355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марсель Эме » Французская новелла XX века. 1900–1939 » Текст книги (страница 31)
Французская новелла XX века. 1900–1939
  • Текст добавлен: 6 ноября 2017, 19:30

Текст книги "Французская новелла XX века. 1900–1939"


Автор книги: Марсель Эме


Соавторы: Марсель Пруст,Анатоль Франс,Анри Барбюс,Ромен Роллан,Франсуа Мориак,Анри де Ренье,Октав Мирбо,Жан Жироду,Шарль Вильдрак,Франсис Карко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 46 страниц)

Раз ты меня любишь…
Перевод С. Брахман

В маленьком кафе на улице Фобур-Сен-Дени, где Робер расположился в ожидании Сюзанны, были одни лишь завсегдатаи, люди с виду вполне безобидные; но по косым взглядам, которые они то и дело бросали на юношу, нетрудно было определить, что это за птицы. Одни невинно перекидывались в картишки, другие просматривали отчеты о скачках, а в задней комнате, под благосклонным взором хозяина, шла игра: встряхивали кости, бросали их на стол и подсчитывали очки. Все были слишком ярко одеты: клетчатые, узорчатые, полосатые рубашки, цветная обувь кричащих тонов, на головах элегантные фетровые шляпы самых разнообразных оттенков, от светло-бежевого до бледно-лилового, – и все выглядели на одно лицо: сорочки шелковые, в галстуках фальшивые жемчужины, одинаково небрежные повадки, под которыми пряталась внутренняя настороженность. Друг от друга они отличались только затейливыми и выразительными прозвищами. Жожоль Богач, Слабак, Верзила, Шарль, Алексис-Беги-Не-Догонишь – это звучало, конечно, совсем иначе, чем Жан Кривой, Вот-Так-Пасть, Исидор, Господин Рауль или Толстопузый; но насчет их нутра, кругозора, их жизненных правил и способов добывать себе средства к существованию можно было не сомневаться: все это – одного поля ягоды.

– Гарсон! Кофе со сливками, пожалуйста, – вежливо попросил Робер.

– Один раз со сливочками! – поправил гарсон, дабы новичок сразу почувствовал, где он находится.

Но Робер не обратил на это внимания. Он уселся на диванчик, вытащил из кармана книгу и, мельком взглянув на стенные часы, чтобы убедиться, что ждать еще долго, принялся читать.

Это был юный провинциал, робкий и близорукий. Родители не разрешили ему жениться на любимой девушке, и он ее похитил. Они жили с Сюзанной в гостинице, в двух шагах от бара, и выходили только поздно вечером – ведь всегда рискуешь встретить земляка, который может наболтать лишнего и навести домашних на след беглецов. Семья Робера принадлежала в его родном городе к столпам общества. Люди солидные, богатые, что называется, «на виду», они испробовали, как им казалось, все средства, чтобы погасить страсть их слабого, неискушенного и сентиментального отпрыска к Сюзанне. Союз Робера с «этой девицей» казался им совершенно неприемлемым. Сюзанна была не их круга. В ее родне числился садовник, служивший у Дюпон-Вражилей, отец был торговым агентом на заводе Валь-пассе, а старшего из трех братьев уж никак нельзя было назвать добропорядочным.

– Бог с тобой, Робер, – с утра до ночи причитала мать. – Неужели ты собираешься жениться на этой девчонке?

– Да, мама.

– Он на ней не женится, – едва сдерживая ярость, рычал отец. – Пока я жив, этому не бывать!

Вот уже три года, как молодые люди любили друг друга и торжественно поклялись соединиться наперекор всем препятствиям. Однажды дождливым вечером они обменялись этой клятвой под навесом, позади товарного склада. Блестели рельсы, убегавшие в сумрак полей, пахло акацией, травой, скошенным сеном. Стоял июнь. Воспоминание об этом дождливом вечере, об огоньках вдоль железнодорожного полотна, о рельсах, об аромате полей оставалось для влюбленных все таким же ярким и теперь, в убогой гостинице, где они занимали номер окнами во двор, и служило им поддержкой и утешением.

– Милый, – вздыхала Сюзанна, нежно прильнув к возлюбленному. – Ненаглядный!

– Радость моя! – немедленно отзывался Робер.

– Нет, это ты моя радость…

– Я тебя обожаю!

– И я тебя, – шептала девушка.

Почти все время они проводили в постели, и в Париже им были знакомы только скромные ресторанчики на близлежащих улицах, маленькие бары, темный зал соседнего кино и та часть бульваров, что тянется от ворот Сен-Мартен до ворот Сен-Дени. Большего им и не нужно было. К тысяче с чем-то франков, которые Робер похитил из отцовского сейфа, Сюзанна присоединила и свои сбережения, так что какое-то время они бы перебились; но Робер потребовал, чтобы его подруга купила себе платье, новую шляпку, шелковые чулки, сумочку и лакированные туфли. Он мечтал подарить ей обручальное кольцо, однако скудость их средств не позволяла подобной роскоши. Он уже утаил от Сюзанны, каких трудов ему стоило наскрести нужную сумму и оплатить последний счет в гостинице. В следующий раз это не выйдет. Робер как-то сник. Он стал искать работу и в конце концов вынужден был поделиться с девушкой своими тревогами и попросить у нее совета.

– Да, – решила Сюзанна, – так дальше нельзя.

Она тоже взялась за поиски какого-нибудь заработка, но, как и Робер, везде наталкивалась на отказ либо получала самые неопределенные обещания. Теперь они уже не прятались, а, напротив, стали выходить чаще в надежде встретить земляка, попавшего сюда проездом, и призанять денег. Робер, ни минуты не колеблясь, подписал бы вексель. Он даже подумывал, не обратиться ли к ростовщику. Но в Париже он никого не знал, а прибегнуть к услугам кого-нибудь из их мест не осмеливался, опасаясь длинных языков. От всего этого Робер совсем пал духом. Он питался одними бутербродами у себя в номере и запивал их водой из умывального кувшина. Сюзанна не жаловалась. Она подбадривала его, как умела, уводила гулять на бульвары, и, если какой-нибудь мужчина слишком выразительно ее оглядывал, Робер опускал глаза и тут же закатывал ей сцену, не обращая внимания на прохожих.

Однажды днем на террасе кафе их окликнул какой-то человек, которого они сперва не узнали. Довольно вульгарный субъект, впрочем, живой и общительный.

– Да ведь это господин Эктор! – воскликнула Сюзанна.

– Он самый. Привет!

Девушка представила Робера, и тот машинально прикоснулся к шляпе.

– Очень рад, дорогуша! – с дружеской фамильярностью заговорил Эктор, указывая на стулья. – Присаживайтесь. Выпьем по стаканчику?

Эктор был лесоторговец и вел веселую жизнь, то и дело попадая в пикантные истории. Роберу было известно, что он не пропускает ни одной юбки, а подобные вещи вызывали в юноше чувство брезгливости, но все же ему удалось пересилить себя, несмотря на улыбки и любезности, которые этот тип расточал Сюзанне.

– Вот что, детка, на днях я встретил вашего папашу, – начал Эктор. – Он не знает, где вы, и, понятное дело, волнуется… Надо бы вам черкнуть ему словечко… Что вам стоит? Марку купить, и только…

Робер слушал молча и усталым, измученным взглядом смотрел на Сюзанну.

– Что ты так смотришь? Господин Эктор дает разумный совет, – сказала девушка. – Он прав. Я должна была послать открытку.

– Прав, не прав, не в том суть! – изрек лесоторговец. – Вы счастливы?

– Очень, – отвечала Сюзанна.

– Ну и дай вам бог! В конце концов – это главное… – Тут он хитро подмигнул. – Любовь, она всегда любовь.

– Я готов сухую корку грызть, только бы нам не расставаться, – медленно произнес Робер.

Эктор расхохотался.

– Сухую корку! Э-э, куда хватили! Об этом и речи быть не может. Да что там: если вы вечером свободны, я угощаю вас ужином. Идет?

– Сегодня я не могу, – глухо ответил Робер.

– Тогда завтра.

– И завтра не могу.

– Жаль, жаль…

– Но Сюзанна свободна, – глядя в сторону, продолжал Робер. – Пусть идет одна. Я не хочу лишать ее развлечения.

– Робер!

– Что «Робер»? Раз господин Эктор любезно приглашает тебя в ресторан – ступай! Я подожду тебя в баре возле гостиницы.

– Как хочешь…

Неслышно приблизился официант, и лесоторговец заказал:

– Еще три бокала!

Зажглись фонари. На другой стороне бульвара фасады расцветились ожерельями голубоватых и розовых огней. Было тепло. В толпе гуляющих скользили женщины, украдкой бросая вокруг быстрые призывные взгляды. Пряча досаду, Робер притворился, будто они его волнуют, но скоро почувствовал, как отвратительна ему роль, которую он разыгрывает за этим столом, и поднялся; он протянул руку коммерсанту, затем сухо обратился к Сюзанне:

– Значит, договорились… К двенадцати я буду в бистро. Не опаздывай. Ты ведь знаешь, где это?.. В двенадцать, в половине первого…

Но девушка молчала, и он быстро зашагал прочь.

– Ну и чудак! – произнес Эктор после паузы. – Что это с ним? Рассердился?

– Вовсе нет, – заступилась Сюзанна. – Просто у него такой характер.

– Ну, тогда мне вас жаль!

Она вздохнула.

– Да нет же, мне не на что жаловаться.

А Робер тем временем, кипя яростью, какой он и сам от себя не ожидал, пытался понять, что же происходит у него в душе, но стыд и гнев мешали ему. В полном смятении дошел он до ворот Сен-Дени, потом вдруг опомнился и повернул назад. Мысль, что сейчас он опять увидит свою подругу в обществе господина Эктора, наполнила его жгучей ревностью. Но ведь он сам виноват, что девушка приняла приглашение лесоторговца. Иначе бы она ни за что не согласилась. Ей это было ни к чему. И она прекрасно обошлась бы без этого ужина, если бы он, Робер, не свалял дурака и не брякнул, что она свободна. Но в ту минуту он подумал, что Сюзанна будет рада хоть разок полакомиться, ему показалось таким естественным не лишать ее этого удовольствия! Пойти вместе с ней он не мог – не позволяло самолюбие: ведь у него не было денег, чтобы, в свою очередь, заказать бутылку вина или купить потом три билета в театр или кино. Теперь же, когда он принес такую жертву, невыносимо было даже представить себе, что после ужина Эктор может сделаться еще развязнее, и кто знает, до какой степени! Чего ждать от провинциального донжуана? Он ее напоит, заморочит ей голову всяким вздором, а потом, разумеется, усадит в такси и, распалив поцелуями, повезет к себе в номер.

Юноша застонал от горя. «Ох, не так надо было договориться, я должен был отпустить ее только до десяти!»

Увы, было поздно. Когда в полном расстройстве чувств он примчался на террасу, разыскивая взглядом парочку, за столиком уже никого не было. Страшная тоска сдавила его сердце. Он обошел кафе, оглядел все столы и понуро побрел к себе в гостиницу; не успев войти в номер, он бросился на кровать.

«Она, наверное, подумала, – размышлял он, – что я дал молчаливое согласие на все, что бы ни предложил этот нахал. Какой ужас! Ведь у нас осталось всего полсотни франков, и она тоже захочет принести жертву. Я скотина. Подлая скотина. Ничтожество… Не хочу! Нет, нет… не хочу…»

И вот теперь, в этом маленьком кафе, где он назначил свидание подруге, его исподтишка рассматривали игроки в очко и в белот. Они сразу его раскусили. Напрасно Робер старался держаться независимо, напрасно делал вид, будто увлечен своей книгой, – ничто не помогало: шаря по нему оценивающими взглядами, они зубоскалили и громко обменивались замечаниями на его счет.

Верзила Шарль провозгласил:

– Фу-ты ну-ты, есть же охотники забивать себе башку всякой ерундой!

– Ученые липовые! – подхватил Исидор.

– Ну, насчет ученых, это ты загнул, – с холодной издевкой проговорил Алексис. – На что хочешь спорю, этот щенок сбежал с урока!

– А ты спроси у него.

– Могу.

Алексис поднялся, шагнул к столику, за которым сидел Робер, и вырвал у него из рук книгу.

– Что, приятель, книжечки почитываем?..

– Как видите, – отвечал ошеломленный Робер.

– И что же это у тебя за книга?

– «Манон Леско».

– Как, как ты сказал?

Жан Кривой отложил карты, подтянул штаны и подошел к Алексису, который толстыми, в перстнях, пальцами перелистывал роман.

– А ведь это про любовь! – картаво произнес он. – Ну-ка, покажи.

– Вы не знаете «Манон Леско»? – простодушно удивился Робер. – Никогда не читали?

– Эй, ты! – грубо оборвал его Алексис. – Вопросы задаем мы. Твое дело отвечать. И вообще, какого черта ты здесь околачиваешься?

– Я жду.

– Кого бы это? Такого же сопляка, как ты сам?

– Нет. Свою жену.

В ответ раздалось гоготание. Робер огляделся, но, так и не поняв причины общего веселья, умолк.

– Кроме шуток? У тебя есть жена? – опять завел Кривой.

– Да. Она сейчас ужинает с одним приятелем.

– Ну, ты орел! – закричали кругом.

Алексис шикнул и, глядя Роберу прямо в глаза, с важностью произнес:

– И сколько она тебе приносит?

Юноша побелел, побагровел и ничего не ответил.

– Так сколько же? – с насмешливым видом допытывался Алексис. – Валяй, не стесняйся, тут все свои. Она у тебя добытчица? Умеет подзаработать?

– Оставьте меня в покое, – пробормотал Робер, – пожалуйста! Ну что вы ко мне пристали?

– Уймись! Слышишь, ты, Алексис, отстань от него! – вмешался хозяин заведения. – Господин волен ждать, кого ему угодно! Понял?

– Ладно, – пробурчал Алексис. – Ладно. Чего тут не понимать! Я и не собирался отваживать твоего клиента… Это я так, шучу…

– Пошутил – и хватит, – продолжал хозяин. – И ты тоже, Кривой, нечего шум подымать! Верни господину книгу.

– Благодарю вас, – робко сказал Робер.

– Не за что…

Алексис с недоброй улыбкой повернулся к юноше.

– Мы с тобой в другом месте потолкуем… – процедил он сквозь зубы. – Научим тебя…

Но не окончил фразы: хозяин грубо схватил его за рукав и без дальнейших уговоров оттолкнул к столу, где играли в карты.

Жан Кривой, храня достоинство, отошел сам и снова принялся за игру. Никто вокруг и бровью не повел, будто ничего не случилось. Только Робер таращил глаза и все больше удивлялся. Он даже и не подозревал, какая угроза таилась в этих непонятных приставаниях; поглядывая на часы, он соображал, что ждать остается недолго: было уже за полночь. «Минут через десять она должна прийти», – думал он.

И верно, не прошло и десяти минут, как приоткрылась входная дверь и девушка проскользнула в зал. Заметив Робера, она направилась к нему.

– Ну как? – спросил он тревожно.

Сюзанна не смела посмотреть ему в глаза. Она сидела на своем стуле неподвижно, вся во власти смущения, возраставшего с каждой секундой.

– Что с тобой? – спросил Робер одними губами.

– Со мной ничего… – ответила она. – А что со мной может быть? Я вернулась…

– Много выпила?

– Господин Эктор угостил меня шампанским, – нехотя выговорила девушка. И так печально, с таким подавленным видом уставилась на Робера, что теперь уже ему стало не по себе. Не слыша своих слов, он машинально произнес:

– Заказать тебе что-нибудь?

Сюзанна молчала, но не спускала с Робера глаз, и мало-помалу в ней зрело убеждение, что лучше уж сразу во всем признаться, чем хранить свою тайну про себя. Тайна эта ее душила, захлестывала отвращением. И в то же время, вспоминая, как лесоторговец опоил ее шампанским, она находила для себя некоторое оправдание; она думала, что ведь, в сущности, Робер сам этого хотел. Его испытующий взгляд больно задевал ее. Почему он смотрит на нее так укоризненно? Почему так мучается?

Наконец девушке удалось взять себя в руки.

– Вкусное шампанское! – сказала она. – Самое дорогое, какое было.

– Оно и видно.

– Да нет, я вовсе не пьяная. Наоборот, мне хорошо…

– Послушай, – резко сказал Робер. – Я задам тебе только один вопрос. Но поклянись, что ответишь правду, даже если сделаешь мне еще больнее… Эктор твой любовник?

– Ты с ума сошел!

– Да или нет? Ты ему уступила?

Сюзанна замотала головой.

– Нет, конечно, нет! Что ты! Какой ты глупый! Неужели ты думаешь, что я могу тебе изменить?

– Ничего я не думаю, – пробормотал юноша. – Я просто боялся, что ты не так меня поймешь… Ведь я это сделал не ради себя, а ради тебя. Только ради тебя. Потому что я тебя люблю…

– Милый!

– Ну и хватит об этом, – сказал он с ясной улыбкой. – Раз ты вернулась ко мне такой же, как была, я счастлив… Счастлив! Вставай! Пойдем домой…

– Робер! – вскричала девочка.

– Что?

– Нет, Робер… Нет, ничего!

– Ты плачешь?

Открывая свою сумочку, Сюзанна тихо ответила:

– Вовсе нет…

Однако она искала носовой платок и от волнения не заметила, как две купюры по сто франков, которые она не догадалась запрятать подальше, выскользнули из сумки и упали на стол. Робер их увидел. Кровь бросилась ему в лицо. Он вздрогнул и какую-то долю секунды, казалось, готов был подобрать бумажки и протянуть их подруге, но та расхохоталась и, пряча деньги, спокойно сказала:

– Зачем мне плакать, милый?.. Раз ты меня любишь…

РОЛАН ДОРЖЕЛЕС
(1886–1973)

Доржелес (настоящее имя – Ролан Лекавеле) уроженец Амьена. В юности он изучал архитектуру, но призвание свое обрел в журналистике и литературном творчестве. В первую мировую войну Доржелес получил ранение на передовой. «Машина для прекращения войны» (1917) – так называлась его первая книга. В знаменитом «окопном» романе «Деревянные кресты» (1919) воссозданы столь неприглядные эпизоды бесчеловечной бойни, что наиболее обличительные главы книги оказалось возможным опубликовать лишь в недавнее время.

В репортажах «По дорогам мандаринов» (1925) и «Караваны. без верблюдов» (1928) Доржелес точными штрихами обрисовал удручающую картину колониального гнета на окраинах Французской империи. Доржелес посещал СССР, но об увиденном судил в духе буржуазного либерализма. Военный корреспондент Доржелес – очевидец поражения и фашистской оккупации Франции (очерковая книга «Удостоверение личности», 1945). Это ему принадлежит емкое определение первоначального этапа второй мировой войны, названного им в одном из репортажей 1939 года «странной войной».

В реалистических романах «Продажно все» (1956) и «Долой деньги» (1965) Доржелес следует традициям Золя и Мопассана. Однако критика пороков собственнического мира венчается в них проповедью смирения и «честной бедности».

Доржелес был членом Гонкуровской академии, а с 1955 года и до последних дней жизни – ее председателем.

Roland Dorgeles: «Le cabaret de la belle femme» («Кабаре красотки»), 1919.

Рассказ «Карасики» («Les poissons rouges») входит в сборник «Кабаре красотки».

В. Балашов
Карасики
Перевод И. Татариновой

Солдат, дежуривший у входа в подкоп, предупредил нас.

– Смывайтесь! – крикнул он. – Выходят!

Все разом очутились на своих местах. Одни исчезли в окопчиках, другие окаменели и, сурово сдвинув брови, уставились в бойницы, всем своим видом являя воплощенное сознание воинского долга, а заспанный расхристанный капрал Рубьон, который, по обыкновению, искал вшей, поспешил застегнуться на все пуговицы.

– У себя и то покоя нет, – вздохнул Лусто, чеканивший кольцо.

Мимо нас прошествовали офицеры штаба дивизии, с удовлетворенным видом возвращавшиеся после осмотра подкопа. Статный офицер в серо-голубом мундире с золотой нарукавной повязкой мимоходом поинтересовался нами.

– Ну что ж, молодцы ребята, выглядите неплохо, – сказал оп нам с той же участливостью, с какой разговаривают с цыганятами, бегущими за отцовским фургоном. – Сыты? Не жалуетесь?

– Сыты… тем, что из дому присылают, – буркнул кто-то.

Вылощенная компания удалялась, громко разговаривая:

– Подкоп, надо сказать, отличный.

– На когда назначена атака?

– Надеюсь, снимки получатся удачные…

– Понимаете, немцы будут обороняться.

– Что поделаешь? Лес рубят – щепки летят…

Щепками были мы… Подкоп, который только что осматривали офицеры, был достопримечательностью участка. Генерал им очень гордился, а по мнению рывшей его саперной части, он был сделан на славу, мог служить образцом: глубокий, просторный, прочный, с вентиляцией для полной очистки воздуха и насосом для откачки воды.

Немцы стояли в пятидесяти метрах от ведшего в подкоп хода сообщения, и над. головой слышны были тяжелые шаги фрицев, что всякий раз вызывало некоторое волнение у посетителей.

– Это немцы, правда? – говорили они, приглушая голос. И с благоговением взирали на перекрытие: ведь они никогда не бывали так близко от бошей.

К нам в подкоп совершались настоящие паломничества; каждое утро штаб-квартира направляла сюда всяких чиновных особ, в том числе и штатских, которые среди нас казались ряжеными; все офицеры штаба и интендантства перебывали у нас, чтобы сфотографировать наш подкоп. Мы жили спокойно только во время дождя и артиллерийских обстрелов – эти господа берегут и мундиры, и свою шкуру.

Хотя мы постоянно были начеку, все время опасаясь появления начальства, сопровождающего того или иного особо важного «паломника», все же наша стратегическая позиция у входа в подкоп имела свои преимущества: нам давали сигареты, чтобы поощрить на рассказы – с неопубликованными подробностями – об атаке 16 февраля, иной раз перепадали и мелкие монеты, это когда посетитель был очень доволен. Время от времени нас фотографировали в традиционных позах неустрашимых героев, хотя обычно предпочитали снимать Лусто, потому что он был похож на траппера, и капрала Рубьона, потому что он был самый замызганный.

Все окрест знали наш подкоп, его точное расположение, его длину: о нем рассуждали во всех лавочках на пять лье в окружности; когда нас отводили на отдых, крестьяне вежливо осведомлялись, как поживает наш подкоп; по-моему, даже немцы, когда их переводили на другой участок, сообщали о подкопе в инструкции тем, кто их сменял.

За те полтора месяца, что прошли после окончания работ, подкоп уже раз десять должны были взорвать – роты были готовы, солдатам выдали гранаты, но в последнюю минуту крещение боем неизменно откладывалось, и каждый полк, приходивший на смену в наши траншеи, с истинным альтруизмом желал, чтобы эта торжественная церемония выпала на долю тех, кто его сменит. Надо думать, генерал берег наш подкоп в качестве аттракциона.

Последние три дня посетителей было особенно много; в подкоп приходили просто толпами, и, как справедливо заметил Лусто, «недоставало только немцев».

И они тоже пришли.

Это случилось утром, около десяти. Жан де Креси-Гонзальв, раздетый догола, дрожа всем телом, мылся в тазу с ключевой водой, а возмущенные таким падением нравов дежурные по кухне, проходя мимо, зубоскалили на его счет.

– Спрячь, чего выставил, сейчас есть сядем!

– Он это для храбрости.

А наш капрал, вытирая свой котелок старой газетой, посмеивался втихомолку:

– Раз добрался до воши, ему не до нас…

Стол мы уже успели соорудить: дверь от зеркального шкафа на четырех подпорках. Порывшись в кучах мусора, оставшегося в разбитой бомбежкой деревне, мы притащили также разрозненные тарелки, мельхиоровые ложки и вилки, безвкусную, ярко разрисованную фарфоровую жардиньерку, в которую поставили большой букет ландышей.

Сидя на ящике и запрокинув голову, я смотрел на солнечные пятна, которые падали сквозь растопыренные пальцы дуба. Эх, и хороший же у нас участок, такой тихий – ходишь патрулем без риска для жизни, полеживаешь под деревьями… В широкой сапе, что вела к нашему укрытию, мы устроили столовую, и другие отделения грызла низкая зависть – они говорили о тайных происках и нечестным путем приобретенном покровительстве.

Я слышал, как шипит сало в укрытии, из которого подымался голубоватый дымок, и губы невольно растягивались в блаженной улыбке. Лусто жарил картошку в крышке от котла, и у меня уже текли слюнки…

– Все в сборе? – крикнул он нам из кухни.

Вместо ответа неподалеку, в лесу, раздался глухой взрыв, и вслед за тем послышались выстрелы и вой гранат… Мы не успели опомниться, как нас оглушил грохот боя – неистовый заградительный огонь, свист пуль; все разразилось в одно мгновение, словно взорвался пороховой завод.

Жан де Креси-Гонзальв как был нагишом, так и выскочил из своего таза весь мокрый, с башмаками в руке. Лусто выбежал из укрытия, перепачканный сажей, в одной рубахе.

– Где винтовка… где моя винтовка? – орал он.

Все бежали, не зная куда. Капрал, тут же очутившись у бойницы, кричал:

– Никого не видать!..

И в самом деле, перед нами, между лесом, занятым французами, и лесом, где стояли боши, равнина была пуста, но над головой у нас рвалась шрапнель, пули градом сыпались на листву деревьев, «чемоданы» перелетали над лесом и рвались над второй линией траншей. Все недоумевали.

– Что случилось?

– Боши пошли в атаку.

– Где?

– Не знаю…

Мы увидели капитана, бежавшего на шум. От взвода к взводу уже передавалась команда:

– Носилки… Дайте дорогу… В ход сообщения попал снаряд…

Мы столпились в своем окопе, втянули голову в плечи. Рубьон, все еще у бойницы, повторял одно и то же:

– Никого не видать… Никого не видать…

Я запомнил солдата на корточках у ведра с вином, он налил себе кружку. Лусто пнул его ногой:

– Ворюга!

– Это почему? Я взял сколько мне положено…

Начали отвечать наши семидесятипятимиллиметровки, все батареи открыли огонь, поднялся адский грохот, траектории французских и немецких снарядов, казалось, скрещиваются в небе.

И тут из траншеи выскочили посетители с кодаками через плечо и без оглядки пустились наутек.

– Быстрей! – кричал тот, кто их сопровождал. – По своим постам… Не отставайте…

Апоплексического сложения офицер, запыхавшись, весь в поту, придерживая рукой прыгавшие на груди ордена, догонял остальных со всей доступной ему при его коротких ножках прытью. Капрал остановил его.

– Что случилось, господин капитан?

– Боши в подкопе… они взорвали сапу… вышли через нашу вторую линию… Вам надлежит контратаковать и выбить их из леса!..

Лусто громко выругался:

– Вот сволочи! Говорил ведь, что боши придут…

Все было, как всегда при атаке, потоки крови и полная неразбериха…

Сначала, в двенадцать дня, одна рота предприняла было вылазку, – генерал рассчитывал выбить немцев внезапным ударом: пошло более двухсот человек, вернулось пятьдесят.

Тогда мы дождались темноты и после короткой артиллерийской подготовки стопятимиллиметровками двинулись двумя батальонами в массированную атаку. Страшные четверть часа!

Но к чему воскрешать в своем сердце ненавистные воспоминания, к чему принуждать себя, вызывать их из забвения?.. Я не хочу мысленно вновь переживать эти часы… Однако я помню, что бежал вперед, стиснув зубы, оглушенный взрывами, и видел своих товарищей, лежавших на траве среди ландышей, а в голову лезли идиотские мысли: пикник… пикник… завтрак на траве…

Мы дрались до глубокой ночи. От связного-самокатчика я узнал, что генерал пытался наблюдать за нашим продвижением в бинокль с другой стороны реки. Но траншеи были скрыты деревьями, и наши осветительные ракеты большей частью освещали только ветви, связные не появлялись, и тыл узнавал о ходе боя только по ожесточенной стрельбе, вдруг вспыхивавшей, как затухающий костер, в который подбросили охапку хвороста. Генерал вздыхал при каждом доходившем до него телефонном звонке:

– Бедный мой полк, бедный мой полк! Они уже очистили половину леса?.. А совсем выбить немцев оттуда им не удается?

Немцы быстро развернули высокие проволочные сети, прибитые к деревьям, и каждый такой «курятник» вызывал задержку, которая многим стоила жизни. Приходилось под огнем резать проволоку, подрывать каждое заграждение. В ходах сообщения, ощетинившихся рогатками, шла та же бойня. Вход в подкоп был взят, но тут пришлось остановиться… Боши окопались и прочно удерживали первую линию.

– Да, жаль, очень жаль, – сетовал генерал, садясь в свою машину. – Если бы постарались, я уверен, можно было бы сделать больше.

Перед траншеей, в которой мы закрепились, лежали наши товарищи, и, пока нас не сменили, мы слышали, как капрал Рубьон, уронив голову на немецкий бруствер, жалобно звал нас. Он расстегнул шинель, чтобы нащупать рану, и казалось, будто и умирая несчастный все еще чешется.

Мы были вознаграждены: нас отвели на отдых в оживленный городок, где на церковной площади каждый день играла музыка. Здесь находился штаб дивизии, интендантство и взвод орудий на механической тяге.

В то утро, когда мы туда прибыли, один тамошний, прозябавший в бездействии солдат сказал нам:

– Ну и скучища же здесь, подохнуть можно… И никакого дела. У вас хоть время чем-то заполнено.

Правильно, время у нас было заполнено: строевые учения, двадцатипятикилометровые переходы с полной боевой выкладкой. Как только нас оставляли в покое, мы пробирались в парк при замке, в старый запущенный парк, где трава жадно завладевала дорожками. Там я провел много блаженных часов, наслаждаясь отдыхом. Один денек выдался особенно хороший.

Мы лежали в тени липы, на которой распускалась листва, такая легкая и нежная, что казалось, будто это зеленая воздушная пыль. Совсем близко от нас был фруктовый сад, мы видели вишневые деревья в белом пуху.

Всем своим существом мы ощущали счастье: под руками мягкая молодая трава, глаза радует яркое солнце, слух баюкает тишина, и мы вдыхали и жадными глотками пили аромат левкоев, напоминавших бабочек на траве, фиалок, притаившихся в тени зеленого, заросшего ряской пруда. Это был один из тех чудесных дней, когда сердце кажется слишком тесным и не может вместить то мирное счастье, которое впиваешь всем телом. Ни разговоров, ни мыслей, рассеянно слушаешь лай собаки во дворе отдаленной фермы, скрип колес на дороге, незатейливую песенку кукушки…

– Ишь ты, кукушка-потаскушка, опять за свое принялась… – сказал Лусто.

Мы дремали на траве, а Лусто бродил по парку, искал под деревьями сморчки. Затем он придумал новую забаву и, растянувшись с двумя товарищами на берегу пруда, удил карасиков, нацепив на нитку согнутую в крючок булавку с червяком.

Они уже поймали трех рыбок, и те трепетали на дне солдатской сумки; теперь Лусто нацеливался на карпа, который, казалось, дремал в воде. Лусто осторожно приближал к нему удочку, соблазняя приманкой.

– Вы тут зачем? – неожиданно раздался за их спиной чей-то голос.

Генерал!.. Мы все разом вскочили и стали навытяжку, руки по швам.

Мы молчали.

– Вы прекрасно знаете, что вход сюда запрещен, это мой парк, – сказал генерал усталым старческим голосом. – Кто вам разрешил…

Внезапно он умолк: он увидел сверкнувший на дне сумки трепещущий рыбий хвостик.

– О-ох! – вздохнул он. – Рыбки, бедные мои рыбки…

Он подошел ближе, с трудом нагнулся и вытащил из сумки трех рыбешек, две уже не шевелились. Лусто скорчил гримасу.

– Бедные рыбки, – жалобно причитал генерал. – Зачем вы их мучаете?.. Я не хочу, чтобы их мучили, не хочу, чтобы мучили моих карасиков… Сейчас же бросьте обратно в воду…

Сопровождавший его лейтенант услужливо поспешил подобрать рыбок.

– Не стоит, – некстати заметил Лусто, – две уже не трепыхаются.

– Все равно, – рассердился генерал, стуча тростью, – в воде они оправятся бедные мои карасики…

Третья, еще бившаяся рыбка выскользнула из рук лейтенанта. Упав в траву, она чуть шевелилась, и, не знаю почему, я подумал о Рубьоне, оставшемся в весеннем лесу и слабо шевелившем уже немеющей рукой…

– Видите, спасается, спасается, бедная рыбка, – сказал генерал, нагнувшись над зеленоватой водой и следя за карасиком, мелькавшим среди водорослей. – Разве можно мучить таких маленьких рыбок?..

Обернувшись, он увидел наши нашивки.

– Ах да, – сказал он, покачав головой, – это вы выбили немцев из подкопа… Жаль, что не выбили их совсем… Но и то хорошо. Так вот, на этот раз я ни с кого не взыщу… Ступайте и не смейте больше сюда ходить…

Открывая скрипнувшую калитку, Лусто сказал:

– А старикан-то наш, выходит, добряк…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю