Текст книги "Сезон тропических дождей"
Автор книги: Леонид Почивалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)
Он бросил взгляд на Антонова:
– Нравится тебе он?
– В общем, да.
– И мне стал все больше нравиться. А между прочим, ты, Андрей Владимирович, принадлежишь к той же породе, что и Сураджу. Каждодневно огнем полыхаешь.
Камов впервые назвал Антонова на «ты». Принимая новый жест дружбы, Антонов весело отозвался:
– Я думаю, Алексей Илларионович, что и ты из нашей команды. Полыхаем вместе – огнепоклонники!
– Как бы не сгореть по пустякам… – вдруг уже другим голосом произнес Камов.
Сураджу, по-молодому легко спрыгнув с ящика, крупно шагал к трапу «Арктики». Его провожали восхищенные и преданные взгляды людей. Подойдя к трапу, комиссар демонстративно горячо пожал руку стоящему на пирсе у трапа вахтенному матросу с «Арктики», поднимаясь на борт судна, нарочито громко высчитал каблуками все лестничные ступеньки. Сознавая, что за ним следят сотни пар глаз, потряс руку шагнувшему навстречу капитану, дружески обнял за плечо Рябинкина, который стоял следом за капитаном, хватанул в коротком торопливом пожатии кисть Антонова, взглянув ему прямо в глаза, словно проверяя произведенное впечатление от всего происшедшего.
Когда перед комиссаром вдруг возник Камов, Сураджу удивленно и даже недовольно шевельнул мохнатыми бровями: откуда взялся здесь Камов? И совсем неожиданно, демонстрируя осведомленность в классических стереотипах, весело обронил: «И ты, Брут!» И почему-то шутливо погрозил Камову пальцем. Словно спохватившись, порывисто обернулся к капитану и спросил по-английски:
– Можете сейчас дать гудок?
– Гудок?! – изумился капитан. – Зачем?
Комиссар взглянул на капитана с сожалением: человек не понимает элементарного!
– Как зачем? Нужно для дела! – Он потряс перед собой сжатым кулаком. – Сейчас нужен гудок. На полную мощь, чтоб слышали во всей Дагосе: на «Арктике» начинается разгрузка рыбы!
– Но мы же пришвартованы… – неуверенно возразил капитан. – Не положено давать гудки…
– Дайте! – с раздражением посоветовал Рябинкин. – Жалко, что ли, вам?
– Хорошо! – неохотно подчинился капитан. – Дам! Но это…
– Нужно! – подтвердил Антонов, оценивший замысел комиссара.
Через несколько минут над бухтой, над всем портом, а казалось, что и над всей Дагосой, раздался долгий, величественно басовитый гудок «Арктики», в котором в этот момент, казалось, воплотилось все: и торжество, и тревога, и усталость от дальних скитаний, и неизбывная тоска по далекому, давно покинутому родному причалу.
– Как жалко, что заболел Богма! – вздохнул Рябинкин. – Ему бы сейчас взглянуть на все это!
Антонов вспомнил о бинокле, который висел у него на шее, и направил его на то место, где стоял красный «рено». Катя вышла из машины и стояла, опираясь рукой о крыло. Антонов вдруг испытал прилив радости от того, что эта женщина не уехала в трудный момент и сейчас здесь, на пирсе, где решается сегодняшним утром нечто очень важное для Асибии, для посольства, для него, Антонова.
Кто-то осторожно потянул Антонова за рукав. Он обернулся: рядом с ним сиял солнечной улыбкой Коффи. На голове мальчика была видавшая виды морская фуражка с лакированным козырьком, а в руке огромная, в метр длиной рыба-сабля, поблескивающая, как стальной клинок.
– Откуда это у тебя?
– Моряки подарили!
Осторожно неся на вытянутых руках рыбу, Коффи направился к трапу и в этот момент оказался в поле зрения Сураджу. Глаза комиссара азартно сверкнули. Он вдруг обхватил Коффи одной рукой, в мощном рывке приподнял сжимающего рыбу мальчика над фальшбортом, а другой приблизил ко рту мегафон и рявкнул в толпу, теснившуюся на пирсе:
– Как видите, товарищи, разгрузка рыбы уже началась!
С пирса взлетела волна радостного гула, вспугнув над гаванью птиц.
– Поздравляю! – сказал Камов Рябинкину. – Это победа!
Обычно анемичное, влажное, словно распаренное, лицо Рябинкина сейчас полыхало вдохновением, почти что мальчишеским восторгом – ну точно как у Коффи.
– Спасибо! – бормотал он и часто кивал головой, будто его поздравляли с днем рождения. – Спасибо! Большое спасибо!
Глядя на него, Антонов улыбнулся: Сураджу вселил свой революционный азарт даже в экономического советника, которому раньше снился только покой.
– Поздравляю! – сказал Антонов и тоже протянул Рябинкину руку.
Антонов и Камов спустились по трапу на причал. Красного «рено» уже не было…
Толпа на причале исчезла – шла разгрузка. Люди работали споро, весело, дружно. Грузовые стрелы опускали в трюмы деревянные платформы, и там, в глубинах судна, на них ставили большие картонные паки с замороженной рыбой, извлекали их на свет божий и осторожно опускали в кузова грузовиков. Над машинами клубился морозный пар, и было странно видеть, как в нем мелькали фигурки полуобнаженных грузчиков.
Они уже дошли до своей машины, когда их догнал Коффи.
– Мосье! Мосье! – кричал он издали. – Подожгли нашу деревню!
– Что?!
У ворот их ждал Арман Беко и еще трое из деревни.
– Вы нас подвезете?
Невероятно, но все умудрились втиснуться в машину, и она поползла, почти касаясь асфальта брюхом. В кабине стоял тяжелый запах натруженных работой тел.
– Я послал Коффи на мол взглянуть, а он прибегает и говорит: над деревней дым! – объяснил Беко. И, помолчав, грустно добавил: – Они все-таки сделали свое!
– Кто это «они»? – спросил Камов. – Вы знаете их?
– Знаю… – неохотно протянул шкипер, и по тону его было ясно, что в подробности вдаваться он не намерен.
– Не могу понять, зачем надо жечь бедную рыбацкую деревушку? – удивился Камов.
– Понятно зачем. Чтобы напугать правительство. Вот, мол, сами бедняки недовольны, даже деревни свои жгут от отчаяния. А в нашей деревне есть и такие, кто охотно готов поджечься. Разумеется, за мзду.
– Кто же эту мзду им дает? – спросил Антонов.
– Имеются такие… – неопределенно ответил Беко. – Им хорошие деньги сулили, чтобы устроить на берегу костер поярче. Пусть весь город видит: вон рыбаки протестуют! Чего жалеть наши дырявые хибарки? Они только и годятся, что в огонь! А денежки приличные.
– Но вы-то лично как будто против пожара? – не сдавался Камов. – Или сейчас едете погреться у огня и получить свои деньги?
В тоне Камова проступила неприязнь, но голос Беко по-прежнему звучал ровно и спокойно:
– Мы против пожара. Мы привыкли зарабатывать деньги своим трудом, а не подлостью.
Деревня находилась в километре от последних окраин города. От шоссе к ней вела короткая боковая дорога, проложенная через прибрежные пески, скрепленные корнями сухой колючей травы. Стоило Антонову свернуть на эту дорогу, и его хотя и мощный, но перегруженный «пежо» тут же застрял в песке по самые оси. Рыбаки выскочили из машины и побежали в сторону деревни. Над пальмами морской ветер трепал черный шлейф дыма.
– Оставим машину пока здесь, – решил Антонов после некоторого колебания. – Пойдем взглянем, что у них тут стряслось.
Он знал, что в подобные истории дипломату ввязываться не стоит, но взглянуть, хотя бы издали, не мешает.
Они миновали лес и уже на подходе к деревушке поняли, что пожар вовсе не там – гарью тянуло с той стороны, где был мол.
На берегу все стало ясно. За стрелкой мола вблизи берега темнела туша лежащей на боку «Флоры». Над ней плотным столбом, похожим на смерч, стоял дым. На судне горели палубные надстройки, видимо, пожар захватил и машинное отделение, потому что дым был черным, копотным и до берега долетал тяжкий запах жженой резины.
На берегу против «Флоры» робко теснились жители деревни, в основном женщины и дети. Вдруг из пальмовой рощи выскочило пятеро. Оставляя босыми пятками глубокие вмятины на прибрежном мокром песке, мужчины мчались к судну, и у каждого в руках было по ведру. Впереди бежал Беко. Подняв ведра над головой, они бросились в воду, но волны, которые разбивались о борта «Флоры», мешали людям передвигаться. Наконец рыбаки добрались до накренившегося в сторону берега судна, один за другим ловко забрались на палубу по свисавшей с борта веревочной лестнице и ринулись на борьбу с огнем.
– Дохлое дело – с пятью ведерками на пожар! – вздохнул Камов. – Тем более ветер с океана. Капут «Флоре»!
– А помнишь, что говорил о ней президент?
Камов кивнул:
– Жаль суденышко! Им бы оно пригодилось!
По беспокойному, подвижному лицу Камова, по его нервному топтанию на хрустящем под подошвами песке было ясно, что у геолога чешутся руки.
– Все не так делают! – возмущался он. – Бестолочь! Не с того борта надо лить воду, с противоположного. Против ветра льют, и половина воды снова за борт! Я к ним пойду! А? – Камов взглянул с надеждой на Антонова. – Ты не ходи, тебе нельзя, а я пойду. Подскажу им, как действовать правильно. Мне приходилось тушить пожары. А?
Антонов покачал головой:
– Не ходи! Это уж совсем не наше дело. К тому же ничем не поможешь – ведрами судно не потушить. Ты же сам сказал.
К первой пятерке присоединилось еще с десяток добровольцев, прибежавших из деревни с ведрами и даже кувшинами, но борьба их выглядела безнадежной.
– Ты прав… – с грустью согласился Камов. – Самое обидное, когда ничем не можешь помочь.
Возвращаясь обратно, они подошли к брошенной у леса машине и замерли в оцепенении: машина лежала брюхом на песке. Все четыре колеса были проколоты.
27Во всей представительской деятельности посольства прием седьмого ноября – событие важнейшее. Не просто дань большому государственному празднику, но еще и генеральная проверка связей посольства, его отношений с правительством, общественными кругами, интеллигенцией, иностранными представительствами. По тому, кто приглашен на прием, кто на него пожаловал или не пожаловал, можно судить об авторитете посольства в этой стране, а в конечном счете и об авторитете страны, которую оно представляет.
Ноябрьский прием в советском посольстве в Дагосе по своему размаху, многолюдности, вложенным в него силам и средствам представляется в городе событием, несомненно, примечательным. Посольств в Асибии немного, большие приемы устраивают здесь только великие державы, а большой прием – это возможность в течение двух часов мужчинам поговорить с кем нужно, попытаться узнать, выяснить, выведать в беседах то, что требуют служебные обязанности, завести новые нужные знакомства, женщинам же стряхнуть с себя расслабляющую леность медлительных тропических будней, притупляющих и ум и желания, продемонстрировать свои женские достоинства и, разумеется, свои новые наряды. Прием отличное средство непринужденного общения, вернее сказать, вроде бы непринужденного.
В канун приема на совещании у посла снова уточняли обязанности. Каждый должен знать свою роль с актерской точностью – кто встречает гостей у ворот, кто в саду, кто следит за обеспечением выноса напитков и закусок, кто занимает гостей.
В целях экономии местных поваров из ресторана не приглашали. К тому же посол любил в приготовлении закусок самодеятельность: закуски тоже политика, они должны придавать приему нужный национальный колорит. Под руководством Мочкина и Малюты, завхоза посольства, мастера на все руки, посольские женщины-добровольцы будут печь пирожки с капустой, луком и по совету Малюты с креветками, жарить шашлыки по-кавказски из баранины, за которой специально посылали машину в Монго.
При распределении обязанностей посол вспомнил и о Веснянской.
– Передайте Ольге Андреевне, что, кроме всего прочего, я ей поручаю еще и китайцев. На прошлом приеме китайский поверенный маячил в стороне ото всех. Это нехорошо.
– Поверенный, кроме китайского, других языков не знает, – вставил Демушкин. – Да и не очень жаждет общения с нами.
– Все равно, внимание проявить надо! – В голосе посла звучали непреклонные нотки. – В этот раз китайский поверенный, видимо, будет в компании советника, который знает английский. Вот я и поручаю их Ольге Андреевне. Ей, как женщине, будет легче разбить китайское молчание.
Посол провел по лицам сидевших на совещании строгим взглядом, пожевал губами.
– Общаться с китайцами обязательно! Где возможно, искать пути к взаимопониманию…
В этот раз прием готовили особенно тщательно – надеялись, что прибудет президент, который на приемах в посольствах не бывает, но в этот раз, возможно, сделает исключение.
Приглашение главе государства было послано заранее, но пока из президентской канцелярии не поступало информации: прибудет или нет. Надежду вселил неожиданный приезд в посольство двух молчаливых, с непроницаемыми лицами офицеров из личной охраны главы государства. Офицеры тщательно осмотрели парк при резиденции посла, где должен был проходить прием, саму виллу, особенно ее балконы, и, ничего не сказав завхозу Малюте, который их сопровождал, уехали.
Для всех советских участников приема железное правило: быть на месте действия минимум за полчаса до съезда гостей. Антонов с Ольгой явились за пять минут. Демушкин не удержался от едкого замечания, хотя отлично знал, почему опоздал консул.
А опоздал Антонов из-за того, что именно в этот день на попечение посольства неожиданно свалилась группа транзитников, возвращавшихся в Союз через Дагосу. Это был самодеятельный ансамбль из Запорожья, приезжавший на гастроли в Котону – главный город Народной Республики Бенин, – пятнадцать парней и девчат. К тому же накануне почему-то не прибыл рейсовый самолет из Москвы, и в аэропорту оказалось еще десятка два не улетевших транзитников. От такого нашествия пассажиров представитель Аэрофлота Кротов растерялся: где их размещать? Бросился за помощью в посольство, и посол дал распоряжение Антонову «включиться», помочь прежде всего запорожцам, на которых особые виды: пусть выступит на приеме с небольшим концертом. «Только пускай покажут лучшее, в саду особенно не толкутся и не горлопанят. Знаю я этих самодеятельных!» – проворчал Кузовкин.
Только благодаря своим связям Антонову удалось поместить ребят на ночь в третьеразрядную гостиницу на окраине города. Мотаясь полдня по пыльным улицам, Антонов с досадой думал о том, что занимается совсем не своим делом, а те, кто должен отвечать за устройство ансамбля – Кротов, завхоз Малюта, Борщевский, – оправдываются тем, что у них нет нужных связей… Так пусть налаживают эти связи, черт возьми!
Гости стали прибывать в первые минуты восьмого. За высокими, засыпанными бледно-лиловыми цветами бугенвилиями, плотно ограждающими территорию виллы, все звучнее становился рыкающий, урчащий, воющий поток автомашин, который медленно двигался по улице, ведущей к вилле, замирая на мгновение у ворот одним из своих звеньев – очередной автомашиной, – выбрасывал из нее в ворота очередную порцию гостей и снова с четкостью и размеренностью заводского конвейера двигался дальше. Едкий чад выхлопных газов ветер разносил по всему саду. Кроны деревьев были обвешаны гирляндами разноцветных ламп, и там, в гуще листвы, ошалело галдели взбудораженные празднеством пернатые.
Посол, советник-посланник, торгпред, экономический советник, военный атташе, все с женами, по старшинству стояли в начале пальмовой аллеи, ведущей от виллы к воротам, и встречали прибывающих гостей. В этом ряду своей солидностью, монументальной значимостью выделялась фигура посла. Торжественность его облика подчеркивал черный, шитый золотом парадный мундир с орденскими колодками в четыре ряда, свидетельствующими о боевых и трудовых заслугах Кузовкина.
Среди листвы деревьев были спрятаны репродукторы, и из них сочились «Подмосковные вечера» в фортепьянном исполнении. Анна Ивановна, которая когда-то преподавала музыку в школе, сама составляла программу музыкального оформления приема.
В свете электрических гирлянд особенно эффектно и неожиданно для тропиков гляделись наглухо застегнутые строгие вечерние костюмы, столь же строгие, неброских тонов длинные платья жен дипломатов и высших правительственных чиновников. Среди приглашенных было немало людей не сановных, не претендующих на парадную, престижную служебную позу – профессора из университета, художники, артисты, недавние рабочие, ставшие профсоюзными лидерами, военные. Антонов добился пригласительного билета и для Армана Беко, шкипера из рыбацкой артели, с которым вдруг связала его судьба. Беко прибыл одним из первых, разумеется, не на лимузине – пришел пешком, и его тщательно начищенные ботинки покрывала густая дорожная пыль. Наряжен он был в свежую, на совесть выглаженную белую рубашку, белые же полотняные штаны, поношенные и застиранные. Зорким шкиперским глазом он углядел Антонова в другом конце сада и торопливо, сосредоточенно, опасливо петляя среди смокингов и мундиров, словно лодку вел среди рифов, пробился к единственному своему знакомому в этом чуждом, пугающем его обществе.
– А где жена? – поинтересовался Антонов. – Вас пригласили с женой.
Беко махнул рукой:
– Убоялась! Куда ей, дуре, в эту знать! Она в городе даже в кино ни разу не была, не решилась. А то в посольство!
– Но вы-то не убоялись?
Беко сосредоточенно наморщил лоб:
– Я – другое дело! Я рыбак. В жизни мне приходилось видеть вещи и пострашнее.
Антонов не выдержал и расхохотался.
Внезапно он заметил, как во взгляде Беко, обращенном куда-то в сторону, промелькнуло недоумение. Антонов обернулся и увидел молодого дагосца, вызывающе небрежно одетого – мятая, расстегнутая чуть не до пупа рубаха, брюки заношенные, шлепанцы на босу ногу и висящее, как рюкзак, брюхо. Глаза быстрые, наглые. Знакомая личность! Снова мосье Арма собственной персоной, здешний внештатник агентства Ассошиэйтед Пресс, болтун и клеветник. Пишет всякую чепуху о «советском вмешательстве в Асибии», а недавно в своей корреспонденции заявил, что русские в Асибии действуют заодно с южноафриканскими расистами. Антонов по-дружески говорил с британским консулом, чтобы тот поумерил пыл этой вонючки. Но консул только руками развел – мы его сами опасаемся.
На приемы Арма не приглашают даже западные посольства. Сам является, ходит, прислушивается, вынюхивает «жареное», берет на заметку увиденное. Надо было бы гнать его отсюда взашей, как прогнали от трапа «Арктики», да шум поднимется. А ему только это и надо – хороший скандальчик.
– Ого! Здесь даже Арма! – пробормотал Беко удивленно.
– Вы его знаете?
Беко недобро усмехнулся:
– Заглядывает к нам временами за поживой. Особенно в последнее время. К нашим ртам ухо тянет: вдруг чего подслушает.
Позже они столкнулись лицом к лицу, и Арма нагло усмехнулся, глядя Антонову в глаза, приподнял бокал с вином:
– Поздравляю, месье консул, с праздником!
– Вы, как всегда, ошиблись адресом? – бросил ему Антонов на ходу.
– Нет, почему же? Сегодня мне нужно быть как раз здесь. – Арма густо рассмеялся. – И даже к вам, месье консул, у меня есть один вопросик. Говорят, вы недавно купались в океане и…
Но Антонов прошел мимо, даже не обернувшись.
По саду медленно, с величавой плавностью, как танцовщицы из ансамбля «Березка», проплывали с подносами на вытянутых руках молодые женщины из посольской колонии в высоких кокошниках, в длинных ситцевых платьях, на которых пестрели расшитые петухами и подсолнухами передники, обносили гостей рюмками со спиртным и легкими закусками.
Быстро определились позиции гостей. Одни приехали по необходимости: не явиться – расценят как вызов. Такие, прибыв в числе самых последних и потолкавшись с полчаса, вроде бы испаряются. На советском приеме оставаться слишком долго таким, как они, нельзя – так диктует политика, хотя некоторым очень хотелось бы задержаться в столь представительном собрании – развлечений в Дагосе мало.
Многих из приглашенных на сегодняшний прием Антонов знал. Вон тот высокий с седой шевелюрой и молодым смуглым черноглазым лицом – посол Болгарии. Он, как всегда, уедет с приема в числе последних, дождавшись часа, когда в опустевшем саду останутся только самые близкие посольству, чтобы отметить по-свойски «наш общий праздник». У фонтана оживленно разговаривает с корреспондентом ТАСС Рыбаковым молодой поверенный в делах Польши в безукоризненном черном костюме. У него коричневое, продубленное солнцем лицо, хорошо ухоженная шотландская бородка и почти белые, выгоревшие на солнце волосы. Он только что вернулся из африканской глубинки, кажется, из Нигера, где участвовал в сафари и, говорят, подстрелил там по лицензии то ли антилопу, то ли крокодила. Сейчас он что-то рассказывает завороженно слушающему его тассовцу, при этом выразительными движениями руки помогает описанию необыкновенных событий, случившихся с ним в саванне. В паузах его вдохновенное лицо на минуту становится холодным, глаза отчужденно скользят по лицам окружающих, и весь вид поверенного свидетельствует о том, что скучно ему в подобной обстановке, что он вынужден участвовать в этом, к сожалению, обязательном, но никчемном времяпрепровождении. То ли дело там, в саванне, где мужчина может показать свои лучшие качества! Его классически красивая супруга с роскошными, предельно обнаженными плечами в некотором отдалении от мужа на превосходном французском языке непринужденно болтает с женой египетского посла, у которой миндалевидные, с поволокой глаза Шахерезады.
Но более всех обращают на себя внимание жены африканских дипломатов. Под светом фонарей сверкают их расшитые золотом и серебром бубу, браслеты, бусы, кольца, некоторые черные женщины прикрыли свои кудряшки золотистыми париками, контраст лица и волос придает им особую пикантность.
Антонов прошелся по саду и в другом его конце увидел Ольгу, увлеченную разговором с послом Ватикана. Про себя усмехнулся: подружились! Ольга была в том самом платье, которое он выписал для нее из Лондона, и Антонов невольно отметил, что его жена – одна из самых красивых женщин на приеме.
Но где Литовцев и Катя? Неужели раздумали приехать?
Он подошел поближе к воротам, чтобы их встретить, встал за деревьями аллеи. В этот момент у ворот мягко замер огромный, похожий на автобус черный лимузин. Из него вышел высокий черный человек, величественный, как султан. На нем был сверкающий серебряной ниткой кремовый просторный балахон – агбада – с широкими прорезями под мышками, ниспадающий почти до колен, такого же цвета, тоже пронизанные серебром, шаровары и лаковые штиблеты. Лобастую густокурчавую голову украшала небольшая круглая, кокетливо примятая спереди и тоже в серебряных блестках шапочка. Направляясь к послу, двигался он вразвалку, с купеческой ленцой, выставив вперед мощное чрево. Его превосходительство посол Нигерии, собственной персоной!
Гости продолжали прибывать. Кажется, давно на приемах в советском посольстве не было столько лиц, заинтересованных в присутствии здесь. Наверное, это объяснялось сегодняшней ситуацией в Асибии. В среде дипломатического корпуса росло убеждение, что правительство, слишком рьяно взявшееся за преобразования, не сумело завоевать в стране настоящей опоры и неминуемо падет в ближайшее время. И сегодня здесь было немало тех, кто рассчитывал на этом широком представительном сборе в посольстве страны, поддерживающей нынешний режим, попытаться в разговорах кое-что прояснить для себя в сложившейся обстановке. Вон, к примеру, мистер Прайс, признанный босс какао-бобов. Ему совсем не безразлично, кто будет у власти в Асибии, хотя при любых режимах он рассчитывает сохранить свои позиции в этой стране. Походка у него мягкая, легкая, как у пантеры, но уверенная. Он щурится в свете иллюминации, а на губах уже заранее приготовлена дружеская, свойская улыбка, давно обкатанная Прайсом на подобных раутах, куда его, видного в Дагосе коммерсанта, неизменно приглашают. Он имеет в экономических сферах страны давнее непоколебимое влияние. Какао-бобы – главное богатство Асибии, и многие с какао связывают свое благополучие. А Прайс тот, кто эти бобы покупает, платит за них валютой.
«Нужно попозже подойти к Прайсу», – подумал Антонов. Несколько месяцев назад, при встрече на бензозаправочной станции, Прайс явно намекал на возможность переворота, а он, Прайс, зря словами не разбрасывается.
Но где же Литовцев и Катя?
Больше получаса прошло с начала приема, а их до сих пор нет. И Камова почему-то не видно.
Посол и его советники по-прежнему стояли в начале пальмовой аллеи, дожидаясь самых главных гостей. Даже издали можно было определить, что посол нервничает, то и дело поглядывая в сторону ворот.
Внезапно за оградой сада коротко и властно взвыла сирена, и все на мгновение замерли, даже как бы подтянулись. Президент!
Но президент не приехал. Прибыли сразу три комиссара правительства, и среди них главной фигурой был Эду Дамфо, комиссар по внутренним делам и национальной ориентации, невысокий крепыш с крупным грубоватым крестьянским лицом, самый старший в группе офицеров, захватившей в день последнего переворота власть – уже тогда он был подполковником – и после Кенума Абеоти самый авторитетный к влиятельный в стране. Ему отводили второе место в правительстве. Как и президент, на приемы в иностранные посольства он не ездил, и сегодняшний визит можно было рассматривать как исключение. Вместе с ним прибыл комиссар по иностранным делам Силас Акопови, молодой, изящный, в идеально подогнанном мундире с капитанскими погонами. Третьего все узнали уже издали по лихо сдвинутому набок берету парашютиста и усам – Яо Сураджу.
Дамфо, пожимая руку вышедшему ему навстречу послу, что-то объяснял, посол без улыбки кивал ему в ответ и затем, пожав руки двум другим комиссарам, повел прибывших к остальным гостям. Было ясно, что президент не приедет, что он остался верен своим правилам. Возможно, поначалу собирался – иначе бы не приезжали заранее осматривать сад офицеры его личной охраны, а потом раздумал. Как известно, президент человек неожиданных решений. Но могли быть и другие обстоятельства, посерьезнее. Антонов вспомнил примечательный разговор, который однажды произошел на совещании у посла. Речь шла о каком-то внезапном и нелепом капризе Яо Сураджу во время его переговоров с экономическим советником Рябинкиным. «Держится порой как мальчишка, – жаловался Рябинкин. – Иногда руки опускаются. Спрашиваешь себя: зачем мы тратим на эту помощь столько сил и средств, а в результате…» Посол вдруг насупился и отрезал: «Мы, товарищ Рябинкин, помогаем не Сураджу, не президенту, не его комиссарам. Мы помогаем этому народу. Именно он и нуждается в нашей помощи. И в этом высшая цель нашей политики. На личные нужды никто из здешних правителей не получает от нас ни копейки. Да они, слава богу, и не стремятся к этому. А с капризами власть имущих приходится считаться, если нужно, не замечать их, на то мы и дипломаты».
Приехали китайцы – поверенный в делах и его советник. На первый взгляд оба почти неотличимы друг от друга: невысокого роста, поджарые, с хорошей армейской выправкой, в синих, наглухо застегнутых френчах-суньятсеновках. Бесстрастные, ничего не выражающие лица, на которых в узких щелочках живут зоркие, всевидящие глаза. На этот раз они не оставались без внимания. В начале аллеи у ворот их приветствовал оставшийся здесь вместо посла Демушкин, потом асибийцы, следом за ними советник румынского посольства.
Как только китайцы оказались одни, к ним подошла Ольга вместе с Надей Мочкиной. Неизменно улыбчивая Надя держала поднос с наполненными рюмками, стаканчиками с соком и крошечными сандвичами с красной икрой. Решительным движением рук китайцы отказались даже от сока. Надя тут же ушла, а Ольга с вымученной улыбкой попыталась гостей «разговорить», но без успеха – лица ее собеседников оставались по-прежнему неприступными.
Этот односторонний разговор вскоре Ольге надоел, и она, оставив китайских дипломатов, подошла к мужу.
– Я им про древнюю китайскую поэзию – специально в «Иностранке» вычитала, а они только вежливо кивают и ни словечка, – пожаловалась Ольга.
Антонов обратил внимание, что лицо жены усталое, несвежее, с припухшими веками и не свойственным ей румянцем.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
Она с удивлением подняла на него глаза, в них блеснули искорки иронии:
– Я? Превосходно! Такой потрясающий светский парад! Просто счастлива!
И в этот самый момент Антонов за спиной Ольги увидел идущих к нему Литовцева и Катю. Катя уже издали улыбалась.
– Поздравляю вас, Андрей Владимирович, с праздником!
Вслед за ней, сделав вежливый полупоклон в сторону незнакомой ему Ольги, пожал руку Антонову и Литовцев.
– Пожалуйста, познакомьтесь! – Антонов отступил на полшага, представляя Ольгу. – Это моя жена, Ольга Андреевна. А это… – Он взглянул на Ольгу. – Екатерина Иннокентьевна и Николай Николаевич, мои друзья.
Катя выглядела эффектно. Платье нежно-голубого цвета было сшито под стиль свободно ниспадающих традиционных африканских женских одеяний, и хотя оно скрывало достоинства фигуры, но природное изящество этой женщины торжествовало в другом: в благородной посадке маленькой головы на длинной шее, в мягком жесте обнаженной до плеча руки, в трепетном движении длинного гибкого тела, очертания которого угадывались под почти невесомым ситцем одежды.
Ольга первой протянула Тавладской руку, ее глаза в восхищении расширились. На губах Ольги медленно растаяла дежурная улыбка знакомства.
– Вот вы какая… – выдохнула она.
– Какая? – робко улыбнулась, польщенная ее откровенным восхищением Катя.
– Милая…
Катя вдруг покраснела, как девочка, а Ольга бросила быстрый взгляд на мужа, словно в его лице хотела найти подтверждение какой-то внезапной и острой своей мысли, но тут же снова обратилась к Тавладской:
– Я надеюсь, что вы теперь совсем здоровы.
– Совсем! Совсем! – закивал Литовцев. – Снова готовы к приключениям! Завтра опять отбываем в Моего.
– Завтра? – переспросил Антонов. – В Монго?!
– И даже дальше. На полтора месяца. Дела фирмы.
– Вот как… – тихо произнес Антонов и подумал, что вряд ли удалось скрыть огорчение, проступившее в его голосе.
В этот момент рядом оказался посол, который обходил гостей в сопровождении своего переводчика Андрея Войтова.
– Ну как вы здесь, дорогие гости? – спросил он, прежде всего взглянув на Ольгу. – Все ли в порядке?
Тон у посла был отечески благодушный.
Антонов представил Василию Гавриловичу Литовцева и Катю.
Посол обрадовался знакомству, с похвалой отозвался об альбоме, поблагодарил за желание подарить альбом отечеству и посоветовал им самим отвезти подарок в Москву.
– Это для нас большая честь, ваше превосходительство, – ответил Литовцев. – Это счастье побывать на родине отцов и дедов, которую мы считаем…
Он вдруг осекся, потому что в этот момент возле них появился оживленный, с красным лицом, видимо, уже прилично наспиртованный Мозе. Вопреки своему дипломатическому статусу и французскому политесу он довольно бесцеремонно вмешался в разговор, громко поприветствовав Кузовкина и всех остальных, чем вызвал у посла недовольное движение бровей.
