Текст книги "Трёхцветная жизнь Оливера Дэвиса: Английское расследование (СИ)"

Автор книги: Lika Grey

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

* РИН, БЁУ, ТОУ, СЯ (ЩА), КАЙ, ДЗИН, РЭЦУ, ДЗАЙ, ДЗЭН (тантрическая мантра Сюгэндо)

РИН, БЁУ, ТОУ, СЯ (ЩА), КАЙ, ДЗИН, РЭЦУ, ДЗЭН, КЁ

* Хронофаги – это тип людей, которым нечем заняться в данный момент. Чтобы побороть скуку и убить время, они отбирают его у других.

* Адепт (лат. adeptus «достигший») – последователь, обычно ревностный приверженец какого-либо учения, идеи, знания. Понятием может определяться не только отношение к учению, личности или организации, но и степень этого отношения. С XIX века термин активно используется в теософии, оккультизме, эзотерике.

Комментарий к Глава 6. Ассоциация исследований паранормальных явлений

Наконец-то эта глава публикуется! Простите, я писала её очень долго из-за череды загруженных рабочих дней. К сожалению, глава неполная, события лишь начали развиваться и пришлось прерываться по некоторым причинам. Следующая глава бонусная, она выйдет завтра, другая же глава выйдет в неизвестное мне время, знаю лишь что называться она будет “Грехи отца”.

В этой главе меня просили поработать со способностями Нару и Май, также уделить внимание отношениям Аяко и Монаха. Вот в общем-то что из этого вышло.

Информации вроде бы много, но я очень старалась преподать её не сложно и не очень скучно. Знаю, что многие читатели сами пишут, поэтому, надеюсь, что некоторая информация пригодится. Если вы затрагиваете работу Ассоциации, то лучше выходить на официальный сайт, пусть там всё на английском, зато информация не устаревшая, как в Википедии.

Всем вам огромное спасибо за внимание, ожидание главы, проявленное терпение, очень это ценю!!! Не болейте и встречайте долгожданную весну с улыбкой =)

========== Extra #1 ==========

Комментарий к Extra #1

Осторожно! Материал 18+

***

Яркие фонари, освещающие блестящие в ночи дороги, сменились мягко горящими огоньками длинного коридора отеля. По обе стороны комнаты и запертые наглухо двери. Этаж, где из гостей никого, за исключением одного странного постояльца в самом конце коридора. Каждый вечер он покидал свой номер, покупал в кафе напротив стаканчик чая латте с молоком и шёл прогуливаться по району. Тихую атмосферу его целомудренного этажа нарушили незваные гости: синтоистская жрица и буддийский монах. Оба прибыли ради одной цели – удовлетворения нестерпимых желаний своих тел.

Звуки льющейся по телам страсти начали наполнять коридор ещё от дверей лифта. Сорвавшись со всех возможных катушек даже не в нём, а вот уже на этаже, Монах как ослеплённый, целовал Аяко, семеня к двери в ритме её стройных ножек. Она продвигалась вперёд по коридору спиной, не уступая мужчине ни на минуту. Вдох перед новым поцелуем – и вот она, пожалуйста, сплетается с его языком так, что любому прохожему было бы видно, как они изворотливо танцуют друг с другом, поглощая так много совместно выработанной энергии, что оба вот-вот взорвутся от желания обнажиться.

Вот она дверь. Матсузаки, промахнувшись пластиковой картой трижды, уже ведомая мужской рукой, открыла номер и, войдя, поменялась с Хосё местами. Теперь он двигался спиной вперёд, а она с какой-то ненормальной торопливостью, упёрлась лопатками в дверь и подтащила своего спутника как можно ближе.

Монах даже сказать ничего не успел. Возникало ощущение, что они навёрстывают упущенное. Первое – ночь в отеле.

У неё такие красивые глаза, аппетитные губы, да и остальное не отстаёт. Как тут быть? Двигаться дальше, куда-то в комнату – нет никаких сил. Надо целовать, может быть, даже кусать её губы от нетерпения, что угодно лишь бы не сорваться вконец.

– Что, этой двери ты уже не боишься? – соблазнившись его крепким, напрягшимся во всех мышцах телом, Аяко захотела подурачиться.

– Если бы тем самым постояльцем, о котором нас предупреждали, оказался Нару или Лин, то я бы опустил руки, – признался он, откинув голову в сторону. Воображаемое разочарование, с одной стороны, отпустило прилив страсти, а с другой – поднадавило. Хотелось забросить её чудные бёдра на узкий комод, стоящий у входа, и, не снимая юбки и трусиков, тут же войти в её тело и задвигаться так, чтобы вазы, стоящие с сухими икебанами, повалились на пол и рассыпались вдребезги. Звон, их совместные стоны и, быть может, даже выкрики – это стало бы такой замечательной симфонией, что от одной фантазии о ней закладывало уши.

– Да ты уже мысленно меня раздел! – вдруг она ухмыльнулась, вернув Монаха из его похода истязающего бичевания.

– Мы же пришли сюда за этим! – выдав свой испуг криком, он взял её за руки. Совсем чуть-чуть Аяко веселилась. А ведь он испугался, что она возьмёт и передумает, хотя минуту назад строил невинность, придумывая какие-то теории знаков в виде судьбоносного постояльца.

– Если духи позволят и не вмешаются, тогда, конечно, мы сделаем это и даже не один раз, – закатив глаза и взмахнув ручкой, она тонко пропела о своих обязанностях мико.

– Придётся мне этого духа Земли изгонять до седьмого пота! – подтрунив и проявив больше воображения, Монах подступил поближе и, наклонившись к жрице, снова поцеловал. Его губы нежно изучали её. Потом аккуратно, словно это впервые, он погладил их языком и, проникнув к ней в рот, начал вытворять то же самое с её языком.

Вот и колено не отстало – приткнулось между ног Аяко и слегка насадило. Теперь ей захотелось удариться в крайности, по крайней мере, расстегнуть его джинсы и совсем ненадолго припасть на колени, чтобы возымевшее силу желание сорвало в его нелепой сдержанности все возможные винтики. Любопытство пожирало её, превращаясь в какую-то навязчивую идею. Он – буддийский монах, он тот, кто должен знать о человеческом теле столько всего, сколько знает не каждый доктор.

– Куда постоянно убегает твоя рука? – заметив кое-что возмутительное, Аяко не постеснялась об этом сказать и, более того, последовать за этой самой предательской правой рукой. Оказалось, что путь пролегал к заднему карману джинс. Не упустив шанса потрогать Такигаву за прекрасные, налитые силой молодости округлости, она нащупала в его кармане что-то плоское и шуршащее. И вот, наконец, вынув его единственный, дающий зелёный свет на любые тоннели пропуск, она, будучи шокированной, впала в замешательство, стоя с этим блестящим квадратиком как позирующая Леонарду Джоконда. Секундами позднее её натянутая миловидная улыбка дрогнула, и глаза устремились на бесстыжее, краснеющее лицо Монаха.

Я ждала не такого… – говорил её взгляд. – Плюсик ему за поддержание правительственной программы о безопасном сексе, но гигантский минус, что он посчитал меня незрелой дурой!

– Совсем идиот? – не церемонясь долго, она прямо в лоб и спросила. – Забыл, чем зарабатывает моя семья? Думаешь, я жду от тебя увеселения в этом резиновом сапоге? Если хочешь увидеть меня бьющуюся в конвульсиях удовольствия и присоединиться в ответ, то это отправляется в мусорку, а ты на кровать, пробуждать мой брачный инстинкт, который ты только что благополучно умертвил.

– Ты первая меня соблазнила, я отказываюсь вот так торопиться и прыгать сразу же в койку. У нас не было совместного ужина, неловкого разговора о бывших и даже невинного поцелуя в щёку. К чему вся эта суетливость? – орудуя всем, что приходило на ум, он состроил обиженного из себя. – У меня есть правила, сразу говорю! – выдал он после непродолжительного молчания. – Засосов не оставлять, спину не царапать!

– Надо ли мне спросить отчего такая бережливость к кожным покровам? – спросила Аяко, встав в позу, запротестовав таким образом по-своему.

– Если ты забыла, то напоминаю – я этим телом средства для существования зарабатываю, – сказал он, переходя на тона повышенного содержания. В коридоре их наверняка бы услышали.

– Сказал так, будто стриптиз танцуешь, – высказалась невозмутимо она, разглядывая маникюр. – Может, мне налички наменять?

– Хочешь, чтобы я тебе станцевал? – оторопев от её шутки, он принялся жалеть о сказанном.

– Ну если ты потрясёшь своими булочками, то я против не буду, – высказалась она с видом равнодушным, прекратив хотя бы рассматривать свои красные ногти.

Это какая-то дискриминация! – решил Монах про себя, приоткрыв рот и заиграв бровью ничуть не хуже, чем делала это Май.

– Ладно, сразу бы сказал, что боли боишься! – отстала она со своими колкостями, заинтересовавшись тем, что лежало в полукруглых вазах. То были маленькие шоколадки, завёрнутые в золотые упаковки.

– И это, между прочим, тоже! – замахал он рукой. – Но главное – тело!

– Боже, да не трону я тебя изнеженного жизнью! – сказала Аяко устало, сунув в рот разговорившегося Хосё шоколадку.

– Шо это?.. – зажевав сладкое, изрёк он, подразумевая больше: «Для чего это?».

– Ужин! – сказала Матсузаки и, пройдя в комнату, как эти шоколадки сладко-тёплую, упала на широкую кровать. – А теперь рассказывай о своей бывшей. Ты же хотел поговорить. Начинай! Я слушаю.

Посмотрев на эту картину, Монах дважды подумал: а стоит ли подходить?

– Почему это я должен быть первым?! Долг джентльмена – уступать даме. Твоё слово первое.

– Моя история наполнена печалью и трагедией, а твоя наверняка полна нелепости. Начинай или я домой поехала! – пригрозила она и чтобы увидеть в глазах Монаха страх, перевернулась на живот.

М-да, выбора нет. Сам же эту тему завёл, – подумал он и, почесав свой затылок, начал.

– С девушками я обычно знакомлюсь на концертах…

– Этого следовало ожидать, – ухмыльнувшись и перебив, Аяко снова перекатилась на спину и уставилась в потолок.

– Так, не перебивать! – пригрозил ей Монах. – Последнюю звали Бекка. Мы разбежались через неделю после знакомства. Она сама из Мичигана, попала на наш концерт случайно и как-то всё после выступления завертелось.

– Дальше можешь не продолжать, – Матсузаки ударила рукой по покрывалу, требуя остановить эту заезженную, банальную пластинку. – Она приехала на каникулы к друзьям по переписке. От души нагулялась и вот оставила тебя с разбитым сердцем доживать свои дни.

– С сердцем ты приукрасила. Она сразу обрисовала ситуацию, и я согласился. В любом случае все отношения идут именно к этому. Стоит девушке узнать, чем я увлекаюсь помимо музыки, то сразу возникает череда вопросов, где всё заканчивается расспросами о женитьбе. Вы, женщины, существа на редкость практичные. Не даёте и на день забыть тот факт, что на мне лежит обет безбрачия.

– Духи говорят о том, что мы с тобой идеальная пара, – заулыбалась она, продолжая шутить. – Я практичностью не отличаюсь, поэтому раз уж решил приударить, то закатай рукава повыше. Мне нужен комфорт, где бы мы ни оказались.

Об этом могла бы и не напоминать… – не считая это таким большим плюсом, какой раздула Аяко, он подумал и присел рядом, на край кровати.

– А что ты? Когда в последний раз встречалась с мужчиной? – спросив, он пристально посмотрел на неё сверху вниз.

– Месяца три назад был один заурядный наследничек какой-то там больницы, – начала рассказывать она, закрывая тут же глаза. Смотреть в глаза Хосё или в потолок стало неприятно. – Родители не сдаются, полагая, что я выйду замуж за такого рода мужчину. К счастью или сожалению, но все они сбегают, когда узнают о моей работе…

Месяца три, а я вот пять месяцев ни на кого глаза не мог положить, правда, тут вмешались её родители… – он мог бы и рассерчать, однако осадил себя сразу же, когда посмотрел на жрицу. Пусть она говорила, что это может быть к счастью, но ей было обидно. Всем этим богатым мужчинам требовалась жена, стоящая подле них, выходящая в свет или способная породить наследника, то есть при стечении всех удачных и неудачных обстоятельств их интересовала женщина-вещь, а она, как натура в душе тонкая и чувствительная, всегда являлась женщиной-личностью.

– Дело никуда не продвинулось. Три свидания. Два из которых – совместный ужин, а на третьем разбежались. Вот и все отношения с бывшими, – добавила она и приподнялась, опираясь на локти. Она молчаливо смотрела на дверь ванной комнаты, позабыв о сидящем рядом мужчине.

Её личная драма породила в нём нежность. Стоило ей задуматься, и он воспользовался моментом.

Наклонившись к её светлому, как пахнущая жасмином пудра лицу, Такигава поцеловал её щёку, напоминающую в этот момент плод персикового дерева.

– Что это? Невинный поцелуй в щёку? – дотронувшись до своего лица, Аяко почувствовала жар в ладони. Щёки горели, а от осознания этого факта продолжали наливаться яркой краской. На лице Такигавы она заметила едва заметную нежную улыбку. Он смотрел, наслаждался её проявившейся слабостью. Совсем скоро он прошёлся согнутым указательным пальцем вдоль линии скул и убрал волосы от лица жрицы. Как персик! Кожа мягкая, из-за невидимых для глаза волосков бархатистая, сияющая молодым, практически никем не признанным румянцем.

Матсузаки не скрыла участившегося пульса, дыхания. Это волновало его.

Доверившись опыту, он не видел возможным тянуть время, поэтому придвинулся и просунул руки к ней под кофту, расстегнул бюстгальтер и медленно снял вместе с другой верхней одеждой.

Красивые очертания её тела и раньше приковывали его взгляд, вот он увидел их без обёртки, в том натуральном состоянии, при котором её гранатовые соски в тёплом свете торшера отбрасывали еле заметную тень.

Аяко не сводила с него глаз. Её возбуждали его мерные, уверенные в себе движения. Тело не лгало. Соски набухали, а там, где ещё мешалась одежда, постукивало и вибрировало. Стоит ему коснуться и можно начинать издавать томные звуки.

Монах неторопливо запрокинул ей руки и уложил на украшенную ямочками от позвоночника спину. Упругая, ставшая немного приплюснутой грудь вновь колыхнулась. Растянувшись на кровати, Аяко боялась, что от её замечательного бюста останутся одни торчащие соски. Оттого её дыхание то и дело прерывалось. Она набирала в грудную клетку много-много воздуха, а потом сама же задыхалась, передавая телу пульсацию в виде неловких сокращений диафрагмы. Такигава уже не мог ей улыбнуться. Он серьёзно подошёл к делу. Чтобы это показать, он опустил ладони на её живот. Протащил снизу вверх, пока соски не оказались у него между пальцев.

Матсузаки отвечая его движениям, приподнялась на лопатках. Её голова запрокинулась. Длинная шея на секунду отвлекла его взор. Тихие стоны казались ему настоящим мурлыканьем; её тело по гибкости напомнило тончайшие изгибы кошек.

Послушав её и ощутив весь жар своей мужской силы, он приподнялся ещё чуть-чуть вверх по её телу и сжал пальцы. Аяко ответила незамедлительно. Её тело прогнулось и как кол замерло, пальцы на ногах принялись скрючиваться. Это одновременное тепло, трение и сосредоточение истомы в центре грудной клетки. Он замечательный. Красивый, ухоженный, популярный. Все его качества перемешались в её голове. И вот, рассудительность окончательно поддалась силе рассеивания.

Наклонившись над ней, Такигава надавил на её грудь языком, пошевелил им и тут же затерев свой сок пальцами, отстранил руки.

Она громко застонала, прикусила губу и упала обратно на лопатки. Руки, запрокинутые за голову, устали истязать простыню. Они подоспели к облепившей бёдра юбке, чтобы пылкость щекочущего под трусиками томления, сильнее вонзилась в её полыхающее разожжённой статью тело.

– Позволь это мне, – сказал он осторожно, отстранив её руки без последующего разрешения.

Аяко не возражала. Лёжа на кровати, зная, что их разделяют сантиметры, она задыхалась от подступившей пылкости.

– Не стесняйся, – простонала она в полубреде. – Тебе понадобится время, чтобы смутить меня! – предупредила она, заполучив в объятия рук его взъерошенную голову. Таскать его за волосы казалось особенным удовольствием. В тот момент, когда его руки заскользили в сторону юбки, рот аккуратно помещал в себя её грудь, посасывая и прикусывая соски, она пропускала его локоны сквозь пальцы, зажимала и потихоньку потягивала. Он пользовался этой игрой. Стоило ей потянуть, как он зажимал её набухший сосок зубами и наслаждался стонами, которые вырывались из её приоткрытого рта. Наконец его руки лишили Аяко всей оставшейся одежды. Отправив её в забытие, виновницей которого являлась нежность, он по-быстрому обнажился и, точно забыв все прошлые непорочные заигрывания, подтащил её за руки поближе к себе.

Горящие от хотения друг друга глаза встретились.

Матсузаки смотрела на полностью обнажённого, стоящего возле кровати мужчину снизу вверх и не могла не пожалеть о связанности своих рук. Он крепко держал за запястья, а она засмотрелась на тот инструмент, который совершенно точно был рад её видеть такой, распалённой и обнажённой.

Отпустив, он поводил взглядом по её лицу, растрепавшимся волосам и при ней же смочив языком два своих пальца скользнул ими по лону Аяко.

Почувствовав это, она зажевала ещё накрашенную нижнюю губу и, прикрыв глаза, раздвинула ноги. Он не отгибал её плоти, не толкался в неё такой несущественной вещью, как пальцы, лишь гладил. От этого в животе всё замирало, бывало, что наступали моменты, когда и сжималось, готовясь свести её такой мелочью с ума.

Приоткрыв рот, она показала свои маленькие белые зубки. Этот немного волнисты ряд жемчужин заставил Такигаву перейти от забав совершенно невинных к безрассудным откровениям.

Восхищаясь массажем, Матсузаки и не заметила, как её нежно переложили на живот, приподняли бёдра и вот уже начали медленно изучать языком.

Настало время плотно сжимать простыню и бесстыдно поскуливать. Настоящая поза кошки! Позвоночник прогнулся. Упругие ягодицы по чужому велению отчётливо вздымись. Так жарко! Жарко везде – снаружи, внутри, чресла, голова, грудина и шея… везде, где касались его пальцы, где был язык, куда опустился его поцелуй.

Почти хорошо, настолько хорошо, что Аяко не ожидала какого-либо подвоха! Вроде бы он всё делал правильно: отгибал её возбудившиеся губки пальцами, вытягивал язык и ласкал не очень-то сильно, но в момент, когда она хотела прогнуться в спине до нижайшего поклона, он, ни с того, ни с сего отступил и, до боли подтащив к себе за колени, приподнял.

Матсузаки в этот момент увидела мелькающую у носа простыню. Едва не запутавшись в выбранной им позе, чуть не сорвавшись на крик от испуга, она приклеилась к его немного вспотевшему торсу животом, уцепилась руками о его бёдра и, скрестив ножки на самой шее Такигавы, повисла вниз головой.

Не будь она застигнутой врасплох, то первым же делом обратила внимание на ту налившуюся молодой силой деталь, которая оказалась у её носа. А так, ей понадобилось время, чтобы голова от внезапных перестановок перестала кружиться.

Зато Монах добился того, чего жаждал больше всего. Так он отчётливо различил каждую выпуклость и впалость её лона, а она тот священный инструмент, которым он грозился изгонять духа Земли до седьмого пота.

Делая лишь намёк на совместную работу, он вернулся к тому, на чём остановился – давлению на её выпуклости и катанию изогнутых дорожек по её сочащимся сокам, которые потихоньку скатывались по внутренним частям бёдер.

Сжав в ответ ноги, Аяко чуть простонала и заручившись помощью рук, дважды протянула плоть Монаха взад и вперёд. Её манипуляции с его плотью отразились на силе и жаре движений. Она заметила, что стало жарче – это его вздох. Его затвердевший и сильно надавивший язык – это её смелое использование рта. Вот и он ощутил силу давления, теплоты языка и переворачивающие всё вокруг посасывающие рефлексы. Откровенность на свои причуды вкуса он не смел и желать, разве что напугался, что теперь он приручен, а она как понукаемая, движется в его ритме и ему, как первому, впавшему в буйство, куда быстрее достичь упоительного забытья.

Ноги Аяко сжимались как-то сильнее. Монах и в своих ощутил эту стальную, цепкую силу, наверняка у неё уже закружилась голова. Он почти поддался искушающему ритму её сверхурочных поцелуев. Даже принял подходящий для тела упор, чтобы, когда всё перед глазами закружится, не разжать руки и не уронить хорошо отработавшую жрицу головой о пол. Вдруг через темноту перед глазами пришло просветление. Торопиться некуда, да и позволить женщине сотворить с собой такое в первую же совместную ночь – сплошное кощунство. Но остановиться самому немного проще, а её не такой кроткий ритм прервать – нужна сила воли. Поднатуживись, он всё-таки остановил её голову руками и аккуратно вернул в положенное человеку положение – ноги на полу, а голова всё же ближе к потолку.

Матсузаки ещё покачивалась, поэтому, не споря с его любезностью, держалась за пальцы Такигавы и закатывала глаза. Было видно, что она изо всех сил старалась не кашлять. Выделяемая его телом смазка, щекотала и обволакивала горло.

Сейчас не время останавливаться, а секундная передышка – не повод бросить всё на полпути, – говорила она себе, когда на самом деле не отказалась бы от стакана воды.

– Считай, что ночь в отеле – отработал! Пришло время припомнить тебе онсэн! – сказала она, как и всегда в своём духе и, взяв его за руку, повела в душ.

Душевая, отделанная крупными мраморными плитами цвета какао-плодов, приняла обнажённых мужчину и женщину приятными, щекочущими сознание всплесками. Тёплая вода очень быстро заскользила по их телам. Кожа стала красиво блестеть. Волосы немножечко слиплись, эротично обрамляя лицо.

Там Аяко хорошо разглядела очертание мужских мускул, замечательно уловила наготу и пульсацию, отвечающую в мужском естестве за ширь и длину. От этого вида у неё снова потупилось сознание, и обострились все жаждущие ласки чувства. Нервные окончания, как водоросли, попадающие в бурный поток, трепетали.

Придвинув её к стене, Монах осторожно приподнял её левую ногу и без труда отыскав траекторию своих будущих безумных толчков, поддался вперёд.

– Чудесно! – не сдержалась она и истомлено простонала. Голова заскользила по стене, а руки по мокрым выпуклостям Монаха.

– То ли ещё будет! – он посмеялся, отвечая на её лёгкие хлопки вертлявыми, кругообразными движениями бёдер. Находясь в ней не так глубоко, они оба поизвивались, ощущая какое-то подобие щекотки. И вот, заигрывания переросли в настоящие стальные движения.

Первое настоящее соитие тел, подкинуло Аяко и Монаха почти до вершины блаженства. Ему – узко и давяще, ей – терпко и жарко. Тело, начинающее двигаться в ней – не её, оно отчуждается её телом и вновь, точно расстроенное от раннего прощания, принимает. Пальцы сами заскользили по его влажной спине. Шумел душ, и его слова расплывались в сознании.

Вместе с подкидывающими тело движениями пришли поцелуи. Сумасшедшие и несдержанные они охватывали всё! Губы, шею, ключицы и грудь… Пальцы Монаха скользили по её бёдрам и, точно пушинку подкидывая, насаживали на себя в неудержимой прыти.

Не стесняясь звуков своих тел, неразборчивых слов неописуемой страсти, Аяко с благодарностью приняла ещё парочку несильных толчков после чего позволила Такигаве склонить её к тёплому полу из кафеля.

Распластавшись и раскинув алые волосы, она запорхала руками в чуть играющей на поверхности плитки воде. Снова глубокое, целкое проникновение. Аяко простонала в полный голос и обхватила его бедра ногами. Толчки стали более медлительными, чем прежде, но такими сильными, что ей казалось, будто в ней не осталось даже сантиметра свободного места. Тело потихоньку начинало потряхивать. Его взгляд, падающий на неё сверху, и её пленяющие причитания; они настолько подходили друг другу, что чувствовали одно и то же – сковывающие импульсы, пробудившиеся после долгого сна, скорую череду беспорядочных конвульсий и главное, никаких преград на пути к этому удовольствию.

– Двигайся… – нашептал её голос, не дружащий с головой. Сознание кричало: ЕЩЁ! А голова твердила – не спеши, подожди, он вот-вот сорвёт целость своей печати, и тогда ты не выдержишь, удовольствие поглотит тебя.

Пусть берёт всё! Хочу его всего и прямо сейчас! – бросаясь в омут вольности, она заиграла руками с его влажными волосами. Встретилась с его губами страстными поцелуями. Позволила себе скользить вдоль влажного тела и толкать его бёдра, толкать, придавая ритму скорости, чёткости.

– Мне кажется, ты знаешь, что я уже не могу, – толкнувшись в неё и немного привстав, он посмотрел под себя, в основном на её такой же напряжённый живот. Каждая жилка на нём говорила, что она сдерживается, ожидая его. – Позволишь мне потом тебя обтереть, одеть и отнести в кровать?

– Позволю всё, если закончишь начатое сейчас же! – произнесла она, жарко приоткрывая рот, так, будто продолжает его целовать.

– Ты бы пожалела мои чувства, я изо всех сил стараюсь не торопиться, – заиграл он бёдрами часто-часто, разнося по телу Аяко мелкую рябь.

– Лучше сделай это немедленно! – слыша свой сорванный голос, она ударила рукой по воде. Его эти «стараюсь» чуть не довели её до экстаза раньше, чем наслаждение достигло его. Матсузаки бы никогда ему не простила, чтобы первым их разом сдалась непременно она.

Приняв её волю как есть, Такигава как истомившийся по её поцелуям, погрузился с ними в её чарующий омут, продолжая двигать бёдрами настолько часто, что в этих хлопках тел и воды, она никак не могла различить тона своего голоса, пока как и ожидали они оба, конвульсия удовольствия не достигла своего пика. Аяко крепко сжала его предплечья и вместе с ним, разве чуть громче, долго застонала. Пульсирующее и разливающееся внутри тепло было таким приятным, что она спустя короткие секунды ощутила то самое истязательное томление, которое погрузило её тело в анабиоз притупленных чувств.

Покинув её расширившееся под него тело, Монах часто и тяжело дыша, упал рядом со жрицей на пол. Раскинув руки и наслаждаясь отходящим состоянием после тёмных кругов перед глазами, он упоительно засмотрелся в потолок.

– Я боялась, что твой рот не закроется даже в постели! – ощущая себя по-прежнему липкой и скользкой везде, где соприкасались их тела, Аяко захотела сказать пару слов.

– Ты жутко требовательная! – веселясь от души, он со звонким отзвучием хлопнул Матсузаки по бедру. – Я, между прочим, очень старался тебя удивить.

– Как будто не знал, на что шёл, – хмыкнула она, закатив упоительно глазки. Внизу живота если и не порхали бабочки, то струящаяся вверх по позвоночнику услада, поднимающаяся к голове и точно стучащая в каждом сантиметре её естества, кричала: «Браво! Как раз прошло около года!».

– Да я не имею ничего против, детка. В какой-то степени мы из одного теста, – вдохнув полной грудью, Монах поднялся и поджал под себя ноги.

– Отвратительное, вульгарное слово! – Аяко вся мокрая оттолкнулась от пола ладонью и, упираясь в неё же, уставилась на улыбающегося Такигаву.

– Хочешь, чтобы я называл тебя как-то по-другому? – прищурившись и хитря, спросил он.

– Вне всяких сомнений! – задрала она нос.

– Обсудим это, когда я буду тереть тебе спинку? – предложил он, смеясь на реакцию жрицы. Она сморщилась, съёжилась, точно кошка, которую против её воли затолкали в таз с мыльной водой. – Ты обещала! – рассмеялся он во весь свой внушительный голос. – Посмотрим, чего стоят обещания нашей мико!

Конец

========== Глава 7. Беспощадный город ==========

I

11 августа 2007 года. Загородный дом четы Дэвис. Шесть сорок утра.

Твёрдость в вере и следование какому-либо мировоззрению – ортодоксия. Влияние на воображение и волю человека с целью его психологического подчинения – фасцинация, а в комплекте с системой поступков, где главным является получение практически полезного результата – набор непонятных слов и действий Оливера Дэвиса, в которых Май запуталась, как часто дети путаются в слишком мелко напечатанных головоломках, где в размотанном клубке ниток надо прийти к какому-то результату; обычно подобное можно найти на последних страницах газет. Решение этих задачек требует сноровки: бумага тонкая, с запахом типографской краски, при неосторожном обращении легко рвётся и мажется. Разгадывая причину плохого настроения Нару, как какой-то кроссворд, Танияма проворочалась в постели полночи. Её бессонница развивалась от самых простых вопросов («Почему он злится?») до самых абсурдных («Что есть мы на этой бренной Земле?»), в какой-то момент её подсознание решило, что причины могут крыться в самом мировоззрении, ведь Нару прагматик, а она оптимист, следовательно, их взгляды кое-где расходились и, несмотря на то, что дьявол сидел в деталях, она объяла своим умом необъятное, придя к безукоризненному выводу – творящиеся вокруг это чистой воды тарабарщина. Когда данное умозаключение было получено, Май без каких-либо угрызений совести заснула. Сны были тяжёлыми и очень правдоподобными, если задуматься, то сейчас она не отказалась бы побродить по коридорам поместья Урадо, так как снящийся крупный кроссворд со всё теми же идиотскими вопросами, заставлял злиться. Не в силах выносить эту серо-белую клетку, Танияма в бешенстве раскрыла глаза, сделала несколько громких выдохов и поднялась, чтобы в пижаме прогуляться по комнате. Быстрая ходьба из угла в угол привела её в чувства, а остальным занялся душ.

И всё-таки я не смогу спокойно спать, пока не узнаю причину его недовольства! – Май, переодевшись в короткую светло-бежевую расклешённую юбку из поплина, с карманами и широкой резинкой, а также в белую футболку с наполовину закатанными короткими рукавами и надписью в верхнем левом углу COOL AS ICE, вышла в коридор и как стражник, нёсший караул в Лондонском Тауэре, вышагивала неподалёку от комнаты Нару, временами делая широченные шаги – это она подступала к двери молодого профессора и прислушивалась, что он делает, то есть, спит или, как и она, бодрствует. Хитрость не увенчалась успехом, так как её нескромную, хотя и женскую поступь, Нару узнал бы и сквозь сон.

– Ты хотела постучать? – застав девушку врасплох, Оливер своим вопросом привёл каждый волосок на спине Май в вертикальное положение; её передёрнуло и непонятно как не контузило, когда Нару ни с того, ни с сего открыл дверь и вышел в коридор. Да, реальные и воображаемые разговоры часто не сходятся, так как угадать реакцию человека едва ли возможно, кто знает, как он спал, о чём думал, а потому неизвестно какое настроение в нём, в этом самом человеке преобладает.

– С чего ты это взял? – не зная куда уронить взгляд, Танияма закатала глазные яблоки по орбитам: посмотрела с опущенной головой в сторону комнаты, с мыслями: «А может быть, тоже хлопнуть дверью, чтобы показать характер?»; кинула взгляд на его комнату, которая чуть-чуть виднелась из приоткрытой двери – любопытство превыше гордости, ну и наконец, вернув свою словоохотливость, оправдалась: – Я просто мимо проходила.

Видишь? Прохожу мимо… – вышагивая в сторону своей двери, Май действовала напоказ, зная, что Нару провожает взглядом. – Божечки, как же страшно. Я нервничаю, так сильно нервничаю, а всё из-за того, что он смотрит! – закрыв свою дверь и держа руку на груди, она тяжело задышала. – Дышать, надо дышать… Блин, я так не могу! Пойду и скажу ему всё! – испуг продлился недолго. Взмахнув для большей уверенности кулаком, Танияма вздрогнула и схватилась за область, где у человека находилось сердце. Разнёсшийся по её комнате стук, заставил почувствовать себя спелёнутой тушей – не двигались ни ноги, ни руки.