Текст книги "Тайная история Марии Магдалины"

Автор книги: Маргарет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 52 страниц)

– Почему? – Не дожидаясь ответа я добавила: – Я все равно найму кого-нибудь, кто найдет ее.

– Вот и найми! – Илий вызывающе скрестил руки на груди.

– И найму. Но будет лучше, если ты сам мне скажешь.

– Я не скажу.

– Понятно. – Я глубоко вздохнула. – А как насчет писем, которые я посылала? И ни разу не получила ответа?

– Она не хотела ни разговаривать с тобой, ни переписываться. – Илий заявил это вроде бы твердо, вперив в меня немигающий взгляд.

– Правда? Или ты перехватывал письма, не предоставляя ей выбора?

– Ты обвиняешь меня во лжи? – воскликнул он, злобно выкатив глаза.

– Да, Илий, именно это я и делаю. Хочешь сказать, что ты отдавал ей мои письма?

– Нет, – признался он. – Еще бы я стал знакомить свою племянницу и воспитанницу с еретическими писаниями, не заслуживающими ничего, кроме уничтожения! – Он сделал рукой жест, как бы отметая эту мысль прочь.

– Спасибо, что хоть признался. Итак, моя дочь не знала, что я ей пишу?

– Не знала. Но хоть бы и знала, какая разница? Сказано же, она не желала ни слушать, ни читать ничего богопротивного. Она благочестивая девушка, коей ведома истина. Та самая истина которую ты пытаешься извратить.

Я смотрела на него, испытывая одновременно и облегчение, и жгучую горечь. Итак, она не отвергла меня сознательно, а просто не видела ни одного из тех писем, которые я, вкладывая в них душу, писала и отсылала ей год за годом. В этом и состоял ответ на его вопрос: «Какая разница?» Вечная разница существующая между правдой и ложью.

– Понятно. – Я огляделась по сторонам. – В дом ты меня как вижу, не приглашаешь?

– Ты вероотступница, позор нашей семьи, – заявил Илий. – Я никогда не допущу в свой дом еретичку. – Он указал мне на дверь.

– А где Сильван? – спросила я думая что Сильван не будет столь нетерпим и жесток.

– Ты имеешь в виду Самуила? Думаешь, с ним тебе повезет больше? Самуил покинул нас. Он воссоединился с нашими предками. Ты можешь посетить его могилу за городскими стенами.

Рука моя взметнулась к губам.

– О! Какое горе! Как он умер? Когда?

Илий нахмурился.

– От изнурительной болезни, уже год с лишним прошел, – отрывисто сказал он. – Видишь, в конце жизни оказалось, что от всех его греческих познаний не было никакого проку. Так же, как и от греческого лекаря.

– Ох, Илий, – вздохнула я. – А тебе никогда не приходило в голову, что твоя ненависть – вот настоящая изнурительная и притом неизлечимая болезнь?

– Да сгинет твоя проклятая ересь! – возгласил мой брат и захлопнул передо мной дверь.

Теперь, Элишеба, ты все знаешь. Вот что случилось, когда я посетила Магдалу, чтобы повидаться с тобой.

Я незамедлительно отправилась пешком в Тивериаду, где целый день напролет расспрашивала людей о том, где может обитать местный житель по имени Иорам, пока мне не показали одноэтажный каменный дом, стоявший на склоне. Я подошла к дверям и постучалась. Но никто мне не открыл.

Не открыл, и все. Может быть, ты ушла за покупками? В гости? Отправилась в паломничество? Этого мне не дано было узнать: знаю только, что я стояла и стучала, но дверь так и не отворилась, хотя в этом доме жила ты, дорогая моя дочь.

Впрочем, был ли это вообще твой дом? Я ведь не знала о твоем муже ничего, кроме имени Иорам, а в Тивериаде мог найтись не один мужчина с таким, не столь уж редким, именем. Хотя, если веришь Илию, твой Иорам должен был быть хорошо известным, уважаемым гражданином.

За эти годы я возвращалась туда несколько раз и всегда находила дверь закрытой.

Все эти годы я спрашивала о тебе, но лишь молчание было мне ответом.

Глава 63

Женщине, известной как Мария из Магдалы, а позднее Мария из Эфеса.

Моя хозяйка, госпожа Элишеба, прочла объяснения, которые ты настойчиво посылаешь ей, и по-прежнему находит их странными и повергающими в смущение. Особенно ее взволновал рассказ о встрече с Илием и о том, как впоследствии ты искала ее в Тивериаде. В прошлом моя госпожа не раз замечала подозрительных людей, снующих вокруг ее дома, что-то высматривающих и заглядывающих во двор. У нее было ощущение, что ее выслеживают, и теперь ясно, откуда оно взялось. Ты искала ее сама и посылала людей с заданием что-нибудь о ней выведать.

Мы снова просим тебя прекратить это. Если ты боишься Бога и чтишь Его заповеди, то перестань посылать эти смущающие письма благочестивой госпоже, желающей жить в праведности и мире.

Фирца, служанка Элишебы.

Моей матери.

Я не могу не добавить свои собственные слова, хотя и поклялась не делать этого. Фирца говорит от моего имени, но не в тех словах, которые избрала бы я.

Всю жизнь ты оставалась для меня тайной. Теперь наконец я знаю тебя и высоко ценю твою смелость, сделавшую это возможным.

Но встретится – нет, думаю, пусть лучше все остается как есть.

Твоя дочь Элишеба.

Глава 64

Свидетельство Марии, прозванной Магдалиной (продолжение)

Я вернулась в Магдалу и провела много дней с верующими, отвечая на их вопросы и подробно излагая им все, что, по моему разумению, им следовало знать. Казалось, что они крепки в вере, и это утешало. Я поведала им, что в настоящее время не только я, но и другие составляют повествования о высказываниях и деяниях Иисуса, ибо память человеческая несовершенна, а все, что связано с ним, не должно быть утрачено или искажено.

– Ты знаменита на всю Галилею, – сказал как-то один из старейшин общины, – ибо сподобилась того, чего никто уже больше не сподобится. Странствовала бок о бок с живым Иисусом.

Подумать только, ведь было время, когда такая возможность предоставлялась каждому!

– Останься с нами подольше, – просили эти люди. – Учи нас, наставляй нас.

Я чувствовала себя обязанной вернуться в Иерусалим, где находилась материнская церковь, но, с другой стороны, обещала, что буду откликаться на веления Духа. Сейчас же как раз я ощущала настоятельное побуждение остаться подольше с этими людьми.

– Да, конечно, – успокоила я их и попросила найти для меня маленькую каморку, где можно было поселиться.

В конце концов мне присмотрели что-то вроде палатки – шаткий каркас с натянутыми на него одеялами, установленный на крыше. Оттуда я могла обозревать окрестности, вплоть до холмов за озером, и любила сидеть там вечерами в одиночестве, обдуваемая свежим ветерком.

Каждую ночь, прежде чем удалиться в свое временное жилище, я вставала и долго смотрела в сторону Тивериады, направляя свои молитвы и любовь к дому, в котором, как я знала, живет моя дочь. Как-то раз я послала в подарок корзину отборных фруктов и письмо, но посыльному пришлось оставить все это на крыльце. И на сей раз никого не оказалось дома, во всяком случае, никто не откликнулся.

Почему я тогда, находясь так близко, не наведывалась туда вновь и вновь? Этот вопрос я впоследствии задавала себе не раз. Наверное, меня обескуражили жестокие слова Илия, и я очень боялась, как бы сказанное им не оказалось правдой. Да, в этом смысле я проявила трусость. Я опасалась, что, какие бы слова любви я ни произнесла, встретившись лицом к лицу с моей утраченной дочерью, они все равно не будут достаточно убедительными. В результате я так и не сказала ничего, что гораздо хуже.

Я боролась с унынием, которое вызывало у меня отчуждение от собственной семьи, и одновременно купалась в обожании маленькой христианской общины Магдалы. (Я могу использовать этот термин, поскольку теперь он стал общеупотребительным.) Меня восторженно принимали в домах верующих, где по очереди проводились молитвенные собрания. Встречи эти, как и в других наших общинах, назначались не на Шаббат, а на тот день, когда было обнаружено, что гробница Иисуса опустела. Для иудеев это был обычный рабочий день, поэтому собрания начинались вечером и затягивались допоздна.

Несмотря на усталость после работы, люди тем не менее выглядели полными сил и воодушевления: их радовала каждая возможность встретиться с единоверцами и поговорить об Иисусе. Мужчины приносили вино, женщины рыбу, хлеб, виноград, оливки, смоквы и мед. Совместная трапеза являлась частью молитвенного ритуала, ибо служила напоминанием о последней вечере и о словах Иисуса, сказанных о вкушении его плоти и крови. Так же, как это случилось с нами в первую ночь без него, когда, причастившись, мы ощутили его присутствие, теперь происходило и с другими добрыми людьми.

Вкусив трапезу, мы распевали псалмы, читали выдержки из Писания или письма от наших собратьев, христианских проповедников, странствовавших со словом Иисуса по свету и извещавших единоверцев об устроении церквей в иных краях. Наиболее известными были послания Павла, однако рассылали их и многие другие. Община в Магдале регулярно получала послания от человека по имени Иуст, которого волновали вопросы церковной обрядности: он считал, что христианская служба не должна слишком походить на службу в синагоге.

– Да о чем тут говорить, – промолвила, услышав про это, одна женщина, – если в тот момент, когда будет лишь упомянуто имя Иисуса, нас просто вытолкают из синагоги.

Она от души рассмеялась, а я не смогла сдержать улыбки, представив себе надутую физиономию Илия.

Один мужчина, явно по наущению Святого Духа, произнес речь о присутствии Иисуса в повседневных делах, а потом, после заключительной молитвы, братия обратилась к нуждам общины. Кроме того, многих интересовало, чем различаются обычаи и обряды, признаваемые в разных церквах. В Магдале об этом узнавали лишь из редких писем, и сведения были скудные.

– У нас нет возможности узнать больше, – посетовал один мужчина. – Порой у нас бывают сведущие гости вроде тебя, и это помогает, но ведь мы сами действуем скрытно. Как нам узнать о других верующих и установить с ними связь?

– Вижу, среди вас есть люди, к чьим словам прислушиваются, – сказала я, – но вам нужно избрать из их числа постоянного главу общины, а также старейшин и служителей, которые смогли бы наладить отношения с другими церквами от имени вашей. У нас, в Иерусалимской церкви, которая считается материнской по отношению к прочим, есть особые люди, они держат совет и собирают миссионеров, посылаемых во вновь образуемые церкви с наставлениями.

Я вспомнила, как Петр и Иоанн помогали обращенным в Самарии.

– Нам не нужны церковнослужители, – возразил один молодой человек. – Мы хотим быть равными во Христе. Как только кто-то провозглашается старейшиной, возникает иерархия, неравенство! И как определять старшинство: кто выше, учитель или щедрый благотворитель? А как насчет тех, кто наделен пророческим даром? Скажи, разве не все вы, последовавшие за Иисусом, были равны? – Прежде чем я успела ответить, он добавил: – Да, многие говорят о том, что Петра Иисус выделял особо. Ты ведь была там и должна знать. Это правда?

Не думаю, чтобы он наделил Петра особыми полномочиями, – осторожно ответила я, припоминая все, что говорил Иисус Петру и о Петре в нашем присутствии.

Пожелай он даровать Петру первенство, оно было бы провозглашено всеми нами. Может быть, в чем-то Иисус и выделял Петра… Он предрек конеЦ его жизни, говорил о том, что ему придется отправиться туда, куда он не хотел бы отправляться, а еще Иисус сказал Петру: «Паси овей моих».[80]80
  Иоан. 21. 16


[Закрыть] Но о старшинстве или власти речи не было.

– А вот почитатели Петра утверждают иное, – заявил юноша. – Их вокруг немало, ведь поблизости Капернаум, из которого родом его семья. Так вот, послушать их, выходит, будто Иисус назначил Петра своим… своим представителем или что-то в этом роде. И передал Петру собственную силу.

Я не смогла сдержать смеха.

– Да, Петр и правда может исцелять людей и обладает могучим даром слова. Но Иисус наделил всех нас способностью исцелять людей его именем.

– А еще почитатели Петра говорят, что ему дано право отпускать грехи, – указал тот же молодой человек.

– Никогда не слышала, чтобы сам Петр говорил что-то подобное, а уж мне довелось провести вместе с ним немало времени. Не думаю, чтобы Иисус назначил себе преемника. Мы все были одинаково недостойны – или одинаково достойны.

– Почитатели Петра утверждают, что, пока Петр или кто-то, уполномоченный им, не посетит какую-нибудь церковь и не удостоит тамошних верующих возложения рук, они не могут считаться истинными христианами, и на них нет благодати Святого Духа.

– Ну, это уж и вовсе неправда. Правда то, что первым ученикам порой приходится подправлять членов новых общин, предостерегать их от искажения учения. Самозваных учителей сейчас развелось хоть пруд пруди, все они вещают об Иисусе, но многие лишь поверхностно знакомы с его учением. Их понимание по меньшей мере неполно. Есть, например, люди, искренне считающие себя христианами, тогда как они крестились в соответствии с ритуалом Иоанна Крестителя. А ведь наше крещение есть посвящение, а не покаяние.

Произнося эти слова, я отдавала себе отчет в том, что какие-то элементы общего церковного устройства, какие-то общепринятые правила просто жизненно необходимы. Однако мне было непонятно, как можно ввести подобное единообразие на практике. Христианские церкви возникали повсюду – в Александрии, в Дамаске, даже в Риме– и как мы, хранители чистоты первоначального учения из Иерусалима, могли принудить наших далеких собратьев принять общие для всех установления?

– Что вы там вообще делаете в вашей Иерусалимской церкви?

– Ну, мы… – Вопрос был непростой, озадачивающий. – Мы молимся в храме, устраиваем встречи, на которых причащаемся хлебом и вином в память о вечере, когда Иисус разделил с нами трапезу в последний раз, решаем вопросы о посылке миссионеров для оказания помощи дочерним церквам.

– А как насчет отправки миссионеров во враждебные земли?

– Есть и такие, кто отправляется нести учение Иисуса в смертельно опасные места, но они посылаемы не нами, а Святым Духом.

Сказав это, я невольно подумала о Павле, проповедовавшем в неизведанных краях за Эфесом, о безымянных греческих евреях с Крита и Кипра, обративших множество людей в Антиохии, о тех, кто первыми отправился в Александрию или в Испанию.

– И люди продолжают испрашивать ваших советов, как будто для устройства своих дел им требуется чье-то разрешение? – уточнил пожилой человек.

– Да. Полагаю, что так. Но дело тут не во власти, а только в том, что у нас, в Иерусалимской общине, состоит больше всего первых учеников Иисуса, а также его братья и мать.

Я покачала головой. Все это звучало путано и противоречиво. Ну почему Иисус не подготовил нас к такого рода деятельности, не сказал нам просто и ясно, что и когда говорить и делать?

– Но это же практически невозможно, по каждому поводу обращаться в Иерусалим!

– Точно так же, как и надеяться, что все общины повсюду каким то чудом придут к одинаковым правильным заключениям, – не преминул подать голос юноша, говоривший о Петре.

– Нам уже были явлены чудеса! – напомнила им я. – Мы должны просто верить в то, что Дух Святой направит на истинный путь.

– Это приведет к хаосу, – заявила одна из женщин. – До нас уже дошли слухи, что в общину Вифсаиды принимают язычников. И они пытаются применить к ним всю процедуру обращения, включая обрезание и все такое. Непростое дело, когда речь идет о взрослых мужчинах, пусть даже Авраам совершил обрезание в девяносто девять лет.

– Не обращай ты на это внимания, – возвысила голос другая женщина. Лучше расскажи нам об Иисусе, каким был он и каково это – находиться с ним рядом. Вот что главное! Рассказывай!

Но рассказывать о нем оказалось почти невозможно. Он был среднего роста, темноволосый, с твердой линией рта… приятным голосом, мягким, но способным громыхать как гром, когда он обращался к сотням слушателей… крепкий, выносливый, мог неутомимо преодолевать большие расстояния… На самом деле все эти сведения не давали о нем реального представления. Сложность заключалась в том, что человек, пытавшийся выразить словами то впечатление, какое действительно оставлял Иисус, порой выглядел безумцем.

– Он всегда смотрел прямо на тебя, и ты чувствовал, что ему известно о тебе все…

Как там вскричала та самаритянка? «Люди, посмотрите на человека, который все про меня знает!»

– Он никогда не испытывал того, кому хотел что-то поручить, ибо заранее знал возможности и способности каждого. Будущее и настоящее были для него едины…

– Он казался древним, обладающим познаниями, недоступными никому из нас, и в то же время он всецело пребывал здесь и сейчас…

Пользы от таких речей не было. Никакие описания не могли охватить необъятность его образа. Но принадлежность Иисуса нашему времени и пространству обусловило то, что мы смогли продолжить движение вперед и после того, как его не стало с нами. А когда религиозные власти сделали Иерусалимскую церковь мишенью своих гонений, предали смерти Иакова Большого и взяли под стражу Петра, дела приняли опасный оборот не только для обращенных христиан, но даже и для умеренных евреев.

Ширились ряды еврейских фанатиков, призывавших к непримиримой и смертельной борьбе с Римом. Они вспоминали, как Господь помог Моисею избавиться от ига фараона, а Маккавеям сбросить гнет Селевкидов, и свято верили, что Бог не оставит их и сейчас. Трезвые головы утверждали, что это глупость, что Рим многократно превосходит могуществом и древнего фараона, и царя Антиоха и что противиться ему, не говоря уж о том, чтобы сокрушить, в настоящее время невозможно. Еврейский мир раскололся, и сторонники крайностей стали всячески провоцировать римские власти в расчете на то, что жестокие карательные меры заставят еврейский народ, позабыв о разногласиях, взяться за оружие для защиты если не свободы, то самой жизни. И уж тогда разразится война, в стороне от которой не сможет остаться никто.

Для христиан это, в частности, означало проверку: остаются ли они евреями? Если зилотам удастся-таки развязать войну с Римом, должны ли последователи Иисуса поддержать братьев по крови? Или это не их война?

Почему, почему Иисус не оставил даже намека на то, как разрешить эти проблемы?

Я уронила голову на руки и закрыла глаза, стараясь отрешиться от окружавшей действительности.

Потому, пришел вдруг ответ, что он верил в нас. А еще потому, что впереди нас ждет множество других проблем, которые придется решать и, проживи он еще сто лет, ему все равно не хватило бы времени оставить нам по каждому вопросу особое руководящее указание.

Иисус полагал, что наша маленькая группа будет неустанно двигаться вперед, выйдя далеко за пределы проблем Иерусалима, храма или Рима. Что она проложит путь во времена, кои мы не в силах себе представить, где будут жить люди, чьих имен мы никогда не узнаем.

Этот ответ и навеянный им образ бесчисленных поколений, через которые светоч веры передается из нашего времени, через века в грядущее, были исполнены такой пугающей силы, что меня бросило в дрожь.

На обратном пути в Иерусалим я снова побывала в Тивериаде, снова пришла к тому же дому и постучалась в ту же дверь. Но, снова не получив отклика, задерживаться не стала.

Дальнейший мой путь пролегал через городки Арбела и Наин, а добравшись до поселения, именовавшегося Изреель, я изрядно утомилась. Сил и здоровья у меня в ту пору еще хватало, но после столь долгой дороги, наверное, устал бы и человек покрепче. Поэтому я присела, немного передохнула а потом направилась к местной синагоге не с намерением помолиться, а в надежде осторожно вызнать, есть ли в городке последователи Иисуса.

Старый уборщик, подметавший между рядами, на мой вопрос покачал головой и уточнил:

– О, эти безумцы? А зачем они тебе нужны?

– Дело в том, что я одна из них. – Удивительно, как легко вырвалось это признание.

– Они собираются в доме Халева это сразу за рынком. Но они сумасшедшие.

Я привыкла к этому: нас многие называли безумцами. Мы ведь учили, что казненный плотник был не кем иным, как самим Мессией. Более того, что после смерти он воскрес и явился нам во плоти. Ну кто, кроме безумцев, станет такое рассказывать?

– Спасибо, добрый человек.

– Женщина, ты выглядишь вполне нормальной. Держалась бы ты дучше от них подальше! – выкрикнул он мне вслед, когда я поспешила в указанном направлении.

К тому времени я стала гораздо смелее стучать в незнакомые двери А у этой тоже не замешкалась.

(О Элишеба, если бы я была такой же смелой тогда, когда впервые хотела отворить твою дверь! Теперь-то я готова стучаться во все двери мира. И даже сейчас, в старости, я готова пройти любой путь, одолеть любые препятствия ради того, чтобы вновь стоять у твоей двери, веря, что она наконец откроется.)

Мужчина распахнул дверь настежь, и я вошла внутрь. Прежде всего, мне бросились в глаза клети и мешки, наваленные до самого потолка, что делало атриум похожим на склад.

– Твое имя Халев? – спросила я.

– А ты кто? – Человек, открывший дверь, смерил меня взглядом с головы до ног.

– Я Мария из Магдалы.

– О Боже! – вырвалось у него. Он отпрянул и преклонил колени. – Мария, одна из тех, кто был с ним! Его спутница! О Боже! О Боже! – повторял Халев, отбивая земные поклоны, а потом схватил мою правую руку и принялся покрывать поцелуями.

– Ну-ка прекрати! – скомандовала я, высвобождая руку. – Я обыкновенная женщина, такая же, как и все.

– Ты знала Иисуса! – восторженно восклицал он. – Иисуса! Иисуса! – Потом он всмотрелся в меня и прищурился. – Ты и вправду Мария из Магдалы? Та самая, из которой Иисус изгнал демонов? О! Мы все знаем твою историю!

Интересно, откуда? И хотелось бы знать, насколько точна она в том виде, в каком дошла до них. Если что-то не так, пока еще это можно исправить, хотя, наверное, всякого рода чудесные вымыслы все равно будут множиться. А после моей кончины уже некому будет их опровергнуть. Начнут гулять по свету сказки и небылицы об Иисусе, о Петре, об Иакове и Иоанне, о матери Иисуса, обо мне… И пресечь это станет уже не в человеческих силах.

– Я возвращаюсь в Иерусалим, но по дороге зашла сюда и хотела бы провести некоторое время со здешними верующими.

– Ты возвращаешься в материнскую церковь? В ту церковь, каковая есть первоисточник и хранилище всей полноты истины?

Халев снова принялся отбивать поклоны, так что мне в конце концов пришлось дать ему шлепка, как мальчишке, и заставить встать.

– Мы не хранители всей полноты истины, это вообще глупость. Мы даже не разработали никакого теоретического учения. Разве Иисус не говорил, что, где соберутся двое и больше, «там пребываю и я»? Мы вовсе не первосвященники, как те, что в храме. У нас не будет храма и центральной власти, мы лишь просвещаем, а не руководим.

Мужчина поднявшись на ноги, взглянул мне в глаза и сказал:

– Ты не права. Если бы миру не была уготована гибель, все это неминуемо появилось бы. И высшая церковная власть, и писаный закон, столь же строгий, как Моисеев, и ритуал поклонения Иисусу. Но, благодарение Иисусу, сей суетный мир придет к концу прежде, чем все это осуществится. – Он махнул рукой, указывая на свои ящики и мешки, – Скоро всему этому настанет конец, как возвестил Иисус. Но нас, его чад, конец мира не застанет неподготовленными. У нас есть запасы. Мы продержимся хотя бы некоторое время. А сейчас мы бросили работу, распродали имущество, примирились с внешним миром и, ничем не обремененные, ждем последнего часа. Какая упоительная свобода!

– Но… – У меня просто не находилось слов, я лишь ошеломленно взирала на гору мешков.

Еще одна попытка предсказать непредсказуемое. А ведь Иисус против этого. Он говорил, что ни день, ни место не дано знать никому.

– Друг мой, – осторожно сказала я, – боюсь, что ты заблуждаешься. Конец наш будет нежданным, всегда нежданным, как в Иисусовых притчах. Он может настать завтра, а может и по прошествии долгих лет, но всегда так или иначе наступит внезапно. Как в притчах.

– Но Иисус сказал, что время уже почти истекло, – пылко возразил Халев. – Я сам это слышал собственными ушами. Я был там, на поле под Капернаумом, где он проповедовал, а потом к нему подошли десять прокаженных…

Да, я хорошо помнила тот день, ведь я и сама была там, только вот мне запомнилось совсем другое.

– Знаю, я сама при этом присутствовала.

– Но тогда как ты можешь оставаться столь беспечной и благодушной? – пылко воскликнул он. – Ведь раз так, то это и вправду может застигнуть тебя врасплох.

Он говорил с такой искренней озабоченностью, что я поняла: мой приход сюда не случайность. Я оказалась здесь потому, что возникла настоятельная необходимость освободить этих людей от их прискорбного заблуждения.

– Что ж, это будет великое потрясение. Но ни предотвратить, ни избежать этого невозможно. – Я обвела взглядом атриум, загроможденный запасами: там были мешки с зерном, жернова, корзины с сушеной рыбой, распространяющие характерный соленый запах, и тому подобная всячина. – Когда у тебя соберутся верующие? – спросила я. – Ближе к ночи?

Это был первый день после Шаббата. День воскресения.

– Да, – ответил Халев. – Все придут вскоре после заката. Нас тут около двадцати человек. Ну а пока не хочешь ли ты отдохнуть и подкрепиться? И не обессудь, я займусь сортировкой и ссыпанием в мешки фисташек.

– Пожалуй, лучше я помогу тебе.

– По мне, так лучше бы ты побольше рассказала мне об Иисусе, – возразил хозяин дома. – Все, что ты знаешь и помнишь.

Опять то же требование. И опять те, кто обращается ко мне, понятия не имеют, как трудно его исполнить. И даже если мы попытаемся изложить наши воспоминания и впечатления письменно, рассказать все нам не удастся.

– Думаю, одно другому не помеха, – улыбнулась я.

И мы с Халевом удалились в соседнее помещение, где стали сортировать фисташки, разделяя их на кучки, и ссыпать в грубые мешки. При этом я отвечала на его вопросы и рассказывала ему, что могла.

В вечерних сумерках стали собираться верующие. Каждый приходил с масляной лампой, которую оставлял на уступе в главной комнате, так что по мере того, как прибавлялось народа, прибавлялось и света. Скоро всю комнату омывало мягкое, золотистое свечение.

Халев представил меня единоверцам с повергающей в смущение почтительностью, в связи с чем мне пришлось еще раз подчеркнуть, что я не претендую ни на какие почести. Да, мне действительно выпало счастье оказаться среди первых учеников Иисуса, быть с ним с самого начала. Да, я была одной из первых, исцеленных им. Да, именно мне первой Иисус явился после того, как воскрес из мертвых, и я продолжаю говорить с ним, а он со мной. Но все это не дает мне никаких особых прав или привилегий, если не считать того, что это само по себе привилегия.

– Ты не права, – возразила одна из женщин – Лицо твое осияно славой, наши же – нет.

Так ли это? Заливавший комнату золотистый свет и вправду падал на мое лицо, но, как мне казалось, не только на мое. И никакого знака избранничества я в этом не видела.

– Когда Моисей вещал о Господе, лицо его сияло, то же самое и с тобой, – настаивала женщина.

О, как соблазнительно было поверить в это! Вообразить, будто я и вправду каким-то неведомым способом заслужила и обрела божественное сияние, благо эти добрые люди отчетливо его видят. Воистину, Сатана расставляет свои силки незаметно: многие из нас, следуя по стезе духа, сами не замечают, как начинают возноситься сверх меры, раздувая постыдную гордыню.

Я заставила себя рассмеяться, хотя в какой-то момент, признаюсь, испытала удовлетворение.

– Ваши лица тоже светятся, – заверила я их.

И в известной степени сказанное мною было истиной. На лицах верующих мало-помалу начинало проявляться внутреннее преображение.

Как и говорил Халев, в его доме собралось около двух десятков единоверцев самого разного возраста, мужчин и женщин примерно поровну. Помимо ламп все принесли с собой снедь, причем не только для трапезы, которая должна воспоследовать за общей молитвой, но и для пополнения запасов, складированных в атриуме на случаи конца света.

Тексты, избранные для общего молитвенного служения, отличались от тех, какие зачитывались в Магдале и в нашей церкви в Иерусалиме, но в этом не было ничего особенного. У здешних жителей особо почитались повествования о древних пророках вроде Еноха или Илии, вознесенных живыми на небеса, а любимым псалмом оказался следующий: «Но поразит их Бог стрелою: внезапно будут они уязвлены… А праведник возвеселится о Господе и будет уповать на Него».[81]81
  Пс. 63. 8,11


[Закрыть]

Под конец, когда пришло время вкусить трапезу и произнести слова поминания вечери Иисуса, я осознала, что, хотя порядок слов и фраз был здесь иным, чем у нас, чувства в душах верующих пробуждались те же. Ощущение сопричастности охватило всех, преломлявших хлеб за столом.

С благодарной радостью я склонила голову и взяла за руки незнакомых мужчину и женщину, сидевших по обе стороны от меня, приемля ту таинственную, чудесную связь, что пронизывала и объединяла нас во имя и во славу незримо пребывавшего с нами Иисуса.

После завершения трапезы и поминания завязалась беседа, и я поинтересовалась, почему они так уверены в скором наступлении конца света, если Иисус сказал, что ни время, ни обстоятельства этого неведомы никому.

– Он утверждал, что сие неизвестно даже ему, а ведомо лишь Богу.

– Это так, но мы и не претендуем на то, чтобы знать точное время, мы лишь полагаем, что это случится скоро, – настаивал на своем Халев. – Это явствует из слов о том, что мы должны быть готовы, и о том, что время уходит.

Я задумалась, пытаясь припомнить точные слова Иисуса, однако в памяти сохранился лишь их смысл.

– Да, время уходит, но таков исконный порядок вещей. Что же до Царства Божия то оно уже наступило и существует сейчас.

– Но это бессмысленно! – воскликнул юноша, сидевший по левую руку от меня. – Похоже на чувство, которое я испытал, когда только что уверовал. Мне казалось, вот сейчас я выйду за дверь и увижу, что весь мир изменился.

– А разве это не так? – спросила я.

– Не так. Я увидел те же самые улицы, с теми же торговцами, с теми же вывесками над теми же лавками. – На его лице отразилось глубокое разочарование.

– А разве они не предстали тебе в ином свете, все эти купцы, лавки и прочее? Разве они не изменились?

– Не понимаю.

– Я имею в виду их лица, глаза. Заглядывая в них, ты не видел ничего нового? Может быть, ты видел Иисуса?

– Но я ведь не знаю, каков он, Иисус.

– А я думаю, знаешь. Его глаза ты узнал бы сразу.

– У меня нет привычки заглядывать людям в глаза.

– А вот Иисус всегда заглядывал глубоко в глаза, ты уж мне поверь.

Я помедлила, размышляя, можно ли мне проявить чувствительность и рассказать одну историю? Да, пожалуй что можно. Иисуса это никогда не смущало, не должно смущать и меня.

– Учитель поведал мне одну историю, которая запомнилась мне навсегда и которую, как мне кажется уместно рассказать сейчас. Вы знаете, что Шаббат начинается и заканчивается с закатом. А новый день начинается с рассветом. Так вот, у одного мудрого человека спросили: как можно распознать когда именно ночь переходит в день? Тогда ли, когда небо посветлело настолько, что на нем уже не видны звезды? Тогда ли, когда ты без свечи можешь отличить белую нить от черной? Мудрец покачал головой и, хотя предложенные ответы были освящены временем, промолвил: «Тогда, когда ты можешь заглянуть в глаза другому и увидеть что он твой брат». Вот так же и здесь: когда мы меняемся внутри себя, меняется и мир вокруг нас. Иными словами, обретение новой веры и означает конец старого мира.