Текст книги "Сезон тропических дождей"
Автор книги: Леонид Почивалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)
– Вы не закончили фразы… – напомнил посол Литовцеву уже по-французски, когда Мозе, наконец, закрыл рот.
– Да нет… – замялся Литовцев. Теперь и он отвечал по-французски. – В общем-то я, ваше превосходительство, пожалуй, сказал все, что хотел… – При этом он бросил короткий и, как показалось Антонову, настороженный взгляд на Мозе.
– Уж не помешал ли я? Вы здесь, так сказать, все свои, единокровные. – Мозе хохотнул, сложив короткие ручки на своем выпирающем животе. – А я, взбалмошный француз…
Но тут же, спохватившись, дружески взял Антонова под руку и обратился к послу:
– Я, ваше превосходительство, только хотел сообщить моему молодому коллеге, что стал его популяризатором. Да, да! Не удивляйтесь!
Мозе держал под руку Антонова, но обращался к послу:
– Видите ли, ваше превосходительство, я послал отчет своему начальству в Париж и в нем несколько абзацев посвятил тому, как однажды советский консул, который сопровождал дипломатических курьеров, на пустынной африканской дороге по призыву гражданина Франции пришел на помощь гражданке Канады…
Мозе хмыкнул, словно говорил о чем-то очень веселом:
– Международный альянс! Разрядка напряженности. Вклад в дело мира… И знаете, ваше превосходительство, как ответил Париж? В типично французском духе! Поздравили меня с тем, что в советском консульстве я имею коллегу, с которого следует брать пример отношения к женщине…
Посол во время этого монолога не разрешил себе даже короткой улыбки вежливости, послу монолог француза не понравился. Не нравился он и Антонову. Откуда французский консул узнал, что Антонов сопровождал дипломатических курьеров? Ни Кате, ни Литовцеву об этом ничего не говорили. Вот он, всезнающий, всевидящий Мозе!
За их спинами вдруг раздался странный звук, похожий на щелчок. Все обернулись. Возле стола с прохладительными напитками стоял в кремовом тропическом пиджаке с элегантной бабочкой под подбородком Ермек Мусабаев в обществе двух молодых асибийцев и держал в руках бутылку кока-колы, которую он только что вскрыл зубами под восхищенные взгляды собеседников.
Брови посла снова сделали движение к переносице, предвещая в недалеком будущем гром и молнию.
– Извините! – буркнул он и отошел к другим гостям.
Мозе увел Катю и Литовцева с кем-то знакомить, Ольгу отвлекла Анна Ивановна каким-то поручением, а Антонов, воспользовавшись паузой, подозвал Ермека:
– Ты рехнулся, парень! Да еще при после!
Ермек грустно вздохнул:
– Виноват, Андрей Владимирович. Я почти машинально. Открывалки под рукой не оказалось… А посла не заметил.
– Посла всегда замечать следует, сам лезешь на рожон!
Ермек усмехнулся:
– Что касается рожна, то вы, Андрей Владимирович, тоже охотно лезете на этот самый рожон. Хотя я не знаю, что это такое – рожон.
– Вот тебя однажды стукнут как следует по макушке, и сразу узнаешь. А с меня пример не бери. Я не такой уж блестящий объект для подражания. Как утверждает моя жена, характер у меня нелепый, детский. А тебе-то зачем нарываться на неприятности из-за ерунды, из-за бутылочной пробки? Ты молод, тебе карьеру надо делать.
– Чего? Карьеру, говорите?! – Ермек еще больше сузил и без того узкие глаза, в голосе его прозвучал вызов. – Относительно пробки правы! Глупость, мальчишество – согласен. Повторять не буду. Обещаю. Но вот обещать не лезть на рожон, уж извините, не могу! И на карьеру мне наплевать! Я не бессловесный исполнитель директив и инструкций. Я буду действовать прежде всего так, как подсказывает совесть, а не юлить и изворачиваться. Я приехал сюда работать, а не делать карьеру. Вот так!
Лицо его было напряженным, губы вздрагивали.
– Не петушись! – разозлился Антонов. – Мы сегодня все здесь не в гостях, а на работе. И работать нам надобно хорошо. А у тебя сейчас брак получился. Дипломату рот нужен для разговоров, а не для открывания бутылок.
По плану в половине десятого у фонтана должны были выступать запорожцы. Заранее установленные в саду громкоговорители объявили о предстоящем концерте, и все потянулись к фонтану. Антонов искал габонского консула, куда он делся? Надо «подтолкнуть» визу корреспонденту ТАСС. Только что голова габонца мелькала в толпе и вдруг затерялась, гостей сегодня невпроворот, наверняка больше, чем приглашали. Взгляд Антонова задержался на рослой африканке, стоящей в плотном окружении черных и белых мужчин. Он сразу узнал ее. Это была Уми Нвибе – первая в истории этой страны эстрадная певица, первая дикторша местного телевидения, которое недавно начало действовать в Дагосе. Нвибе была одета в свободного покроя европейское платье, обнажавшее спину с такой бархатистой коричневой кожей, что хотелось до спины дотронуться, как до экзотической невидали. Видимо, в ее жилах была примесь европейской крови, которая чуть осветлила кожу, удлинила и выпрямила волосы, что позволило Уми соорудить европейскую прическу с большим пучком на затылке. В лице ее торжествовала женственность – нежный овал щек, крупные, детски кроткие глаза, которые вопиюще противоречили ярким греховным губам. В одной из местных газет писали, что со дня начала работы асибийского телевидения Уми Нвибе вторглась во многие семьи, имеющие телевизоры, разрушительницей семейных основ, злой разлучницей, заставив мужчин бросать на три вечерних часа все дела, все семейные заботы. Недаром сейчас на приеме вокруг Уми Нвибе толклось столько мужчин всех мастей и возрастов.
– И ты тоже! – услышал Антонов голос за спиной. – Ну и бабник! Прямо-таки пожираешь глазами певичку.
Это был Камов.
– А я и не отрицаю, – весело отозвался Антонов. – Да, бабник! Только не волокита, а эстет. Встретить по-настоящему красивую женщину – редкая удача. Это же все равно что дар природы. Ты же сам говорил.
Камов шутливо погрозил пальцем.
– Говорил, не отрицаю! Сегодня на приеме три красавицы: твоя жена, вот эта Нвибе и, конечно, Екатерина Иннокентьевна. Я только что ее видел. Глаз отвести нельзя.
– Почему ты опоздал? – перевел разговор Антонов. – Я уж волноваться начал.
Камов погасил улыбку, склонил большую голову, задумчиво взглянув на свои ботинки.
– Дела были…
– Серьезные?
Камов вынул изо рта недокуренную и давно погасшую сигарету, бросив ее в траву.
– Вполне серьезные. Помнишь, по моей просьбе ты наводил справки в Алунде о коллекторе бывшей французской экспедиции?
– Конечно, помню. Его зовут, кажется, Квеку Ободе.
– Звали…
– Что?
– Звали! – повторил Камов. – Я только что из министерства. Вчера Ободе нашли в кювете на дороге из Алунды. Он был раздавлен колесами машины…
Они помолчали.
– Действуют! – подытожил Антонов.
В той стороне сада, где фонтан, раздались аплодисменты. На площадку перед фонтаном вышли запорожцы и своих броских, невиданных в этих краях украинских нарядах.
– Ты что-нибудь ел сегодня? – спросил Антонов. – Только честно.
Камов мотнул головой:
– Не ел и не хочу! – Он снял очки, широкой пятерней медленно, будто с натугой, провел по лбу, щеке, подбородку, словно стягивал с лица что-то липкое, тесное, чужое. – Не хочу! – Взглянул куда-то в сторону, поверх людских голов. – Понимаешь, Андрей Владимирович…. Как тебе растолковать… Не по себе мне что-то. Хотя я и ни при чем, но косвенно человек погиб… по моей вине.
Антонов положил руку ему на плечо:
– Вот уж глупость. Ты это выбей из головы. Так можно бог знает что на себя навесить.
Камов поднял голову:
– Знаешь что, я, пожалуй, пойду выпью рюмку водки.
Тихая музыка, которую источали запрятанные в ветвях деревьев громкоговорители, вдруг прервалась, раздался щелчок и вслед за ним молодой, по-петушиному напористый голос Войтова:
– Мадам и мосье, товарищи…
Концерт начинался. Гости еще плотнее сгрудились возле травяного газона у фонтана, который служил артистам сценой. К микрофону подошла круглолицая девушка с уложенными вокруг головы тяжелыми косами, профессионально бойко прокричала:
– Здравствуйте, дорогие хозяева и дорогие гости! Поздравляем вас с праздником Великого Октября! Начинаем наш концерт исполнением старой русской революционной песни «Смело, товарищи, в ногу!».
«Ничего себе начало! Как раз для дипломатического приема, на котором половина буржуев!» – усмехнулся про себя Антонов. Толкаться у площадки ему не хотелось, вести деловые беседы тоже – по горло было у него сегодня деловых бесед. Он отошел в сторону, оглянулся, услышав сухой шелест травы на газоне под чьими-то торопливыми шагами. К нему подходила Катя.
– Я искала вас. Я хотела…
Он перебил:
– Почему вы уезжаете? Так внезапно! Ведь вы, кажется, собирались оформлять визу в Советский Союз. Что-нибудь случилось?
Лицо Кати было печально. Он подумал, что такое выражение ей идет больше всего, лицо тогда нежнее, женственнее.
– Видите ли… Андрей Владимирович. – Она почему-то оглянулась и вдруг заговорила необычной для нее скороговоркой, словно боялась, что разговору помешают: – Так у нас складываются обстоятельства… Я потом, потом как-нибудь все вам расскажу. Вы поймете. Словом, мы уезжаем. Вернемся лишь в январе, может быть, тогда и попросим у вас визы. А сейчас мы должны ехать…
– Должны?
– Да! – Она снова оглянулась, видимо, опасаясь, что их кто-то может подслушать. – Мне нужно сказать вам, Андрей Владимирович, еще кое-что… Только давайте подойдем к тому дереву, там нас не так будет видно…
– Как хотите! – согласился он, удивленный ее тревожным тоном. – Вы чего-нибудь боитесь?
– Боюсь!
В тени густого мангового дерева они надежно были скрыты от посторонних взоров. «Спрятались, будто любовники», – подумал Антонов. Но на них никто не смотрел, к ним были обращены только спины, из-за которых мощно и призывно доносилось:
…Свергнем могучей рукою
Гнет роковой навсегда…
Стараясь говорить тихо, она приблизилась к нему, и он почувствовал теплоту ее дыхания и нежный запах волос.
– Я бы предпочла другое место, чтобы вам все это сказать, обстановка приема не для таких разговоров. Но выхода нет, завтра утром мы уезжаем. А вы должны знать…
Катя перевела дыхание:
– Беру на себя странную миссию. И, право, не знаю, почему это делаю. Но я не могла не сообщить это вам. Именно вам! – Катя прижала руки к груди, сделала паузу. – Особенно после того, что вы мне рассказали про эту страну, про ее беды, после того, как… побывала в порту возле «Арктики».
– Я вас видел там, – вставил он.
Ее лицо на мгновение оживилось:
– В самом деле? Как вы догадались, что это я?
– Почувствовал.
Катя благодарно кивнула:
– Так вот, я решила… Только не спрашивайте, где все это слышала. Слышала случайно. Поверьте, говорили между собой лица вполне осведомленные. Сказано было вот что. Повторяю почти дословно: «Главная ставка теперь на действия не изнутри, а извне. Хорошо организованный рейд – и здешние верные силы немедленно выступят с поддержкой. При первом же сигнале! Когда? Надо ждать с недели на неделю. Во всяком случае все произойдет до начала сезона дождей». – «Это реально?» – спросил один. «Это уже решено!» – уверил другой. Вот что я слышала своими ушами.
По учащенному дыханию Антонов чувствовал, как она волнуется.
– Вы понимаете, как мы с дядей рискуем?
– Понимаю…
В полумраке Катины глаза отражали желтые и красные искорки праздничных огней. Она вдруг порывисто схватила его руку, крепко сжала и тут же выпустила, вроде бы отбросила испугавшись.
– Обещайте, что вы не будете собой рисковать! А? Обещаете?
– Обещаю… – тихо и серьезно ответил он.
Ему захотелось снова ощутить прикосновение ее холодных пальцев, но уже другим, не терпящим возражения тоном Катя произнесла:
– Пойдемте!
Они вышли в поток праздничного света, и сразу же их разделила невидимая преграда, любому наблюдающему со стороны было ясно, что советский консул и канадская гражданка просто ведут ничего не значащий легкий разговор.
Антонов почувствовал на себе чей-то взгляд и, обернувшись, столкнулся с осторожной улыбкой на круглом сытом лице Борщевского, который стоял недалеко от них. Борщевский поспешно отвернулся, но Антонов успел заметить в его взгляде такое же острое любопытство, как и при недавней встрече, когда отвозил Катю из университета.
– А у вас удивительно красивая жена, – вдруг заметила Катя. – Я всегда думала, что у дипломатов должны быть именно такие жены, как она – и светские, и естественные, и привлекательные…
– Неужели я вас так долго не увижу? – спросил он тихо. – Просто не могу этому поверить!
Невидимый им запорожец возносил свой мощный молодой бас к самым вершинам столетних деревьев, возвышавшихся в центре сада:
– Стоїть гора високая,
А під горою гай…
Чтобы не утомлять гостей, концерт был недолгим. В заключение почитатели уговорили Уми Нвибе спеть, она неожиданно для всех согласилась, спела модную французскую песенку про любовь. Низкий, почти мужской голос, который, как шутили острословы, шел не из горла, не из груди, а из ее чрева, поверг некоторых мужчин в неистовство, и они в аплодисментах отбивали себе ладони. Горячо хлопала и Катя.
– Эта женщина – чудо! – похвалила она. – На Западе могла бы стать звездой.
К ним подошел явно приободренный Камов.
– Товарищ консул, позволь мне забрать у тебя гостью. Ты ей уже надоел. Хочу с Екатериной Иннокентьевной выпить вина тет-а-тет.
И, уже не обращая внимания на погрустневшего Антонова, увел Тавладскую к столам.
Может быть, это кстати. Не стоит ли сейчас поговорить с послом? Но пробиться к Кузовкину было невозможно – он беседовал с комиссаром Эду Дамфо. Да и к чему такая срочность? Надо умерить свой зуд, его часто подводит нетерпение, неумение выждать наиболее подходящий момент – сломя голову, вперед! А потом синяки да шишки. А сейчас лучше как раз выждать.
Он стоял в стороне от всех, полный сомнений.
– Андрей Владимирович! – Дородная Соня Медейрос шла к нему с подносом. – Вот ваша рюмочка. Коньяк! Настоящий, армянский. С французским не сравнишь!
Соня была в белой расшитой кофточке, на копне ее рыжих волос красовался высокий, поблескивающий бисером кокошник, который очень шел к круглому, быстроглазому лицу южанки.
Вместо рюмки он взял стаканчик с соком.
– Не хотите коньяка?
– Нет! С вами бы я выпил, Соня! А один – не хочу!
Она строго поджала губы:
– Нам не положено! Мы при деле.
«Мы при деле»! «Мы». Сколько уже лет Соня в Асибии, а себя от соотечественников не отделила, наоборот, всеми способами ищет возможность ощутить это спасительное для нее «мы». Сама напросилась помогать посольским женщинам в обслуживании приема, хотя явилась на прием с мужем официально приглашенной гостьей. И рада-радешенька, что сейчас «при деле».
– А где Исифу?
Она повела подбородком в сторону толпы:
– Там где-то. Моего хлебом не корми, дай только пообщаться.
Антонов в душе похвалил себя: сумел убедить посла пригласить на прием семью Медейрос.
– Что я вижу! Сам господин консул только что до дна публично опрокинул бокал… сока! – К нему шла жена. – Вам же не положено! Ни при каких обстоятельствах. Даже сока. Только пригублять!
Ольга на этот раз, судя по всему, не только пригубляла, и Антонов хмуро сказал:
– Ты больше не пей!
Ольга приложила два пальца к виску:
– Слушаюсь, товарищ консул! Завязала! Смотри!
На ее ладони лежал крошечный изящный флакончик.
– Что это?
– Духи. И хорошие. Мозе подарил. У него полные карманы таких пустячков – всем нашим дамам преподносил и поздравлял с праздником. Каждый из вас делает здесь политику. Он ее делает по-французски. Красиво! – Она вдруг посерьезнела: – А знаешь, у этой твоей Тавладской лицо удивительное. Редкое. Как с давнего портрета. У Боровиковского или Аргунова я видела такие. Старинное лицо. А голос какой! Представляю себе, как он действует на вас, мужиков.
Ольга говорила о Кате с восхищением, и все же в ее тоне Антонов различил тщательно скрытую иронию, которая адресовалась не Кате, а ему, Антонову: теперь, мол, ясно, такой женщиной ты не мог не увлечься, предмет твоего интереса вполне достойный. Что это, тщательно скрытая ревность или безразличие? И как реагировать на слова Ольги: резкостью или шуткой? Выручил Ермек, который торопливо шел к своему шефу.
Вид у Ермека был озабоченный. Оказывается, сейчас, в самый разгар приема, запорожцы уезжают – уже автобус стоит у ворот. Распорядился завхоз Малюта: мол, на приеме и так перебор своих, теснота, пускай ребятишки выпьют по рюмке за праздник, а догуливать едут к себе в отель.
– Ребята, понятно, огорчены, – возмущался Ермек. – Что они будут делать в праздник в своей вонючей гостинице?
Антонов представил себе плохонький окраинный отель, куда сегодня он с большим трудом устроил запорожцев: тесные, полутемные, загаженные мухами и тараканами каморки. Где там праздновать! Черт бы побрал этого Малюту! Вечно лезет не в свое дело!
– Не знаю, как быть! Не знаю! К послу обращаться сейчас бесполезно, сам видишь. А ты говорил Борщевскому? Это же его подопечные.
– Говорил! – Ермек недобро усмехнулся. – Вы же знаете эту личность: прием, мол, не его «функции».
Антонов потоптался на месте, растерянно взглянул в ту сторону, где по-прежнему в компании Эду Дамфо стоял посол.
– Брось! Не суетись! – вдруг спокойно сказала Ольга. – Давай ребят пригласим к нам.
– К нам? – Антонов взглянул на нее с недоумением. – А что они у нас будут делать?
– Праздновать! – Ольга задорно тряхнула головой. – У нас в холле можно разместить полсотни. И музыка есть. Пускай гуляют!
Удивительный все-таки человек его жена. Недавнее раздражение против Ольги исчезло без следа, уступив место восхищению: вот уж в чем Ольге не откажешь, так в широте души. А ребята из Запорожья ему понравились сразу. Как им не помочь?
– Идет! Давай пригласим! Только я не могу с ними ехать сейчас. Сама понимаешь…
– Понимаю… – В ее голосе вновь проступили недавние легкие иронические нотки. – Все понимаю, товарищ консул. С запорожцами поеду я. Будем пить вино и писать письмо турецкому султану.
Ольга была счастлива: хороший предлог вырваться о приема, который ей осточертел.
– Но тебе нужно отпроситься, – озаботился Антонов. – Прием еще в разгаре, и посол…
Она подняла руку с растопыренными пальцами и прикрыла ими лицо, Словно защищалась от нудных доводов мужа:
– Посол! Посол! Посол! Это для вас он посол. Я не ваша сотрудница – просто жена. В конечном счете могла я заболеть? Вот так и скажи чрезвычайному и полномочному – плохо почувствовала себя и уехала.
Обычно приемы продолжались не больше двух часов, Этот затягивался. Как принято, гости расходились после отъезда главных фигур – членов правительства, но Эду Дамфо продолжал беседу с послом, и эта затяжка, судя по всему, некоторых устраивала.
Устраивала она и Антонова, потому что он еще не успел выполнить одну из своих сегодняшних задач: выяснить у габонского консула, почему до сих пор нет разрешения на визу для корреспондента ТАСС Рыбакова, что это: умышленное нежелание пустить в Либревиль советского корреспондента или обычная африканская неповоротливость?
Наконец-то у него дошли руки и до габонского консула. Он отыскал толстого бородатого Рыбакова, затем флегматичного, всегда печально задумчивого габонца, свел обоих, попросил проплывавший мимо кокошник подкрепить эту встречу стопками «Столичной», дал начальный толчок разговору, а теперь объясняйтесь сами, так сказать, на короткой рюмочной основе, может быть, подобным простейшим способом решится наконец проблема затянувшейся визы.
Пока он этим занимался, уехали комиссары, и сразу же стали прощаться гости, утомленные жарой, разговорами, выпитым вином и тяжким липким пленом своих парадных одеяний. Совершенно внезапно исчез Камов, Антонов обошел сад, заглянул во все его уголки, прочесал поредевшие группки наиболее стойких гостей – Кати и Литовцева тоже нигде не было. Встретился Мозе – лицо его, как всегда, выражало довольство и сытость, а глаза, как всегда, были на неустанной службе:
– Кого-нибудь ищете, дорогой коллега?
– Жену! – соврал Антонов.
– Я видел, как мадам Антонова уехала вместе с вашими артистами на автобусе.
«Все-то он видит!» – подумал Антонов. Через несколько шагов он столкнулся лицом к лицу с Борщевским. Тот тут же предупредительно улыбнулся:
– Ищете супругу? Я видел, как она…
– Знаю!
– А! – Борщевский радостно закивал головой. – Догадываюсь! Ищете свою знакомую? Ту, которая… Так она тоже уехала. Минут пятнадцать тому. Вместе с каким-то седым господином. Я сам видел…
Этот тоже все видит! Уехала. Антонов вдруг почувствовал внезапную пустоту, словно потерял опору для своего настроения, которое в последние недели все чаще искало поддержку именно в сознании того, что где-то недалеко существует Катя. Милый, славный человек. Теперь он ее не увидит много дней.
Гости разъехались. Последними, как всегда, отбыли болгары, их, как всегда, долго не отпускали, снова и снова чокаясь «за дружбу» и «братство». Демушкин и Рябинкин отправились в порт – поздравлять экипаж «Арктики» с праздником, посол с Анной Ивановной ушли на виллу переодеваться, чтобы, как положено, побыть за праздничным столом с коллективом посольства.
Соня Медейрос помогала собирать со столов посуду, а ее Исифу в сторонке у фонтана вел неторопливую беседу с Ильиным, врачом посольства, благодушным здоровяком, первым нападающим волейбольной команды.
– Брось, Саша, травить! – крикнул ему повар Мочкин, только что вышедший из кухни виллы со свежим холодцом на противне. – Отпускай гостя! Пора и нам передохнуть, посидеть по-семейному.
– Верно! Отпускай, чего там! – поддержал его завхоз Малюта. – Кончай, Софи! Наши посуду сами домоют. Все! Точка! Прием окончен. Надо соблюдать порядочек!
Соня Медейрос, которая в это время вытирала тарелку, выпрямилась, с недоумением обвела глазами тех, кто был в саду, остановила взгляд на Малюте, потом на муже, – увлеченный разговором, он, видимо, ничего не слышал, – осторожно опустила тарелку на стол, медленно сняла расшитый петухами фартук, отцепила кокошник и аккуратно положила на стол.
– Да, да! Мы идем! – сказала тихо, так, что ее и не все расслышали. – Нам пора!
Вышла к середине площадки, сделала легкий общий поклон всему саду, прощаясь, махнула рукой мужу:
– Пойдем, Ося!
И они медленно двинулись по аллее к воротам, бок о бок, черная рука в белой руке.
Все, кто был в саду, молча смотрели им вслед.
– Соня! Постой же! – вдруг не выдержала Надя Мочкина и бросилась вдогонку уходящим. – Постой же! Коля не так сказал. Не так! Он не имел в виду вас, он…
Надино лицо пылало от стыда и отчаяния:
– Постойте же!
Соня сдержала шаг, легонько, дружески провела рукой по плечу Нади, благодарно улыбнулась:
– Нет, Наденька, нам в самом деле давно пора идти. Ведь дома дети…
Антонов бросился к Медейросам, встал перед ними, загораживая дорогу:
– Ну хотя бы на полчасика! На несколько минут? А? Чокнетесь с нами. За праздник! Сейчас посол придет. Прошу вас!
Исифу молчал, глядя куда-то в сторону, а Соня упрямо покачала головой:
– Спасибо, Андрей Владимирович! Мы все-таки пойдем!
Голос ее звучал решительно и твердо.
Они вышли за ворота. Через минуту послышалось, как всхлипнул, заводясь, мотор старенькой автомашины, посопел, посопел и постепенно затих где-то в конце улицы.
– Эх ты! – Надя почти с ненавистью взглянула на мужа.
– А что?! – вступился за Мочкина Малюта. – Все правильно! Порядок есть порядок. По инструкции на территории посольства…
К нему вдруг шагнул Ермек:
– Заткнись!
– Что?!
– Я тебе сказал: заткнись! Понял?
У Ермека было такое лицо, что, казалось, он ударит Малюту.
Из виллы вышла Анна Ивановна, переодетая в легкое платье, счастливая, что все позади, что можно, наконец, отпустить вожжи с раннего утра взнузданной нервной системы. Удивленно оглядела собравшихся в саду.
– Что это вы притихли? Устали?
Никто ей не ответил.
Антонов вошел в распахнутые двери виллы, устало присел на диван, чтобы здесь дождаться посла. Кузовкин появился минут через десять в сером костюме и босоножках. После холодного душа, который только что принял, он снова был бодрым, в хорошем настроении: все позади!
«Сейчас я ему настроение испорчу», – с сожалением подумал Антонов.
– Василий Гаврилович, есть важная информация!
– Ну?!
Антонов молча показал рукой на стены, давая понять, что информация особой важности.
Посол понял, кивнул: пошли на улицу! Стенам в посольстве не очень доверяли. Западная разведка ищет любую возможность, куда бы пристроить свое ухо.
Они вышли в сад. Посол указал на плетеные кресла под финиковой пальмой:
– Садитесь!
И сам первым опустил в кресло свое тяжелое крупное тело. В его лице вдруг снова проступили следы непроходящей усталости и давнего нездоровья. Недовольно буркнул:
– Ну!
В доме праздник шел на всю катушку. Подъезжая, Антонов увидел, что окна полыхают светом, в их ярких квадратах, как на телевизионных экранах, суетятся нелепые черные силуэты. Из окон донеслось мощное:
«Реве та стогне Дніпр широкий…»
Наверняка слышно даже в соседних кварталах. Антонов вздохнул. Будут судачить: советский консул гулял как купец! Ничего себе, в городе особое положение, а в его доме веселье на всю Дагосу.
Асибе расхаживал по газонам и бдительно следил, чтобы окрестные мальчишки, привлеченные неожиданным бесплатным концертом, не перелезали через ограду. У ворот торчала оживленная Диана и громко давала объяснения собравшимся зевакам – комментировала события на вилле. Еще бы! Такого здесь, должно быть, никогда не бывало. Возле виллы стоял посольский автобус, а у входа в кресле сторожа сидел шофер Потеряйкин. На его лицо падал свет из окна, и Антонов издали заметил, что нижняя шоферская губа сварливо оттопырена.
– А вы чего не заходите? – спросил его Антонов, стараясь придать тону доброжелательность. – Здесь комары заедят!
– А что мне там делать? – проворчал Потеряйкин. – Орут да ногами дрыгают. Голова аж распухла.
Он встал из кресла:
– Вы, Андрей Владимирович, им скажите, чтоб закруглялись. Я не нанятый здесь торчать. Возьму и уеду. Пускай тогда пешком топают на другой конец города!
Холл был забит людьми. Кроме запорожцев, здесь оказалось несколько асибийцев – молодые хозяева соседнего дома, неизвестные Антонову два парня и девушки в джинсах. Неожиданно для себя среди находившихся в холле Антонов увидел и Камова.
– Вот ты где, оказывается! Воспользовался, что муж отсутствует…
Камов, довольный, расхохотался:
– Заметил, что Ольга Андреевна удирает с приема с молодыми людьми, упал перед ней на колени и умолил взять и меня, старика. Не люблю я эти приемы. Мельтешня!
Запорожцы веселились искренне и широко. Пели хором, пели дуэтами, пели соло. Танцевали, увлекая в круг Ольгу, Камова, молодых африканцев, его, Антонова. Все чувствовали себя легко и непринужденно, и Антонов еще раз похвалил в душе Ольгу: молодец, что пригласила. Будут теперь эти парни и девушки вспоминать на берегу своего Днепра, что однажды на другом конце света в тропическом городе у океана, в одном гостеприимном доме…
Только через час нахохленный, как воробей, Потеряйкин увез оживленных и довольных запорожцев в гостиницу.
Они остались втроем. Окна в холле были распахнуты настежь, но вечерний воздух на улице загустел, был неподвижным – ни дуновения – и в холле долго стоял крепкий запах табака, дешевых духов и пота. Ольга заварила крепкий чай, разлила по чашкам.
Камов отпил глоток, крякнул в удовольствии, поставил чашку на столик, откинулся в кресле, обхватив коленку сцепленными пальцами рук.
– Дела…
Антонов вдруг впервые заметил, что одной фаланги на безымянном пальце левой руки геолога не хватает. Надо же, сколько раз виделись, а не обращал внимания. Наверное, где-нибудь в экспедиции потерял.
– А Алексей Илларионович завтра уезжает! – сказала Ольга. – И надолго.
– И он уезжает? – поразился Антонов. – Куда это?
Уезжал Камов на полтора месяца вместе с двумя асибийцами-геологами на «джипе» на север страны, в район джунглей и саванны. Поездка планировалась давно, но сегодня вдруг сообщили: есть подходящая машина, и Сураджу требует, чтобы выезжали немедленно. Раз требует комиссар…
Ольга хотела было включить любезный свой магнитофон, но вдруг увидела стоящую в углу у окна гитару.
– Ребята забыли!
Камов взял гитару, некоторое время перебирал струны, крутил винты настройки, потом запел негромко, с затаенной печалью:
…Я смотрю на костер догорающий,
Гаснет розовый отблеск огня.
После трудного дня спят товарищи.
Почему среди них нет тебя?
Ольга откинулась в кресле, уперевшись взглядом в потолок, держала зажатую между пальцев сигарету, которую давно собиралась закурить, но все забывала прижечь. Лицо у нее было усталым и серым. Антонов смотрел на Ольгу, на Камова и думал о том, что все они трое – люди неприкаянные: Камов, у которого не сложилась личная жизнь, и он, Антонов, от которого уезжает жена, и она, Ольга, совсем не выглядит женщиной, которой ближайшее будущее обещает счастье.
…Где теперь ты по свету скитаешься
С молотком, с рюкзаком за спиной?
И в какую сторонку заброшена
Ты бродячею нашей судьбой?
– В тайге пели! – пояснил Камов, положил гитару и взглянул на часы. – А теперь пора ехать домой и собираться… в джунгли.
Он встал, подошел к Ольге, обнял ее, коротко поцеловал в щеку:
– Я знаю, что вы уезжаете. Но не прощаюсь совсем. Мне горько будет, если я вас больше не увижу. – Взял кисть ее руки, сжал своими широкими ладонями, взглянул прямо ей в глаза, улыбнулся долгой, неторопливой, грустной улыбкой прожившего большую жизнь человека, который все, все понимает. – Мне бы хотелось снова встретиться в Москве, и вот так, как сейчас, – втроем!
– Берегите себя! – сказала Ольга. – Пожалуйста!
Голос ее дрогнул, и в глазах блеснули слезы.
Она вдруг спохватилась:
– Подождите минутку. Я вам сейчас дам на дорогу чая. Отличного дарджилингского чая.
Антонов отвез Камова до гостиницы, и, когда вернулся, Ольги в холле уже не было. На столе стояла неубранная посуда и пепельницы, полные окурков.
Он долго не мог заснуть. В голове еще продолжался большой посольский прием, лоснились лица, шевелились губы и звенела ночь, сотрясенная чудовищной мешаниной звуков, порожденных празднеством – воем моторов, вскриками полицейской сирены, смехом, звоном рюмок, верещанием напуганных птиц в ветвях и под конец тихим печальным звуком гитарной струны, как спасением, как призывом к надежде.
Было девять утра, а Ольга из спальни еще не спустилась. Он приготовил завтрак для нее и для себя – яичницу с луком, тосты и кофе. В половине десятого не выдержал и поднялся к ней в спальню. Постучал, не дождавшись ответа, толкнул дверь.
Волосы ее были в беспорядке разбросаны на мятой подушке. Услышав скрип половиц, Ольга медленно подняла тяжелые набухшие веки. Белки глаз были кроваво-красными, запекшиеся губы сморщились и затвердели.
– Что с тобой? У тебя температура?
Губы еле слышно выдавили:
