Текст книги "Сезон тропических дождей"

Автор книги: Леонид Почивалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

3

Здесь та же Африка, все здесь то же самое, что и по ту сторону границы – и пальмовые рощи у дороги, и деревушки за глиняными дувалами под тростниковыми крышами, и все те же женщины с корзинами на головах, бесконечной цепочкой идущие куда-то… Только километровые столбы на обочинах уже иного фасона, да надписи на дорожных щитах уже по-английски, на таком же чужом для местного населения языке, как и тот, на котором разговаривают щиты и вывески в Асибии.

А ведь и те и другие, живущие по обе стороны границы, единокровны, и старинные верования у них одинаковы, и родной язык все тот же, имена те же. Много лет назад провели линейкой по карте: вот граница, справа ваше, слева – наше. Чужая воля, вооруженная карандашом, рассекла единую землю на две части, отгородила их друг от друга полосатыми шлагбаумами, кокардами полицейских, штампами пограничных виз, заставила говорить на иноземном, привезенном из-за тридевять земель языке, жить, думать, поступать по правилам и обычаям далекого чужого севера.

На подъезде к Монго скорость пришлось сбавить. Появились велосипедисты. В Куагоне их полно. Смотри в оба, иначе собьешь. В прошлую поездку в Монго за рулем «Волги» был Потеряйкин. Всю дорогу он ругался: велосипедисты выводили его из себя. Потеряйкин торопился в Монго в любезный его сердцу супермаркет, который закрывался на трехчасовой обеденный перерыв в полдень. Как ни торопился – опоздал, а вечером пришлось возвращаться обратно, и Потеряйкину отовариться не удалось. На обратном пути ворчал: «Чтоб их, этих африканцев!»

Здание нашего посольства в Монго возвышается почти на берегу океана. Во время штормов ветер доносит то него пропитанную солью мелкую водяную пыль, и посольству приходится держать сверх штата специального уборщика, который по утрам отмывает с окон, обращенных к океану, белые соляные кляксы. Над крышей двухэтажного, построенного в колониальном английском стиле, одинаковом и для Индии и для Африки, здания, полыхал красный флаг. Над этим домом у океана развевался он, как над кораблем, зашедшим в чужие воды. Невысокая кирпичная ограда вокруг здания напоминала борта судна, мансарда на крыше – рулевую рубку, длинные лоджии по этажам – палубы. Крошечный клочок территории СССР на африканской земле!

Теперь только нажать кнопку звонка у ворот, дождаться, когда прожужжит электрический механизм, втягивая в себя язычок задвижки, от легкого толчка дверь откроется, один шаг, и ты как будто на Родине, под сенью ее флага. И хотя Антонов давно привык ко всему этому, он неизменно испытывал почти мальчишеское волнение, когда в Дагосе ли, в Монго, в других ли странах подходил к воротам, возле которых поблескивала начищенная медная доска и на ней значилось: «Посольство Союза Советских Социалистических Республик». И палец уверенно жал кнопку звонка: «Эй, товарищи, пустите домой! Свой пришел!»

Антонов поднялся по ступенькам парадной лестницы, открыл дверь, и приподнятое настроение тут же улетучилось. За столом дежурного восседала Красавина. Она подняла на Антонова выпуклые серые глаза с таким видом, словно видела его впервые в жизни.

– Добрый день! – сказал он.

В ответ едва шевельнулись тонкие, четко выписанные губы.

Он обозлился:

– Я вам сказал: добрый день!

– Я вам ответила – добрый! – На этот раз губы обронили слова, похожие на льдышки.

Пришло же кому-то в голову посадить эту женщину на место, с которого начинается посольство! Кажется, коснись ее кожи, и обожжешься, будто на морозе задел железку, а во взгляде Аллы Красавиной, обращенном на тебя, постоянно сквозит холодное презрение. Как-то Антонов посетовал своему коллеге, здешнему консулу: «За что она меня так ненавидит? Не пойму! Я и видел-то ее всего два или три раза». Консул рассмеялся: «Да она так не только к тебе – ко всем. Даже некоторые наши посетители-африканцы жаловались: мол, ваша дама, сидящая у входа, выказывает откровенное пренебрежение к нам, черным. А на самом-то деле она обыкновенная лягушка с холодной кровью. Такой же, как у ее мужа, переводчика посла Вадима. Год с этой парой под одной крышей и ни разу не видел, чтобы они улыбнулись».

В какой-то книжке Антонов прочитал, что в искусство дипломата, так же, как в искусство актера, входит «умение управлять своим настроением». Всему научили в вузе чету Красавиных – наукам, разным языкам иностранным, а вот не научили быть приветливыми, уметь ради дела хотя бы через силу улыбнуться, даже если мама наделила тебя кровью лягушки. А в сущности, это элементарная невоспитанность. Недопустимая нигде, и особенно на работе за границей.

– Скажите, пожалуйста, дипкурьеры приехали?

Не поднимая головы, она буркнула что-то нечленораздельное.

– Да или нет? – На этот раз Антонов даже улыбнулся, взглянув на женщину как на любопытный объект для изучения.

– Да! – В голосе ее звучало раздражение.

Приемная посла была на втором этаже. Здесь тоже сидела молодая женщина, но уже с порога хотелось ей улыбнуться. Удивительно, почти все в лице Веры выходит из нормы: нос длинноват, остренький, похож на птичий, одна бровь чуть выше, другая чуть ниже, лоб высоковат, подбородок слишком решительно выдвинут вперед. И все же, вопреки этим аномалиям, смотреть на Веру приятно. Совсем не красавица, а мила нежным овалом лица, удивительно крупными и чистыми глазами, постоянно подогретыми мягкой улыбкой. А главное, характером – жива, общительна, неизменно пребывает в хорошем настроении. Вере двадцать пять. Судьба ее похожа на судьбы таких же, как она, девушек, работающих в наших учреждениях за границей. Никаких надежд на то, чтобы найти жениха в среде советской колонии, особенно такой маленькой, как Монго или Дагоса. Все женаты. Временные командированные? Тоже женаты, а если кто и холост, то прикатит на десять дней, ну на месяц – какой от него толк, всерьез отношения не построишь.

– Привет, Верочка!

Она даже привстала на своем стуле:

– Андрей Владимирович! Боже мой, как я рада!

Они давно в добрых отношениях. Каждый раз, направляясь по служебным делам в Монго, Антонов думал о том, что увидит милую востроносую Веру Малышкину. Антонов уже заранее знал, что вечер они проведут вместе – так бывало всегда, даже если приезжал в Монго с Ольгой.

– Значит, вечером… – рассмеялся он.

Она склонила голову набок, лукаво прищурила один глаз и стала совсем похожа на птицу.

– До чего самоуверен! А если посол не разрешит? А если меня уже кто-то пригласил!

– Отобьем! – Антонов с шутливой решительностью рубанул рукой по воздуху. Указал глазами на дверь, за которой находился кабинет посла:

– Здесь?

Она кивнула.

– Ситуация?

Вера засмеялась, сверкнув передним золотым зубом, мертвый блеск которого так не вязался с ее чувственным, нежным ртом.

– Подходящая. Но только сейчас уезжает на аэродром.

Посол в Монго слыл человеком настроения. Так же, как Кузовкин, он был уже немолод. Оба они принадлежали к самым старшим среди наших послов в тропических странах, – таких, как они, были единицы. В тропики стараются направлять кого помоложе. Много лет Пашкевич проработал в жарких странах, эти нелегкие годы наложили отпечаток и на его характер. Временами посол вдруг становился хмурым, замкнутым и поэтому недоступным. Но чаще всего чувствовал себя бодро и тогда в общении был прост и легок. И весел, особенно когда предстоял прием, дипломатический раут или выезд на какое-нибудь торжество. Стоило Пашкевичу облачить свою ладную, совсем не стариковскую фигуру в темный вечерний костюм или в шитый золотом черный мундир советского посла, как настроение его резко шло вверх. Хороший аналитик и умный тактик, он в то же время любил внешнюю представительскую сторону своей деятельности, неизменно требовал от подчиненных соблюдения дипломатического этикета, безукоризненности в одежде. Однажды, собираясь во французское посольство на коктейль, заметил плохо начищенные ботинки у второго секретаря и наотрез отклонил его кандидатуру в роли сопровождающего. Этот случай научил всех. С тех пор у дипломатов всегда наготове была экипировка для срочного выхода в свет – вычищенная и отглаженная на совесть.

Антонов считал Юрия Петровича образцом для посла в такой маленькой «тихой» республике, как Куагон, где ничего не происходило – ни переворотов, ни революций. Манеры у него были безупречны, свободно говорил на трех европейских языках, внешность имел для подобной роли в высшей степени презентабельную, – немолод, породисто сухощав, с красивой седой шевелюрой, спокойными уверенными движениями, неторопливой, исполненной достоинства речью. Он был дуайеном[1]1
  Выборный старшина послов.


[Закрыть] в дипкорпусе Монго – как самый старший по сроку пребывания в этой стране. На балах, которые четыре раза в году устраивались в просторном, забранном в стекло, похожем на выставочный павильон президентском дворце, Пашкевич был неизменно в центре внимания, не только как самый видный и чиновный иностранец, но и как один из лучших танцоров. Танцевал Юрий Петрович в самом деле превосходно, правда, старомодно, на уровне своего возраста, но впечатление производил: немолодой человек, гибкий, легкий, раскованный, чуть касаясь талии дамы, элегантно скользит по зеркальному паркету. И этот человек – посол! И какой посол – советский! Вальс Штрауса, да еще с кем – с американским послом! Полгода назад в ранге посла США в Монго вдруг объявилась сорокапятилетняя женщина. Ростом она была выше Пашкевича, фигуру имела плоскую и негнущуюся, танцевала деревянно, что, конечно, снижало общее впечатление от этой пары, но зато по-американски широко, во весь свой большой рот улыбалась во время танца. На страницах местных газет печатались фотографии с бала, над которыми вскрикивали крупные заголовки: «Вальс разрядки! Послы двух сверхдержав в туре вальса объединены музыкой Штрауса и улыбаются друг другу», «Мировая разрядка начинается с Монго!»

Недалекий от посольства солнечный полуденный океан наполнял кабинет посла слепящим светом. Освещение было не очень выгодное для Юрия Петровича – до самых глубин высвечивалась каждая морщинка на его частом, смуглом лице, и Антонов впервые подумал о том, что не так уж мало лет послу – морщин было в избытке.

– Добро пожаловать! – приветствовал вошедшего хозяин кабинета. С неожиданным проворством он вышел из-за стола, приблизился навстречу Антонову с протянутой рукой: – За дипами? Ясно. Только рано пожаловал. Дипы опоздали. Прибыли лишь сегодня. Придется погостить у нас денек.

– Ну что же, погощу.

Антонов был рад неожиданной задержке – в Монго ему нравилось.

– Ну как у вас там? – спросил посол. – Напряженка?

– Напряженка, Юрий Петрович.

Пашкевич кивнул, прошелся по кабинету, поблескивая узконосыми черными, на совесть начищенными штиблетами.

– У них здесь ушки на макушке. Все секут. Во вчерашнем номере «Таймс оф Куагон» на первой полосе аршинными буквами: «На русском траулере «Арктика» избивают асибийцев-практикантов».

Во взгляде Пашкевича блеснули веселые искорки:

– И чего Кузовкин смотрит? Драться нехорошо!

Антонов рассмеялся:

– У нас подобных слухов полным-полно. А вот этот особенно упорный.

– Дальше будет еще хуже, – заметил посол. – Кое-где всерьез перепугались ваших реформ. У нас в Монго в том числе.

Пашкевич подошел к окну, постоял, глядя на океан, в котором чернели силуэты двух идущих к порту сухогрузов и стоящего недалеко от берега небольшого серого катера береговой охраны.

– Вон наши куагонцы уже свой военно-морской флот выставили! – усмехнулся он. – Готовятся!

Повернулся к Антонову:

– Вчера на приеме у англичан шеф городской полиции после третьей порции джина сболтнул мимоходом: мол, ждем у соседей перемен, дозоры у границы усиливаем.

Антонов вспомнил о разговоре с Прайсом на автозаправочной станции и рассказал о нем Пашкевичу.

Посол, нахмурившись и наклонив голову, внимательно слушал.

– Факт стоит того, чтобы над ним задуматься, – сказал озабоченно. – Судя по всему, ваш Прайс человек осведомленный. Такие зря болтать не будут. Без огня нет дыма.

Он погладил до блеска выбритый подбородок.

– Вот что! Вечером берите бумагу и все опишите. Я сообщу в центр. – Посол вдруг обернулся, взглянул на настенные часы, потом как бы невзначай скользнул по Антонову – с головы до ног – быстрым оценивающим взглядом. – Свободны сейчас?

– В общем, да…

– Тогда поехали со мной! – сделал приглашающий жест в сторону двери. – На аэродром, встречать Гбенона Одуго. Не прогадаете! Редкое зрелище. У вас в Дагосе теперь такого не увидишь.

У подъезда посла ждал «мерседес». На крыле развевался красный прямоугольник флага. Шофер сиял свежестриженным затылком и безукоризненно белым воротничком сорочки. Так же, как и посол, он был сед, строен, элегантен, звали его тоже Юрием, только Николаевичем, и, как рассказывали в колонии досужие языки, будто бы был случай, когда у подъезда одного посольства Юрия Николаевича приняли за посла и кто-то из встречающих протянул ему руку: «Приветствуем, ваше превосходительство!»

Вел Юрий Николаевич машину неторопливо, расчетливо, солидно. Проработав со своим шефом много лет, он отлично знал, что даже проезд посла под государственным флагом по дорогам чужой столицы – политика, и он, шофер посла, помогает шефу ее делать.

Вначале их путь лежал вдоль набережной, засаженной мощными королевскими пальмами, мимо президентского дворца, возле которого по случаю предстоящего прибытия высокого гостя стояли усиленные наряды полиции в белых касках.

За президентским дворцом начиналось шоссе, ведущее к аэродрому. Сейчас оно было полупустым, движение давно перекрыли, пропускали только правительственные и дипломатические машины. По обочинам толпились горожане, привлеченные грандиозным проездом сиятельных лиц, и глазели на автомобильные кортежи, вытянувшиеся на многие километры. В лаковых боках лимузинов криво отражались кособокие хибары и перекошенные рты зевак.

– Такая бедная страна и такое количество лимузинов! – заметил Антонов, глядя на дорогу, забитую «мерседесами», «кадиллаками» и «вольво».

– Бедная и по этой причине, – коротко прокомментировал посол.

На перекрестках на высоких тумбах возвышались рослые полицейские в пробковых шлемах. Каждой машине, идущей под флагом, они отдавали честь, картинно вскидывая руку.

На машину под красным флагом обращали внимание особое – и стоящие у обочин любопытные, и полицейские – флаг узнавал каждый. И это волновало Антонова, ему еще не приходилось ездить в компании посла под флагом.

Наверное, приятно быть послом! Всего-навсего небольшой прямоугольный кусок красного материала, трепещущий на крыле машины, а ты и есть – Советский Союз.

Посол откинулся на спинку сиденья, сложил руки на груди и задумчиво глядел в стриженый затылок шофера. О чем думал? Вспоминал ли о Москве, о доме – две дочери у него там и трое внуков, и тихая квартира где-то в арбатском переулке. И совсем уж не такое удовольствие для этого пожилого человека сейчас ехать в аэродромный зной смотреть на парадное появление в стране очередного «великого африканского лидера»…

– В Африке буржуазия стремится оснаститься свидетельствами богатства прежде, чем это богатство она создаст или накопит… – Посол произнес это таким тоном, будто у них и не прерывался разговор о лимузинах на дороге. – Перед ней европейские и американские образцы преуспевания. И тоже хочется быть большими. А кошелек худ. Потому-то здесь некоторые власть имущие так легко залезают в государственную казну.

Он сделал движение рукой, показывая на дорогу:

– Вот на все эти лимузины можно было бы построить в стране лишний десяток школ, которых так здесь не хватает, да еще пару больниц. Но этим, сидящим в лимузинах джентльменам школы и больницы для народа ни к чему, им прежде всего нужны лимузины и виллы, да поездки в Европу в отпуск.

Посол достал платок, отер лоб – даже при мощном кондиционере в машине уже становилось жарко.

– В этом отношении ваш Кенум Абеоти молодец. Курс взял единственно верный. Но дадут ли ему сделать что-то путное? Вот в чем вопрос!

Подъезды к аэропорту были оцеплены солдатами и полицейскими. Дежурный офицер остановил их машину, а стоящий рядом с ним человек в штатском приложил лоб к стеклу у переднего сиденья, скользнул острым взглядом по лицам шофера, посла, Антонова. На Антонове взгляд задержался: должно быть, засек для себя новое лицо. Но посол сделал успокаивающий жест рукой, и человек удовлетворенно кивнул.

– Из секретной полиции, – пояснил Юрий Петрович. – Старый знакомый. Приставлен к дипкорпусу.

Если бы не жара да такая характерная для тропиков тягучесть и медлительность процедуры, Антонов мог бы считать, что ему повезло, – попал на зрелище редкое. В Дагосе подобного вправду не увидишь. Здешний президент большой любитель всяческих пышных торжеств, денег на них не жалеет.

На встречу высокого гостя на аэродром прибыл не только обязательный в этом случае военный караул, сюда пригнали тысячи три других участников спектакля. Аэродромное поле полыхало яркими красками, как тропический сад. Никто не превзойдет африканца в броскости наряда, сама природа определила его вкусы.

Кого здесь только не было! Казалось, маленькая страна выставила на аэродромном поле все, чем располагала, до последнего человека, имеющего хоть какое-то отношение к народному искусству. Сотня одинаково грудастых и задастых матрон в пышных бежевых туниках, сотня полуобнаженных парней в шаманских юбках с грозно размалеванными лицами и воинственно торчащими в жестких волосах перьями, голоногие девицы, совсем неожиданные, даже нелепые под африканским небом в чужеродных нарядах – высокая гусарская шапка с султаном, красный гусарский мундир, поблескивающий золотыми пуговицами, мини-юбка и голые ноги, с натугой всунутые в узкие красные сапожки. Были еще какие-то броские на вид девицы, еще какие-то размалеванные парни, были школьники, были спортсмены. Все это мельтешило красками, сливалось в пеструю колышущуюся массу человеческих тел. Над полем клубилась пыль. Пахло потом и моторной гарью.

Гбенон Одуго прибыл с опозданием на полчаса. Из своей столицы до Монго лететь президенту не больше сорока минут. Но вот опоздал! Мало ли какие неотложные дела вдруг могут появиться у президента! Толпа послов и сановников изнемогала под почти отвесными лучами экваториального солнца. В строю девиц-гусар трое хлопнулись в обморок, и их торжественно вынесли на носилках, как раненых с поля брани.

Наконец в небе над окрестными пальмовыми рощами сверкнул крыльями большой самолет, стал снижаться. Именно в этот момент на открытой машине отъехал от здания аэропорта, направляясь к краю аэродромного поля для встречи высокого гостя, Суде Сетунджи, президент Куагона, в блестящем, в серебре и золоте генеральском мундире.

Личным самолетом гостя был «Боинг-707», огромная реактивная махина, предназначенная для трансконтинентальных перелетов. Антонов вспомнил разговор с Юрием Петровичем о лимузинах. Некоторые африканские лидеры, едва утвердившись у власти, прежде всего обзаводятся современными личными самолетами, да еще для верности дорогостоящими «белыми» пилотами, выписанными из Европы или Америки, стюардесс же набирают из красоток собственной страны. Вот так и у президента Одуго.

Когда «боинг» подрулил к месту стоянки, за стеклами пилотской кабины Антонов разглядел физиономии своих «бледнолицых братьев» – говорят, у Одуго пилоты шведы. Едва подвезли трап и открыли дверь салона, как на верхнюю площадку трапа выскочили четыре темнокожие красотки в голубой униформе и, выпятив грудь, замерли, точно в карауле.

Небрежно помахивая неизменным своим стеком, легко, вальяжно, словно собрался на прогулку, вышел на площадку трапа Гбенон Одуго, оглядел выпестренное толпой аэродромное поле, патрицианским жестом выбросил руку вперед, делая общее приветствие всему полю, и стал медленно спускаться с трапа. С широкой улыбкой, с протянутыми для братского объятия руками, направился к генералу Сетунджи. Обнял его, и стек, зажатый в левой руке гостя, прошелся по спине генерала. На Одуго красовалась сидящая чуть набекрень белая круглая шапочка, которую в Африке носят старые учителя и проповедники, одет он был в белый, наглухо застегнутый полотняный френч.

После объятий оба президента направились к выстроенным в ряд членам правительства. Сетунджи держался не менее величественно, но по-военному скованно, поэтому фигура его казалась излишне прямой, будто он носит корсет. Одуго же шел легко, молодо, гордо откинув назад голову, его неторопливый, как будто тщательно выверенный шаг, демократически улыбчивое лицо, свойский жест руки демонстрировали всем, что он человек простой, естественный, но великий и вполне заслуживает встречи, которая ему уготовлена.

Президенты обошли строй министров, генералов, других высших чинов, потом строй послов и поверенных. Протягивая руку для пожатия, Одуго любезно улыбался каждому, чуть склонив голову, чтобы лучше слышать пояснения шефа протокола; возле некоторых послов задерживался, роняя пару дежурных приветственных слов. Замедлил шаг возле послов Марокко, Франции, Китая, Мексики, советскому и американскому, стоявшим рядом, только кивнул, но не задержался, несмотря на то, что советский был дуайеном, а американский – женщиной. У Одуго на этот счет были свои прихоти.

По той же неожиданной для всех прихоти высокий гость вдруг шагнул во второй ряд, где за спинами послов и поверенных стояли дипломаты рангами ниже. Поздоровался и с ними – каждый удостоился его рукопожатия. Видимо, президента привлекла загорелая физиономия Антонова, на которой выделялись яркие серые глаза. Одуго задержал его руку в своей и спросил:

– Сегодня в этой стране превосходная погода. Не так ли, мой друг?

– Вы правы, ваше превосходительство. Сегодня в Монго отличная погода, – подтвердил Антонов и услышал, как рядом с ним раздался треск затворов фотоаппаратов и стрекот кинокамер.

Едва Одуго проследовал дальше, как к Антонову подскочили репортеры с вопросами: кто такой, какую страну представляет? Один из них потребовал визитную карточку, прочитав, восхитился:

– Вы специально из Дагосы прибыли на эту встречу?

Антонов почуял опасность:

– Нет, я оказался здесь… в какой-то степени случайно. Это, видите ли, просто совпадение…

– Счастливое совпадение! Не правда ли?

Антонов не ответил, но ему тут же задали новый вопрос:

– Почему президент назвал вас «мой друг»? Вы с ним друзья?

Антонов рассмеялся:

– Подружиться еще не успели.

Репортеры восторженно восприняли шутку.

– Но, конечно, подружитесь. Не так ли?

Ответа они не получили, но на всякий случай сфотографировали Антонова еще раз.

А на поле уже грохотали тамтамы, звенела медь оркестра. Начиналось празднество. Тряслись в танце тяжелые, как тумбы, мадонны, прыгали, сверкая голыми пятками, в неистовой шаманской пляске парни с перьями в волосах, голенастые девицы в гусарских мундирах и мини-юбках, проходя мимо президентов в гвардейском марше, старались вскинуть ногу как можно выше, чтобы видны были розовые трусики.

Над аэродромным полем, как тучи, густели клубы пыли, и послы прикрыли носы платками.

Потом, стараясь придерживаться субординации и очереди, утомленные много раз виденным и, как всегда, затянувшимся представлением, послы рассаживались по машинам и гнали их к своим резиденциям, мечтая о кондиционированной прохладе гостиных и спален.

В дороге Антонов рассказал послу о разговоре с Одуго и неожиданном интервью. В глазах Юрия Петровича мелькнули знакомые искорки иронии:

– Прекрасная новость! Немедленно сообщу в Москву. С Одуго у нас давно отношения сложные, и вдруг наш человек становится ему другом! Новый поворот в политике! – Посол с довольным видом расхохотался, хлопнул огорченного Антонова по коленке, успокоил: – Все это ерунда! Не усматривайте здесь большой политики.

Юрий Петрович Пашкевич так много навидался за долгие годы дипломатической службы, что привык пренебрегать подобными мелочами, которые другого, менее искушенного, озадачили бы.

– Кстати, к вам будет просьба, – вдруг вспомнил посол. – У вас найдется местечко в машине? В Дагосу должен поехать один геолог. Камов. Слышали о нем?

– Да, нам сообщили, что прибудут Камов и, кажется, какой-то Конищев.

– Прибыл только Камов.

– Конечно, место найдется. Я один в машине.

– Как один? – вскинул брови посол. – Без шофера?

Антонов объяснил, почему так произошло, но его аргументы посла не убедили.

– Легкомыслие это! – недовольно пробурчал Пашкевич. – Вы не для развлечения сюда приехали – за дипкурьерами. Легкомыслие!

И сердито молчал до посольского подъезда.

Помещение для дипкурьеров в отличие от всех других жилых помещений находилось непосредственно в служебном здании посольства и окнами выходило в глухую часть двора. Это была однокомнатная квартира с ванной и кухней. Несмотря на то, что дипкурьеры занимали квартиру на два-три дня и всего раз в месяц, здесь существовало полностью автономное хозяйство с набором кухонной посуды, газовой плитой, холодильником, заполненным бутылками с прохладительными напитками, с ванной, где было все необходимое даже для стирки, включая стиральный порошок. Дипкурьерам не положено за границей жить в гостиницах и питаться в общественных местах. Это люди особого режима и за пределами Отечества не могут себе позволить расслабиться ни на минуту. Они «дипы», и этим все сказано. В посольствах к ним всегда особое внимание.

Диповская квартира Антонову была знакома. Когда в ней не бывали законные постояльцы, ее временами предоставляли приезжим дипломатам. Антонов два раза ночевал здесь. На стене спальни висела репродукция неизменных в наших гостиницах и присутственных местах шишкинских мишек в сосновом лесу. Под картиной была приколота к стене вырванная, должно быть, из большого рекламного настенного календаря цветная фотография актрисы Ии Саввиной. Саввина в упор глядит святыми, прозрачными как слеза глазами, а в мягкости ее чуть скривленных губ проступает свойская, но со скрытой стервозинкой улыбка «своего парня». На лбу и щеках актрисы багровые кляксы беспощадно раздавленных комаров, несущих малярию, от которой не защищены даже дипкурьеры.

В верхнем углу портрета кто-то из прежних обитателей квартиры синим фломастером от имени Саввиной крупно вывел: «Привет, дипсвязь!» И не знает Ия Саввина, что где-то в Африке в прокуренной мужицкой спальне своей улыбкой она будоражит суровые сердца дипломатических курьеров.

Теперешние обитатели квартиры расположились в кухне за обеденным столом, склонившись над шахматной доской. Известно, что шахматы, а особенно шашки – любимые игры дипов. Из двоих сидевших за игрой Антонов одного знал – однажды виделись в Дагосе. Это был Юрий Авсюков, бывший нападающий «Динамо», все такой же складный, гибкий и подвижный. В свое время мальчишки обмирали от восторга, когда Авсюков всаживал в ворота противника неотразимые пенальти.

С теперешним напарником Авсюкова Антонов раньше не встречался. Но сразу стало ясно, что он тоже из спортивного племени – об этом свидетельствовала его шея, которая почти безо всякого перехода сливалась с крепкой, лысоватой головой. Должно быть, из штангистов. Два богатыря сидели за столом в майках и трусах, словно только что вернулись со спортивного ристалища.

– Привет! – Авсюков сначала переставил на доске фигуру, а потом не торопясь, с грохотом отодвигая стул, поднял свое крепкое тело. Протянул Антонову короткопалую ручищу:

– За нами приехал?

– За вами.

Авсюков вздохнул:

– Спозднились мы. «Эр Африк» подвела. Дурная фирма! Взлетели в Аккре и тут же, как говорится, ту лендинг, на посадочку. Одна турбина вышла из строя. Потеряли сутки.

Авсюков двинул подбородком в сторону товарища:

– Знакомьтесь! Куварзин, Сева.

Антонову пришлось пожать еще одну лапищу, после чего у него снова заныли пальцы.

Уже не садясь за стол, Авсюков небрежно провел рукой по шахматной доске, сбрасывая фигуры.

– Севочка, все! Лапки вверх! Один ход, и тебе хэппи энд, крышка. Неужели не видишь? Ясно даже ежу.

И объяснил Антонову:

– Пятую партию проигрывает. Безнадежен. Куда гиревику до центрфорварда! Стратегию надо знать!

Открыл холодильник, извлек из него три бутылки местного темного пива.

– Ду ю лайк?[2]2
  Вам нравится?


[Закрыть]

Разливая пиво по стаканам, сказал:

– По последним сведениям, обстановочка в вашем царстве не очень вери гуд. Удружили нам прогулочку в двести километров машинами! По жаре!

– В Дагосе аэродром бастует.

– Значит, у нас будет готовность намбр уан?[3]3
  Номер один?


[Закрыть] А мы уже притомились. Из Уагадугу летим.

Антонов поспешил успокоить:

– Думаю, все будет нормально. Дорога контролируется армией.

– Всякое может случиться! – наконец вступил в разговор Куварзин. Голос у гиревика неожиданно оказался жидковатым. Он строго взглянул на Антонова и повторил: – Всякое!

– Познакомьтесь! – сказала Вера, представляя Антонову высокого, ширококостного и скуластого человека. – Это Алексей Илларионович Камов.

Вот, оказывается, кто поедет с ним завтра! На вид совсем непохож на геолога. Сутулится, в жесткой, неопределенного цвета шевелюре седая прядь – от лба до затылка. Несмотря на жару, в пиджаке и при галстуке. Вот уж нелепость! Ему-то, геологу, к чему соблюдать здешний посольский режим. Не молод – за сорок давно. Больше похож на конторского служащего провинциального масштаба. А Рябинкин, экономический советник в Дагосе, говорил, что Камов среди геологов человек известный, фигура крупная. Представляясь, Антонов сказал:

– Значит, будете моим спутником? Ну, ну! А мы, откровенно говоря, ждали двоих…

И поймал себя на том, что тон его прозвучал покровительственно, как в разговоре столичного жителя с недотепой-провинциалом.

Камов, поспешно сняв очки, взглянул на Антонова так, будто в чем-то оправдывался:

– Видите ли… мой коллега неожиданно заболел. А откладывать было нельзя. Виза кончалась… Вот я и один…

И, водрузив обратно на нос очки, развел руками, словно хотел сказать: что поделаешь, придется вам принимать меня одного. Вздохнул:

– Дела…

– Надолго к нам?

– Месяца на два. Как работа пойдет.

У него был высокий чистый лоб мыслителя. Рябинкин подчеркивал: доктор наук, даже лауреат какой-то научной премии…

– Извините, пожалуйста… – пробормотал Камов виновато, глядя на Антонова. – Вы очень любезны, но не стесню ли вас в машине? Правда, багаж у меня минимальный… Но…

Антонов вдруг почувствовал к геологу симпатию.

– Наоборот, я очень рад.

Разговор происходил в приемной посла. Камов только что заходил к Пашкевичу. Вера, завершив работу, убирала в шкаф бумаги со своего стола.

– А куда вы сейчас собрались, Алексей Илларионович? – спросила она, взглянув на Камова через плечо.

– Да в этот самый, как его… супер. Надо что-то на ужин. Особенно чаю. Кончился. А я без чаю не могу. Это моя слабость.