Текст книги "Тайная история Марии Магдалины"

Автор книги: Маргарет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 52 страниц)

Глава 11

Весна в Галилее самая пышная во всем Израиле. Да, пустыни Негев и Иудеи, возможно, тоже расцветают на свой лад, но мимолетно и скудно, и на прибрежных равнинах раскрываются кое-какие бутоны, но всему этому далеко до того буйства растительности, что случается по весне в Галилее. Луга, сады, рощи – все блистает многообразием красок на фоне изумрудной свежей травы и листьев. Первыми распускаются белые бутоны миндаля, а там уж вступают в соперничество между собой остальные цветущие растения: красные анемоны и маки, пурпурные гиацинты и ирисы, желтые лютики и бархатцы, а в укромных местах еще и ослепительно белые лилии. Из Магдалы весь овал озера казался светящимся, словно усеянным россыпью драгоценных камней, и люди всякий раз, когда предоставлялась возможность, украдкой бросали свои городские дела, чтобы побродить по полям и холмам.

Мария не составляла исключения; она гуляла в одиночку по цветущим холмам, то и дело усаживаясь на травянистые склоны, и, когда глядела оттуда вниз, на голубую гладь озера, привычное отчаяние на какое-то время отпускало ее.

«А может быть, я просто начала смиряться с неизбежностью?» – думалось ей.

Над головой пролетали ястребы, а еще выше, медленно описывая в теплом воздухе огромные круги, парили стервятники. Неожиданно Мария почувствовала, что ее одолевает странная сонливость, словно кто-то дал ей волшебное снадобье. Глаза ее закрылись, и небо с ястребами и стервятниками исчезло.

Когда женщина проснулась, слабая и дрожащая, было почти темно. С трудом приподнявшись на трясущемся локте, Мария растерянно огляделась – что случилось? Ее обдувало ветром, над озером уже зажглась первая вечерняя звезда.

Пошатываясь, она поднялась на ноги, понимая, что ей придется поспешить: ведь когда настанет полная темнота, она не сможет видеть тропу. Все еще плохо соображая, что к чему, Мария поплелась в нужном направлении, и лишь по приближении к дому мысли ее прояснились.

В следующие несколько недель приступы странной сонливости накатывали на нее несколько раз, порой в самое неподходящее время. А следом появились и другие непонятные симптомы: ощущение тяжести в желудке, слабость в ногах, пощипывание в руках. Лекаря, пользовавшего их семью, это озадачило, но вот старая повивальная бабка, услышав, на что жалуется Мария, мигом определила причину.

– Ты беременна, – заявила старуха, удивляясь тупости тех, кто не замечает очевидного. – Чтобы понять это, вовсе не надо быть ученым лекарем.

Мария, однако, ей не поверила. Просто не могла поверить, потому что собственное бесплодие уже давно воспринималось ею как непреложный факт.

– Неужели ты не рада? – Старая женщина заглянула ей в лицо.

– Конечно рада, – отстраненно ответила Мария, все еще не принимая случившееся всерьез.

– Полагаю, что ты понесла примерно на Песах, – заявила повитуха. – Стало быть, родов можно ждать к Хануке. Приблизительно, конечно, точнее сказать трудно.

– Песах, – тупо повторила Мария.

– Да, во время Песаха. – Старуха смотрела на Марию с любопытством: с головой у нее, что ли, не все в порядке? – Так что можешь придумать ребеночку пасхальное имя. Что-нибудь насчет «избавления» или «свободы». А то, не мудрствуя лукаво, назови его Моисеем.

– Да, спасибо.

Мария встала, собрала свою корзинку, порылась в ней, чтобы заплатить, и неверной походкой вышла на улицу.

У нее будет ребенок! Ее молитвы не остались без ответа!

«О, Господь милостивый, прости мне мое неверие! Прости мое отчаяние! Прости мои сомнения!» – мысленно ликовала она, торопясь домой, чтобы поделиться новостью с Иоилем.

– О Иоиль! – Мария бросилась ему на шею. – Ты не можешь себе представить – это чудесно, это невозможно, но это произошло!

Он отстранился и посмотрел на нее с недоумением.

– Я беременна! У нас будет ребенок! Наконец-то, наконец-то! Неуверенная улыбка озарила его лицо, как будто он боялся поверить ее словам.

– Правда? – наконец произнес Иоиль тем тихим нежным голосом, каким разговаривал с ней только в темноте ночи.

– Правда. Повивальная бабка подтвердила это. О Иоиль!.. – Она обняла его, уткнулась лицом в грудь, чтобы остановить слезы. Это должно было наконец произойти. – Следующей зимой, когда придут бури, на свет появится и наше дитя! Наше дитя…

В ту ночь они лежали рядом, не в силах забыться сном. Ребенок! Ребенок, зачатый на Песах, которому предстоит родиться на Хануку! Разве это не чудесное знамение?

Наконец по дыханию мужа Мария поняла, что он спит. Но сама она не могла смежить веки. Какое значение имеет то, выспится она или нет? Главное, ее молитвы не остались без ответа. Господь добр.

Она лежала тихо, в то время как мысли кружились в ее голове, словно опадающие листья на ветру, просачиваясь одна за другой в сознание, а потом угасая.

«Бесплодие… Все в руке Божьей… Все, что открывает чрево мое, говорит Господь… И узрела ты, что Господь печется о тебе, как отец о чаде своем, во все дни твои».

«Господь и впрямь пекся обо мне, я же не замечала этого», – покаянно подумала Мария, мысленно прося у Него прощение за слабость своей веры.

Впрочем, счастье переполняло ее настолько, что любое раскаяние было ей только в радость.

«До чего ж ты глупа, – внезапно зазвучал в голове Марии хриплый неприятный голос. Высокий, срывающийся, совсем не соответствовавший ее представлению о том, каким должен быть глас Божий, – Твой драгоценный Господь, или Яхве, называй его как вздумается, не имеет к этому зачатию ни малейшего отношения. Он отказался от тебя. Это я, Ашера, могущественная богиня, услышала тебя и откликнулась. Ты попросила меня о ребенке, разве не так? Я ответила на твои мольбы. Теперь ты моя».

Гадкий голос испугал Марию настолько, что она села в постели. Он прозвучал так, словно говорившая находилась прямо здесь, в этой комнате.

Женщина изо всех сил пыталась найти достойный, верный ответ. Вокруг, в ночи, царила гробовая тишина – не было слышно ни сверчков, ни плеска набегавших на берег волн, ни потрескивания огня. Мертвая тишина, когда все живое спит непробудным сном.

«Это ложь, – ответила наконец Мария. – Ты не имеешь отношения к этому. Ты… тебя вообще нет. Не существует!»

В ответ послышался резкий смех.

«Протяни руки, положи их на свой живот и скажи мне, что я не существую. Ты отрицаешь то, что я сделала? Хорошо. Я могу лишить тебя твоего чада так же легко, как и подарила его».

Мария схватилась за живот, словно стремясь защитить дитя. Эго безумие. Маленькая резная статуэтка тут ни при чем. Этот голос – всего лишь игра ее воображения. Может быть… дьявольская игра. Да, это проявление… дьявола. Она вызовет его на спор, докажет несостоятельность его притязаний, его бессилие…

Но в следующее мгновение эта мысль уступила место другой: она ведь действительно попросила Ашеру о ребенке, пусть для того, чтобы испытать ее. И что теперь? Хватит ли у нее смелости проверить возможности идола еще раз, рискуя лишиться долгожданного ребенка?

– Нет! – словно со стороны услышала Мария свой тихий лепет.

«Я так и думала, – удовлетворенно произнес голос. – Это разумно с твоей стороны».

«Но ты… тебя же…» – Мария вспомнила, как Иамлех бросил статуэтку в жаровню.

И опять раздался хриплый противный смех.

«Ты и впрямь думаешь, что уничтожила меня? Я взяла его руку и заставила промахнуться. И даже если бы меня поглотило пламя, ты уже заключила сделку. Она осталась бы в силе, несмотря ни на что».

«Что случилось с идолом? – лихорадочно подумала Мария. – Иоиль вычистил жаровню, нашел ли он его? Что он сделал с ним?»

«Встань! – велел ей голос. Мария тупо повиновалась. – Ступай на кухню, где мы можем поговорить. Где ты сможешь отвечать мне вслух».

Она двинулась на кухню. Было темно и прохладно. Женщина стояла, дрожа, чувствуя себя очень напуганной и маленькой.

– А теперь слушай, – прозвучал голос Ашеры, нарушив тишину ночи, хотя Марии сейчас было трудно понять, звучал ли он в действительности или только в ее сознании. – Я дала тебе то, чего ты пожелала, то, в чем отказал тебе твой Яхве. Почему он отказал тебе? А этого никто не знает: он часто наказывает тех, кто служит ему и любит его – странный бог! Неудивительно, что люди то и дело обращаются к другим, более добрым богам.

Теперь Мария действительно услышала громкий, издевательский смех.

– А он, узнав, использует это как предлог для нового наказания. Чрезмерного наказания – смерти или изгнания. Не слишком-то он справедлив, признайся.

Но Мария не вымолвила ни слова. Во-первых, она не знала, что отвечать, а во-вторых, боялась, что любой ответ сделает отвратительный голос еще более реальным, придаст ему еще больше силы.

– Вспомни всех прочих богов, которым поклонялись израильтяне: Ваала, Иштар, Молоха, Дашна, Мелькарта… и меня. Да будь Яхве истинным богом для тебя, разве почувствовала бы ты отсутствие благодати и необходимость обратиться за помощью к другим богам? Это его вина, не твоя.

Мария понимала, что это соблазн и богохульство, но… разве боги могут богохульствовать? В следующее мгновение ее потрясла другая мысль: она только что признала Ашеру богиней!

– Ты готова слушаться меня? Ты готова повиноваться мне? – Голос звучал безжалостно.

Ребенок. Мария не могла от него отказаться, а потому беспомощно кивнула. Слова застряли у нее в горле. На кухне царила темнота: может быть, Яхве не увидел ее кивка?

– Я принимаю твою покорность, – произнес голос. – Хотя, по существу, ты и без обещаний принадлежала мне еще с детства, с того момента, как нашла меня и не сумела от меня отказаться. И сколько лет! – Снова послышался отрывистый смешок. – Ты так и не решилась избавиться от меня, тебя хватило лишь на то, чтобы не помешать восьмилетнему ребенку, который задумал бросить меня в огонь. Он-то оказался храбрее, но это лишь потому, что я с ним не говорила.

«Это потому, что он не способен увидеть и оценить твою красоту, – подумала Мария. – О благословенная невинность: он слеп к дьявольской красоте, а значит, на нем благодать. И все же… быть слепым к такой красоте – значит быть слепым к красоте вообще, ведь все виды прекрасного взаимосвязаны. Где же тут благодать? Но мне нужно было прислушаться к голосу рассудка и выбросить ее еще в храме. Зря я этого не сделала. И все же… ребенок. Могу ли я отбросить этот грех, но сохранить то, что получила благодаря ему?»

Едва задавшись этим вопросом, Мария уже знала ответ: пойти на такой риск она не сможет. Нужно родить, сейчас это главное. А потом она сможет отречься от Ашеры, очиститься и покаяться.

Эти мысли Мария скомкала, боясь, как бы Ашера в них не проникла.

– Говори вслух! – велел ей голос. – Я хочу слышать то, что ты говоришь. Твоя богиня желает слышать твои слова.

– Я… спасибо тебе, – сказала Мария.

– За что ты благодаришь меня? Говори!

– Я благодарю тебя… за то, что ты подарила мне этого ребенка! – Мария прошептала эти слова, и они некоторое время еще продолжали висеть в воздухе.

И тут снова пала тишина. Настойчивый голос в голове смолк. Бог, если он все слышал, тоже молчал.

Сделка была заключена и скреплена. Ашера более о себе не напоминала. К лету Мария снова начала думать, будто ей все это померещилось: голос, повеления, уверенность в причастности Ашеры к ее беременности и то, что она, в определенном смысле, предала Господа. Дитя мирно росло в чреве, Мария же делала все, чтобы обеспечить его здоровье. Каждый день она отдыхала в жаркие часы, ела хорошие супы и каши, старалась избегать волнений. Она пыталась думать только о хорошем, добром, воодушевляющем, упорно изгоняя из головы малейший намек на что-нибудь мрачное или унылое.

«Должно быть, Иоиль выбросил пепел от идола, – успокаивала она себя. – Он исчез из дома и нашей жизни, и делу конец. Это так, иначе и быть не может».

Глава 12

И родных, и знакомых Марии ее поведение несколько озадачивало. Молодые женщины, ожидавшие первенца (особенно столь долгожданного), обычно пребывали в состоянии радостного возбуждения, Мария же держалась настолько спокойно и отстраненно, что это казалось странным. Однако, поразмыслив, друзья решили, что она просто боится сглазить свое счастье. Может, и перегибает палку, но понять ее можно.

Только один раз за все долгие месяцы она все-таки допустила промах. Однажды вечером, когда начались осенние дожди, слушая, как крупные капли неумолчно барабанят по крыше, Мария вдруг спросила:

– Ты помнишь Песах и то, что нашел тогда Иамлех? Хлеб и статуэтку?

Иоиль поднял голову, оторвавшись от какого-то делового письма.

– Еще бы. Ты предоставила ему прекрасную возможность отличиться. Это ж надо, идола нашел! Уж не знаю, что придется припрятать для детишек Сильвану с Ноемой, чтобы обскакать нас, ведь следующий Песах мы будем праздновать у них, – Он рассмеялся.

– А что случилось с фигуркой? – спросила она.

– Мы бросили ее в огонь. Разве ты не помнишь?

В последнее время Мария была задумчива и, казалось, витала в облаках, но любящий муж списывал все это на ее положение.

– И она сгорела?

– Конечно сгорела. А как же иначе?

– А ты проверил пепел?

– Я просто высыпал его потом. Но ворошить – нет, не ворошил.

– А куда ты его выбросил?

– В мусорную яму со всем прочим мусором. А что?

– Я просто хотела убедиться, что идол уничтожен.

– Конечно уничтожен. Ведь он там лежал. Я должен был его увидеть, не так ли?

– А ты видел?

– Мария, перестань беспокоиться. Идол сгорел, пепел выброшен из дома. Ничего от него не осталось. А если и осталось, то это всего лишь маленький кусочек слоновой кости, который какой-нибудь ремесленник, вовсю хлеставший вино, вырезал в незапамятные времена, чтобы выставить на продажу и пополнить свою мошну. В нем нет никакой магической силы и вреда от него нет. – Иоиль помолчал. – А почему это тебя так беспокоит?

– Наверное, потому что я, понимая, что поступаю неправильно, притащила ту статуэтку домой. Меня до сих пор не оставляет чувство вины. Может быть, идол осквернил дом!

– Ну, скажу я тебе, воображение у тебя богатое, – отозвался Иоиль. – Но давай лучше вместе посмеемся над всей этой историей. Помнишь, как Исаия насмехался над идолами? Когда он говорил о человеке, который, срубив дерево, половину пускает на дрова, а из второй делает себе бога?

– Да, помню.

– Так оно и есть, – уверенно заявил Иоиль. – А тот идол уцелеть не мог; что брошено в огонь, то горит.

Прошли осенние месяцы, унылые, хмурившиеся серыми тучами и необычайно дождливые. Для рыбаков это было межсезонье; летняя путина уже закончилась, а зимняя ловля сардин еще не началась. Несколько сильных штормов уже пронеслось по озеру, вздымая волны на западной стороне.

Мария с Иоилем долго ломали голову над тем, как назвать будущее чадо, сверялись с Писанием. Насчет мальчика было проще, зачатого на Песах грешно не назвать Моисеем, а вот с девочкой дело обстояло сложнее. Но в конце концов они остановились на имени Элишеба, на греческий лад Елизавета. Им понравилось и мелодичное звучание имени, и его значение «почитающая Господа».

Ханука, праздник в ознаменование великой победы, одержанной иудейскими борцами за свободу почти двести лет тому назад, приходилась на самое темное время года. Поэтому возжигавшиеся в домах подсвечники-меноры – в первую ночь зажигали одну свечу, а к последней доходили до восьми – наполняли комнаты чудесным теплым мерцанием. Хануку всегда очень любили ребятишки, хотя сам праздник учредили в память о событии весьма серьезном, а именно о победе, одержанной пятью сыновьями Матафки Маккавея над сирийским правителем Епифаном, и повторном освящении храма, где Маккавеи запасли столько освященного масла, что светильники горели в течение восьми ночей.

«В это время на следующий год, – подумала Мария, – у меня будет ребенок, который будет смотреть, как зажигают меноры, и я расскажу ему эту историю».

В первую ночь Хануки они собрались в теплом доме Сильвана и Ноемы. Снаружи шел противный холодный дождь, а внутри огонь ламп образовал круг света и уюта. Дети Сильвана, особенно самый старший, Варнава, собрались вокруг церемониальных светильников, ерзая от нетерпения.

– Будь благословен ты, о Господь, наш Бог, Царь Вселенной, который… – Сильная уже начал произносить благословение, когда его прервал настойчивый стук в дверь.

Гости огляделись по сторонам. Все были на месте, больше никого не ждали.

– Хмм, – Сильван извинился и, провожаемый любопытными взглядами, пошел к двери. – Что тебе… – начал он и вскрикнул от неожиданности, а в дом, проскочив мимо него, ворвался странный, промокший до нитки, маленький человек.

– Спрячьте меня! Укройте меня! – закричал незнакомец, вцепившись в одежду Сильвана. – За мной охотятся!

Он тяжело дышал и буравил взглядом хозяина дома.

Иоиль встал и оттащил сухопарого тощего незнакомца от Сильвана.

– Я Симон! – заявил незваный гость. – Симон из Арбела! Ты помнишь меня? Как-то раз ты приезжал в Гергесу, на той стороне озера. Ты тогда еще спрашивал меня насчет свиней. Свиней, которых там держат язычники. Свиньи! Помнишь?

– Прости, приятель, но что-то не припоминаю. – Сильван смутился.

– Здесь ведь нет римских соглядатаев, правда?

Смуглый кривоногий Симон, не дожидаясь дальнейшего приглашения, шагнул в глубь комнаты и обвел взглядом собравшихся.

– Не припоминаю, что встречал тебя, не говоря уж о том, чтобы приглашать тебя в мой дом в ночь семейного праздника, – холодно произнес Сильван, уклонившись, когда Симон снова попытался ухватиться за его одежду.

– Да, но Ханука должна быть не просто семейным праздником! – заявил тот с уверенностью человека, имевшего полное право здесь находиться и даже пенять Сильвану за то, что тот, вопреки обычаю гостеприимства, не предлагает ему снять плащ и обмыть ноги. – Это… это праздник свободы! Он предназначен не для детей, а для тех мужчин и женщин, которые готовы отдать свои жизни за свободу!

– Еще раз повторяю: я тебя знать не знаю, и ты вломился в чужой дом без приглашения. Покинь его добровольно, или мне придется выставить тебя силой, – Похоже, Сильван счел этого человека опасным. – К слову, не явился ли ты ко мне с оружием? Симон вскинул руки, так что взметнулись полы его плаща.

– У меня нет ничего, – заявил он, – Ничего, что могло бы дать римлянам повод схватить меня.

– Вот и уходи. – Сильван бросил взгляд на Иоиля, давая понять, что, возможно, им придется выставлять этого наглеца взашей.

– Укройте меня! – повторил Симон, причем слова его звучали скорее как приказ, чем как просьба. – Римляне… они, возможно, гонятся за мной. Я возглавляю группу воинов… мы встречаемся тайно на полях близ Гергесы, где живут одержимые… мы противостоим Риму во всем. Мы обучаемся, дожидаясь того дня, когда…

– Ни слова больше! – оборвал его Сильван. – Я не желаю ничего об этом слышать. Я не хочу иметь к этому никакого отношения. И не дам тебе убежища. Если за тобой охотятся, укрывайся за городом, среди скал, в пещерах – это подходящие места для таких, как ты.

– Но в Гергесе ты произнес тайное слово «свинья»! – возмущенно воскликнул пришелец.

– Я езжу в Гергесу по делам. – ответил Сильван. – К одержимым при этом не суюсь, да и зачем бы мне это понадобилось? Они живут среди скал, некоторые из них носят оковы, все они отверженные, многие из них опасны. И тебя я в своих поездках не встречал.

– Но ты спрашивал кого-то о свиньях! Я сам слышал!

Этот человек негодовал так, будто его предали.

– Значит, дело было в самой Гергесе, а не в обители одержимых. И если ты сам не выращиваешь свиней, спрашивал ли я о них, тебя не касается.

– Я выращиваю свиней?! – Симон чуть не задохнулся от возмущения. – Да я бы ни до одной дотронуться не смог, не то что!.. Это осквернение! Да как бы мог я защищать истинный Израиль, если дошел до того, чтобы…

– Довольно! Уходи из моего дома! Я тебя не знаю. Я не приглашал тебя и ни в каком бунте против Рима участвовать не желаю, – Сильван указал на дверь.

Симон дрожал от ярости, и Мария испугалась, как бы он не напал на Сильвана или Иоиля, однако незваный гость все же совладал с собой, закрыл глаза, дал дрожи уняться и, наконец, сказал:

– Да простит тебя Господь. Когда придет час, и начнется война, и помазанный, Мессия, оглядится по сторонам и сосчитает ряды тех, кто на его стороне, вся милость Господня потребуется тем, кого он недосчитается.

– Ну что ж, мне придется положиться на Божье милосердие, – спокойно промолвил Сильван и снова указал на дверь.

Симон повернулся и вышел, так же быстро, как появился.

Все остались сидеть в недоуменном молчании.

– Сильван, – наконец очень тихо промолвила Ноема, – ты уверен, что никогда не говорил с ним?

– Никогда.

– А это правда насчет свиней? – поинтересовалась Мария, – Ты спрашивал о них?

– Может быть, я и задал пару вежливых вопросов. Они пасутся на равнине у озера, в немалом числе. Я слышал, как они хрюкали и фыркали, а их запах ощутим даже на большом расстоянии. Трудно представить себе, что такое неаппетитное с виду существо способно давать столь соблазнительное мясо. – Сильван нахмурился. – Очевидно, это ловушка. Нам нужно быть осторожными. Кто-нибудь может следить за нами. Мы должны избегать всего, что способно вызвать подозрение римлян.

– Ну а если Мессия все-таки явится? – шутливым тоном спросил Иоиль. – Надо думать, отказывая в помощи его ярым приверженцам, мы рискуем оказаться не на лучшем счету у него.

– Ох уж эта история с Мессией! – вздохнул Сильван. – Неужели эти люди не могут понять, что времена отважных борцов за свободу против тирана миновали? Рим намного сильнее, чем когда-либо был Епифан, и все эти зилоты, ревностные поборники независимости, рискуют оказаться распятыми на крестах. Я сейчас, наверное, выскажу очень непатриотичную мысль, но пусть уж Господь меня простит, потому что это правда. Так вот: будь сейчас живы все эти великие воители – Матфей, Симон, Иуда – кто угодно из славных галилейских воинов, они даже всем скопом и месяц не продержались бы против Рима.

Он помолчал.

– Сегодня мы чтим их намять. Но это всего лишь память. Повторить прошлое в наше время невозможно.

– Но Мессия… – Голос Варнавы дрогнул, – Он ведь не просто воин. Разве он не будет наделен мощью Господней?

– От него столько всего ожидается и ему приписывается столько всяких свойств, что можно перечислять их всю ночь, причем без толку, потому как одно нередко противоречит другому. Он тебе и воитель, и судия, он и демонов изгоняет. Он из рода Давидова, из колена Иудина, он наделен сверхъестественной силой, он… да всего не расскажешь.

– Боюсь, что наш народ сотворил его из собственных несбывшихся желаний и надежд, – поддержал его Иоиль. – Эта идея опасна, потому что она порождает таких «борцов за свободу», как Симон. А в результате Мессия, еще не появившись, создает сложности вовсе не для римлян, а именно для нас.

– Скажи, Мария, – вступила в разговор Ноема, намереваясь вернуть ту беззаботную, праздничную атмосферу, что царила в доме до появления Симона, – а вы с Иоилем не подумывали о том, чтобы назвать малыша в честь одного из Маккавеев? По времени будет подходяще.

На восьмой день Хануки, всего через несколько мгновений после того, как выгорела последняя свеча, Мария безошибочно почувствовала начало схваток. Повитуха предупреждала, что, когда они начнутся, Мария сразу сообразит, в чем дело– и не обманула. Родовые схватки ни с чем не перепутаешь.

– Время пришло, – сказала Мария, повернувшись к Иоилю и взяв его за руку. – Наконец.

Она закусила губу, однако боль, во всяком случае пока, была вполне сносной. Хотя, как Мария знала по рассказам, она может быть и нестерпимой.

Иоиль обнял жену за плечи.

– Может быть, мне послать за повитухой и родственницами? Мария села на табурет.

– Не сейчас, пока еще рано.

Ей хотелось немного посидеть с Иоилем вдвоем, пока боли не усилятся. Пусть это недолгое время принадлежит только им и младенцу.

Уже настал день, когда Иоиль отправился за повитухой, а потом известил о происходящем свою мать и мать Марии. И когда они явились, дом Марии превратился в дом рождения. Дом женщин.

Роды у Марии для первого раза прошли на удивление легко, и, несмотря на то что у иудеев принято больше радоваться рождению мальчика, а на свет появилась девочка, столь долгое ожидание не оставило места ни для каких других чувств, кроме счастья. И хотя над девочкой нельзя совершить священный обряд обрезания на восьмой день после рождения, на четырнадцатый над ней предстояло прочесть благословение и торжественно наречь ее именем. В этот день вся семья собирается, чтобы приветствовать своего нового члена.

Естественно, что в столь счастливый день, день наречения ее долгожданной дочери, дом Марии сиял, как сияла и она сама. Ее радость не мог умалить и тот факт, что ей приходилось держаться особняком, не соприкасаясь ни с кем из близких. Закон гласил, что не только сама родившая женщина остается нечистой в течение шестидесяти шести дней после родов, но и кровать, на которой она лежала, или стул, на котором она сидела. Даже держать на руках малютку во время церемонии ей не дозволялось.

– Проклятие Евы, – добродушно заметил Иоиль.

Ему это казалось все лишь забавным, но для Марии служило печальным напоминанием о том, что женщины во всех отношениях считались гораздо ниже мужчин. Конечно, в стенах своего дома они игнорировали этот закон – как вообще может быть, чтобы мать шестьдесят шесть дней не брала на руки собственного ребенка? Но случись такое в присутствии раввина, он мог бы отказать малютке в благословении, так что волей-неволей приходилось притворяться.

Маленькая Элишеба лежала в туго сплетенной корзинке, простеленной мягкими шерстяными одеяльцами и украшенной лентами, на голове у нее была шапочка, а крохотное тельце облачили в длинное голубое платьице. Мария то и дело наклонялась над ней и смотрела на нее.

Малютка глядела на мир ясными, широко раскрытыми глазенками, но что значило для нее увиденное? Никто не знает, с какого времени младенец начинает узнавать знакомых людей и предметы. Марии хотелось верить, что уж маму-то девочка узнает и чувствует, как та ее любит. Сила этой любви захватила врасплох саму Марию, ибо никогда прежде она не испытывала ничего даже отдаленно похожего на столь всепоглощающее чувство и сейчас просто тонула в бурном потоке эмоций, во власти которых оказывалась всякий раз, когда смотрела на свою малышку. Элишеба в каком-то смысле была частью ее самой, но гораздо милее и лучше, и нет никаких сомнений, что со временем она будет еще краше. Но навсегда останется ее дочуркой, а Мария – ее мамой. Пусть они теперь разделились, но их жизни все равно едины.

«Я больше никогда не буду одинока», – с изумлением думала Мария.

От этих размышлений ее отвлек шум в прихожей – прибыл раввин. Пришлось оставить корзинку с Элишебой и выйти навстречу.

– Добро пожаловать! Добро пожаловать! – твердил Иоиль, в радостном волнении забывший снять с него плащ и предложить ему положенную любезность омовения ног.

Мария приветствовала раввина, стараясь не подходить к нему слишком близко и не касаться его. В этот день ей не хотелось бросать вызов правилам, обусловливавшим поведение женщины после рождения ребенка, и вообще с кем-то спорить.

«Да, мы с Элишебой две половинки единого целого, но она лучшая половинка, и поэтому пусть все плохое придется на долю другой половинки, то есть на мою».

Материнство стало для женщины потрясением, открыло новый, непознанный мир и дало толчок к появлению иных, непривычных мыслей.

– Принесите ребенка, – велел раввин, и мать Марии, взяв Элишебу, поднесла ее к нему.

Все остальные столпились вокруг, и только Марии приходилось держаться поодаль.

– Хвала Господу, Царю Вселенной, за то, что он даровал Марии и Иоилю этого младенца, – провозгласил раввин. – Мы приветствуем твое вступление в лоно семьи Авраамовой.

Он бережно поднял девочку так, чтобы все могли ее видеть. Она вертела головкой и таращила блестящие маленькие глазки.

«Интересно, – подумала Мария, – как она воспринимает все происходящее, все эти чужие руки, чужие глаза, которые на нее смотрят?»

– В одной из притч Соломоновых сказано, что дети есть награда Господня, и это правда, причем это относится именно ко всем детям, а не только к сыновьям. Хотя, конечно, – тут раввин позволил себе шутливый тон, – у Сираха говорится, что дочь есть сокровище, каковое удерживает отца ее в постоянном бдении, лишая его покоя.

Затем он благодушно поведал обо всех трудностях, связанных с воспитанием дочери, о том, что в девичестве ее могут соблазнить, в замужестве же она может оказаться бесплодной или неверной и что все это навлекает позор на ее отца.

– Итак, – заключил он, – не спускай с дочери глаз, чтобы не пришлось забирать ее окна решетками. Помни, что мужская суровость лучше женского попустительства, а страх дочерний лучше позора.

Все послушно рассмеялись: большинство из присутствующих знали эти строки наизусть.

«Ничего смешного!» – с возмущением подумала Мария, готовая защищать свое чадо от всего света.

Что они вообще туг наговорили? Ее дочурка – это возможный источник позора для отца! Причем, кроме отца, никто во внимание не принимается, а ведь любая из описанных раввином ситуаций куда более плачевна для самой девушки. Но конечно, кому до этого дело?

– Пророк Исаия говорит: «Господь призвал Меня от чрева, от утробы матери Моей называл имя Мое»[18]18
  Ис. 49. 1


[Закрыть] – процитировал раввин, – И какое имя вы выбрали для сей дщери Израиля?

– Элишеба, – сказал Иоиль.

– Благочестивое имя, – кивнул раввин.

– Оно значит «почитающая Господа»– подсказала стоявшая позади всех Мария.

На лице раввина промелькнула досада, но он быстро справился с собой.

– Да, дочь моя, мне известно значение этого имени. Спасибо.

– Я…

Неожиданно Мария почувствовала резкую колющую боль в груди, из-за которой ей стало трудно дышать, так что остальные слова замерли у нее в горле. Она умолкла, раввин же продолжил обряд.

После прочтения всех положенных молитв и произнесения благословения он вернул ребенка Иоилю, который со словами «Я счастлив обрести это благословенное чадо» жестом указал на уставленный яствами и напитками стол и предложил всем угощаться. Наиболее набожные из гостей сперва подходили к малышке, дотрагивались до ее лобика и тоже произносили слова благословения. Иоиль озирался, ожидая, что теперь, когда официальная церемония закончилась, Мария тоже подойдет к нему, но боль в груди так скрутила несчастную женщину, что ей было не вздохнуть. И откуда эта напасть – ничего подобного раньше с ней не случалось.

Увидев выражение ее лица, Иоиль тут же передал ребенка обратно раввину и поспешил к жене.

– Что случилось?

Она смогла лишь покачать головой, не в состоянии ответить. Поистине эта боль была необычной и пугающей. Но она пройдет. Должна пройти.