Текст книги "Тайная история Марии Магдалины"

Автор книги: Маргарет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 52 страниц)

Я окинула взглядом собранные ими горы припасов.

– Вы ошиблись друзья мои. Мир как таковой вовсе не прекратит существование ни завтра, ни послезавтра ни в какой-нибудь предсказанный день. Но даже случись это, запасы вам ничем не помогут.

– Допустим, – сказала сидевшая рядом со мной женщина, – Но мы все равно должны отречься от мирской тщеты, забросить обычные, земные дела и сосредоточиться на предметах возвышенных, на чем-то духовном. На том, что действительно важно. Ничто бренное, ничто преходящее не должно отвлекать нас от размышлений о вечном.

Все воззрились на меня в ожидании мудрого и верного ответа, тогда как я ощутила тягчайшее бремя ответственности за попытку передать то, чего действительно желал и что имел в виду Иисус. Однако я предприняла ее.

– Думаю… Иисус всегда умел видеть вечное в повседневном, он не разделял эти два начала, как склонны делать мы. Свой последний день на земле нам должно провести так же, как мы проводили все прочие, честно и с любовью исполняя повседневные обязанности. Не знаю, что может быть важнее. Возможно, в умении честно прожить обычную жизнь заключена вся святость.

– Но он сказал, что мы должны дожидаться его, – Халев склонился вперед, не желая не упустить ни единого моего слова.

– Никогда не слышала от него ничего подобного, – возразила я, – Зато он часто повторял, что для доброго урожая требуется много работников и нам нужно приложить к тому свои труды.

– Да есть ли вообще люди, живущие в таком согласии с волей Бога, что они способны прожить последний день своей жизни, как самый обыкновенный? – воскликнула сидевшая рядом женщина.

– Наверное, нет, – пришлось признать мне.

Ибо я понимала, что, будь мне ведом мой последний день, я со всех ног устремилась бы в Тивериаду и вломилась в ту заветную дверь чтобы все-таки обнять свою дочь и с последним вздохом сказать ей о своей любви.

Глава 65

Возвратясь в Иерусалим, я застала город охваченным политическими распрями, которые раздували всякого рода горлопаны. Горожане пребывали в страхе и растерянности, сумятица не миновала и церковь верных Иисусу.

Император Клавдий нежданно-негаданно выслал из Рима всех евреев за их неутихающие раздоры и взаимные нападки. Он не вдавался в подробности и не знал, в чем предмет спора, но уяснил, что основные разногласия имели место между евреями-христианами, верующими в какого-то Иисуса, и теми евреями, которые его не признают.

Это был первый случай, когда мы привлекли к себе внимание верховных властей Рима. О, если бы он стал последним!

Вдобавок ко всему в Иудее в ту пору разразился жестокий голод и нам пришлось полагаться на помощь братских церквей в Сирии. Таким образом – опять же впервые – материнская церковь оказалась зависимой от посторонней помощи.

А сейчас позволь мне поведать о водовороте событий, в который мы оказались вовлечены перед тем, как покинули Иерусалим. Я уже упоминала царя Агриппу, который недолго, три коротких года, правил Иудеей.

Ему наследовал его слабосильный сын Агриппа Второй, всецело преданный Риму, чье правление обернулось трагедией для нашего народа. Хотя он и пытался предотвратить усугубление конфликта и перерастание его в войну, это делалось не ради страны, а для того, чтобы лучше выглядеть в глазах хозяев из Рима. Обе враждующие стороны игнорировали его, и дело стремительно шло к кровавой развязке.

Агриппа был большим другом императора Нерона, и чтобы польстить ему, даже переименовал Кесарию в Неронию. С Антипой, одним из его предшественников, этого правителя роднило то, что он тоже вступил в незаконную кровосмесительную связь с родной сестрой Береникой. В отличие от своих подданных этот монарх нисколько не пострадал от войны: он просто бежал в Рим, где его приняли с почестями.

Во время его правления был казнен Иаков, брат Иисуса, давно раздражавший синедрион своей скрупулезной приверженностью Закону и демонстративным проведением христианских молитвенных собраний в храме.

Неудивительно, что, как только представилась такая возможность, его схватили и предали суду. Приговор удивления не вызвал: побить камнями до смерти за богохульство. Таким образом, спустя тридцать лет после брата он принял смерть по приговору того же религиозного совета.

Никто из нас свидетелем казни не был. И не только потому, что не хотели. В то время мы пришли к мысли о необходимости воздерживаться от появления на территории храма, чтобы лишний раз не напоминать синедриону о нашем существовании. Нам лишь сообщили, что его сбросили с храмовой стены в ущелье реки Кедрон. Оплакивали мы его искренне. Несмотря на все разногласия, он был одним из столпов учения и, что ни говори, братом дражайшего Иисуса.

Трепеща, мы с Иоанном явились с этой горькой вестью к Марии, их матери. Иссохшая и слабая, ей ведь уже минуло восемьдесят лет, она большую часть времени проводила в верхней комнате дома Иоанна, глядя вдаль через окно. Порой она еще выходила на рынок или прогуляться по городу, опираясь на руку кого-то из нас, но было очевидно, что силы покидают ее. И вот теперь мы пришли к ней с самой страшной для матери вестью – вестью о смерти ее дитя.

Она сидела к нам спиной. Плечи ее покрывала шаль, синяя – ее излюбленный цвет. Волосы Марии поседели, но оставались густыми, и сейчас, в лучах полуденного солнца, светились, как жемчуг.

– Дорогая матушка, – начала я, опустившись на колени рядом с ней, но тут у меня перехватило горло. Некоторое время мне не удавалось выдавить ни слова, потом пришлось начать все сначала. – Дорогая матушка…

Я судорожно обняла за плечи женщину, которая на протяжении тридцати лет была матерью и мне. Когда Иисус сказал Иоанну «позаботься о моей матери», я поняла это напутствие как относящееся к нам обоим. Мария была моей матерью даже в большей степени, чем родная мать хотя в детстве я ее не знала.

– О матушка… – Вместо слов у меня вырвались рыдания.

– Я знаю, – промолвила она. – Знаю.

С этими словами мать Иисуса склонилась ко мне и обняла меня, утешая, как это может только мать.

Смерть Иакова ускорила кончину Марии. Горе подкосило ее, хотя она сохраняла стойкость до последнего часа. Предвидя неизбежное, мы послали за ее остававшимися в живых сыновьями – Осией, Иудой и Симоном, уже немолодыми мужчинами. Что касается дочерей, Руфи и Лии, то мы даже не знали, живы ли они и как повели себя после того, как их брат был объявлен преступником и казнен. Отреклись ли от него? Постарались скрыть, что имеют к нему какое-то отношение? Навещали ли они вообще свою мать все эти годы? Мы многого не знали: Мария предпочитала переживать свое горе сама, ни на кого его не взваливая.

Кроме родных у нее имелся и приемный сын, Иоанн, попечению коего вверил ее распятый Иисус, и, казалось, он был ей ближе, чем родные дети. Это снова заставляло меня задумываться о том, что же такое истинная семья, ведь мы, братья и сестры по вере, были намного ближе друг другу, чем родичи по крови.

В те последние дни Мария тратила много времени и душевных сил на совершенно незнакомых людей, паломников, приходивших в дом Иоанна в Верхнем городе, которые желали увидеть ее. Однако знаки почтения и благоговения, выказываемые этими мужчинами и женщинами, преклонявшими перед ней колени и не смевшими коснуться ее рук, даже когда она сама их протягивала к ним, вызывали у нее только досаду.

– О благословенная мать! – восторженно восклицали почитатели, не смея поднять на нее глаза.

– Иди сюда, подай мне руку, – говорила она. – Так мне привычнее. Это напомнит мне о том, как брал меня за руку он. Как давно это было. Я потеряла его, но так хочу увидеть его снова. Я знаю, ты тоже. – И мать Иисуса протягивала руку, касалась чела паломника и добавляла: – Наше желание исполнится. Мы оба увидим его, и он будет равно приветствовать нас обоих.

Когда же люди пытались возражать, возвеличивая ее, Мария говорила: – Я хорошо помню его слова: «Кто есть мать моя и братья мои? Те, кто внимает слову Господа и исполняет его». Вот почему мы, ты и я, предстанем перед ним вместе.

Она умерла спустя год после смерти Иакова – это было медленное, постепенное угасание. Сначала Мария перестала выходить на улицу, потом покидать свою комнату, потом самостоятельно передвигаться и по комнате: это походило на процесс роста новорожденного младенца, запущенный в обратном направлении. Ее мир съеживался, становясь все меньше, она уже не говорила, и лишь ее руки, ее милосердные руки еще двигались, так что мать Иисуса смогла удостоить всех нас прощального благословения.

Когда ее руки коснулись моего чела, я ощутила, как вытекает из нее последняя сила, и взмолилась о том, чтобы хотя бы малая толика ее осталась со мной. Мне хотелось быть ее дочерью и продолжить ее жизнь.

Дух Святой сказал нам, что ее следует похоронить в пещере у подножия Елеонской горы. Торжественной и скорбной процессией мы спустились по крутому откосу, унося ее тело на носилках за пределы Иерусалима, а потом немного поднялись по противоположному склону наверх, туда, где находилась пещера.

Приближаясь, я приметила темные кипарисы, качавшиеся на свежем ветру. Да конечно, Дух Святой не напрасно указал нам это место: ему была присуща изначальная, природная торжественность. И, как и открыл нам Дух, среди деревьев показался чернеющий зев грота. Носилки поставили на землю, и мы собрались вокруг них.

Поверх савана Марию укрывал голубой покров, яркий, как утреннее небо над нашими головами. Я стояла рядом с телом, народ же из города все прибывал и прибывал, так что толпа желающих проститься с матерью Иисуса заполнила всю рощу возле пещеры.

Погребальной службой распоряжался племянник Марии Симеон. Симеон, муж пятидесяти с лишним лет, был сыном Клеопы, брата Иосифа-плотника. Я слышала разговоры о том, будто бы его выбрали главой церкви вместо убиенного Иакова, но дело обстояло иначе. Он избрал себя сам и мы не стали спорить. В конце концов, Симеон казался неплохим человеком, а некоторые из нас до сих пор верили в то, что земные родичи Иисуса имеют преимущество перед прочими, ибо в одной с ним крови нечто магическое.

– «Дорога в очах Господних смерть святых Его!»[82]82
  Пс. 115. 6


[Закрыть] – нараспев прочел Симеон строку из псалма. – Почившая была святой женщиной и великой драгоценностью пред Господом нашим.

Он склонился и поцеловал покров.

Затем носилки подняли и унесли в глубь грота. Мы остались снаружи и стояли там долго, не замечая великолепия утра, ибо глаза наши слепили слезы.

Глава 66

– Петр мертв.

Симеон объявил об этом по окончании одного из наших собраний после того, как мы уже преломили хлеб и помолились. Он поднялся, медленно прошелся по большой комнате дома Иоанна и, встав перед нами, буднично, как нечто обычное, произнес страшные слова. А потом, предупреждая шквал вопросов, который должен был на него обрушиться показал смятое письмо.

– Один из наших братьев прислал весточку из Рима, – сказал он. – Скажу сразу, погиб не один Петр, хотя он, конечно, всем нам близок и дорог. Там состоялась жестокая и беззаконная расправа над великим множеством наших братьев и сестер, коих облыжно обвинили в поджогах. В том, что по их вине разгорелся страшный пожар, уничтоживший большую часть Рима.

– Ничего не понимаю, – пробормотал старый Матфей. Верный ученик Иисуса иссох и ослаб, но все эти годы усердно трудился в Иерусалиме на благо церкви, записывая воспоминания об Иисусе, а заодно ведая нашими счетными и хозяйственными книгами. – Как это может быть?

– Пожар полыхал не один день, выгорела значительная часть города и поползли слухи, что поджигателем был не кто иной, как сам император, ненавистный для многих Нерон, – пояснил Симеон. – Подозревали, будто он поджег город, чтобы расчистить место для осуществления своих грандиозных строительных замыслов. На самом деле императора в это время даже не было в Риме, и он, конечно, не решился бы на подобное безумство, но слухи приобрели такой размах, что ему пришлось оправдываться. Срочно понадобился козел отпущения, и выбор пал на нас.

– Есть ли доказательства – хотя бы слабые, косвенные – причастности к этому преступлению кого-либо из христиан? – спросила Иоанна.

Она тоже уже состарилась, но ум ее оставался столь же острым, как прежде.

– Нашлись какие-то свидетели, якобы видевшие людей, которые подбрасывали в огонь все, что может гореть, чтобы разжечь его пуще. Из этого Нерон или его советники сделали вывод о виновности христиан, поскольку те будто бы проповедуют близкий конец света и гибель мира в огне. Послушать их, так наши собратья решили этим поджогом приблизить последний день.

– Возможно, некоторые из нас и вправду испытывают заблуждения на сей счет, – заметила я, вспомнив общину из Изрееля, ждавшую и готовившуюся встретить конец света. Такие ошибочные верования могли быть распространены и в Риме.

– Нерон, может быть, и сумасшедший, но отнюдь не глупец– заявил Симеон. – Он прекрасно знает, что мы придерживаемся другой веры, в отличие от остального еврейского сообщества, а значит, официальные гарантии Рима, данные иудеям, на нас не распространяются. Кроме того, он знает, что многие люди относятся к нам с подозрением, поскольку мы практикуем тайные обряды и не совершаем жертвоприношений в честь императора. У нас нет покровителей и защитников в высших кругах, а сами мы не настолько многочисленны, чтобы смогли оказать серьезное сопротивление. Мы оказались подходящей мишенью, и он обрушил на нас самые жестокие, гнусные и несправедливые гонения.

Мы потребовали, чтобы он рассказал нам все, и Симеон дрожащим голосом стал говорить о том, как христиан хватали и убивали ради забавы, зашивали в шкуры животных и швыряли на арену, где их терзали хищники, обмазав смолой, привязывали к столбам и поджигали, превращая в живые факелы, освещавшие Нероновы увеселительные сады. Самых же видных и влиятельных христиан вместе с Петром распяли на крестах.

– Потом его тело выдали братьям и сестрам, так что он хотя бы сподобился человеческого погребения, – угрюмо промолвил Симеон. – Его могила на склоне холма, близ Неронова ипподрома.

– А остальные? – спросил Матфей, заранее страшась ответа.

– Их побросали в общие могилы – тех, кому вообще достались могилы. Но они приняли смерть бестрепетно, как Маккавеи, за что будут почитаемы вечно.

– Остался ли теперь в Риме кто-то из наших, или тамошняя церковь полностью уничтожена?

– Ну, раз нашелся единоверец, приславший нам это письмо, значит, убили не всех. Но, увы, спастись удалось лишь немногим.

– Их мученическая кончина будет способствовать умножению наших рядов, – со слезами на глазах сказала Иоанна. – Многие захотят узнать, что же это за вера, которая порождает таких героев.

– Вряд ли, если эта вера будет преследоваться, – возразил один юноша. – Люди, в большинстве своем, трусливы.

– А трусы нам и не нужны! – заявила Иоанна. – Пусть отсиживаются по углам.

– Нет! – подала я голос, вставая и обращаясь ко всем. – Разве сами мы не ведаем страха? Разве сам Петр не отрекался от Иисуса? Дело не в том, что мы герои, а в том, что вера помогает преодолеть собственную слабость и несовершенство. Поэтому я говорю: пусть приходят и трусы. Я сама труслива, хотя мне удается это скрывать.

– Павел тоже казнен, – выдал Симеон известие, которое приберег напоследок. – После стольких лет тяжбы его все же обезглавили в Риме. Тоже по приказу Нерона.

– Нет! – воскликнули разом несколько голосов.

Павел столько раз обманывал смерть, что казалось невозможным, чтобы она забрала его.

Десять лет назад иудейские ревнители благочестия потребовали его казни за то, что он, проводя христианские молитвенные собрания в храме, якобы оскверняет святое место неподобающими ритуалами. Однако он, воспользовавшись тем, что имел римское гражданство, доказал свою неподсудность синедриону и потребовал рассмотрения его дела римским судом. Дело тянулось, передавалось из инстанции в инстанцию, но в конечном счете дошло до императора. Увы, именно тогда, когда император обрушил свой гнев на христиан.

– Он всегда знал, что это может случиться, – вздохнул Матфей. – В его послании к Тимофею говорилось: «Ибо я уже становлюсь жертвою и время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь».[83]83
  2 Тим. 4. 6–8


[Закрыть]– Старик закашлялся. – Подходящая эпитафия. Хорошо бы и нам заслужить такую же.

Гонения оголяли общину, смерть забирала лучших из нас. Ушли Иаков Праведный, Петр, Павел. Кому предстояло стать следующим?

Казалось Симеон сегодня уже огорошил нас всем, чем только возможно, но нет, последняя новость, сокрушительная, как удар молота, исходила от синедриона. Симеон огласил его решение.

– Со вчерашнего дня в храме более не производятся жертвоприношения в честь императора.

Ежедневные жертвоприношения, не императору, но в честь императора, производились уже более века и символизировали признание еврейским сообществом верховной власти Рима. Каноны иудейской веры не позволяли совершать жертвоприношения человеку, но ничто не мешало почтить его, принеся жертву в его честь. Таким образом достигался компромисс. И вот…

– Алтарь пуст, – сказал Симеон. – Огонь жертвенника погашен. Сегодня там не совершалось ни жертвоприношений, ни молитв.

– Это война, – вздохнул Матфей.

– Да. Можно сказать, что мы – провинция Иудея – с сегодняшнего дня находимся в состоянии войны с Римом.

– Которая может закончиться только одним, – печально добавила я. – Только одним…

Мы преклонили колени и стали молиться. Мы оплакивали невинно убиенных Петра, Павла и прочих братьев и сестер наших в Риме и просили Господа пощадить Иерусалим, на который, как теперь было очевидно, надвигался пожар куда более страшный, чем тот, что опустошил город Нерона.

Итак, Петр принял мученическую кончину… Сколько он ни избегал смерти, она все же добралась до него. Как там сказал Иисус? «Состарившись, ты протянешь руки, и кто-то другой облачит тебя, и поведет туда, куда ты не хочешь идти». Да и сам Петр давным-давно видел во сне свою кончину. Они схватили его, притащили на Ватиканский холм и распяли. Как рассказывалось в письме, Петр умолял врагов предать его иной казни, ибо считал себя недостойным умереть той же смертью, что и Иисус. Палачи вняли мольбам праведника – его распяли на кресте вниз головой.

Петр – как же он изменился! К концу жизни в нем не осталось ничего от того речистого рыбака, которого я знала давным-давно, в своей (и его) молодости. Вера сделала его героем, подобным Маккавеям.

Это было куда большее чудо, чем все те чудеса Иисуса, которые так восхищали простодушных людей – хождение по воде, обращение воды в вино, умножение рыб и хлебов. Такого рода действия, хоть и впечатляющие, могли быть всего лишь дешевыми магическими трюками, но вот для того, чтобы превратить слабого и грешного человека в героя, мужество которого превосходит человеческие возможности, требовалось настоящее чудо.

В ту ночь меня преследовал кошмарный образ Петра, претерпевающего крестные муки: особенно запомнились ноги, белые, поскольку кровь отхлынула от них из-за того, что он висел вниз головой. Лицо мученика, напротив, побагровело, рот был открыт, из него вырывалось тяжелое, хриплое дыхание. Потом я провалилась в какой-то туннель, длинный и темный, как кишки.

После того как Иисус покинул нас, меня перестали посещать видения, и я испытала своего рода облегчение от того, что с ними, а значит, и с ужасными обязательствами, которые они налагали, покончено. Сейчас, на пятом десятке, я предпочитала полагаться на свою собственную веру и вдохновение.

И вот прошлое вернулось. Я проваливалась в темный водоворот сна, падала, не имея под собой опоры и тщетно пытаясь уцепиться за что-нибудь. Меня охватило смятение, ибо в первый раз за долгие годы краем сознания я ощутила, что переношусь в какой-то другой мир. В сокровенное, святое место.

«Место, на котором ты стоишь, есть земля святая!» И я знала, что это так.

И, подобно Самуилу, я ответила – не вслух, но мысленно, так, что это прозвучало в потаенных глубинах моего сознания: «Говори, ибо твоя служанка внимает тебе».

Падение продолжалось, и я безропотно ждала, ибо все эти годы научили меня терпению и повиновению. Должно быть, они изменили меня так же, как и моих собратьев, просто перемены, происходящие с другими, для нас всегда заметнее.

Наконец я достигла обширного пространства, залитого светом – не светом ламп и даже не солнечным, но сияющим так ослепительна что мне пришлось прикрыть глаза. Похоже, там собралось немало народу, но среди всех выделялась одна фигура, осиянная еще более ярким ореолом. Таким, что на нее невозможно было смотреть.

«…в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю; Бог знает, – восхищен был до третьего неба». Так писал Павел, и теперь я поняла его. «Он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать».[84]84
  2 Кор. 12. 3–4


[Закрыть]

Этого дара – и бремени! – я была удостоена много лет назад. И сейчас не могла ни уклониться, ни избежать его.

Я видела расстилающийся передо мной Иерусалим. Видела так, как если бы парила над ним на волшебных крыльях, вознесших меня над храмом, над плоским возвышением, устроенным Иродом, над скромными жилищами, сохранившимися со времен Давида, над широко раскинувшимися дворцовыми комплексами и богатыми домами, над Верхним городом и тройным кольцом стен, охранявших нашу твердыню.

Как прекрасен был священный город, как горделиво светился в лучах солнца град Давидов, наше наследие и наша порука навеки!

Я снизилась, чтобы обозреть Иерусалим из-под облаков, и тут, внезапно, город подо мной полыхнул пламенем. Я нырнула и пролетела над пеленой облаков. В своем сне я могла обозревать широчайшие пространства и, когда взгляд мой обратился к пригородам, я увидела отряды римских солдат, выстроившихся перед стенами. Они равнялись под вынесенными вперед орлами с надписями. Пятый легион. Десятый легион. Двенадцатый легион.

Штурм начался. Защитники не могли удержать стены, римляне захватывали их, одно кольцо за другим. Я слышала крики и вопли горожан, видела, как то здесь, то там стали вздыматься клубы дыма. А потом – о ужас! – пламя охватило храм. Я видела как рушились его стены, словно изъеденная древоточцами бочка, как проваливались вовнутрь камни.

Я видела людей, потоком устремляющихся наружу, пытающихся сражаться с огнем, отчаянно кричащих. Я видела чудовищный столп дыма и пламени, поднявшийся над самим внутренним святилищем.

Неужели храм не устоит? Похоже, Господь открыл мне будущее, неминуемое и притом скорое, открыл моему взору грядущее, как некогда открыл фараону.

А потом в моих ушах громыхнули слова Иисуса, повторенные во сне намного громче, чем звучали когда-то наяву.

– Истинно говорю тебе: в скором времени не останется и камня на камне.

– Но храм! – в ужасе вскричала я. – Он стоял на нашей земле тысячелетиями, и в нем обитает Бог.

И в видении мне было дано узреть тело, составленное из множества душ, несравненно сильнее и могущественнее моей.

Затем я увидела группу священников, входящих в святилище; когда же стены содрогнулись, прозвучал голос, произнесший:

– Пора покинуть это место.

Таким образом Бог дал им понять, что время Его пребывания там истекло, и отныне Он не будет ограничивать себя стенами, возведенными людьми.

Храм был обречен на разрушение, ибо Бог покинул его. Его слова, обращенные ко всем нам, означали: «Не пытайтесь защищать место, где Меня уже нет».

Но храм, наш храм, куда меня приводили ребенком… храм, где учил Иисус, где на нас снизошел Святой Дух, где пророчествовал и обращал людей ко Христу Петр… Неужели он мог просто исчезнуть с лица земли? Храм, краеугольный камень нашей веры?

– Он обречен, – таков был ответ видения. – Он больше не существует. Иерусалим погибнет. Римляне победят. И в последнюю минуту гибнущим не будет дано отсрочки, как случилось, когда ассирийцы штурмовали эти стены семьсот лет назад. Уповающие на это обманываются. Уходите прочь из Иерусалима. Переправляйтесь за Иордан, в безопасные места. Пусть никто не останется в городе. Я поведу вас. Там вы будете ждать моих указаний. И самое главное – не бойтесь. Не бойтесь ничего, ибо я пребуду с вами всегда, до конца времен, как и обещал.

Все вокруг завертелось, я мягко вернулась на землю, ослепительный свет истаял, превратившись в слабый, дрожащий огонек масляной лампы, стоявшей поблизости. Но голоса еще звучали в моих ушах, и я знала, что не забуду ни единого слова.

Когда я в тот же вечер подробно рассказала обо всем виденном и слышанном на церковном собрании, мои обычно словоохотливые единоверцы растерянно притихли. Они еще не оправились после ужасных вестей из Рима, а тут новый удар: приказ покинуть Иерусалим, бывший нашим центром на протяжении тридцати лет, город, где умер и воскрес Иисус, и отправиться куда-то за Иордан. А куда именно? И почему, собственно говоря, все они должны принять на веру истинность моего видения? Большинство собравшихся здесь вообще не знали о моих прежних видениях или откровениях.

Кроме того, я должна была признать что одно давнее и ужасное видение, с устрашающей ясностью запечатлевшееся в моей памяти, так и не сбылось. Тогда я увидела, как на Галилейском море разразилось водное сражение между римлянами и повстанцами, столь яростное, что вода обратилась в кровь.

– Сам Иисус открыл мне то, что случится с Иерусалимом, – заявила я, – Все сказанное весьма определенно и недвусмысленно. Мне самой не хочется уходить, но я знаю, что должна повиноваться.

И я не лукавила. К своим шестидесяти с лишним (о, теперь мне кажется, что это была молодость!) я прижилась и укоренилась в Иерусалиме и необходимость сниматься с насиженного места и пускаться в трудное путешествие в поисках нового пристанища меня вовсе не радовала. Вдобавок, в то время, как на меня сыпались вопросы собратьев, я вдруг осознала, что мне придется не просто участвовать в этих поисках, а возглавить их. Ведь именно мне Иисус намеревался указать место.

– Некоторые из нас не смогут пуститься в дорогу, – возразил один старец. – У нас нет сил. Или средств.

Мне вспомнилось, как Лот спорил с Богом по поводу бегства из Содома, откладывая его до тех пор, пока не стало слишком поздно, и даже тогда исполнил указания лишь частично. Такова человеческая природа.

Я оглядела комнату, встревоженные лица единоверцев. Много ли осталось среди нас первых учеников? Иоанн, Матфей, Фаддей, славный щедрыми благодеяниями, Симон-зилот, ныне усохший, согбенный, едва способный поднять посох, не говоря уж о мече. Остальные разбрелись кто куда и были потеряны для нас, а возможно, уже расстались с жизнью вдали от дома. До нас доходили слухи, что Фома и Филипп удалились в Индию, а Андрей обосновался в Греции, но поручиться за это не мог никто.

– Мне было сказано, что идти должны все! – объявила я.

– А кто не пойдет?

– Те погибнут.

В этом мое видение сомнений не оставляло.

– Тогда мне суждено погибнуть, – сказал согбенный старец с трясущимися руками. – Мне все равно не выдержать дороги.

– В таком случае твоя мученическая кончина продемонстрирует силу любви к Господу, – вмешался Симеон, встав и заняв место рядом со мной. – И возможно, станет примером для других.

– И моя тоже. – На ноги поднялась старуха, вряд ли способная самостоятельно преодолеть большое расстояние.

По всей комнате старики и старухи стали медленно вставать на ноги и заявлять о готовности присоединиться к тем, кто решил пожертвовать жизнью.

– Мы не собираемся отговаривать тех, кто решит уйти, или задерживать их, ибо понимаем, что промедление подобно смерти, – промолвила одна древняя, сморщенная старуха. – Это было бы смертным грехом. – Она сделала паузу, тяжело, со свистом вздохнула, согнувшись чуть ли не пополам, и добавила: – Но сами мы избираем мученическую кончину и встретим ее с радостью.

Итак, мне выпало вести единоверцев в пустыню, как Моисею. Это была устрашающая задача, хотя группа моя стала гораздо меньше и гораздо послушнее. Люди целиком положились на Бога: они верили, что он направит нас на верный путь и защитит от опасностей.

Иерусалим бурлил. Улицы были заполнены возбужденными, сердитыми и напуганными людьми и римскими солдатами, неожиданно появившимися в большом количестве. До сих пор они как-то не бросались в глаза, но теперь встречались повсюду – патрулировали улицы, дежурили на перекрестках, охраняли все ворота, проходы и проезды и следили за каждым, кто шел на рынок или входил в ворота храма. Поговаривали о том, что Нерон пришел в ярость от оскорбления, нанесенного ему священниками храма, и приказал принять ответные меры. В Иерусалим отовсюду стекались зилоты. Галл, римский наместник провинции Сирия, направил в Иерусалим квартировавший в Антиохии Двенадцатый легион. Сейчас этот легион – один из тех, орлы которых были явлены мне в видении– форсированным маршем двигался к нам.

В тот день, когда мы пришли попрощаться с храмом, благоговейно прикоснуться к древним камням, поклониться великолепным вратам и жертвенникам, на нас обрушились с насмешками и оскорблениями не зилоты, а священники.

– И вы здесь, лицемерные предатели! – прозвучал громкий голос, когда мы с Симеоном вели наших друзей через дворы к портику Соломона.

Я подняла глаза и увидела облаченного в расшитые шелка и высокий головной убор человека, стоявшего сразу за стеной, разделявшей двор сынов Израиля и двор священства.

– Вы! Вы, которые заявляете, что остаетесь в согласии с Законом ваших предков, а в действительности попираете его ногами! Вашего главаря Петра уже постигла в Риме справедливая кара. Пусть же вас всех постигнет та же судьба – судьба Иакова Иерусалимского. И того, другого Иакова, что был перед ним. Да сгинут все богохульники и отщепенцы!

– Мы имеем такое же право находиться здесь, как и ты, – спокойно возразил Симеон пышущему злобой служителю.

Тот в ответ подал знак, и к нам устремилась храмовая стража. Солдаты, дежурившие на стенах, оставили свои посты и тоже поспешили к нам.

– Уйдем отсюда, – обратился к единоверцам Симеон. – А эти люди… Бог им судья.

Вот так и получилось, что наше прощальное поклонение древней святыне закончилось поспешным и беспорядочным бегством.

Мы подготовились к долгому пути, увязав в узлы те пожитки, которые могли взять с собой, и распродав все слишком громоздкое и тяжелое. Перед уходом мы еще раз посетили памятные места, связанным с именем Иисуса, – прошли сквозь ворота в которые он въехал на осле, побывали у дворца прокуратора, заглянули на судебный двор первосвященников, задержались под сенью Гефсимансхого сада. К пещерной гробнице мы не пошли, а вместо этого навестили все места, где он являлся нам после воскресения. Мне он предстал в саду перед местом захоронения. Другим – в верхней комнате арендуемого дома. Ну а под конец мы помолились у грота, где нашло упокоение тело высокочтимой Марии.