на их же солдат. Но

Сенькина уловка на этот раз не помогла.

– Ослеп, что ли, фриц?..– Однако слова Сеньки заглушил сухой,

громовой раскат первых бомбовых разрывов.

Земля колыхнулась и затряслась. Казалось, бомбардировка продолжалась

целую вечность. А когда самолеты все-таки улетели, разведчики, черные и

злые, высунулись из своих нор и увидели впереди оврага темные фигуры

вражеских солдат.

– Открыть огонь, приготовить гранаты! – скомандовал Забаров. Он

сейчас особенно берег каждого бойца и не хотел поднимать их в контратаку.

Когда немцы, прячась в воронках от своих бомб, показались на окраине

хутора, разведчики стали забрасывать их гранатами. Оттуда послышались стоны.

Потом все стихло. Ванин подполз к ближней воронке и заглянул туда. Немцев

там уже не было. Ванин добрался до следующей воронки. Но и в ней гитлеровцев