Текст книги "Французская новелла XX века. 1900–1939"

Автор книги: Марсель Эме

Соавторы: Марсель Пруст,Анатоль Франс,Анри Барбюс,Ромен Роллан,Франсуа Мориак,Анри де Ренье,Октав Мирбо,Жан Жироду,Шарль Вильдрак,Франсис Карко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 46 страниц)

По всей Франции рассеяно бесконечное число очаровательных маленьких городков. Сообразно с местностью, расположен ли такой городок на равнине или в горах, возле реки или на берегу моря, среди лесов или среди лугов, на пологом склоне или на дне долины, каждый из них имеет свою особенную прелесть, предлагая путнику какой-нибудь живописный и привлекательный вид. Он рождает желание пожить там несколько дней или дольше. Он сохраняется в памяти, оставляя в ней приятный образ. И вот из всех маленьких французских городов Бленваль, быть может, единственный, который, в виде какого-то чуда, лишен всякого интереса. Это специальное его качество происходит не только от него самого, но и от прилегающей к нему местности. Бленваль расположен среди природы, поистине исключительной по своей скудости. Уже издали эта скудость делается заметной. Цвет земли в окрестностях Бленваля отвратителен, листва деревьев бедна, форма их безобразна. Горизонт лишен всякой гармонии. Река, текущая по линии железнодорожного полотна, делает неуклюжие и некрасивые изгибы. Она катит мутные и грязные воды. Фермы, разбросанные среди полей, неудачно расположены. Что до самого Бленваля, он вполне соответствует всему окружающему.

Вообразите себе маленький городишко в три тысячи восемьсот жителей, без малейшего намека на живописность; заурядные улицы, окаймленные домами без стиля, без возраста, без характера. Бленваль не насчитывает других зданий, кроме вокзала, городской ратуши, школ и вполне «современной» церкви, перестроенной лет тридцать тому назад невежественным архитектором, сделавшим из нее нечто незначительное и вульгарное, с ее алтарем с улицы Святого Сульпиция и витражами цвета мочи. Ах, она лишена, эта бленваль-ская церковь, даже того интимного очарования, каким обладает самая бедная деревенская церковка в ее убогой одежде старого камня и облупившейся извести! Впрочем, в Бленвале не только нет старой церкви, там не найти никаких следов прошлого. Ни старого моста, ни куска старой стены, ни обломка башни, ни остатков старинного дома, ни какой-нибудь забавной вывески, ни извилистой улички, ни древнего, иззубренного межевого камня! Бленваль не обладает ни единым памятником былых времен. Он кажется целиком купленным по дешевке на фабрике, где его наскоро изготовили. Можно подумать, что его кое-как здесь расставили, только бы от него избавиться. Он ни с чем не связан. В нем нет даже тех кокетливых черточек, которые встречаются иногда в новых городах, заставляя прощать им их новизну.

И все-таки Жюль Дюран не без удовольствия вспоминал о своем прибытии в Бленваль. Больше трех лег прошло со дня, когда, справившись в гостинице об адресе нотариуса, он впервые позвонил у дверей мэтра Варда. Этот звонок был его первым решительным актом рантье, и всякий раз, как он потом заходил к г-ну Варда, он вновь испытывал это ощущение независимости и благосостояния. Впрочем, г-н Варда сразу же пленил его теплым радушием своего приема, контрастировавшим с суровым и торжественным видом кабинета, где нотариус принимал своих посетителей. Когда Жюль Дюран изложил мэтру Варда свое намерение приобрести дом в Бленвале, чтобы там обосноваться, нотариус стал горячо уговаривать его осуществить этот проект. Бленваль – самое подходящее место для такого человека, как Жюль Дюран, чтобы там поселиться, – и г-н Варда стал расхваливать преимущества городка, которым он имел честь муниципально управлять. Блен-валь мог предложить своему новому поселенцу всевозможные жизненные удобства и даже некоторые приятные знакомства, заслуживающие внимания. Бленваль-ские семьи гостеприимны, и Жюль Дюран не замедлит найти среди них искренних друзей. При этом Бленваль лежит лишь в трех четвертях часа езды от Сен-Гранвье. В Сен-Гранвье есть прекрасный театральный зал, где заезжие труппы часто дают представления, имеющие большой успех, а балы в префектуре даже славятся. Наконец, поблизости находится элегантный курорт с теплыми водами, Мурни-ле-Бэн. Поистине, Жюлю Дюрану не найти лучшего места, нежели Бленваль, чтобы поселить здесь своих пенатов, – и г-н Варда готов был помочь ему в этом деле всем своим профессиональным опытом.

Жюль Дюран был крайне удовлетворен этим первым свиданием своим с мэтром Варда. На следующее утро он начал осмотр недвижимостей, которые ему указал нотариус. Из всех домов, им виденных, дом на площади Мартина Гривуара ему наиболее понравился. Он выглядел прилично, хотя и скромно, был удобно распланирован и сходен по цене. Правда, Жюль Дюран, быть может, хотел, чтобы при доме имелся садик, но сады почти совершенно отсутствовали в Бленвале. У бленвальцев душа явно не деревенская. Только баронесса де Буржо, у Двух Мостов, завела оранжерею, где выращивала кактусы, что служило, без всякого видимого основания, предметом постоянных шуток на ее счет. Вообще же говоря, в Бленвале не было ни одного даже самого маленького сквера, ни одной тенистой аллеи для прогулок. Когда бленвальцам хотелось подышать воздухом, они отправлялись на проезжую дорогу. Такое презрение к ботанике было типичным для местного населения. Единственным деревом в городе была акация на площади Мартина Гривуара. Жюль Дюран собирался наслаждаться ею из своего окна. Наконец купчая на дом была утверждена.

После некоторых необходимых приготовлений Жюль Дюран скромно меблировал его, и месяц спустя после прибытия в Бленваль новый владелец в нем поселился. В тот же день он получил приглашение посетить семейство Варда. Г-жа Варда, слывшая не только самой элегантной дамой Бленваля, но и самой образцовой в нем хозяйкой, любезно согласилась уступить Жюлю Дюрану свою кухарку Августину, ставшую слишком старой для того, чтобы служить в таком важном доме, как дом Варда, но вполне пригодную для того, чтобы вести хозяйство у холостяка.

Если Жюль Дюран сохранил приятные воспоминания о своих первых шагах в Бленвале, он все же не мог не сознаться, что чувствовал себя там немного чуждым и что жизнь его не лишена была некоторой скуки. Дни часто казались ему долгими, от его пробуждения до отхода ко сну, от часа, когда Августина подавала ему кофе, до часа, когда она приносила ему грелку с горячей водой. Не считая г-на и г-жи Варда, Жюль Дюран никого не знал в Бленвале. По совету г-на Варда он сделал несколько визитов, которые ему были вежливо возвращены, но дальше этого знакомство не пошло. Прежде чем стать в Бленвале своим человеком, Жюлю Дюрану надо было выдержать стаж. Впрочем, Жюль Дюран не особенно огорчался своим одиночеством. Он перебрался в Бленваль для того, чтобы мирно там жить, и он жил там в полнейшем спокойствии. Когда наступала зима и начиналась плохая погода, Жюль Дюран проводил долгие часы у окна, созерцая булыжники площади Мартина Гриву ара, и во время этих созерцаний завязалась у него дружба с соседкой его – акацией.

Истинная симпатия к акации на площади Мартина Гривуара зародилась в Жюле Дюране в один ветреный день. Над Бленвалем разразилась настоящая буря. Шквал наполнил городок стонущим гулом, гнул флюгера, срывал ставни, сбрасывал с крыш черепицу и загонял в дома перепуганных бленвальцев. Ни один житель не рисковал выглянуть на улицу, и площадь Мартина Гривуара была еще пустыннее, чем обычно. Жюль Дюран, чтобы чем-нибудь заняться, попробовал читать газету, но грохот урагана все время его отвлекал. Из своего кресла, которое он придвинул к окну, чтобы иметь больше света, Жюль Дюран посматривал поочередно на небо, набухшее тучами, и на вихри пыли, подымавшиеся на площади; но вскоре все его внимание было поглощено акацией. Бедное дерево переживало трудные минуты. Его сотрясаемый ствол трепетал в порывах ветра. Его большие ветви раскачивались со стоном, а маленькие метались в истинном ужасе, словно прося помощи. Минутами казалось, что ветер сейчас вырвет с корнем или сломает его, и борьба эта начала мало-помалу захватывать Жюля Дюрана. Она смутно представлялась ему образом его собственной трудной жизни, и когда дереву удавалось устоять против нового воздушного натиска, он испытывал от этого некую гордость и готов был аплодировать такой героической обороне.

Вообще говоря, акация сопротивлялась доблестно и показала себя молодцом. Она вела себя искусно и мужественно. Она казалась одаренной разумом. Она стойко выдерживала атаку своего невидимого врага. Перипетии этого поединка длились довольно долго, и Жюль Дюран следил за ними с неослабевающим вниманием до наступления темноты, когда старая Августина принесла лампу. Никогда еще день не проходил для Жюля Дюрана с такой быстротой, и всю ночь ему снилась картина, которую он только что наблюдал. Поэтому он спал довольно плохо и несколько раз просыпался, воображая, что слышит зловещий треск. Утром, едва он пробудился, первой его заботой было подбежать к окну. О, счастье! Акация по-прежнему крепко стояла на месте. Правда, она потеряла несколько веточек, но победа осталась за ней. Что касается ветра, то он исчез, унеся с собой мрачные облака, которые накануне составляли его свиту и беспорядочно сталкивались в небе над Бленвалем. Сейчас ясное солнце, предтеча весны, старалось, как могло, развеселить печальную маленькую площадь Мартина Гриву ара. Торжествующая акация грела на нем свой израненный ствол, простирая в лазури измученные ветви. И Жюль Дюран почувствовал при этом зрелище истинную радость. Его сердце расширилось от блаженства. Он хотел бы возвестить эту победу всему Бленвалю. Теперь у него был здесь друг.

Поэтому для него было настоящим праздником, когда, несколько дней спустя, акация начала покрываться листьями. С каким заботливым вниманием следил Жюль Дюран за успехами героини с площади Мартина Гри-вуара! Но его энтузиазм достиг предела, когда к листве присоединились крупные гроздья душистых цветов. Он не уставал ими восхищаться, и, чтобы лучше вдыхать их аромат, он держал ночью окно открытым, что противоречило его гигиеническим принципам; но он полагался на свой фуляр, который должен был защитить его от ночной прохлады. Такое неблагоразумие могло иметь последствием жестокий насморк; любовь всегда заставляла людей совершать безумства, а Жюль Дюран испытывал именно любовь, в самой неожиданной форме, к этой акации, убранной цветами, как невеста, и протягивающей ему свои душистые букеты. Поэтому, когда период цветения окончился, Жюль Дюран продолжал выражать признательность предмету своей любви. Не раз летом, в месяцы засухи, Жюль Дюран, в качестве заботливого влюбленного, выходил ночью из своего жилища, чтобы полить корни своего обожаемого деревца. Он делал это тайком, из страха, как бы старая Августина не стала смеяться над ним, и он умер бы со стыда, если бы г-н Варда поймал его за этим сельским занятием.

Надо сказать, Жюль Дюран несколько раз уже пытался поделиться с нотариусом своим восхищением акацией на площади Мартина Гриву ара, но г-н Варда оставался глух к намекам, весьма, впрочем, туманным, своего клиента, подчиненного и друга. Вместо того чтобы воздать должное одинокому дереву Бленваля, он смотрел на него скорее как на досадную аномалию, которую хороший смотритель дорог непременно бы устранил. С чем вязалась на строгой площади Мартина Гриву ара эта акация, выросшая там неизвестно как и почему? Если бы еще она составляла пару с другой, то истинно французский вкус к симметрии был бы удовлетворен. И г-н Варда презрительно пожимал плечами. Он охотнее выслушал бы похвалу фонтану без воды, его сухому бассейну с цинковой фигурой; это был памятник, достойный Бленваля! Ни одно из этих двух мнений не отвечало взглядам Жюля Дюрана. Он был равнодушен к фонтану и обожал акацию. Как все влюбленные, Жюль Дюран был робок. Поэтому он решил беречь про себя свои чувства, но понадобился весь авторитет нотариуса для того, чтобы этот последний не уронил себя в глазах Жюля Дюрана подобным образом мыслей.

В самом деле, мэтр Варда был важной особой и занимал в Бленвале выдающееся положение. Купив, пятнадцать лет тому назад, одну из двух нотариальных контор в городе, он довел ее до состояния высокого процветания. Мало-помалу у конкурирующего нотариуса клиентура стала убывать. Его контора была сейчас почти всеми забыта. Все выгодные дела шли к мэтру Варда, а на долю его собрата, мэтра Пенисье, доставались лишь безделки. Из всего аристократического и буржуазного общества Бленваля лишь баронесса де Буржо пребывала верной мэтру Пенисье. Эта дама, главной страстью которой было культивирование в оранжерее кактусов, алоэ и других мясистых и колючих растений, выказывала непреодолимую симпатию к мэтру Пенисье, более всего занятому своей минералогической коллекцией, предназначавшейся им, после его смерти, в дар неблагодарному городу Бленвалю, который, впрочем, не знал бы, что с ней делать. Поглощенный своими классификациями и этикетками, мэтр Пенисье проявлял по своей должности весьма умеренную активность, в то время как мэтр Варда был человеком с умом предприимчивым и изобретательным. Внешность обоих нотариусов являла такой же контраст, как и их характеры. Мэтр Пенисье был высоким стариком, сухим и скромным. Мэтр Варда был плотным здоровяком, полным важности, несмотря на его сладкие манеры. Его цветущий и жизнерадостный вид внушал доверие. Мэтр Варда всеми бленвальцами считался одною из самых умных голов в городе. Бленваль гордился своим нотариусом, и г-н Варда делал похвальные усилия, чтобы оправдать уважение, щедро ему расточавшееся.

Одной из черт г-на Варда, наиболее внушавших к нему почтение, была его манера тратить свои деньги. Г-н Варда умел, как говорят в провинции, заставлять плясать червонцы. Между тем крупная буржуазия и мелкая аристократия Бленваля, составлявшие его избранное общество, тщательно соблюдали во всем строжайшую экономию. Зажиточные семьи Бленваля не признавали роскоши и излишеств. Бленвальцы никогда не впадали в расточительность и скорее даже проявляли некоторую склонность к скупости. Образ жизни в лучших бленвальских домах был скромен, обстановка посредственна, стол весьма умерен. Женщины одевались безвкусно, но просто, и парижские моды попадали в Бленваль лишь подвергшись некоторым изменениям, делавшим их менее разорительными. Достаточно было побывать в воскресенье на выходе с поздней обедни, чтобы убедиться в том, что счета, представляемые бленвальским дамам их портнихами, не слишком были длинны. Но если таковы были бленвальские нравы, то по старинной и необъяснимой последовательности все то, что бленвальцы и бленвалянки осудили бы в самих себе, они без оговорок и без зависти допускали в супругах Варда. Больше того, они взирали на образ жизни, столь отличный от принятого ими, с некоторым восхищением.

То, что у Варда был дом, лучше всего обставленный и лучше всего содержимый в Бленвале, дом, где была ванная комната последнего образца, уборная на английский лад и калорифер со всеми усовершенствованиями, казалось вполне естественным, так же как никто не удивлялся тому, что кухня у Варда обличала величайшую и постоянную заботу о чревоугодии и изысканности. Тонкие блюда, самые редкие первинки, с ведома и одобрения всего Бленваля, появлялись на столе Варда. Лучшие вина подавались из богато снабженного погреба. Варда выписывали с мест всевозможные гастрономические тонкости, потому что г-н Варда любил вкусно поесть, а г-жа Варда была разборчивой лакомкой. Г-жа Варда, маленькая особа, жеманная и претенциозная, еще довольно хорошенькая, довольно хрупкого здоровья, пользовалась этой слабостью своего здоровья, чтобы избавить себя от повинностей, связанных с ее положением. Она часто жаловалась на усталость, на мигрени, на истерические припадки, целыми неделями лежала у себя на диване, одетая в элегантный пеньюар, окруженная модными журналами и романами. Наряды весьма ее занимали, и она проявляла в них чудеса вкуса и изящества. Она заказывала свои туалеты у одного из лучших портных Парижа. Она носила прелестные шляпы, разнообразие и элегантность которых были одной из тем разговоров в Бленвале. Ничто не казалось слишком хорошим или слишком красивым для четы Варда.

В этом отношении г-н Варда разделял чувства своей жены и всего Бленваля. Платье на г-не Варда было безукоризненного покроя. Он всегда появлялся в свежих перчатках и носил в галстуках ценные булавки. Так как он был охотник, он арендовал в окрестностях обширный участок земли под охоту и ездил туда в хорошеньком английском шарабане, запряженном резвой лошадкой, которою он мастерски правил. У него были прекрасные ружья, хорошо выдрессированные собаки, и когда он отправлялся на вокзал, чтобы ехать в Сен-Гранвье, где он проводил иногда день в делах и ночь в удовольствиях (как снисходительно шептались кругом), его несессер черного сафьяна и тяжелый чемодан свиной кожи вызывали восхищение, и никто не осуждал этого неприкрытого эпикуреизма.

Итак, весь Бленваль одобрял роскошную жизнь своего мэра и нотариуса. В обеих этих должностях мэтр Варда внушал безграничное к себе доверие. Его городской совет повиновался мановению его пальца или бровей. Его клиенты слепо следовали его советам. В вопросах купли и продажи, дарственных и завещаний мнение г-на Барда было законом. Более того, большинство его клиентов целиком полагалось на его мудрость в деле управления их имуществом. Значительные капиталы были отданы ему в руки. Он был, можно сказать, финансовым администратором всего Бленваля. Такая репутация его распространилась даже на окрестности. Г-н Варда пользовался авторитетом в ближних замках, и нередко можно было видеть у дверей его конторы фаэтон барона Плантье или древнюю коляску вдовствующей маркизы де Баркулан, а также слышать, как постукивает копытом привязанный за узду к стволу акации огромный рыжий жеребец г-на Дюпана, владельца теплых ванн в Журни-ле-Бэн.

Таково было обаяние г-на Варда, которому все покорялись и против которого было очень трудно устоять Жюлю Дюрану, тем более что мэтр Варда выказал себя очень любезным к нему, когда он приехал, чтобы поселиться в Бленвале. Поэтому Жюль Дюран не замедлил последовать общепринятому обычаю и попросил г-на Варда принять его капитал, чтобы держать, хранить его и распоряжаться им. Нотариус не проявил никакой торопливости в том, чтобы согласиться на просьбу Жюля Дюрана, так что Жюлю Дюрану пришлось настаивать, чтобы г-н Варда оказал ему эту услугу. Покорный Жюль Дюран чувствовал, что он не станет настоящим бленвальцем, пока не выполнит этой финансовой формальности, а кроме того, вежливость требовала, чтобы он уговаривал нотариуса. Уклониться от вручения своего капитала г-ну Варда значило бы занять по отношению к нему в некотором роде враждебную позицию.

Жюль Дюран оказался бы в таком случае досадным исключением. Вот почему он почувствовал себя весьма приятно, когда отдал в руки г-ну Варда свое маленькое состояние. Следствием этой передачи имущества было второе приглашение к нотариусу на обед, за которым супруга нотариуса появилась в самом очаровательном декольте. С этой минуты Жюль Дюран сделался настоящим бленвальцем и вместе с тем одним лишним поклонником поступков и поведения г-на Варда. Его поклонение, впрочем, было искренним. Зачем только г-н Варда не любил акаций! Это было единственным, за что его мог упрекнуть Жюль Дюран.

Если г-н Варда считался во всем Бленвале образцом мудрецов и фениксом нотариусов, два голоса все же выпадали из этого согласного хвалебного хора. Да, г-н Варда насчитывал двух хулителей. Одним был его собрат, г-н Пенисье, другою – старая Августина. Надо сказать, что г-н Пенисье не стеснялся в своих выражениях, характеризуя «этого господчика Варда». Когда одному из редких клиентов конторы Пенисье случалось произнести имя г-на Варда, г-ну Пенисье трудно бывало скрыть свои чувства. «С Варда, – говорил он, – дело ясное: он кончит каторгой. Предоставим ему, мой друг, идти его дорогой, и мы увидим, как он свернет себе шею». И г-н Пенисье принимался рассматривать свою минералогическую витрину, словно собираясь занумеровать в ней камушек, о который, рано или поздно, должен споткнуться его враг.

Что касается старой Августины, то она была менее категорична; она только сознавалась, что к г-ну Варда, у которого она раньше служила, у нее «душа не лежит». «Он совсем уж не такой хороший человек, ваш Варда, как вы воображаете, господин Дю ран, – говорила о на. – Пусть он строит из себя милашку и ангела, меня, старого воробья, не проведешь. Он порядочное зелье, наш мэр, и не очень-то сладко бывает, когда он себя показывает. Честное слово, я видела, как он обращается с этой бедняжкой госпожой Варда, словно с последней девчонкой. Уж не знаю, из-за чего у них там дело началось, должно быть, из-за этих проклятых денег. Надо было послушать, как он ругался, господин Варда! Так что бедная дамочка наконец окрысилась и обозвала его негодяем. Правда ли это, уж не знаю, только может быть, что и так. На свете довольно найдется негодяев, и не все люди сделаны из хорошего теста, как вы».

Жюль Дюран улыбнулся, вспоминая слова Августины. Они были не в силах поколебать восхищения, которым он был преисполнен вместе со всем Бленвалем по отношению к г-ну Варда. Но рано или поздно он заткнет рот старой служанке, с осторожностью, конечно, так как она превосходно стряпала и варила изумительный кофе. Как раз в эту минуту Августина, постучав в дверь, вошла, держа в руках поднос, на котором находился утренний завтрак ее хозяина. Поставив поднос на столик, она принялась ждать неизменного вопроса, который ей задавал каждое утро Жюль Дюран, прислонясь к подушке и оправляя ушки своего фуляра:

– Ну как, Августина, что нового сегодня?

Августина привычным жестом приподняла тяжелую грудь, колыхавшуюся под ее утренней кофтой.

– Нового, сударь, по правде сказать, ничего нет, так как вам доставит мало удовольствия узнать, что господин Варда едет сегодня десятичасовым поездом в Сен-Гранвье. Он только что приказал Пьеру заложить шарабан. Я это слышала через дворовую стенку. Он очень неспокоен последние две недели, господин Варда! Вот уже третий раз на этой неделе, как он ездит в Сен-Гранвье. Что он там стряпает, этот старый фокусник? Уж не захаживает ли он к тамошним красоткам? Ведь мужчины такие дураки!

Жюль Дюран положил в чашку два кусочка сахару. Ушки фуляра задвигались у него на голове. Запах горячего кофе приятно смешивался с ароматом акании. Жюль Дюран был настроен весьма игриво в это утро.

– Хе, хе! Быть может, вы не ошиблись, Августина. У господина Варда еще крепкие ноги и зоркий глаз.

Из привычного ей духа противоречия Августина пожала плечами и презрительно посмотрела на своего хозяина.

– Ну нет, вы меня все-таки не уверите, что господин Варда бегает за девчонками. У него других хлопот полон рот. У них в доме неладно, уж вы мне поверьте, господин Дюран. Я это знаю от Фелиси, горничной госпожи Варда. У госпожи Варда каждый день нервные припадки. Она плачет и мечется. Стоит лишь дверью хлопнуть или что-нибудь уронить, она уже скрежещет зубами. Сущая благодать! Бьюсь об заклад, господину Варда не до шалостей. Его дамочка достаточно задает ему трезвона, не считая того, что господин Пенисье причиняет ему немало неприятностей с наследством Дарам-бона. Да он еще вывернется, эта старая лисица, этот ловкач, хотя господин Пенисье и госпожа Варда порядком ему отравляют жизнь. Знаете, я бы не удивилась, если бы он поехал в Сен-Гранвье за каким-нибудь знаменитым доктором. Нельзя же оставлять супругу в таком состоянии. Она решительно ничего не выносит. Да, эти дамы не то что женщины, как мы с вами, господин Дюран!

Хотя Жюль Дюран покорно согласился с таким обобщением, относившим его к полу, причислять себя к которому он, однако, не имел никакого права, Августина смерила его недовольным взглядом. Ей хотелось, чтобы г-н Дюран принял более активное участие в разговоре. Между тем г-н Дюран казался рассеянным. Говорить одному приятно, но еще приятнее перебивать собеседника. Августина пришла в раздражение:

– Что это вы так нюхаете? Или, по-вашему, мой кофе недостаточно хорошо пахнет? Ах, я понимаю, это ваша «агация» не дает вам покоя. Ничего не скажешь, она хороша в этом году, но ее вместо сахару в кофе не положишь. Смотрите, чтобы у вас завтрак не простыл. Уже половина девятого. Да, приятно валяться утром в постели, имея ренту!

И старая Августина ушла, окинув суровым взглядом окно и «агацию», которая распускала свои свадебные букеты в то время, как сидевшая на ней птичка пела.

Ничто в продолжение дня, последовавшего за этим утром, не позволяло предвидеть события, которое должно было повергнуть милейшего Жюля Дюрана в горестное оцепенение. После того как Жюль Дюран в одиннадцать часов, по обыкновению, позавтракал в столовой и выкурил трубку, положив локти на стол и посасывая из рюмочки ром, он прошел в переднюю, чтобы взять там удочку, коробку с червями и рыбную сетку. Ему предстояло свидание со сборщиком податей г-ном Ребе-ном, пригласившим его половить вместе с ним рыбу на берегу Аранша. Сборщик податей Ребен и Жюль Дюран были единственными рыболовами в Бленвале. Несколько бленвальцев уже пробовало некогда заняться этим безобидным делом, но им пришлось, одному вслед за другим, отказаться от него ввиду полного отсутствия рыбы в водах Аранша. Река была поистине лишена чешуйчатых обитателей. После долгих и бесплодных стараний пришлось признать эту нищету. Мало-помалу даже самые упорные покинули свои излюбленные посты. Одна за другою бленвальские удочки возвратились в свои футляры. Крючки ржавели на дощечках. Отныне земляные черви и мухи могли считать Бленваль безопасным местом и безнаказанно предаваться там своим подземным или воздушным занятиям. Лишь один сборщик податей Ребен поддерживал традицию, требующую, чтобы на каждой реке был свой рыбак с удочкой. Привычка взимать налоги с самых упорных кошельков, всегда сохраняя за собой последнее слово, точнее говоря – последний грош плательщика, выработала в нем исключительную твердость характера. Ребен поклялся выловить хотя бы одну рыбу из Аранша и увлек покорного Жюля Дюрана в эту фантастическую затею. Но Жюль Дюран был случайным рыболовом, приходившим лишь время от времени закинуть в скупую воду свой бесполезный поплавок, между тем как Ребен, не пропуская ни одного дня, простаивал долгие часы на берегу реки. Такое постоянство не только не являлось предметом насмешек со стороны бленвальцев, но, наоборот, внушало им глубокое уважение к сборщику податей, особенно с тех пор, как один финансовый инспектор, большой шутник, какие бывают даже в этой серьезной корпорации, не найдя Ребена во время своего объезда ни в его конторе, ни на квартире, решил лично его разыскать на берегу реки, после чего не обнаружил никаких упущений в отчетности этого сборщика податей, рыболовную страсть которого он сам разделял. Таким образом, вкус к рыбной ловле нисколько не вредил Ребену в умах его сограждан. В Бленвале любят людей, верных своим идеям и проявляющих упорство, Ребен был не только упрямцем, он был апостолом, и он убедил Жюля Дюрана купить себе удочку и лесу. Жюль Дюран был первым его учеником.

С тростниковой палочкой на плече Жюль Дюран шел на свидание с Ребеном. Проходя мимо акации, он еще раз любовно посмотрел на нее и ласково потрогал ее славную кору. Сделав это, он направился к Араншу и, расположившись на берегу реки рядом с Ребеном, закурил трубку, между тем как героический Ребен воздерживался от папиросы, чтоб не терять из виду, хотя бы на мгновение, чуткий поплавок. За долгие часы их речного караула они обменялись лишь немногими словами. Один раз Ребену показалось, что поплавок нырнул, но эта ложная тревога не имела последствий. Такая неудача ничуть не испортила настроения терпеливому Ребену. Неиссякаемая надежда его поддерживала. Во всякой реке есть рыба, и Ребен был убежден, что не сегодня-завтра рыба эта сверкнет над водою на кончике его лесы. Будет ли это рыба большая или маленькая, Ребену было безразлично. Единственное, что ему хотелось, это возвратить Араншу утраченную им честь и дать бленвальцам лишнее основание гордиться своей рекой, которую отныне ни одна из рек Франции не вправе будет ни в чем упрекнуть! И Ребен, заранее учитывая триумф своего упорства, легко утешался в его отсрочке уверенностью, что он придет.

Когда на уродливой церковной колокольне пробило шесть, оба сложили свои инструменты и двинулись обратно в Бленваль. Шагая по дороге, Жюль Дюран с нежностью думал об акации. Именно к вечеру от цветов ее исходил особенно сильный аромат. Жюль Дюран ускорил шаги, идя бок о бок со сборщиком податей Ребеном, насвистывавшим военный марш. Они миновали квартал Двух Мостов, поднялись вверх по Крестовой улице и в ту минуту, как на ратуше пробило половину седьмого, вышли на площадь Мартина Гри-вуара.

Как и можно было ожидать от влюбленного, Жюль Дюран прежде всего устремил взор в сторону своей дорогой акации. Он много раз вспоминал о ней в течение сегодняшней рыбной ловли. Он сравнивал ее цветущую сень со скудной листвой скорченной ивы, подле которой он положил свою коробку с червями, между тем как Ребен повесил свою на сломанной ветке тщедушной ольхи, меланхолично склонившей свой заморенный ствол над мутной водой Аранша, – и на обратном пути в Бленваль он радовался при мысли, что вновь увидит на площади свою возлюбленную акацию. Обычно, возвращаясь к себе, Жюль Дюран замечал, как ветки ее рисуются на фасаде его дома, но сегодня, сколько он ни смотрел, он ничего не мог различить. Дерево исчезло.

Потрясенный, Жюль Дюран испустил возглас изумления. Был ли он жертвой галлюцинации? Уж не сошел ли он с ума? Что значила эта внезапная слепота? Жюль Дюран провел рукой по глазам. Он искренне надеялся, что сейчас снова увидит акацию. Но нет! На месте, где она раньше стояла, толпилась кучка бленвальцев: десятка два мужчин, женщин, детей, среди которых Жюль Дюран узнал столяра Рабуа и дровосека Ларанти. Вдруг кучка раздалась в стороны. Эрто, полевой сторож, грозил своей палкой мальчишкам, которые прыгали, широко размахивая цветущими ветками. Была толкотня, раздавались смех и крики.

Жюль Дюран побледнел как смерть. Среди столпившихся кружком любопытных акация лежала на земле, покрывая ее своими широко раскинувшимися ветвями. Рабуа, наступив ногой на ствол, отвязывал одну из веревок, которые опутывали прекрасную пленницу, между тем как Ларанти, с топором на плече, смотрел с видом победителя. О, злодеи! Так это, значит, они совершили это злое и глупое преступление! И бедному Жюлю Дюрану показалось, словно он присутствует при зрелище убийства. Негодование, которое он испытывал, пригвоздило его к месту. Ноги его подкашивались. Слезы гнева и скорби подступали к глазам. Его акация, его дорогая акация лежала здесь, злодейски срубленная, вытянувшись в пыли со своими прекрасными цветами, которые еще этим утром торжествующе распускались на солнце. Но для чего они это сделали? Кто мог отдать такое жестокое и бесполезное приказание? Кто был его врагом, постаравшимся уязвить его в самой сердечной его привязанности? Ибо бедный Жюль Дюран искренне и наивно верил, что это покушение было направлено против него. Зачем убили его единственного друга, – ибо что значил для него этот Ребен, стоявший возле него, что значили для него все бленвальцы, которых он знал? Если он кого любил, то только это дерево, свое прекрасное дерево, свою прекрасную, зеленую и благоуханную акацию, которая так красиво возвышалась на унылой площади Мартина Гриву ара, а теперь жалобно лежала, с корою, взрезанной топором, с ветвями, сломанными при падении, с цветами, разошедшимися по рукам шалунов!