Текст книги "Тайная история Марии Магдалины"

Автор книги: Маргарет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 52 страниц)

Петр стоял возле костра, надвинув капюшон так, что он скрывал большую часть лица, и вытянув над огнем белевшие в лунном свете замерзшие руки.

– Эй, ты ведь один из его последователей, а? – нарочито громко спросила служанка, ворошившая костер. – Ты, ты! Точно гооворю, ты один из них.

Петр дернулся, схватился за капюшон, словно боялся, что он соскользнет с головы, и, глядя в сторону, пробормотал:

– Женщина, я не знаю, о чем ты говоришь.

Однако тут вперед выступил один из храмовых стражей.

– Слушай, малый, я ведь видел тебя сегодня в оливковой роще! Ты там был. И не просто был, но напал на моего дядюшку и рубанул его мечом по уху. Конечно, ты пособник этого человека!

– Нет! – воскликнул Петр. – Говорю тебе, я не знаю его.

– Но ты ведь из Галилеи. И не спорь. Я по говору слышу. Ты точно один из них! – снова подала голос служанка.

Петр, не отвечая, отвернулся и двинулся прочь. Иоанн, так и не вмешавшись в разговор, постарался, не привлекая внимания, отступить в тень.

Но тут еще один мужчина, слуга первосвященника, ткнул пальцем в Петра и заявил:

– Клянусь, я видел его! Точно говорю, он из приверженцев злого Иисуса.

Петр уставился на него и гневно вскричал:

– Да проклянет меня Яхве, да поразит он смертью меня и сметет с лица земли всю мою семью, если я знаю этого человека – Иисуса, или как там его!

И тут тишину ночи прорезал донесшийся откуда-то от городской стены петушиный крик. Резкий, вибрирующий звук заполнил двор.

Петр осекся. Петух прокукарекал снова, еще громче, чем в предыдущий раз.

Но в это время одна из дверей дворца отворилась, выпустив во двор группу людей. Среди них был и Иисус, с обеих сторон сопровождаемый стражниками.

Петр от неожиданности замер, так же как Иоанн, Мария и прочие. Иисус прошел в непосредственной близости от них и мимоходом бросил на Петра опечаленный взгляд. Петр вскрикнул, но подавил свое восклицание. Стражники Каиафы и солдаты храма, следом за которыми шла группа важных и явно утомленных сановников в парадной одежде членов синедриона, увели Иисуса куда-то в портик.

– О Боже! Боже! – завопил Петр и, рыдая, выбежал за ворота. – О Боже!

Петух пропел в третий раз. Ворота захлопнулись.

Люди, гревшиеся во дворе, разделились: одни не захотели расставаться с теплом костров и остались на месте, другие, увлекаемые любопытством, метнулись к портику, надеясь, что, проторчав чуть ли не всю ночь на холоде, получат наконец заслуженное развлечение. Ученицы Иисуса, разумеется, оказались у портика раньше всех прочих.

Связанный Иисус стоял среди врагов, явных врагов, даже не пытавшихся притворяться беспристрастными судьями, а открыто выступавших в роли тюремщиков и палачей. Каиафа кружил вокруг Иисуса как лев, сходство с коим первосвященнику придавали пышная грива волос, кустистые брови и лохматая борода.

– Смерть! Смерть! – скандировал один из судей. – Ты приговорен к смерти за грязное святотатство!

Другие двое плюнули на Иисуса и расхохотались. Потом какой-то солдат, выступив вперед, завязал Иисусу глаза грязной тряпкой и наотмашь хлестнул его по лицу. Второй вояка отвесил удар кулаком сзади.

– Пророчество! – глумливо выкрикнул один из сановников, – скажи, кто тебя ударил?

– Да-да, ты же ясновидящий, вот и поведай нам, что ты видишь!

Последовал толчок, от которого Иисус упал на колени. Солдат стукнул его палкой по голове и сбил Иисуса на четвереньки.

– Эй, ну-ка угадай, кто тебя двинул? Неужели не получается? – Мучители разразились хохотом. – Лжепророк! Лжепророк!

Мария, недавно так смело набросившаяся на Иуду, была буквально парализована. Силы покинули ее, и женщина не могла даже пошевелиться, хотя ей казалось, что эти жестокие удары обрушиваются на нее. Мария уже видела эту картину: избитого, окровавленного Иисуса. Но то было туманное, невнятное видение, сейчас же перед ней ужасная, жестокая явь.

«Действуй! Действуй! – звенело у нее в голове, – Шевелись, помоги ему, сделай что-нибудь!»

Но она стояла как вкопанная, беспомощная и бессильная. Ее хватило только на то, чтобы потянуться к матери Иисуса и взять ее за руку.

А ну вставай! Вставай! – Солдат накинул на Иисуса толстую веревку и рывком поднял его на ноги. – Стой, будь мужчиной!

Другой солдат, подскочив, несколько раз ударил Иисуса кулаком, после чего Каиафа громко возгласил:

– Довольно! Теперь ты выглядишь как надо. Можешь показаться перед Понтием Пилатом, нашим милостивым правителем, – Он сорвал с лица Иисуса повязку.

Иисус поднял голову и посмотрел на него, но Каиафа отвел глаза. Солдат подтолкнул Иисуса древком копья.

– Пошел! Вперед!

Глава 54

Женщины и Иоанн, спотыкаясь, брели по улицам следом за редеющей толпой к месту, которое избрал своей резиденцией Пилат. Глаза им застили слезы. Наступило то сумрачное, туманное время, когда ночь уже готовилась смениться рассветом, но о его приближении пока возвещали лишь горластые петухи. Заходящая луна скрылась за крышами зданий, и, хотя на востоке уже намечались проблески зари, солнце над ними еще не поднялось. Свет сейчас исходил только от немногих оплывших факелов в руках толпы.

На улицах было спокойно. Празднование Песаха давно закончилось, люди в домах мирно спали. Самые набожные, следуя предписанию, вынесли из дома накопившийся хлам, и вдоль всей улицы сейчас тянулись небольшие мусорные кучи.

Дворец, на время позаимствованный Пилатом, находился не так далеко от особняка Каиафы и занимал территорию не меньшую, чем сам храм. Мощные стены и сторожевые башни делали его похожим на неприступную крепость, хотя Мария подозревала что внутри вместо суровой простоты военного лагеря царят уют, роскошь и нега способные удовлетворить самые изысканные потребности. Ослепительно белые стены, могучие надвратные башни – все это возвещало о мощи и величии Ирода Антипы, царя Галилеи, призывая всех подданных склониться перед его властью. Пилат же, заняв дворец под временную резиденцию, ясно дал понять, что все это пыль под ногами могущественного Рима. Воздвигайте башни, возводите стены, но когда на то будет воля Рима, он низвергнет все это в прах, либо приспособит для своего удовольствия.

К тому времени, когда Мария и другие добрались до дворца, ни Иисуса, ни его пленителей видно не было. Толпа у ворот состояла из людей празднолюбопытствующих и набожных – последние надели молитвенные покрывала и тфиллин. Кроме того, там присутствовали суровые с виду повстанцы, похоже, готовые затеять драку, и холеные члены синедриона. Этих, при всем их высокомерии, тоже заставили дожидаться за воротами, чтобы позвать потом, если потребуется поддержать обвинение.

Мария и ее спутники протолкались вперед и припали к решетке ворот, стараясь заглянуть внутрь.

– Иоанн, что все это значит? – в отчаянии спросила Мария. – Почему они доставили его к Пилату?

– Потому что они хотят осудить его, – тихо ответил Иоанн. – Синедрион на своем незаконном ночном судилище признал Иисуса виновным в кощунстве. За такое преступление полагается смертная казнь через побитие камнями, но они желают, чтобы окончательное решение о казни было принято носителями высшей юрисдикции. Римскими властями. Теперь они хотят убедить римлян согласиться с приговором, а заодно признать его преступником и по римским законам.

– Со смертным приговором? Чтобы его казнили?

– Да, чтобы казнили, – подтвердил Иоанн. – Им нужно, чтобы Иисус исчез, умолк навеки, как Иоанн Креститель.

– Но он… он решительно ни в чем не виновен! – воскликнула Мария с таким жаром, словно обвинителем выступал Иоанн. – Это невозможно! Он не делал ничего противозаконного!

– Кощунство считается тяжким преступлением, изменой Господу, худшим из всех возможных злодеяний.

Неожиданно рядом с ним появилась старшая Мария.

– Какое кощунство? – воскликнула она, – Никто не относится к Святому Имени с большим благоговением, чем мой сын! – В голосе ее звучало потрясение.

– Есть один член синедриона, Иосиф из Аримафеи, который является нашим тайным сторонником. Так вот, он сказал, что, хотя на их судилище Иисус по большей части старался вообще воздерживаться от ответов, они сумели построить свои вопросы так ловко, что некоторые его слова при желании можно было истолковать как богохульство.

Еще один тайный сторонник. Сколькими же тайными последователями обзавелся Иисус? И мыслимо ли, чтобы кто-то мог перехитрить его, поймать на слове? Неужели он не предвидел этого, проглядел смертельную ловушку?

– Иосиф знал меня еще по прежним временам, ведь моя семья имела дело с двором Каиафы, поэтому он и доверился мне, – добавил Иоанн. – Но это следует держать в тайне, мы не должны выдавать его.

Марии, однако, было не до Иосифа.

– Пилат! – простонала она. – Ведь это он убил моего мужа. Подумать только, этот человек будет разбирать дело Иисуса. Он известен своей жестокостью!

– Он известен своей деспотичной капризностью, – уточнил Иоанн, – Предсказывать трудно, но этот человек вполне способен разочаровать обвинителей и не встать на их сторону. В принципе он может оправдать Иисуса, не вникая в суть дела, просто им назло. В конце концов, что ему синедрион?

Старшая Мария пристально посмотрела на Иоанна. Казалось, переживания лишили ее последних сил, однако держалась она прямо и не пыталась ни на кого опереться.

– Выходит, – промолвила мать Иисуса, – мой сын должен уповать на милость римского правителя? Он наша последняя надежда?

– Нет, – возразил Иоанн, – он должен не уповать, а защищать себя перед лицом римского правителя. Синедрион уже признал Иисуса виновным. Но удастся ли им убедить Пилата в том, что «преступление» Иисуса угрожает власти римского императора?

– Да как вообще можно обвинять моего Иисуса в каком-то преступлении? – воскликнула старшая Мария. – Как он мог оказаться перед судом?

– Иисус сам объяснил это, сказал, что ныне настала власть тьмы, – с печалью напомнила Мария. – Это единственное объяснение.

Наступив рассвет. Солнце разгоняло мрак на улицах, но рассеет ли оно тьму в сердцах судей?

– Да будет ли вообще Пилат рассматривать дело в такую рань? – выразила сомнение мать Иисуса.

Казалось невероятным, чтобы он занялся этим прямо сейчас.

– Они потребовали, чтобы Пилат заслушал обвинение прежде, чем приступит к своим обычным занятиям. И настроены на то, чтобы решение, каким бы оно ни стало, было принято к полудню.

– О Боже!

Между тем из толпы вокруг доносились обрывки фраз.

– Да, этот человек… этот нечестивый отступник Иисус предстал перед Пилатом. Туда ему и дорога.

– Да, уж Пилат ему спуску не даст. Припомнит и то, что он выдавал себя за Мессию, и всю эту болтовню о каком-то грядущем царстве, и предсказания близкого конца света. Смутьяну и возмутителю общественного спокойствия прощения не будет. Пилат с такими не нянчится.

Долгое, казавшееся бесконечным время они ждали у ворог дворца, и, хотя чиновники и служители без конца сновали туда-сюда, никаких объявлений не делалось. Потом неожиданно на стену вышла группа людей во главе с должностным лицом в тоге с пурпурной каймой.

– Пилат! – шепнул узнавший его Иоанн.

Свиту прокуратора составляли писцы, законники и римские солдаты, которые вывели связанного, окровавленного Иисуса. Все они поднялись на судейскую трибуну, воздвигнутую на стене.

Пилат выступил вперед и обозрел толпившихся внизу людей. Взгляд его задержался на членах синедриона тесной группой стоявших в передних рядах.

– Принимая во внимание, хм… своеобразие вашей религии, я вышел к вам, чтобы принять окончательное решение, – провозгласил Пилат резким, неприятным голосом. – Я вовсе не обязан зто делать, однако снисхожу к вам, дабы соблюсти ваш обычай. – На его губах появилась глумливая ухмылка. – Поскольку этого человека обвинили в осквернении ваших святынь, я ныне обращаюсь к вам… – Пилат прокашлялся и сморщился, всем своим видом давая понять, что для себя лично он считает осквернением даже обращение к ним со стены. – Итак, слушайте. – Прокуратор кивнул солдатам, и те вытолкнули вперед Иисуса. – Вот человек, зовущийся Иисусом из Назарета. Я не понимаю, зачем его вообще ко мне притащили. Если он чем-то оскорбил вашего бога, то это ваше внутреннее дело, не подпадающее под римские законы и не затрагивающее интересов Рима.

Пилат бросил обвиняющий взгляд на еврейских старейшин.

В каждом его слове, похожем на плевок, в каждом кивке головы сквозило презрение. Марии оставалось лишь беспомощно взирать на человека, обрекшего на смерть ее мужа. От его решения теперь всецело зависела жизнь Иисуса.

Пилат был темноволосым, коротко стриженным мужчиной среднего роста и средних лет, широкоплечим и мускулистым, чего не могло скрыть даже просторное официальное одеяние. Но при всем своем высокомерии держался он скованно. На самом деле в нем было что-то от статуи, как будто бы он не умел совершать естественные телодвижения, а только стоять столбом либо резко и нервно жестикулировать.

– Господин, – подал голос Каиафа, – мы признали этого человека виновным не только в кощунстве, но и в нарушении общественного спокойствия. Он выступал против уплаты дани кесарю, а себя провозглашал Мессией, царем.

Пилат повернулся к Иисусу, пристально оглядел его с голову до ног и с выражением лица, отдаленно напоминавшим улыбку, спросил:

– Так ты царь Иудейский?

– Ты так сказал, – ответил Иисус.

Пилат рассмеялся.

– Он подрывает наши устои! – закричал Каиафа.

– Его проповеди смущают народ! – поддержали его другие члены синедриона.

Пилат воззрился на обвинителей, потом на Иисуса.

– Ну, что ты можешь ответить им? Ты слышал обвинения, которые выдвигаются против тебя?

Иисус стоял молча. Некоторое время Пилат смотрел на него с удивлением, а потом снова рассмеялся и повернулся к толпе.

– Этот человек невиновен.

У Марии словно гора с плеч свалилась. Вот все и кончилось. Пилат высказался, враги Иисуса посрамлены.

– Слава Тебе! Слава Тебе! – прошептала она вознося благодарность Господу.

– Нет! Нет! Он преступник!

– Распни его!

Толпа неистовствовала, тысяча голосов призывала Пилата казнить Иисуса. Этот общий рев потряс Марию. Наверняка враги Иисуса собрали в этой толпе своих прихвостней, чтобы потребовать казни якобы от имени всего народа.

– Он уже стал причиной беспорядков в Галилее, – выкрикнул стоявший впереди толпы Каиафа, – а потом еще и сюда явился со своими подстрекательствами! Он опасен!..

– Галилея? – перебил его Пилат и обернулся к Иисусу. – Ты что, из Галилеи?

Иисус промолчал и на сей раз, но слегка кивнул.

– В таком случае ты подпадаешь под юрисдикцию Ирода Антипы. Вот пусть Антипа тебя и судит! – заявил Пилат, явно радуясь возможности спихнуть это дурно пахнущее дело на Антипу.

По его сигналу солдаты схватили Иисуса, стащили с помоста и вывели за ворота. Они направились прямо сквозь расталкиваемую стражей толпу.

Когда он проходил невдалеке от нее, Мария почувствовала, что Иисус знает: они здесь. Это придавало им сил. Хотя сами они, увы, не могли поддержать его и что-либо для него сделать. Ученикам лишь оставалось снова брести за конвоем по узким улицам, через центральную площадь, где к этому часу уже вовсю развернулся торг. Вскоре впереди показался дворец, громоздкое строение в обрамлении колоннад и портиков, к воротам которого вела величественная, широкая лестница. Они с Иоанной приходили сюда другим путем, и теперь Мария впервые увидела парадный вход во дворец. Иисус и его конвой поднялись по ступеням и вошли внутрь, Каиафа со старейшинами проследовал за ними. Массивные створы захлопнулись. Сегодня здесь не собирались пользоваться тайным ходом.

По прошествии времени, которое показалось бесконечным Иисус появился снова, по-прежнему со связанными руками, с темными пятнами уже запекшейся крови на лице, но на сей раз обряженный в роскошную багряницу.

– Куда его опять ведут? – выкрикнул кто-то из не попавших внутрь членов синедриона, – Какое принято решение?

– Никакого, – ворчливо ответил начальник стражи, – Вердикт не вынесен. Он отказался отвечать на обвинения, не захотел угодить Антипе, когда тот потребовал явить ему чудо, и Антипа отослал его обратно к Пилату.

Семенивший за командиром Каиафа выглядел расстроенным и разозленным.

Пилат, конечно же, давно ушел во дворец, но когда у ворот снова собралась толпа, опять взошел на трибуну и жестом повелел подвести к нему Иисуса. Вид обвиняемого, на которого потехи ради кое-как натянули нелепо болтавшееся на нем роскошное пурпурное одеяние, вызвал у него смех.

– Ecce home! – вскричал Пилат, широким жестом указывая на пленника. – Се человек!

Толпа загоготала. Многие хлопали в ладоши, другие свистели.

– Подарочек от Антипы, да? – промолвил Пилат. – Но это придется снять, негоже тебе стоять здесь в заимствованном платье.

Солдаты сорвали с Иисуса багряницу и вручили Пилату, который тяжело опустился в стоявшее на помосте кресло.

– Итак, Антипа прислал его назад. Жаль, – Он махнул рукой Каиафе, – Ага, ты здесь. И твои приятели из вашего религиозного судилища, как оно там называется. Ну-ка подойди.

Каиафа шагнул вперед и подошел к воротам, но остановился, словно боялся, что, двинувшись дальше, осквернит себя.

– Ну, слушайте! – объявил Пилат, чей голос поднялся почти до крика. – Вы привели ко мне человека, которого обвинили в подстрекательстве к мятежу и так далее. Я провел собственное расследование и никакой вины за ним не нашел, Антипа, очевидно, тоже. Следовательно, он не совершил тяжкого преступления, за которое полагалась бы казнь. К тому же, как мне говорили, у вас есть обычай миловать преступников на Песах. Поэтому я подвергну его бичеванию и отпущу.

И снова Мария мысленно возблагодарила Бога. Самые страшные обвинения сняты, Иисус будет жить, Господь явил свою безмерную милость! Она потянулась и крепко сжала руки матери Иисуса и Иоанны.

– Нет! Нет! – Толпа под воротами разразилась криками, – Не отпускай его! Если хочешь соблюсти обычай, отпусти Варавву!

– Варавву! Отпусти Варавву! – Крик был многократно подхвачен.

– Сказано вам, я решил отпустить Иисуса! – рявкнул Пилат.

– Нет! Нет! Распни его! Распни!

Возбужденные голоса алчущих крови людей гремели как гром, как грохочущий водопад, полностью заглушая выкрики тех, кто поддерживал Иисуса.

– Должен ли я распять вашего царя? – спросил Пилат.

– У нас нет царя, кроме кесаря! – выкрикнул первосвященник, и толпа стала повторять это вновь и вновь.

– Я не обнаружил за ним никакой вины и не стану казнить его! – упрямо выкрикнул Пилат, едва не сорвав голос. – Какое вообще зло он содеял?

Иисус, стоявший рядом, не смотрел ни на Пилата, ни на Каиафу. Он взирал на своих последователей, тщетно пытавшихся перекричать врагов.

– Если ты освободишь его, ты недруг кесарю. Каждый, кто провозглашает себя царем, тем самым бросает вызов Риму, – громогласно провозгласил Каиафа.

Толпа забурлила, словно готовая взорваться мятежом.

– Мы донесем на тебя в Рим! – кричали люди, – Мы добьемся, чтобы кесарь узнал о твоей измене!

Это подействовало. Немного помедлив, Пилат подозвал слугу и отдал ему какой-то приказ. Тот исчез, но скоро вернулся с ковшом воды.

Пилат повернулся к толпе и заявил:

– Я невиновен в его смерти. Крови этого человека на моих руках нет.

Он опустил руки в ковш, медленно, демонстративно вымыл их, поплескав воды на запястья, и снова поднял, давая возможность второму слуге вытереть их.

– Освободите им Варавву, – с безразличным видом бросил Пилат дежурному центуриону.

Дожидаясь, пока Варавву приведут из темницы, прокуратор переводил взгляд с толпы на Иисуса. Последний не выказывал никаких признаков того, что вообще слышал приговор. Лишь когда Варавву привели, показали народу и спихнули с помоста, Иисус наклонился к нему и что-то сказал. Варавва, чье напряженное лицо выглядело бледным и измученным после долгого заточения, отпрянул в потрясении.

Что это были за слова, Мария с такого расстояния не разобрала.

Варавва неверным шагом направился к воротам, где стражи разрезали его узы, вышел, встреченный радостными криками, и, лишь единожды оглянувшись на Иисуса, скрылся в толпе и пропал из виду.

– Бичевать! – приказал Пилат, указав на Иисуса. – А затем отвести за город и распять! Выполняйте!

В это время в толпе произошло движение. Иуда, все лицо которого было в волдырях и кровоподтеках, протолкался к Каиафе, схватил его за полу священнического одеяния и принялся что-то горячо объяснять. Каиафа скривился, стиснул зубы, на щеках его выступили желваки. Потом он что-то отрывисто буркнул, а окружавшие его люди, схватив Иуду, потащили прочь.

– Забери это! – закричал Иуда, бросая под ноги первосвященника кожаный кошель с монетами, – Забери свои проклятые деньги! Ты обманул меня, лжец! А я грешен, грешен… я предал невинную кровь!

Каиафа пожал печами, поправил воротник и сказал:

– Мне-то какое дело? Разбирайся сам.

Иуда издал дикий, нечеловеческий вопль отчаяния и, расталкивая людей, побежал прочь, по направлению к храму, Теперь он понял, что служил обманщикам, но для того, чтобы спасти Иисуса преданного им, это прозрение пришло слишком поздно.

«Чтоб его самого распяли! – в отчаянии взмолилась Мария. – это он убил Иисуса!»

Нет, не только он! Она посмотрела на Каиафу, на его прислужников из синедриона, на Пилата, на озверевшую толпу. Все они – все они убийцы!

И Петр… Петр отрекся от него, и Иисус слышал это и видел, что его ученики-мужчины бежали из Гефсиманского сада. Как он смог вынести это?

В это мгновение Иисуса грубо схватили и спихнули вниз по ступеням во двор. Римские солдаты взяли его в кольцо, Пилат же, с важным видом спустившись с помоста, одобрительно помахал им рукой и удалился во дворец.

Ученики Иисуса проталкивались вперед, чтобы хоть что-то увидеть, но перед глазами все туманилось, а в сознании шепотом, криком, грохотом, громом звучало страшное слово «распять!». Даже прильнув к решетке, они смогли разглядеть только спины столпившихся солдат и услышать их гогот, свист и грубые шутки. Затем внезапно солдаты расступились. Иисус поднял окровавленное лицо и посмотрел на толпу, в их сторону.

«Он видит нас!! Видит нас!»

Мария встретилась с ним глазами. Потом то же самое произошло с его матерью, Иоанной, Сусанной, Иоанном. Иисус не смотрел на своих врагов, составлявших в толпе подавляющее большинство, он видел только их.

– Я хочу сказать тебе… сказать тебе… – У Марии перехватило дыхание. – Я должна молить тебя о прощении… Я не имела в виду… О пожалуйста!

Невозможная глупость, но даже сейчас ей хотелось броситься перед ним на колени и поведать обо всем том, ныне не имеющем значения, что так изводило ее. Мария хотела, чтобы он знал о ее чувствах к нему. Чувствах, в которых она сама наконец разобралась.

Двое солдат вынесли за края реющую, словно парус, багряницу, набросили ее на плечи Иисуса и закрепили, чтобы не сорвало ветром. Еще двое водрузили на его чело венец, похожий на те, какими венчают кесарей Рима в знак их божественной власти, но не золотой, не лавровый, а терновый, усеянный длинными шипами. Колючки, обращенные внутрь, вонзились в лоб, и по лицу Иисуса потекли тонкие струйки крови. Связанные руки даже не позволяли утереть ее.

– Приветствуем тебя, царь Иудейский! – потешалась над ним солдатня.

– Эй, ему не хватает скипетра! – выкрикнул кто-то.

Другой тут же сунул в связанные руки Иисуса корявую палку, глумливо преклонил колени и прикрыл глаза ладонью.

– Я ослеплен блеском твоего величия!

– Слава тебе, царь Иудейский! – один за другим выкликали воины, отвешивая дурашливые поклоны. – Чем можем мы послужить твоему величеству?

Иисус стоял неподвижно, как будто не слышал всех этих насмешек и оскорблений.

– Может, сбегать в Сирию и принести снега, чтобы охладить твое питье? – выкрикнул совсем молоденький солдатик.

– Не угодно ли тебе отведать перепелов или арбуза, хотя сейчас и не сезон?

– Или прикажи нам сокрушить твоих врагов! Всех этих филистимлян, хананеев, с кем там еще воевали иудеи? Ох, совсем забыл, никого из них больше не существует. Но не беда, можно подыскать им замену.

Некоторое время они продолжали таким образом дразнить своего пленника, но, не дождавшись от него никакой реакции, стали плевать в него со словами:

– Эй, ну сделай что-нибудь! Хоть скажи что-нибудь, трус!

Ответа не последовало.

Тогда один из стражников выхватил из рук Иисуса палку и принялся бить его по голове, крича:

– Хватит молчать, идиот! А ну скажи что-нибудь!

– Довольно! – приказал командир, – Разденьте его. Начнем.

Сорвав с него багряницу, солдаты отвели Иисуса к стоявшему в дальнем конце двора столбу, развязали руки и связали снова, так, что толстый столб оказался как бы в его объятиях. Затем его спину обнажили, и один из солдат с усмешкой взмахнул кованым бичом, многократно утяжеленным свинцовыми шариками, которые впивались в плоть, как зубы зверя.

По иудейским законам дозволялось наносить тридцать девять ударов, однако римляне не придерживались этого правила. Само число «тридцать девять» было установлено потому, что мало кто выживал после сорокового удара бичом. Поэтому для приговоренного к распятию бичевание могло обернуться кончиной, более скорой и милосердной, чем смерть на кресте. Эта казнь, самая мучительная, считалась у римлян и самой позорной. Свободных граждан Рима не распинали никогда, только рабов или преступников из числа покоренных народов, таких как евреи.

Мария не могла ни думать, ни чувствовать. Она видела все наперед, удары, кровь – но не смерть! Смерть Иисуса не являлась ей никогда, ни в одном из видений. Она повернулась к матери Иисуса, чувствуя, что должна подумать о ней. Да, все, что она сейчас в состоянии сделать для него, – это позаботиться о его матери.

Старшая Мария помертвевшими глазами взирала на экзекуцию во дворе, жестокое бичевание ее сына. Сейчас на ее лице не было привычного выражения доброжелательного спокойствия – не было ничего, кроме боли и всепоглощающей муки. Словно каждый удар, наносимый сыну, причинял матери вдвое больше страданий.

– Стоп! Хватит! Отвязывайте его и на Голгофу!

Иисусу снова развязали руки, оттащили от столба и направили к воротам, у которых выстраивались вооруженные солдаты. Один из стражников поднял с земли смятый хитон Иисуса, сорванный перед бичеванием, и набросил ему на спину.

– Расступись! Дорогу!

Этот приказ относился к стоявшим у решетки. Поскольку люди не повиновались, солдаты открыли ворота и растолкали народ в стороны щитами и древками копий.

Иисус вышел со двора, сгибаясь под тяжестью массивного деревянного бруса, который взвалили ему на плечи. Он был сильный, но после бичевания ослаб, и сейчас его шатало. Брус пред ставлял собой верхнюю поперечину креста, его предстояло прикрепить к столбу для распятия.

– Куда его ведут? – крикнула Мария. – Где это место?

– Нам остается лишь идти следом, – отозвался Иоанн.

С непонятно откуда взявшейся силой мать Иисуса и Мария стали проталкиваться сквозь враждебную толпу, плотную, злобную, пропахшую прогорклым потом. Теснота, толчея и давка превратили людей в животных, уподобив гонимому пастухом стаду.

Правда, в отличие от овец или коз эти люди, следуя в постыдной процессии, громкими криками и свистом выражали свое удовольствие.

Протискиваясь, изворачиваясь, проскальзывая, Марии и матери Иисуса все-таки удалось пробраться в голову колонны и, оказавшись рядом с Иисусом, коснуться сначала волочившегося одеяния, а потом и плеча.

– О сын мой! – причитала старшая Мария. – О Иисус!

Иисус взглянул ей прямо в глаза. Их сейчас затуманила боль, отчего они еще более притягивали внимание, чем когда-либо прежде.

– Матушка, – очень тихо проговорил он, – не печалься. Я был рожден для этого часа. Я был избран для этого.

– Сынок! – простонала мать Иисуса и потянулась к нему, и солдат толкнул приговоренного в спину, понукая двигаться вперед.

Мария забежала вперед и, оказавшись перед ним, сбивчиво частила:

– Иисус, дорогой мой… я должна сказать… просто… О! была неправда! Я говорила… Я думала…

Он на долю мгновения задержался и, прежде чем получил очередной тычок в спину, успел сказать:

– Знаю. Мне открыто твое сердце… лучшее из сердец! – Иисус заглянул ей в глаза, но это продолжалось лишь долю мгновения. – Я полагаюсь на твою любовь.

Все последующие годы Мария будет помнить эти слова, вновь и вновь пытаясь воспроизвести в памяти оттенки их звучания, силясь постичь глубинный смысл. Но сейчас она чувствствовала лишь безмерное облегчение и благословение, снизошедшее на ее душу. Он понял. Он простил.

Поскольку в черте Иерусалима казни не совершались, дабы не осквернять и не загрязнять город трупами, римские солдаты вели Иисуса за ворота города. Высыпавшие из домов зеваки теснились вдоль улиц – происходящее казалось им не более чем зрелищем или развлечением. Была только середина утра. Возможно, что вчера в это время они покупали еду для пасхальной трапезы.

Впрочем, этого Мария сейчас не помнила. В голове у нее все перемешалось. Вчера Иисус еще мог спастись, просто уйти. Прими он решение сразу после вечери отправиться в Галилею, Иуда не нашел бы его. И ничего бы и не произошло!

Хотя… Иуда ведь знал, откуда мы явились. Власти могли бы отправить за нами погоню, преследовать нас и в Галилее. А стали бы?

«Что точно сказал Иисус? – Мария напряглась, припоминая, – Что-то насчет того, что должен умереть. Должен отправиться в Иерусалим и принять смерть. Раз так, то не подвернись Иуда, Иисус, пожалуй, сам бы явился к первосвященнику».

Впрочем, сейчас ничто не имело значения. Сейчас было солнце, заливавшее улицы города светом, словно в самый обычный счастливый день, и толпы зевак, любопытных, враждебных или скучающих. Был Иисус, согбенный под своей ношей. Позади него – хотя сейчас она об этом не думала – ковыляли, пошатываясь, те, кому предстояло быть распятыми вместе с ним. Несчастные, коих приговорили за иные деяния.

Напрягая все силы, обе Марии, старшая и младшая, следовали непосредственно за Иисусом. Крепкий от природы, закаленный годами плотницкой работы и последующими скитаниями по Галилее, он даже после жестокого бичевания ухитрялся выдерживать вес толстого бруса. Однако его прекрасный хитон насквозь пропитался потом, а ремни сандалий – странно, но Мария обратила внимание на его ноги – развязались и путались, мешая идти. Как раз в тот момент, когда она взглянула вниз, Иисус наступил на болтавшийся ремень, запнулся и упал.

Он упал на колени, брус свалился с его плеча, и, хотя Иисус тут же попытался встать и поднять свою ношу, сил на то, чтобы вскинуть на плечо крестовину, у него уже не было. Солдаты не помогали ему и отгоняли тех людей из толпы, кто выказал такое намерение. Марию и мать Иисуса грубо оттолкнули. Наконец один из солдат поднял Иисуса и пихнул вперед. Тот сделал заплетающимися ногами несколько нетвердых шагов и рухнул снова, остановив процессию.