Текст книги "Манул (СИ)"
Автор книги: Ляксандр Македонский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)
Туман захрапел согласно, задвигались тени, приобретая очертания упырей. Безмолвные, истлевшие, поднимались скелеты, блестя алыми зарницами. Просвечивала в свете луны их тонкая, иссохшая кожа и такими хрупкими выглядели желтые остовы костей кое-где вовсе изломанные, покореженные. Однако же шли упыри, шли стройными рядами, прихрамывая, а то и вовсе ползая по земле, скаля черные остатки зубов.
И от вида этой жуткой картины захотелось Юрию бежать. Спасаться бегством наплевав на все принципы. Однако же позора избежать удалось: мертвяки наступали отовсюду, не давая возможности скрыться.
– Отойди, – попросил тихо Женс. Бледный, и весь как-то осунувшийся он покрепче перехватил рукоять клеймора, выпрямившись. Гордо шагнув вперед, он заслонил собой Юрия, принимая смерть как данность. И от этой самоотверженности сделалось Юрию худо. Не понимал он, что же движет его знакомым, не мог поверить, что ради веры способен человек преодолеть себя. А потому отошел пастух, не смея даже смотреть на этого человека. Стали теперь ясны ему слова, сказанные Женсом во время их первой встречи: не ведает охотник страха, и жизнь его принадлежит только Ирриилу. В этом и находится для охотника истинное счастье.
Юрий и сам не понял, когда вслед за первой одинокой слезинкой скатившейся по его щеке, потекла вторая, а за ней и третья. Зато он отлично слышал и видел отчаянный героизм Женса – его холодность, расчетливость и силу. Видел, как равнодушно тот кромсает врага за врагом, истекая кровью от нанесенных ран. Видел бледное его лицо, с проступившими на висках нитями вен, и отсутствующий взгляд человека решившего дорого продать свою жизнь. Душой Женс уже был у Ирриила, стараясь за чертой преподнести своему богу свою лучшую жатву.
«Не чувствуешь ли ты себя бесполезным?»
– Чувствую.
Юрий и сам не понял, откуда раздался этот голос в его голове. Однако же удивляться у него уже не было сил. Он признавал свое поражение, и ему нечего было отрицать. Он – бесполезен. Он не смог добиться признания Солохи, не смог найти ее, его чуть не убила гулиха, всю дорогу до столицы он только и делал, что таскался хвостом за Женсом. Пытаясь доказать свою полезность он даже взял в руки стилет, окропленной иррииловой слезой. Ну, и кого он этим стилетом убивал? Низших духов, зачастую неспособных дать отпор… И кто он после этого?
«И тебя это устраивает?»
– Конечно же, нет! – рявкнул зло Юрий, с болью наблюдая за очередной схваткой. Пара упырей уже налетели со спины на Женса, раздирая доспех.
« Хочешь ли ты помочь своему другу?»
– Хочу!
«Тогда не медли, бери свой стилет, и иди в бой! Верь в свои силы и в свое желание победить, а уж с силой я тебе подсоблю»
И Юрий пошел. Не глядя под ноги, ринулся в самую гущу тварей. Он видел, куда упали осколки стилета, и шел уверенно. Кто-то прокусил ему ногу, а одна тварь впилась в руку, но парубок продолжал идти. Боль затуманивала разум, но Юрий терпел. Оттолкнув очередную тварь он склонился, подобрав осколок рукоятки. Сжал ее уверенно, и атаковал. Завыли, отшатываясь прочь упыри, рассеялся туман и даже луна побледнела, в ярко-голубом, холодном свете, вырвавшемся из руки Юрия. Пастух и сам чуть не ослеп, сжимая в руках сотканный из света меч.
– Я уничтожу все зло, что встретиться на моем пути, – прошептал пастух, перехватив рукоять поудобнее. – И спасу своего товарища!
Упыри зашатались, завыли жутко, потирая пустые глазницы. А Юрий пошел вперед, методично работая клинком. Падали ему под ноги твари, обращаясь в прах, стонала земля, и пятилось нечистое воинство обратно в Бездну, привлекая внимание Лича.
– Значит, решил играть по-крупному? Уважаю! – усмехнулся он, даже не поморщившись.
Они стояли друг напротив друга.Человек и страшный дух Бездны. Смотрели друг на друга как равные выжидая, кто же нанесет первый удар.
–Что ж, я тоже хочу немного добавить огоньку, ты не против? – Лич как-то хитро улыбнулся, хлопнув в ладоши. В тот же миг из тумана, покорно склонив голову, вышла Сонька, сопровождаемая упырями. Подойдя, она встала подле Лича.
– Что, что такое? – она, словно бы очнувшись, покрутила головой. – Что… – она замолчала, уставившись, не мигая на своего пленителя.
– Ну, и что теперь делать будешь, мальчишка? – Лич преспокойно схватил девчушку за плечи, заградив ее телом свою грудь. – Попробуй, достань меня, не задев при этом ее! Помни, лишь только пронзив мое сердце ты сможешь убить меня.
Сонька же, мгновенно уловившая суть разговора в ужасе уставилась на Юрия, не в силах и двинуться. Дрожа всем телом и глотая слезы, она, не мигая, прожигала его своим полным отчаяния и страха взглядом.
– П-прошу… спасите. Вы же обещали, что Ирриил защитит нас, – одними губами шептала она.
А Юрия остановился нерешительно. Свет в его руках дрогнул, начав гаснуть. Где-то сзади застонал Женс, все таки упавший навзничь. Уцелевшие упыри, почувствовав слабину, вышли вперед, принявшись щелкать костьми, словно бы смеясь над дерзким юнцом, дерзнувшим бросить вызов темному повелителю.
Пастух опустил меч, его колени подогнулись, и парнишка еле устоял, чтобы не свалиться на землю, на радость нечистой толпе.
– Что, кишка тонка, да? – насмешливо произнес Лич, поглаживая одной рукой девушку по щеке. – И кого же ты собирался защищать, а? Где же твоя хваленая человеческая решимость? Боишься, да? Боишься, потому что слаб!
Лич самодовольно ухмыльнулся, оцарапав когтем щеку Соньке. Девушка запищала загнанной в угол мышью. Меч в руке Юрия окончательно погас, остывая в руке бесполезной сломанной рукоятью. Толпа упырей, окончательно утратив всякий страх, пошла на пастуха.
– Жалкие они, эти людишки, – хохотнул Лич тем временем, спустившись когтями к шее Соньки. С видом истинного победителя он смотрел за неспешным наступлением его воинства, наслаждаясь и торжествуя. – Все время дерут глотку за какую-то там решимость, силу духа. Пустое бахвальство! Чуть надавишь посильнее – и человек сломается, не поможет никакая сила духа! Хоть ты надели человека всеми силами самого Белобога, он не станет сильнее… Подножный корм для упырей и только!
– Так значит, по-твоему, это слабость, не желание убивать человека? – Юрий выпрямился, закусив губу. Он уже понял, что мешает ему, что не дает ему раскрыться. – Однако ты абсолютно прав: ириилов меч не имеет права колебаться!
Лич недоуменно приподнял брови. Человеческая шавка еще трепыхается? Сотрясает воздух своим жалким пафосом?
Занятый этими мыслями он не сразу усмотрел того, что рукоятка в руке Юрия вновь ожила, принимая знакомую, опасную форму клеймора. А, заметив уже не в силах был остановить неизбежное.
Человек на секунду отринул все человеческое, став действительно похожим на небесного карателя, коих Личу уже доводилось видеть. Белоснежной молнией человек ринулся вперед, разметав на своем пути все воинство Бездны, беспощадно всадив меч в грудь девчушки и проткнув насквозь черное, но все же живое сердце нежити.
Холодный голубой свет меча потемнел, постепенно окрашиваясь багрянцем. Лич охнул, отстранившись и схватившись стремительно иссыхающей рукой за пробитую грудь. Сонька же, не успев сделать и одного вздоха, упала в траву, остекленевшим взглядом провожая бледнеющую луну.
– Видимо, чтобы победить монстра, нужно и самому стать монстром, – прошептал Юрий, подходя к стремительно усыхающему Личу. Застонало, завыло на сотни глоток мертвое воинство, пытаясь дотянуться до пастуха, яростно скалилось не в силах даже подойти. В бессильной ярости метался и сам дух Бездны. Не было в нем уже ничего напускного. Слетела маска брезгливости и надменности, оголив гримасу истинного монстра, искаженную болью и бессильной яростью.
– Что, думал, я не смогу преодолеть себя? – насмешливо поинтересовался Юрий, загоняя Лича в угол. – Думал, что человек не в силах одолеть тебя?
Умирающая нежить неожиданно замерла, ярость на ее лице сменилось улыбкой отнюдь не побежденного существа.
– О да, можешь считать себя победителем, человечишка, – прохрипел он, кашляя кровью. – Однако же помни: уподобляясь монстру, ты впускаешь в себя Чернобога. Твой поступок только доказал явное. Ты не так-то и далек от нас. И как знать, не станешь ли ты еще при жизни моей заменой…
Эти пророческие слова стали последними в посмертной жизни Лича. Расхохотавшись нежить рассыпалась прахом, уносясь обратно в Бездну и уводя за собой своих слуг.
Туман рассеялся. Луна уходила, давая место первым лучам рассветного солнца, начавшего свой испоконвечный путь по небосклону.
Юрий выронил оружие, упав на колени, впервые за этот день, не постеснявшись своих слез. Была в словах сгинувшей нежити горькая истина, заставлявшая сердце простодушного паренька сжиматься от боли. Слова Лича не были лишены смысла, заставляя задуматься над вопросом: сможет ли монстр вновь стать человеком?
========== Глава 39 Охотник находит прощение ==========
Подготовка к похоронам Соньки проходила торжественно. Мужики понесли хворост и солому, женки шли с наспех наготовленным, тащили дети белые покрывала, нестройной гурьбой идя в шинок, где впервые за долгие годы открытия не было ни намека на веселье.
Столы и стулья по такому поводу убрали, поставив у стен лавки, на которых уже причитали и выли специально нанятые плакальщицы. По середке же, в гробу лежала сама девчушка, держа в сложенных руках так и не отстриженную русую косу. Юным и безмятежным было ее лицо. И вовсе можно было бы принять ее за спящую, если бы не заботливо омытая сквозная рана в груди, угадывавшаяся под белоснежной льняной рубахой.
Сквозь бабьи плачи угадывались слова склонившегося к телу жреца, вызванного для проведения похорон. Хоть и были сельчане обращены в истинную веру, не потеряли они своих коренных традиций, обмолвившись, что «господин охотник» все равно не в том состоянии, дабы провести обряд надлежащим образом.
Упомянутого охотника сельчане со всеми присущими почестями расположили на постоялом дворе выделив пару сведущих в врачевании баб. В себя Женс не приходил, а сами сиделки поговаривали, что и вовсе дело его гиблое, не жилое. Однако же не уходили – хорошо знали свое дело…
Шинкарь, как того требовал обычай не входил, сидя на крыльце. Постарел, устал отец убитой. Залегли на его челе глубокие морщины, застыли на глазах невыплаканные слезы. Сидел он сгорбившись, сжимая руками голову.
Единственной и любимой была его дочка Сонька. И страдал от горечи утраты мужик, не глядя ни на людей, ни на мир. Ушел в себя, не проронив ни слова.
Люд его и не трогал. Обходили стороной, стараясь, лишний раз даже не смотреть. Не приличным было подсматривать чужое горе.
Однако же Юрий не мог отвести взгляда от шинкаря, от его глубоко горя. Чувствовал кровь на своих руках и вину, легшую тяжкой ношей на его плечи. Смотрел он на сгорбленную фигуру шинкаря и корил себя внутренне, ругал страшными словами.
– Ах, пане помощник охотника, какое все-таки горе! – к Юрию засеменила какая-то баба, держа в руках сверточек. – Никакого спасу нет от этих тварей! Чем же им дите малое не угодило? Сонька же была, словно божий одуванчик, светлая, добрая…
Простодушная замолчала, взглянув в искаженное яростью лицо Юрия.
– Д-да, она была просто ч-чудной… – кое-как выдавил из себя слова Юрий, мысленно желая бабке провалиться, куда подальше в Бездну.
– Ох, что-то я заболталась… Держите, пане помощник охотника, – женщина поспешно раскланялась, сунув пастуху в руки тот самый сверточек. Уходила она быстро, то и дело настороженно оглядываясь и смущенно хлопая глазами натыкаясь на злой взгляд Юрия.
Прав был во всем Лич, предсказав, что не будет парубку счастья за убийство. Опустил Юрий руки, отвернулся, и побрел куда глаза глядят, стиснув что есть мочи сверточек. Хуже вины жгла его та сладкая ложь, что в итоге преподнес он сельчанам. Мол, убил Соньку злой дух, и чуть их с Женсом к Ирриилу раньше времени не отправил…
Хотел поначалу Юрий раскаяться, да только не нашел в себе сил, глядя в людские лица. Он видел по глазам, какую правду они хотели услышать, и убоялся осуждения.
Вышел Юрий к полю, подставив лицо холодному ветру, усевшись на траву. Подтянул под себя ноги, открыв сверточек. Внутри оказалась небольшая булочка – всем на похоронах раздавали по традиции. Вылепленная буквально пару часов назад она еще была горячей, пахнув душистым хлебом и тыквой.
Парень откусил кусочек, не почувствовав вкуса. Потекли по щекам горькие слезы, и встал комом в горле тот кусочек. Прокашлявшись, он отложил булочку, прикрыв глаза.
А открыв, невольно охнул, протерев глаза. Куда только делось давнишнее поле? Он стоял на белоснежной равнине, сплошь поросшей ландышем. Дул легкий ветерок, принося легкий, ненавязчивый запах цветов. Где-то вдали журчал родник, щебетали птицы. И плыли по яркому, голубому небу курчавые белоснежные облака, напоминая выгнанных на пастбище овец…
– Рад тебя видеть.
Юрий обернулся, встретившись взглядом с мужчиной.
Высокий и худой, он был одет в белоснежную строгую хламиду, полностью скрывавшую его тело.
Лицо незнакомец имел приятное, располагающее. Был белокож и высок, с нежно-лазурного цвета глазами, принесшими ассоциации с рассказами о море. Отдельного внимания стоила его роскошная грива огненно-рыжих вьющихся волос, подобно языкам пламени, окутывающая его фигуру. И действительно, приглядевшись, Юрий углядел проскакивавшие то тут, то там огненные искорки.
– Кто вы? Где я? – прошептал юноша тихо.
– Я – Ирриил, не узнал? – мужчина снисходительно улыбнулся, подойдя ближе. – А это мои владения. Долина небесных ландышей – пристанище всех благочестивых душ.
– Никогда не слышал о такой, – прошептал юноша не уверенно. Не мог он поверить, что встретил вживую легендарное божество западных земель. Того, на кого молились целые страны, и за кого отдавали жизни охотники.
В своих фантазиях Юрий представлял себе Ирриила не таким…обычным. Он и предположить не мог, что западный бог так человечен, так близок людям. Лишь смотря в его глаза ему хотелось улыбаться и падать на колени, как перед родным отцом – всепрощающим и таким родным.
– Ну, теперь услышал, – Ирриил подошел вплотную. – Не просто так пригласил тебя я сюда. Слышу смятение в твоем сердце…
– Я убил человека, – прошептал Юрий. Врать не было смысла. Только не ему, и не в этом светлом месте, столь прекрасном, что слепило глаза.
Удивленно вздрогнул Юрий, когда бог, чуть поддавшись вперед приобнял его легонько, за плечи, прошептав на ухо:
–Знаю, все знаю. И прощаю. Ты избавил мир от Лича, и одна человеческая жертва – очень малая цена за этот подвиг.
– Но я ведь убил! А ведь мог, наверное, как-то перехитрить Лича. Чтобы он отпустил ее. У меня был выбор, и я ошибся, – запальчиво прошептал Юрий, пытаясь вырваться из неожиданно стальных объятий божества. Было невыносимо чувствовать спокойно тело его тела, и слышать его приятный тихий голос. Только не ему, согрешившему.
Ирриил только вздохнул, положив свою ладонь на голову пастуха. Провел нежно по запутанным, неровно остриженным патлам, словно отец, успокаивая, баюкая.
– И что бы ты сделал? – последовал его вопрос.
Юрий промолчал. Не знал ответа, но чувствовал, что из любой ситуации можно найти несколько путей решения.
– Что-то бы придумал, – наконец ответил он.
– Глупо сейчас горевать о прошлом, – Ирриил отстранился, заглянув Юрию в глаза. Глаза его потемнели, став светло-серыми. – Ты спас деревню, и это факт. Ты выполнил главную функцию меча ирриила. Разве твой спутник не говорил тебе, что меч ирриила не имеет права колебаться и сожалеть?
– Говорил. Да только я же не меч ирриила… Я ведь простой человек, даже меч в руках держать не умею… – возразил Юрий, опустив плечи.
– Простому человеку не под силу призвать ирриилов свет, – усмехнулся мужчина. – Простому человеку не победить Лича. Ты прирожденный охотник. Меч сам лег тебе в руку для свершения кары. К тебе, а не твоему спутнику. Понимаешь?
Юрий пока не понимал, но невольно зарделся. Приятна была его сердцу похвала и признание бога.
– Ты ведь уже все понял, да? – мужчина отстранился.
Юрий понял. Снизошло на него внезапное озарение. Сам бог отпускает его грехи! Бог говорит, что его дело – правое. Разве имеет он после таких слов право колебаться и думать, что он – недостойный?
– Я все понял! Наша цель – уничтожение зла. А на войне не обойтись без жертв. Я не согрешил – я совершил подвиг! – воскликнул Юрий.
От внезапно нахлынувшего чувства облегчения пастух разрыдался. Теперь уже от счастья. В миг забылось лицо Солохи и прошлые желания, побледнела вся прошлая жизнь. Такой глупой и бессмысленной в тот момент показалась она Юрию. Ведь он, наконец, нашел свой путь.
– Спасибо тебе… Не было у меня отца, не знал я его ласки. Но ты открыл мне глаза, направил на путь истинный, – прошептал, падая на колени паренек, и прикладываясь лбом к босым ступням Ирриила. – Ради тебя буду бороться, нести твое слово в мир! Спасибо, спасибо!
– Встань, дитя, – приказал бог. – Не гоже верному мечу лобызать мне ноги. Забудь эти холопские штучки.
Юрий послушно поднялся. Ирриил приподнял его лицо, оттер от слез его светящиеся безумным счастьем глаза, запечатлев на его лбу поцелуй.
– А теперь иди домой, сын мой. И да пребудет с тобой мой свет и мое благословение…
Юрий понял что падает, придя в себе уже вновь на поле. Потянувшись и зевнув, юноша улыбнулся, положив руку на грудь. Спокойно стало на душе и тихо, как в той долине ландышей.
***
Близился закат. Женс все еще находился без сознания. Юрий вызвался нести гроб до самой реки, где и планировалось ритуальное сожжение. По обычаю этой местности убитых нечистой силой не хоронили – велика была вероятность, что очень скоро не сожженный труп восстанет очередным порождением Бездны.
Забобонные люди свято чтили традиции предков, воздвигнув огромный костер, прямо у берега реки. Осторожно сгрузив гроб на хворост, мужики отошли, давая дорогу жрецу, идущего с факелом. Поновой запричитали, завыли плакальщицы, бросаясь под ноги жреца. Молили, дабы дал «ирод окаянный» проститься с дочкой.
Жрец, зная ритуал, пару раз хлестнул баб нагайкой по спинам и, смилостивившись над стенаниями народа разрешил прощание.
Первым вышел шинкарь, переняв из рук жреца факел. Подошел к телу дочери, зажигая хворост у изголовья. Ясно вспыхнул огонь, затрещав ветками и соломой. Долго стоял шинкарь, вглядываясь в дочернее лицо, словно бы все еще надеясь, что очнется та.
Отстранили его. Потянули по очереди факел, зажигая с разных углов сушняк. Прощались безмолвно.
Вышел проститься и Юрий, мазнув по начавшему гореть телу прощальным взглядом. Не чувствовал он более вины, передавая факел обратно в руки жреца. Мужчина принял факел, зашвырнув тот ровнехонько на грудь покойницы. Загорелось пламя, взметнулся до самого неба огненный столб, запахло паленым.
Стоял народ безмолвно, следя, чтобы пламя не перекинулось на землю, речитативом шептал молитвы жрец, не спуская глаз с огня.
– Скажите, господин помощник охотника на нечисть, это правда – дело рук Лича? – прошептал, возникнув подле Юрия Лель. Юный пастушок тихонько шмыгал носом, вытирая рукавом горькие слезы.
– Да, – не покривив душой, ответил Юрий.
Шмыганье носом стало громче. Огромного труда стоило пареньку сдерживать свои эмоции и не разреветься. Плакальщицей он не был, а потому не смел показывать слез.
– Долго реветь собрался?
Лель мгновенно умолк, а Юрий недоуменно закрыл рот. Он и сам не понял, откуда вдруг взялись эти жесткие нотки в его голосе. И ведь совсем не это он так хотел сказать!
– А что я могу? – прошептал в ответ Лель. – Что я могу сделать! Я – сирота безродный. Всего-то и умею, что навоз за скотиной прибирать… У меня ничего нет, ничего… Даже единственного друга у меня отобрали!
– И тебя это устраивает? Устраивать роль сирого и убогого?
Юрий смотрел прямо в глаза Лелю, внутренне подмечая, насколько же этот пацаненок похож на него прошлого. Такой же неуверенный, безродный и никем не признанный.
– Нет, не устраивает, – в голосе пацаненка тоже вдруг прорезалась уверенность. Он и сам этому удивился, вздрогнув, прикрыв руками рот и оглядевшись. Никто не спешил его ругать, и внезапный душевный бунт только укрепил свои позиции. Парнишка убрал руку, продолжив: – Да, вы правы, господин помощник охотника! Меня не устраивает мое положение, и моя беспомощность! Я хочу отомстить… Отомстить самостоятельно тем, кто забрал моего друга!
Юрий улыбнулся одобрительно. Из парня может выйти толк, в нем угадывался незаурядный талант. Теперь Юрий это видел, пригляделся, заметив на самом донышке глаз искорку – зачаток силы. А увидев, не удивился заданному вопросу.
– А можно мне пойти с вами? Вы ведь охотники и принимаете всех желающих, да?
– Путь охотника дан не каждому, – словами Женса ответил Юрий. – Готов ли ты отказаться от всего мирского в угоду Ирриилу и его делу? Готов ли умереть за его идеи?
Впрочем, Юрий уже откуда-то знал ответ, лишь одобрительно похлопав паренька по плечу, когда тот сказал свое тихое «да».
***
– И что это только что было, а, повелитель? Зачем вам понадобился этот человек? Вы так говорили, что у меня аж в зубах засвербело…
В тронный зал, ветряной бурей ворвался, громыхая доспехами Астарус – первый «клинок небес» и доверенный слуга Ирриила. Был он в бытность свою человеком, знатным воином даже после перерождения не утеряв прежние привычки. И хоть выросли за его спиной белоснежные крылья, в душе остался он тем же неотесанным рубахой-парнем.
Ирриил даже прищурился от нахлынувших внезапно воспоминаний. Вспомнил, как подобрал умирающего Астаруса, сделав его первым своим слугой и лучшим другом.
– Поверь, я, и сам не был в восторге оттого, что мне пришлось делать это. Но на парнишку у меня большие надежды…
– Это еще какие, Ир? – Астарус расхохотался звонко. Так, что стекла в тронном зале затряслись. – Зачем тебе бестолковый простолюдин, не умеющий даже писать и читать?
– Много ли ты мог прочитать в момент нашего знакомства? – спросил встречно Ирриил, улыбнувшись. Никому из своих слуг не позволял бог таких вольностей, а вот Астаруса терпел. Знал, что не правильно возвышать лишь одного слугу, но ничего не мог поделать с собой, спуская с рук его грубость и недалекость. Недалеких он любил – таких и наставлять легче, такими и управлять легко. Впрочем, в своей личной свите он предпочитал держать воинов поумнее, делая исключение лишь для Астаруса.
– Ну… Кое-чего точно мог! – гордо ответил вояка. Читать по слогам он умел еще в прошлой жизни. А уж теперь он читал и того лучше – бегло и даже про себя! Впрочем, не всегда читающий мог стать думающим… Этого Астарус и в бессмертии так не понял.
– Дурак ты, – совсем по-простому ответил Ирриил. – Дураком помер, и дураком возродился. Этот смертный не чета тебе, ясно? Он – тот, кто «сотрясет небеса», неужели не понял?
На миг Астарус призадумался, поскреб ногтем в ухе и тут же прошептал тихо и пораженно:
– Неужели, это он победил Лича, при жизни завладев духовным мечом?
– Именно, именно друг мой, – покачал головой Ирриил. – И хотя линии вероятностей еще не сложились, я точно могу предугадать, что он будет нам полезен. Мне нужен верный слуга в мире живых, Астарус. Тот, кто, не задумываясь, умрет и воскреснет за меня, понимаешь?
– Скользкий ты тип, Ир! – восхищенно прошептал Астарус. – Хитрый, как настоящий демон и умный, как ни один из богов. Вот потому-то я и пошел за тобой! Ха! Мы еще повоюем с этими дикарями! Восток точно будет наш!
– Рад, что ты так возбужден. А теперь будь добр, присмотри за мальчишкой. Помни, пока что он мне нужен живым и здоровым, ясно?
– Куда уж яснее! – хохотнул вояка, расправив свои широкие, сотканные из света крылья. – Кстати, а что с тем охотником делать? У него началась гангрена. Стоит ли спасать?
– На твое усмотрение. Не трать свои силы попусту. Помни: незаменимых людей нет, – улыбнулся Ирриил.
– Как вам будет угодно! – Астарус откланялся и вылетел прочь.
Ирриил же вновь опустился на свой трон, положив согнутый локоть под голову шепча:
– Не подведи меня, мальчишка. Мне страсть как не хочется ошибиться в тебе…
========== Глава 40 Манул наведывается в храм ==========
Настроение у мадам Бонт в тот день было, мягко говоря, препоганое. Еще хуже оно стало, когда на порог к директрисе единственного во всем Белграде пансиона благородных девиц ввалилась пестрая свита какой-то провинциалочки.
Девчушка, проявив чудеса наглости, смогла не только доехать до столицы, но еще и избежать недремлющую стражу попав прямо пред светлы очи высокого начальства в лице мадам Бонт.
Возникшая в дверях, эта дородная деваха моментально не понравилась мадам. И лишь одного взгляда хватило опытной директрисе, чтобы понять, кого к ней занесло в этот неудачный день. Держалась деваха вызывающе, смотрела без должного почтения, стараясь якобы незаметно почесать голень носком каблука. Юбка, конечно, у провинциалочки была длинной и пышной, но не заметить, как в этот момент девка опасно кренилась на бок не смог бы и слепой.
Апогеем невоспитанности стал смачный чих, который у девахи получился на диво звонким и прочувственным.
После этого мадам Бонт только укрепилась во мнении, что имеет дело с дикой селючкой. Искреннюю неприязнь не смог перекрыть даже мешочек золота, выставленный бдительным слугой. К слову, слуга в этой компании был единственным, кто хотя бы старался вести себя должным образом. И если бы не его варварское происхождение, мадам Бонт бы даже признала в нем человека.
Отдельного упоминания стоил и брат поступающей. Таких кадров пансион благородных девиц не видел с самого дня основания – уж в этом мадам Бонт была уверенна. Невысокий, сутулый он напомнил впечатлительной мадам бешеного пса. Он постоянно к чему-то принюхивался, присматривался как-то подозрительно воровато, хмуря густые, соболиные брови. Одним словом – неприятный тип!
Единственным, кто действительно понравился мадам стал громадный кот поступающей. Громадный красавец манул сидел спокойно, кое-когда приоткрывая блестящие, янтарные глаза. Вот его-то мадам Бонт бы точно взяла на учебу.
– К сожалению, вы нам не подходите, – тоном, не терпящим возражений, отчеканила директриса, поднимаясь из-за стола.
Сидящая напротив нее деваха тоже поднялась, но уходить не спешила. Ее щеки залились румянцем, а руки уперлись в стол. Мадам Бонт даже не стала зацикливать на этом жесте свое внимание.
– Это еще почему? – спросила девушка.
– Ну, как же, милочка, – Бонт подошла к девушке, положив свою руку ей на плечо. – К нам поступают девушки с семи лет и ведут обучение до семнадцати. Вам уже семнадцать. Боюсь, вам уже поздно учиться.
– Учиться никогда не поздно!
Да, без боя эта базарная девка сдаваться не желала. А в плане словесных баталий мадам Бонт ей явно проигрывала.
– Не поздно, – охотно согласилась директриса, внутренне закипая от гнева. – Однако же, думаю, вы и сами понимаете, что в выпускном классе вам делать нечего…
– Да не волнуйтесь вы так! – селючка широко улыбнулась. – Меня учили! Я вот и читать, и писать умею! Нагоню быстро!
– Это совершенно недопустимо! – более метать бисер перед свиньями мадам Бонт не стала. – Вы совершенно не готовы к учебе в пансионе! Вы не знаете элементарных правил приличия и ведете себя… как крестьянская девка!
Такое заявление оказалось неожиданным не только для селючки. Даже ее дорогой манул дернулся, открыв на этот раз оба глаза.
Мадам Бонт даже почудилось, что тот негодует. Впрочем, это свое наблюдение она списала на чрезмерно разыгравшееся воображение.
– Это единственная причина? – упавшим голосом переспросила деваха.
– Единственная, выявленная мною на данный момент, – самодовольно подчеркнула директриса, выразительным жестом указывая на дверь.
Девчушка присмирела и даже убрала руки со стола, о чем-то задумавшись. Уходить она все еще не желала. Вот упрямая ослица!
– А если я научусь этим нормам поведения, вы возьмете меня?
– Ты их для начала выучи, – фыркнула директриса.
– И все же?
– Хорошо, раз вы так на этом настаиваете, дорогуша я скажу так: если за неделю выучишь нормы этикета и пройдешь экзамен у всех преподавателей пансиона – то я возьму тебя.
Мадам Бонт не отказала себе в удовольствии насладиться откровенно растерянным выражением личика селючки. Вот так-то! Выкуси, девчонка!
– Хорошо, я принимаю ваше предложение! – после недолго молчания выпалила деваха, заставив директрису затрепетать от гнева.
– Вот и отлично. На этом попрошу вас покинуть мой кабинет! – подытожила женщина.
Прожив долгую жизнь, мадам Бонт была точно уверенна, что более эту насмешку над благородной леди не увидит никогда. Женщина знала, что на словах храбриться всякий горазд, а вот доказать делом могли лишь единицы. Именно поэтому на последующий от ее личной помощницы вопрос она ответила вполне лаконично:
– Нет, дорогая Клер, можешь не боятся за репутацию пансиона. Как свинью ни выряди, а своим хрюканьем она развеет все очарование от шелков и парчи. Ты сильно переоцениваешь способности этой девки. Этикету учатся годами, под бдительным присмотром гувернеров. Редко даже у какого аристократа есть это врожденное благородство, а тут ты про эту дурноголовую панночку говоришь. Она не справится с экзаменом даже, если все же решит выступить. Мы попросту уничтожим, раздавим ее своим опытом и авторитетом. Свиней в пансионе нам не надо, верно?
Помощница охотно поддакнула, просветлев лицом. Мадам Бонт эта женщина искренне обожала.
***
«Ну что, получила, да?»
Даже в сознании Солохи голос Мая буквально распирало от язвительной желчи. В отличие от подавленной девушки кошак был явно доволен жизнью. Нежась под лучами ясного солнышка, он отдыхал как телом, так и душой, не отказывая себе в удовольствии потянуться и выпустить когти в руки селянки.
Солоха, погруженная в свои мысли, этого совсем не замечала, машинально почесывая манула за ухом. С ужасом Маю приходилось признавать что он, подобно Лану начал испытывать некую двойственность: с одной стороны ласка льстила его кошачьей натуре, а с другой – злила человеческую.
«И убери свою руку с моей головы! Я тебе не ласковый зверек, поняла?»
– Ага, поняла, – сказала Солоха, в тот же миг вручив свою ношу Лану. Опешивший вовкулака даже замер, округлившимися глазами глядя на кошака. Реакция манула стала аналогичной. Шерсть оборотня встала дыбом, а из горла раздался утробный, звериный рык. В кошачьем обличье инстинкты только обострились, вынудив темную строну души Мая действовать.
С диким воем кошак впился зубами в руку вовкулаки, вынудив Лана от неожиданности выпустить свою ношу. Манул, получив свободу, грохнулся на мостовую, подскочив и распушив злобно свой хвост. Глаза его просветлели, зрачок сузился.
