Текст книги "Сезон тропических дождей"

Автор книги: Леонид Почивалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

– Да, – согласился с женой Исифу. – Нашим ребятам порой лихо достается. Сверстники на улице их сторонятся, дразнят: порченые! У нас ведь тоже свой, черный расизм существует. Еще какой!

– Словом, будущее у них не такое уж простое, – печально заключила Соня и вдруг спохватилась, обернулась к мужу: – Андрей Владимирович к тебе за помощью приехал.

Она рассказала о случившемся с Тавладской и снова упрямо подчеркнула:

– Все-таки своя!

Антонов улыбнулся ее упрямству и поправил:

– Не своя! Канадская гражданка. К нам отношения не имеет.

– Имеет! – строго возразила Соня.

Антонов уже жалел, что втягивает Медейроса в эту историю, – и так задерган человек, и даже, судя по виду, болен. Что ему какая-то заезжая белая дамочка, да еще канадка! Пусть Мозе и заботится о ней.

Но Медейрос сказал, как о само собой разумеющемся:

– Конечно, посмотрю, какой тут разговор! Завтра же утром.

И Антонов вдруг ощутил прилив теплоты к этому усталому человеку, почувствовал, что он близок ему и понятен, как старый добрый друг.

– Ося, хочешь еще? – спросила Соня, увидев, что муж опорожнил вторую чашку чая.

– Давай! Только покрепче! – Он повернулся к Антонову. – В Киеве тесть приучил к крепкому чаю. Любитель! – Положил в чашку две ложечки сахарного песка, медленно размешал, задумчиво, словно продолжая начатый разговор, произнес: – Вчера мне сказали, что к приходу вашей «Арктики» контра в порту замышляет беспорядки. Рыбаков попытаются натравить.

Медейрос хотел сказать что-то еще, но вдруг, взглянув на часы, воскликнул:

– Ого! Уже два. Надо ехать! Через четверть часа ждут в порту. Представляете, вчера ночью напали на склад с продовольствием, проломили сторожу череп. Вызывают на консилиум.

– Но ты-то при чем? – возмутилась Соня. – Ты не медицинский эксперт полиции.

– Их эксперт неделю назад улетел в Сенегал. Струсил. Получил несколько вполне недвусмысленных анонимок.

Сопя от возмущения чуть не подскочила в кресле:

– Он струсил, а ты герой, да? У тебя тоже семья, дети! Зачем тебе все это надо?

Исифу поймал на столе ее нервную, неспокойную руку, накрыл своей большой ладонью, тихо и мягко сказал:

– Солнышко! Но ведь кому-то нужно…

У Сони дрогнул голос, в нем послышались слезы. Теперь она обращалась уже к Антонову:

– Ему ведь тоже угрожают, еще как! Два раза были звонки по телефону…

Она вдруг порывисто прижалась щекой к покатому тугому плечу мужа:

– Ох ты мой черномазенький! До чего же непутевый!

По пути в посольство Антонов то и дело возвращался мысленно к этой семье. Год назад Софи Медейрос доставила ему немало мороки. Как-то явилась на прием в консульство с протестом: «Почему, по какому праву вы забыли о советских гражданках? Мы кто теперь для вас, иностранки? Ошибаетесь!»

Решительная, с полыхающими азартом рыжими кошачьими глазами, она произнесла монолог, который Антонов потом по памяти записал почти дословно в виде докладной записки послу.

– Что же получается? – говорила Соня. – Наше государство тратит немалые средства на подготовку специалистов из развивающихся стран, делает это с желанием искренне помочь этим странам и в ответ рассчитывает всего лишь на доброе отношение этих специалистов к нашей стране. А как выходит на деле? Возвращаются специалисты из СССР, некоторые с русскими женами, и вроде бы нет у посольства до них никакого дела – ни до них самих, ни до их жен, советских гражданок. Да где же здесь политика? Приглядитесь к тем, кто к вам приходит из совгражданок, вряд ли найдете среди них такую, чей ребенок не говорил бы на языке матери, считая его своим родным языком. Разве это ни о чем не свидетельствует? Разве это не подтверждает то, что не впустую в нас вкладывала свою душу и свой ум Родина, и пусть мы Родину покинули, но остались ее дочерьми.

Как-то я пришла со своими мальчишками в ваш культурный центр, говорю даме, которая восседает в библиотеке, по фамилии Голопятова, дайте, мол, что-нибудь детское на русском для моих парнишек, а она сложила губы бантиком, подбородок вскинула вверх, в глазах лед, ну прямо-таки английская высокородная леди, герцогиня Голопятова, и после минуты презрительного молчания сквозь зубы процедила: «Вас не обслуживаем!» Я возмутилась: «А почему, по какому праву? Я советская гражданка!» А она в ответ: «Вы ею были там». Видите ли, эта самая Голопятова взяла и отлучила меня от гражданства! Оказывается, она, Голопятова, совсем другого сорта, чем я, Криворучко, хотя по фамилиям мы с одного прилавка.

Но слава богу, не Голопятова определяет политику посольства СССР в Дагосе. Так почему же вы забываете о нас? Я знаю, что большинство совгражданок относятся к своему Отечеству преданно, тоскуют по нему, порой отчаянно, до слез, до стона, не хотят терять связи с ним – ведь ко всему прочему там и родители, там и родственники, и друзья. Эти женщины всегда готовы для Отечества быть полезными. А их стремлением иногда вроде бы пренебрегают. Как можно! Вот вам пример. К Новому году к вам в колонию Аэрофлот доставляет елку, настоящую русскую елку, которую наши дети никогда и не видывали. Вы бы на нее пригласили как-нибудь, да кино бы им показали о советских ребятах, словом, приобщили бы наших черноголовых несмышленышей к великой стране, родине их матерей. Вот она, настоящая политика!

Докладная Антонова с «монологом» Сони привела в восторг обычно сдержанного Кузовкина.

– Умница! – говорил он, расхаживая по кабинету. – Как-никак, а приучаем мы нашу молодежь смотреть на жизнь с позиций государственных, политических. В самую точку попала! Права эта ваша бывшая Криворучко. Промашку допустили, и нужно дело исправлять…

Посол поручил Антонову привлечь Софи де Медейрос к работе культурного центра посольства – пускай занимается своими товарками-совгражданками. А Голопятову распорядился вызвать на «соответствующую» беседу и предупредить: еще один подобный факт неуважения к африканцам и их женам, и будет немедленно отправлена в Союз как непригодная к работе за рубежом.

На другой же день Антонов вызвал к себе Голопятову и с искренним удовольствием, близким к злорадству, сообщил о грозном предостережении посла.

14

– Только на одну минуту! – сказала молоденькая сестра и для пущей убедительности подняла свой черный, поблескивающий, словно отполированный, палец.

Антонов осторожно постучал в дверь палаты, но никто не ответил. Снова постучал – молчание. Он легонько толкнул дверь и увидел лицо больной – веки были опущены. Спит!

«Надо уходить», – подумал Антонов. Но Тавладская неожиданно открыла глаза. Секунду смотрела в сторону двери, и вдруг на ее губах проступила легкая улыбка.

– Входите! – сказала она по-русски. – Я не сплю!

Штора на распахнутом настежь окне от дуновения ветра дрогнула и чуть сдвинулась в сторону. Прямой и острый луч вечернего солнца пробился сквозь зелень сада, проник в комнату, коснулся лица женщины, мгновенно изменив его, – наполнил светом ее глаза, позолотил щеку, раздробился на рассыпанных по подушке густых волосах, и они вдруг стали металлически блестящими, был высвечен каждый волосок, казалось, что локоны женщины отлиты из темной бронзы.

Антонову вдруг захотелось коснуться этих волос рукой.

– Я решил, мадам Тавладская, заглянуть к вам, проведать…

– Спасибо! – сказала женщина. – Мне лучше!

Сделала легкое движение рукой в сторону дивана:

– Садитесь!

Но он не сел, а раскрыл свой портфель и вытащил из него две небольшие пузатенькие баночки. Поставил на тумбочку рядом с кроватью.

– Что это? – удивилась она.

– Мед.

– Мед? – Тавладская оторвала голову от подушки, протянула руку к тумбочке, взяла одну из банок и стала разглядывать ее с острым и радостным любопытством, как ребенок, получивший неожиданный подарок.

– Русский мед? Неужели прямо из России?

– Оттуда. Нам в посольство прислали.

– Просто чудо! Я еще никогда не пробовала настоящего русского меда! – Снова взглянула на этикетку, прочитала: «Цветочный»!»

Задумчиво скосила глаза к окну:

– …Представляете себе, березовая роща и рядом просторный луг в пахучей цветочной пестроте и пчелы над цветами… А внизу, над обрывом, течет Ока…

– Почему именно Ока?

Она поставила баночку на тумбочку, не глядя на Антонова, сказала:

– На Оке под Калугой родились мои прадеды.

Помолчали.

– Вы бывали в Советском Союзе?

Женщина качнула головой:

– Нет…

– Ваш дядя сказал мне, что вы родились в Китае.

Она кивнула:

– Это так. Но я даже не знаю, где моя настоящая родина. Скорее там, в России, на Оке. Для моих родителей, для моего деда Китай был всегда чужой землей.

Они опять помолчали. Антонов вдруг вспомнил, как Соня сказала о Тавладской: «Она же своя!» Действительно, когда она говорит, в ней трудно признать иностранку, только вот картавость в речи старомодная.

– Вы говорите по-русски так, будто всю жизнь прожили в Москве.

Ее лицо посветлело. Комплимент ей был приятен.

– Спасибо! Просто я всегда выписывала русские книги и журналы.

– …И еще очень вам идет ваше милое грассирование, – решился он на новый комплимент. – Прямо-таки из петербургского салона.

Тавладская улыбнулась, задумчиво потрогала пальцами край простыни.

– …Моя прапрапра…бабушка однажды на балу танцевала с Пушкиным…

Открылась дверь, и в палату решительно вошла дежурная сестра вместе с санитаркой, которая несла эмалированный тазик со склянками и шприцем.

– Месье, ваше время закончено! – строго сказала сестра.

Он поспешно поднялся.

– Извините! – взглянул на сестру и уже по-французски сообщил ей: – Завтра утром к мадам приедет рентгенолог.

– Рентгенолог? – удивилась сестра. – Откуда?

– Из военного госпиталя.

Сестра неуверенно качнула головой:

– Чужого рентгенолога наша больница оплачивать не будет.

– Он денег не потребует.

В разговор вмешалась Тавладская:

– Но я уже сообщила, что за все буду платить сама.

Сестра бросила на нее недоверчивый взгляд:

– Вы представляете, мадам, сколько это будет стоить? – И простодушно посоветовала: – Лучше, если оплатит ваше русское посольство. Ведь обычно счета за всех ваших мы посылаем прямо в посольство. Почему же вам, мадам, платить самой?

Тавладская со смехом взглянула на Антонова и прокомментировала по-русски:

– Вот видите, меня уже сделали «вашей». Я не возражаю!

Солнце стремительно нырнуло в океан, и сразу стало темно. На главной магистрали зажглись желтые светильники, наполнив окружающий мир ярким, празднично радужным светом.

По магистрали медленно тянулись вереницы автомашин. Рабочий день кончился уже два часа назад, а машин на улице еще полно. Ездят для развлечения. Чем развлекаться в этом городе? На всю Дагосу три или четыре приличных кинотеатра, пяток ресторанов, ни театров, ни концертных залов, ни выставок. Куда себя девать вечерами? И вот состоятельные, имеющие собственные машины, катят по вечернему асфальту улиц, особенно по главной приморской магистрали, – время убивают. В одной малолитражке иногда умещается десяток пассажиров – папа, мама, дедушка, бабушка, бессчетный выводок детей. Едут еле-еле, под вой коробки скоростей, изнуренной первой передачей. Глазеют по сторонам: вдруг что-нибудь произойдет – собьют ли кого, свалится чья-то машина в канаву, подерутся ли прохожие – все интересно.

Сегодня поток автомашин, казалось Антонову, тянулся особенно медленно, и он извелся от бесконечного торможения и переключения рычага скоростей.

Возле своего дома еще издали увидел зеленый вездеход. На его борту было написано: «Министерство экономики республики Асибии». Любопытно, чем он, Антонов, обязан вниманию этого почтенного учреждения и кто соизволил пожаловать вечером, уже в нерабочее время.

Оказывается, соизволил пожаловать Камов собственной персоной.

В холле были выключены кондиционеры, настежь распахнуты окна, и добрый, пахнущий солнцем ветер с океана трепал шторы на окнах, как флаги. Сегодняшний вечер оказался неожиданно прохладным, и это предвещало изменение погоды, должно быть, скоро придут с океана тучи.

Начинался короткий зимний сезон тропических дождей.

Ольга и Камов сидели в креслах перед кофейным столиком, перед ними стояли чашки для чая.

Ольга была в своих неизменных шортах – уж ради гостя могла бы переодеться в платье, но волосы, обычно распущенные, на этот раз оказались собранными на затылке в тугой пучок. Антонов любил такую прическу – она шла к тонким чертам ее лица.

Когда Ольга, направляясь на кухню, прошла мимо мужа, Антонов уловил легкий, нежный запах французских духов. В Африке духами Ольга почти не пользовалась, какие там духи, если мажешься всякой гадостью от комаров. Причина такого исключения могла быть только одна: Камов.

– Ничего себе погодка, а? Рай настоящий! – сказал Антонов, крепко пожимая руку геолога. – Какими судьбами, Алексей Илларионович?

– Да вот так… проезжал мимо, решил заглянуть на огонек.

Он стоял перед Антоновым громадный, улыбающийся, со спокойными, источающими силу и уверенность глазами, поблескивающими за стеклами очков.

– Я смотрю, у вас собственный лимузин появился?

– Выдали. Как побывал у комиссара, сразу отношение изменилось.

– Ты представляешь, – вмешалась в разговор Ольга, вернувшаяся из кухни с чайником в руке, – Алексея Илларионовича поначалу поместили в какую-то халупу для приезжих, без кондиционера, без душа, по ночам под кроватью крысы шуруют…

– Кто же это вас туда запихнул? – поразился Антонов. – Почему мне не сообщили?

Камов отмахнулся:

– Ничего, теперь все в порядке. Сегодня в «Тропикану» перебрался. В отдельное бунгало. Если бы не комиссар…

– Чиновники мудровали?

– Они! Сказали, что, мол, кроме той халупы, ничего в их распоряжении нет.

Антонов кивнул:

– Все понятно. Это неспроста. Вы для некоторых из местной контры человек опасный. Недра – будущее страны, а вы ключ к ним хотите подобрать.

– Хочу! – улыбнулся Камов. – Так ведь не для себя – для них же!

– Контра потому и недовольна вами, что вы стараетесь «для них», то есть для этой страны. А те, кто вам пакостит, защищают интересы не Дагосы, а Лондона, Парижа, Вашингтона…

Камов кивнул.

– Вы правы. Я это уже почувствовал. Не все, конечно, так. Молодежь в геологическом управлении отличная, во всем старается помочь: «камарад! камарад!» А вот некоторые из чиновников, кто проработал там десятки лет, еще при прежних режимах, те только холодно: «мосье», и даже намека на улыбку нет. Из архива стали пропадать отобранные мной папки. Рассказал об этом комиссару, и тот распорядился прислать в архив охрану.

Камов с комической торжественностью выпятил грудь:

– С сегодняшнего дня работаю под дулом автомата, а чиновники меня ненавидят еще больше. И все-таки…

Довольно потер большие шершавые ладони:

– И все-таки кое-что проясняется. Мне бы докопаться до некоторых бумажонок, тех, что остались после французской экспедиции. Французы здесь работали на совесть. И что-то важное подцепили. Это я понял сразу. Но из документации вывезли все. Сейчас где-нибудь в Париже в папочке лежит тихонько, придавленное коленкором обложки, экономическое будущее этой страны. И будет лежать неизвестно сколько, пока не сочтут, что папку им выгодно снова раскрыть. Они вывезли все. Почти все! И вот с этим «почти» я сейчас и имею дело. Подвергаю анализу обрывочки, клочочки. Такие-то дела…

Он отпил глоток чаю, весело сверкнул очками, обратив лицо к Ольге.

– У вас сегодня, дорогая Ольга Андреевна, снова превосходный чай. Только уже другой. Как называется?

– «Эрл Грей», английский. Нравится?

– Очень.

– Я с удовольствием дам вам целую банку! – Ольга приподнялась, чтобы бежать в кухню, но Камов остановил ее жестом.

– Потом, потом, Ольга Андреевна! От вашего подарка не откажусь – чай люблю. Но сейчас вон лучше Андрея Владимировича угощайте.

Ольга подняла глаза на мужа:

– Чаю выпьешь?

– Налей, пожалуй.

Антонов опустился в кресло напротив Камова.

– Вы говорили о любопытных вещах…

– Я говорил, что превратился из геолога в архивного червя, – рассмеялся Камов. – Сам комиссар на меня косится: разве это геолог! Канцелярист! Ему хочется, чтобы я немедленно с рюкзаком за плечами отправился в саванну на поиск кладов.

– Но ведь, насколько я знаю, предусмотрена экспедиция.

– Да, предусмотрена. Однако надо сперва посмотреть, что сделали здесь наши предшественники. Мне сейчас предстоит собрать нужный материал, чтобы доказать здешнему правительству необходимость затрат на такую экспедицию. И потом, хотя бы приблизительно знать, что ей искать.

– И вы полагаете, что сумеете выяснить это? – спросила Ольга. – Как только отыщете эти самые оброненные французами бумажки?

– Не только бумажки. Я попросил отыскать двух коллекторов, которые тогда работали с французами. Они тоже могут кое-что прояснить, хотя бы подсказать районы работ. Один из них живет в Дагосе, но его пока найти не сумели. И думается, не найдут. Другой в Алунде. Сообщили, будто бы дважды запрашивали, но, мол, есть сведения, – умер. Только мне не очень-то верится.

Антонов кивнул:

– Вполне возможно, что вас водят за нос. Есть ли адрес того, кто в Алунде?

– С собой, естественно, нет. Но завтра могу выяснить.

– Выясните! Может случиться оказия в Алунду. Не исключено.

Снова разлив по чашкам чай, Ольга облегченно опустилась в свое кресло, потянулась к лежащему на столике раскрытому блокноту с воткнутой в него шариковой ручкой. Взглянув на мужа, нетерпеливо прикусила губу:

– Ты можешь подождать несколько минут? Мы должны закончить. Видишь? – и показала глазами на блокнот. – Алексей Илларионович, продолжайте!

Камов развел руками: мол, ничего не поделаешь, приказ женщины!

– Так на чем я остановился?

– Вы остановились на том… – Ольга пристроила блокнот на своей обнаженной коленке, – на том, что от укусов мухи цеце в Африке уже погибли миллионы людей, и сейчас смертельная угроза сонной болезни нависла над тридцатью пятью миллионами…

Камов звякнул чайной ложечкой, положив ее на свое блюдце.

– Так вот… В крови укушенного млекопитающего или человека размножаются так называемые тропаносомы…

– Трипаносомы! – поправила его Ольга.

– Вот! Вот! – Геолог поблагодарил ее улыбкой. – Трипаносомы. Так называемые возбудители сонной болезни, несущие анемию, истощение, а затем и смерть. Вакцина против этого заболевания пока еще не создана. Есть, однако, способы…

Камов говорил медленно, с расстановкой, четко излагая каждое положение, видимо, чей-то текст ему запомнился дословно. Ольга старательно записывала.

– Послушай, а тебе-то зачем все это? – не выдержал удивленный Антонов.

– Интересно! – коротко ответила она, не отрывая глаз от блокнота.

Камов счел нужным пояснить!

– Я надеюсь, что геологическая экспедиция сюда все-таки приедет. Вот кое-что и почитываю заранее. Ведь эта самая цеце временами объявляется и в Асибии. А у меня будут люди…

– Понятно! Ну а Ольге это к чему? Вроде бы она Африкой никогда особенно не интересовалась, – подколол жену Антонов.

Ольга даже не сочла нужным ответить. Снова бросила нетерпеливый взгляд на собеседника:

– Продолжайте же, Алексей Илларионович!

Она была похожа сейчас на девочку, которой очень хочется показаться умненькой-разумненькой.

Антонов поднялся на второй этаж, чтобы принять душ и переодеться – рубашки здесь и в сухой, и во влажный сезон приходится менять дважды в день.

Вода текла слабенькой струйкой, была горяча и без подогрева, за два года жизни в Асибии водопровод ни разу не порадовал холодной водой – на метры пропечена эта земля солнцем. Через раскрытое окошко ванной была видна редкая цепочка слабых уличных огней. Кроны пальм, склоненных под фонарями, отбрасывали тени на асфальт, и они шевелились, мохнатые, черные, похожие на громадных бестелесных пауков. И, стоя под не приносящей успокоения струйкой воды, глядя на чужой неприютный заоконный мир, Антонов вдруг вспомнил милую его сердцу Студянку, тихую прохладную северную речушку, которая все течет и течет через всю его жизнь – с раннего детства до сегодняшнего дня. На берегу Студянки стоит бревенчатый дом, и в доме его мать, которая, пожалуй, вместе со Студянкой сейчас самое надежное, а может быть, и единственное достояние его жизни…

Переодевшись, Антонов спустился вниз. Там был включен магнитофон. Ольга и Камов, откинувшись в креслах, слушали… Грига.

Ольга, неторопливо затягиваясь сигаретой, выпускала колечки дыма в потолок. Лицо у нее было отсутствующим и усталым.

Антонов хотел рассказать о сегодняшних визитах к Медейросам, в больницу к Тавладской, но, взглянув на Ольгу, раздумал. Никогда в прошлом Ольга не обнаруживала ревности, как и он сам, – считала подобные слабости ниже своего достоинства. Но может быть, при теперешних их отношениях не стоит испытывать ее принципы? И поймал себя на мысли, что так, как сейчас, он рассуждает впервые за все годы их совместной жизни.

А послезавтра у Ольги день рождения…

– Как у вас дела на работе? – нарушил его мысли Камов. – Все мотаетесь?

– Мотаюсь… Дел много. И все хлопотные. Сегодня, например, пришла телеграмма из Алунды…

Он рассказал о содержании тревожной депеши от капитана и поделился своими сомнениями:

– Раз пираты, дело серьезное. Юридические тонкости. Хочу послать Ермека, не знаю, поддержит ли поверенный? Впору самому снова в путь!

– Ну и поезжай! – Ольга вдруг подалась вперед и энергично загасила сигарету в створке морской ракушки, которая служила ей пепельницей. Откинулась на спинку кресла, воздела подбородок к потолку, остановила задумчивый взор на люстре: – Поезжай и… меня с собой возьми.

Антонов опешил:

– Ты всерьез?

Ольга, не меняя позы, по-прежнему смотрела в потолок. Спокойно обронила:

– Вполне! С удовольствием поеду. Никогда не была в Алунде.

Камов прихлопнул ладонями стол.

– Вот и прекрасно! – сказал удовлетворенно. – Поезжайте в Алунду! Говорят, экзотический город.

– Едем! – и Антонов тоже весело хлопнул рукой по полированной глади столика, словно ставил решающую точку.