Текст книги "Сезон тропических дождей"

Автор книги: Леонид Почивалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

24

Дворец президента был расположен недалеко от океана в самой зеленой и фешенебельной части города. Здание было построено лет пятнадцать назад, вскоре после провозглашения в этой стране независимости. За минувшие годы в республике сменилось четыре президента, и каждый новый хозяин дворца прежде всего стремился обустроиться посолиднее в новом своем владении, в соответствии с собственными вкусами и привычками. Здание строила западногерманская фирма, складывали его из железобетонных плит, дюралюминиевых каркасов и панелей, мощных листов зеленого солнцезащитного стекла. Для пола привозили бруски кенийского мрамора, для отделки стен – редкое ганское красное дерево. Строго прямоугольный блок дворца с большими окнами, высокими створами кровли, широкой парадной, рассчитанной на многолюдье лестницей, ведущей к подъезду, напоминал скорее выставочный зал, чем дворец. Но таков был вкус первого президента – он предпочитал в помещениях простор, мрамор, бронзу и гостей в смокингах и фраках.

Последующие главы государства довершили сотворение пышного президентского гнезда. Один обставил дворец невероятно дорогой, вывезенной из Голландии мебелью, другой прослыл садоводом – разбил вокруг здания парк с экзотическими растениями. Предпоследний также оставил здесь след своей индивидуальности: построил широкий и глубокий, как озеро, бассейн, и еще просторный кинозал, и то и другое исключительно для пользования семьи президента – его дочка занималась плаванием, а жена была охотницей до американских ковбойских фильмов. Четвертый президент увлекался автомашинами, соорудил при дворце огромный гараж, набив его «мерседесами» и «бьюиками» последних моделей. Он любил торжественные выезды.

В этой небольшой и бедной стране президентский дворец был одним из самых роскошных в Африке, а несколько десятков учителей, работавших в немногих школах Асибии, получали одну из самых нищенских на континенте учительских зарплат. Расточительство, воровство, неспособность вести государственное хозяйство и вызванные всем этим экономические трудности правительство объясняло невозможностью справиться с тем, что «население растет быстрее, чем продукты питания».

И вот после очередного государственного переворота к власти в Дагосе пришли Кенум Абеоти со своими сподвижниками. Оказавшись в резиденции главы государства, Абеоти взглянул на дворец совсем другими глазами, поскольку иначе, чем его предшественники, вообще смотрел на многое в этой стране. На одном из митингов он заявил о том, что как только построят обыкновенное служебное здание для аппарата главы государства, теперешняя президентская резиденция будет отдана под народный дворец культуры – пусть смело поднимается по его парадной лестнице, входит во дворец, как в свой собственный, последний парий этой несчастной страны, которая должна, наконец, стать свободной.

Новый президент так и не занял жилые апартаменты дворца, а поселился с семьей в небольшом, снятом в аренду у дагосского домовладельца двухэтажном доме. Территорию вокруг дома огородили высоким деревянным забором, за которым располагались посты личной охраны президента. «Мерседесы» были проданы, а сам президент и члены его правительства стали ездить на дешевых «фиатах» и «фольксвагенах».

Новый дом для канцелярии только начали строить, поэтому президент на работу пока ездил во дворец. Здесь он принимал послов, устраивал государственные встречи, а бывшие президентские апартаменты предоставлялись теперь прибывавшим в Дагосу с официальными визитами высокопоставленным зарубежным гостям.

Сегодняшних визитеров встречал у подъезда молодой капитан, личный адъютант и помощник президента, статный, вышколенный, с безукоризненным французским языком – учился во Франции. Выгибая свой стройный стан и шагая почти на прямых ногах, он с приличествующей моменту солидной неторопливостью повел советского посла и сопровождающих его лиц по длинным коридорам, крытым красными ковровыми дорожками, сверкающим полированными панелями и бронзой люстр, к кабинету президента. В отличие от тех, кто охранял комиссара по экономике Яо Сураджу, президентская стража, которая временами встречалась по пути, ботинки не снимала, винтовки, как лопаты, к стенке не ставила и на пол не садилась. Постовые стояли на своих местах как вкопанные, только цепкие их глаза бдительно прощупывали каждого проходившего мимо. Антонов подумал, что личная охрана президента пока единственное в стране армейское подразделение, которое имеет представление о настоящей воинской дисциплине.

Президент встретил прибывших у самого порога. Он приветливо улыбался и уже издали дружески протягивал руку, подходя к послу. Антонов несколько раз видел Кенума Абеоти вблизи и всегда поражался его огромному росту – под два метра, его ладной фигуре, которая в хорошо пригнанной офицерской форме казалась еще стройней. Но в этот раз впервые президент был перед Антоновым без офицерской фуражки. При огромном росте голова его, покрытая негустой шерсткой тусклых волос, показалась Антонову несоразмерно маленькой, а уши слишком оттопыренными – как у Коффи, мальчишки из рыбацкой деревушки. А они и в самом деле чем-то похожи друг на друга – Коффи и президент!

Кенум Абеоти приветствовал советского посла не как высокопоставленное лицо, глава государства, а как добрый товарищ, подчеркнув непосредственность предстоящей встречи еще и тем, что движением руки полуобнял монументальную, словно литую, спину Кузовкина.

– Прежде всего я хочу от имени семьи и от себя лично поблагодарить советских товарищей за помощь, которую ваш доктор в самый опасный момент оказал моему двоюродному брату.

– Это наш долг, – скромно отозвался посол.

С Антоновым президент поздоровался тоже дружески, но наскоро, потому что его внимание отвлекла фигура Камова. Нашего геолога Абеоти видел впервые и сразу же восхитился его ростом – под стать ему, президенту, только Абеоти значительно моложе, еще не нажил в торсе лишнего жирка, как Камов, и в волосах у него еще не блестят серебринки. Но несмотря на разницу в летах, в цвете кожи, эти два великана представлялись людьми одной породы, могучие, добрые, снисходительно великодушные по отношению к остальной «мелочи». Богатырский обмен рукопожатиями с Камовым окончательно развеселил президента, и теперь все свидетельствовало о том, что беседа будет свободной и дружеской.

Не всегда у посла случались подобные встречи с президентом. Кенум Абеоти не столь уж легкий в общении человек, как могло показаться при первом знакомстве, подвержен переменам настроения, приступу внезапного раздражения или откровенному мальчишескому нетерпению, даже капризу. Его характер складывался под влиянием многих факторов, очень разноплановых, неожиданных, часто противоречащих друг другу.

Отец Кенума Абеоти был слугой во французском колониальном доме, вернее, не слугой, а уборщиком – мыл полы, чистил сад, выносил мусор. Потом отец стал сторожем в католической миссии, где один из миссионеров обучил смышленого Кенума начальной грамоте. Прошли недолгие годы, и подросток уже сам учил грамоте других ребят, став помощником сельского учителя. Когда Кенум достиг призывного возраста, его взяли в солдаты как грамотного, отправили в Дакар, в школу сержантов. Оттуда – на два года во Францию в офицерское училище. Благодаря способностям он довольно быстро продвинулся по службе и в конечном счете получил чин майора и должность заместителя начальника генерального штаба армии республики. Но Абеоти не забыл своего происхождения и общения с простыми людьми в детстве, что и определило демократизм его мышления. Начитанность дала широту политических знаний, жизнь во Франции и знакомство с французами левого толка возбудили интерес к социалистическим идеям. С ними он и вернулся в родную Асибию.

Социалистические идеи вместе с широким процессом освобождения африканских стран от колониализма в начале шестидесятых годов все больше утверждались в Африке, их провозглашали политические фигуры крупного масштаба, такие, как Кваме Нкрума в Гане, Патрис Лумумба в Конго, их «примеряли» к африканской действительности и другие лидеры, потому что именно в этих идеях искали ответы на многие вопросы, которые ставила перед смелыми и честными умами действительность пробуждающегося континента. Поначалу Абеоти в своих раздумьях над всем этим, возможно, был одинок в Асибии, но вскоре нашлись среди офицеров и сержантов единомышленники. Беспардонный гнет правящей верхушки, коррупция, отсутствие морали, всякого чувства ответственности перед собственным отечеством, раболепие перед Западом – все это взращивало и питало недовольство среди молодых, патриотически настроенных, не потерявших связи с простым народом офицеров. И вот однажды майор Абеоти призвал их к путчу.

Сын слуги стал президентом, и теперь в нем, в президенте, умном, способном, даже талантливом, но в конечном счете стопроцентном африканце, собралось воедино все из его прошлого и настоящего: и плебейская участь детства, унижения отца, покорное безмолвие темной неграмотной матери, и настырное упрямство, выработанное в борьбе против немилосердных обстоятельств судьбы бедняка, и племенные полупервобытные взгляды, вынесенные из общины глухой деревни, и прилипчивые французские привычки, и серьезные знания, полученные в Европе, офицерский гонорок и одновременно затаенное чувство приниженности, только потому что ты черный, даже в либеральной Франции ты все-таки «черный», и вдруг почти внезапное горделивое ощущение власти. А над всем этим почти фанатическое вдохновение, порожденное прекрасными, осветившими его ум и сердце идеями справедливости, равенства, братства, идеями борьбы за достоинство самых последних париев, таких, каким был его отец. Именно это вдохновение чаще всего определяло суждения и действия Абеоти, ибо современность в нем пускай не всегда решительно, но неизменно брала верх над традициями прошлого.

Но случалось и такое, когда в Абеоти вдруг проступал вознесенный к власти недавний раб, и тогда он становился важным, сановным, тогда в обращении к послу социалистической страны мог намеренно подчеркнуть: «ваше превосходительство» и даже, поддавшись собственному капризу, задержать или вообще отложить встречу с нужными для Асибии и симпатизирующими ей иностранцами. Но в последний год подобное случалось все реже и реже, президент вместе со своей страной взрослел, мудрел, в действиях и поступках все больше соответствовал своей собственной личности человека умного, проницательного, справедливого и высокому чину главы государства.

Предшественники Абеоти не очень-то задумывались, когда решали судьбы побежденных противников – на плаху, и все тут! За трехлетие своего правления Абеоти не допустил ни одной расправы над политическим соперником. А противников режима Абеоти куда больше, чем их было у его предшественников. При прежних властителях шла обыкновенная шакалья грызня за жирный кусок государственного пирога. Когда у власти оказался Абеоти, развернулась борьба уже не личная, а классовая, социальная, против нынешнего мира наживы и одновременно мира прошлого – феодализма, племенной розни, вождизма, шаманства. Совершив переворот и публично провозгласив новый курс, майор Абеоти и его сподвижники сразу же получили целый набор самых разнокалиберных и разномастных, но неизменно яростных недоброжелателей – от бывшего владельца национализированного банка, агента могущественной транснациональной компании, посла западной державы, до племенного шамана и неграмотного сельского лавочника.

В светлом, просторном кабинете президента позади массивного письменного стола распростерлось на стене трехцветное полотнище национального флага республики; справа от него из черной рамки печально смотрели мудрые настороженные глаза Патриса Лумумбы. Под портретом располагалась полка, заставленная книгами, которые, судя по всему, здесь не для красоты. На письменном столе – небольшой бюст Ленина, подаренный президенту год назад кубинской профсоюзной делегацией. В центре стола поблескивал черным лаком и серебром изящной росписи деревянный письменный прибор – дар президенту китайской делегации.

Президент усадил гостей в специально отведенном углу кабинета, где стояли прекрасные старинные кресла, мраморный в деревянном окладе столик с массивной бронзовой пепельницей на нем, а рядом со столиком тоже массивный, на бронзовой ножке, торшер.

– Кофе или чай?

Посол потер ладони – вроде бы в предвкушении удовольствия:

– Я бы, товарищ президент, чайку, да покрепче!

Антонов понимал, что Кузовкину не так уж хочется чайку, просто посол стремится выражением простодушной непосредственности, товарищеской доверчивости еще больше укрепить благоприятную атмосферу, которая стала складываться с первых минут встречи. Послам приходится быть и артистами – на то они и послы.

Через несколько минут перед ними дымились чашки с кофе и чаем.

Президент взял со стола довольно потрепанную на вид папку.

– Вот любопытную бумагу мне сегодня показали, – сказал он, развязывая тесемки на папке. – Из архива бывшей французской жандармерии в Дагосе…

Раскрыл папку, осторожно полистал вложенные в нее странички желтоватой, ветхой на вид бумаги, задумчиво пробежал глазами по написанному на листах. При этом в его лице проступило что-то покойное, раздумчивое, доброе, и Антонов подумал, что сейчас президент похож на сельского учителя, который просматривает тетради своих питомцев.

– Я распорядился заняться, наконец, нашими архивами, – пояснил Абеоти. – Без памяти прошлого нет будущего. Попросил показать мне дела тех, кого преследовали колониальные власти. Вот одно, очень любопытное. Антуан Акоджину, бывший сенегальский стрелок, потом портовый служащий в Алунде, конторщик. В девятьсот девятнадцатом в Алунде, Дагосе и других городах побережья распространял листовки, восхваляющие победу Октябрьской революции и русские Советы! Представляете? В девятнадцатом году! За это был сослан в Центральную Африку на двенадцать лет…

– Интересно! Очень интересно! – живо откликнулся посол, искренне заинтересовавшийся сообщенным. – Западная пропаганда обвиняет нас в том, что марксизм мы в Африку экспортируем, а идеи марксизма, оказывается, давным-давно сами сюда проникали.

Президент кивнул:

– Вот-вот! И обо всем этом мы обязаны знать. Обязаны! – Озадаченно наморщил, лоб. – Нет у меня нужных для этого людей. Хочу попросить хотя бы студентов университета заняться архивами. Там еще многое нам неведомо. Изучая эти архивы, мы по-новому взглянем на наше прошлое, а оно вовсе не такое, каким представляли нам его колонизаторы. Вовсе не такое!

Антонов слово в слово переводил послу то, что говорил президент, хотя отлично знал, что посол в этой беседе понимал решительно все. Ему, Антонову, важно прежде всего хорошо запомнить беседу, желательно текстуально, чтобы потом подробно ее изложить на бумаге. В этой беседе имело значение не только то, что говорил президент, важно и то, как держался, в каком был настроении – все относится к политике и принимается в расчет. Настоящая дипломатия, как настоящая живопись, стремится при необходимости использовать всю палитру красок и оттенков во всех ее возможностях. Например, сейчас имело особый смысл то, что президент начал беседу не с главного, ради чего все они собрались в этом кабинете, а со второстепенного, но лично президента волнующего, и этим как бы раскрывал себя шире, чем требовали обстоятельства официальной встречи, подчеркивал, что стремится к беседе непринужденной, доверительной. Когда президент рассказывал о содержимом папки, в его голосе угадывалась затаенная тоска по тихой работе, неторопливому научному поиску, спокойным раздумьям над прошлым этой страны безо всех забот и треволнений, что каждодневно выпадают на долю главы государства.

Пауза, которая вдруг наступила после того, как разговор о делах прошлого логически подошел к концу, свидетельствовала о том, что непринужденная светская увертюра завершена и пора переходить к главному.

Посол машинально отодвинул чашку чая, к которой почти не прикасался, легким кашлем прочистил горло и вдруг совсем уже другим, официальным тоном, с нужной в этом случае медлительностью начал:

– Мне поручено, товарищ президент, еще раз подтвердить вам то, что мое правительство неизменно стремится к дальнейшему расширению нашего дружеского сотрудничества. И прежде всего в деле оказания Асибии реальной и всесторонней помощи.

Посол говорил по-русски, и Антонов переводил максимально точно, стремясь передать не только смысл, но и приподнятость интонации в речи посла.

И если минуту назад президент напоминал собой непритязательного сельского учителя, сейчас вдруг выпрямился, расправил плечи, и теперь перед ними сидел в кресле военный человек, облеченный высокой властью. Его круглое, по-юношески пухлое лицо, которое ничуть не старили тоненькие, в шнурок, офицерские усики, популярные в Африке, теперь было бесстрастным. Президент сосредоточился и терпеливо ждал, когда окончится преамбула, его интересовало главное: что последует за обязательными в беседе на таком уровне высокопарными словами. Казалось, черное лицо Абеоти засветилось изнутри, когда утомительное вступление завершилось сообщением о том, что Москва распорядилась всю пойманную «Арктикой» в этом рейсе рыбу предоставить Асибии бесплатно в качестве дара республике, которая испытывает острые продовольственные трудности. Более того, в Москве положительно отнеслись к просьбе Асибии помочь ей в организации рыбного промысла на государственной основе. Республике будет передан на льготных условиях в аренду большой морозильный траулер «Арктика». Будет также оказана помощь в подготовке местных кадров для рыболовных судов. В связи с вышесказанным советская сторона готова заключить специальное соглашение на правительственном уровне…

Президент кивал каждой переводимой ему Антоновым фразе, белки его глаз отливали глянцем. Когда посол завершил свое выступление, Абеоти, не вставая, но порывисто – и в этом он был настоящим африканцем – простер над столом длинную руку и крепко пожал ответно протянутую руку Кузовкина.

– Спасибо! Вы даже не представляете, насколько эта весть радостна для нас, асибийцев.

И стал рассказывать о тяжелом продовольственном положении в стране, о подрывной работе реакции и западных транснациональных компаний. Последние делают все, чтобы максимально навредить республике. Например, бельгийцы только что закончили ремонт силовой подстанции, которая снабжает Дагосу током, и запросили за это откровенно грабительскую плату. Все прежние льготы отменили. «Вы строите социализм? Сами и платите за это». Пришлось платить. А с валютой у Асибии туго.

Дождавшись паузы в рассказе президента, посол заметил, что, как стало ему известно, реакция намерена встретить приход «Арктики» демонстрацией протеста: устроить в порту беспорядки, а в городе поджоги.

– Неужели такое возможно? – В вопросе посла звучало преднамеренное наивное удивление, рассчитанное на эмоциональный ответ. – Ведь повода нет протестовать!

Президент мрачно усмехнулся:

– Повод они найдут.

Помолчал, задумчиво прикусил согнутый палец.

– Конечно, мы примем меры. Но… но это не так-то просто.

Жест руки президента над столом означал неопределенность и даже досаду:

– Людей, людей у нашей власти пока не хватает. С контрреволюцией должна бороться хорошо организованная система безопасности. А у нас ее нет. Мы ее только создаем. Опора на народ? Да, народ Асибии за последние три года от нашей власти получил реальную пользу, такую, какую никогда не получал и не мог получить от прежних режимов. Но народ наш, к сожалению, еще темен, грамотных среди него мало, наивен, пассивен, по-настоящему не пробудился, до конца еще не поверил в новую власть – слишком уж скомпрометировали себя прежние правители. И вот рядовой асибиец, какой-нибудь Аде Доку, почесывает затылок и думает: а не окажутся ли и теперешние властелины такими же прожорливыми пауками? К тому же реакция исподтишка настраивает Аде Доку против нас. И часто не без успеха. Реакция сильнее. У нас власть и армия. У нее экономика, традиции, колдуны, церковь, значительная часть интеллигенции…

Опустив голову, Абеоти задумчиво потрогал серебряную чайную ложечку, лежащую на блюдце.

– Конечно, какую-нибудь гнусность в день прихода «Арктики» они могут сотворить. К этому надо быть готовыми…

Приподнял ложечку над блюдцем и тут же решительно, да так, чтобы звякнула, бросил ее обратно на блюдце.

– Но мы будем добиваться своих целей. И добьемся! Мы и свой собственный флот создадим. Да, да! Может быть, вам случалось видеть недалеко от Дагосы на берегу выброшенный на мель тайваньский сухогруз «Флора»? Хозяева от него отказались. Значит, он наш. Мы уже провели переговоры с поляками о восстановлении. Приведем «Флору» в порядок, переименуем – «Асибией» назовем, и поднимем на судне наш государственный флаг. Впервые в истории страны у нас будет свое собственное торговое судно, не шаланда, не баркас, а именно судно.

Он коротко улыбнулся:

– У нас сейчас многое впервые…

Вдруг, вспомнив о чем-то, с юношеской легкостью поднялся из кресла, подошел к письменному столу, покопался в бумагах и вернулся к гостям с нотной тетрадкой, с шутливой торжественностью поднял ее над головой:

– Знаете ли, товарищи, что это такое? Это гимн! Первый в истории Асибии государственный гимн, созданный самими асибийцами!

Президент опустился в свое кресло, закинул ногу на ногу.

– Слова написал наш поэт Квеку Антобам – слышали, наверное, о таком, музыку – дагосский учитель пения Эду Джан. Будет исполнять хор, а солистом наш Джон Акоджин. Я был на репетиции. Не знаю, не специалист, но мне понравилось. Думаю, будет не хуже гимнов других стран. Честное слово!

Он взял лист со стола и прочитал:

 
Мы сбросили оковы,
Мы путь избрали новый.
Рабами нам не быть!
 

Улыбнулся широко, светло, и улыбка эта сделала его еще моложе, в ней промелькнуло что-то простодушно юношеское, затаенно-горделивое, словно дошедший до наших дней далекий свет вековой мечты о воле предков Кенума Абеоти.

– Хотели бы к новому году закончить и пустить по радио. Но боюсь, не успеют, с оркестром туго, нет в Асибии подходящего для такого дела оркестра. У нас много чего нет…

Некоторое время президент молчал, похлопывая пальцами по своей обтянутой светло-зеленым офицерским териленом коленке. Вдруг поднял быстрые глаза на Камова:

– Я рад с вами познакомиться, товарищ Камов! Специально попросил посла привести вас ко мне. Интересно было взглянуть: каков он, этот Камов?

Вдруг звонко, от души рассмеялся:

– Недавно на вас жаловался комиссар экономики Сураджу. Ковыряется, мол, в архивной пыли, вроде бы не геолог к нам приехал, а канцелярист. А нам, мол, некогда, нам скорее нужно вводить в действие наши недра, мобилизовывать их на службу народу… – Президент погасил на губах улыбку, продолжая глядеть прямо в глаза Камову. – Я хорошо знаю Сураджу. Он нетерпелив, ему скорее результат давай. Я, товарищ Камов, на вашей стороне. В этом деле нельзя торопиться, но, конечно, конечно же, хочется поскорее видеть результат. Ох как хочется!

Переводя последнюю фразу, Антонов заметил, как глаза посла посветлели в затаенной улыбке, посол покосился на Камова и вроде бы еле заметно подмигнул. Но Камов плотно и неподвижно сидел в кресле с невозмутимым видом, крепко сжав губы.

– Если у вас есть какие-нибудь проблемы, товарищ Камов, пожалуйста! Во всем поможем! – продолжал президент. – Недра для Асибии – спасение! Сами понимаете, что…

– Понимаю, товарищ президент! – вдруг несколько бесцеремонно перебил собеседника Камов. – Поэтому и не хочу действовать с налета. Я человек серьезный, и меня прислала серьезная организация…

Вступил он в разговор по-французски, но тут же, почувствовав в нем неуверенность, кивнул Антонову:

– Переводи!

Коротко, немногословно, объяснил суть теперешней своей работы. Проглядел почти все, что оставили после себя предыдущие английские и французские экспедиции. Особенно его интересовала самая последняя, в семьдесят первом году, которую возглавлял Клод Фигер, специалист довольно известный. От этой экспедиции он ждал многое, хотя она, проявив особую бдительность, вывезла во Францию решительно все, что могло пролить хотя бы какой-то свет на результаты долгой и обстоятельной работы. И все же какие-то следы должны были остаться.

Камов коротким движением руки показал на папку, лежащую на столике перед президентом.

– Вы, товарищ президент, только что говорили о старых архивах, в которых можно найти немало неожиданного. Я и искал…

Хотя сегодняшняя встреча проходила непринужденно, сопровождалась улыбками и шутками, Камов не поддался общему настроению, находился в каком-то странном напряжении, был не по обстановке серьезен, даже суров. То ли робел – впервые в жизни у главы государства! – то ли был преисполнен сознанием важности этого разговора.

Говорил прямо, без обиняков. Кто-то пытается ему помешать, это ясно. В архиве пропадают некоторые нужные папки. Правда, тот, кто эти папки изымает, не знает, что именно ищет Камов, и пропавшее не представляет собой большой ценности. Люди нужные исчезают. Например, бесследно исчез бывший коллектор французской экспедиции, который жил в Алунде. Только-только им заинтересовались, как человека след простыл.

– Расскажите и про себя!.. – вмешался в разговор посол. – Про случай в отеле…

Но Камов без особой почтительности к столь важной персоне, как посол, отмахнулся:

– Это пустяки! Это не главное! – Он снова взглянул прямо и твердо в лицо президента: – И все же я хочу вам сказать, товарищ президент, что моя пыльная архивная работа была не впустую. Кажется, я нашел то, что очень хотели скрыть от здешнего правительства приезжие геологи. Только…

Камов запнулся, словно его мысль наскочила на невидимое препятствие. «Почему он так волнуется? – изумился про себя Антонов. – Необычный сегодня Камов, неуравновешенный, нервозный».

Президент, ожидая продолжения, чуть сдвинул брови, около губ у него образовалась капризная, нетерпеливая складка. Антонов взглянул на посла. На лице Кузовкина играла все та же загадочная полуулыбка, и было ясно, что за ней пряталось нечто очень важное.

– Что «только»? – потребовал президент. – Говорите! У нас, африканцев, есть пословица: «Если боишься – не говори! Сказал – не бойся!»

– Видите ли, товарищ президент, я хотел вам это сообщить после своей поездки в Ратаул. У меня есть основание, серьезное основание предполагать, что в Ратауле, в архиве имеется вроде бы малозначительный на первый взгляд документ, но именно он поставил бы последнюю точку в моих поисках. Но раз случилась эта встреча с вами… Именно с вами, – подчеркнул Камов, – думаю, что геологическая группа из нашей страны может вскоре приезжать. Она не пойдет наобум вымерять квадратные километры вашей республики, которая хотя и небольшая, но в ней этих квадратных километров восемнадцать тысяч. Теперь она будет знать, куда идти и что искать…

– И что же? – У президента в эти минуты был такой вид, будто, слушая запутанную детективную историю, он, наконец, узнает, кто же виновник случившегося.

– Уран.

– Что?! – Президент подался всем телом вперед.

Посол удовлетворенно рассмеялся, благодушно скрестив руки на животе.

– Именно уран! – подтвердил он. – Поскольку это предположение имеет важность чрезвычайную, товарищ Камов решил сообщить вам первому, товарищ президент.

Все ясно! Вот почему был таким загадочным сегодня посол! Не с пустыми руками ехал к президенту. А Камов молодец! Докопаться до такого! Недаром на него уже подняли руку!

Кенум Абеоти вдруг одним мощным усилием мускулов выкинул огромное тело из кресла, выпрямился, снова продемонстрировав свою баскетбольную высоту, прошелся по ковру кабинета, поскрипывая то ли штиблетами, то ли ремнями пояса и портупеи.

Камов последовал его примеру и тоже выпростал свое, увы, куда более массивное тело из расслабляющего плена кресла, шагнул на ковер.

Президент неожиданно обернулся к нему, взглянул на геолога в упор:

– Вы можете мне показать на карте, где именно предполагаете…

– Могу! – подтвердил Камов. – Но, подчеркиваю, это только предположение. Только результат анализа французских материалов. Еще нужно все проверять… Это уже сделает экспедиция. И может случиться неудача. Надо быть к ней готовыми.

– Я верю в удачу! Понимаете? Я верю в удачу, потому что нам удача нужна. – Закинув руки за спину, президент крупными мягкими шагами прошелся по ковру. Усмехнулся: – Теперь понятно, почему Запад так хочет нас скинуть. Еще бы – уран!

На стене висела большая карта Асибии. Территория республики, окрашенная в желтый цвет, напоминала глубокую чашу с высокими краями и плоским ровным дном – побережьем океана. Камов, подойдя к карте, ткнул в нее пальцем:

– Приблизительно здесь!

Оказывается, вовсе не робеет Камов, наоборот, чувствует себя вполне уверенно. И скованность его была по другой причине – от ответственности, которую брал на себя, сообщая президенту о том, что имело огромное государственное значение.

– Вы были в этом месте? – спросил президент.

– Был. Но коротко. Не хотел заранее обнаруживать свою догадку. Да и бесполезно ездить туда в одиночку! Там нужна экспедиция. Со специальным оборудованием.

Кенум Абеоти снова прошелся по кабинету, глядя на свои начищенные до блеска офицерские штиблеты. Чувствовалось, что он сдерживает себя, боясь полностью отдаться радости, которую принесла ему весть Камова.

– Удивительно! Просто удивительно, чтобы по каким-то бумажкам сделать такой вывод! – В голосе его вдруг проступили нотки недоверия, президент заколебался.

– Товарищ Камов – один из лучших у нас специалистов! – решил вмешаться посол, который тоже поднялся из кресла и прохаживался по ковру.

Абеоти кивнул:

– Знаю! И горжусь, что такой крупный специалист приехал именно к нам! – Губы его растянулись в простодушной, почти мальчишеской улыбке: – Просто в  т а к о е  поверить трудно сразу! Это же наше будущее! Надежное будущее!

Вдруг подошел к Камову, положил руку ему на плечо:

– Если бы в Асибии были свои ордена, я бы сейчас немедленно вручил вам орден, даже просто за добрую надежду, которую мне дали.

– Считайте, что вы меня уже наградили! – улыбнулся Камов.

Вдруг рядом с президентом оказался неслышно вошедший его элегантный адъютант. Капитан потянулся к уху своего шефа. Президент некоторое время как будто с недоумением смотрел застывшими глазами на адъютанта, то ли что-то соображая, то ли свыкаясь с услышанным. Потом подошел к задрапированному окну кабинета, резко дернул за шнур. Шторы с тихим звоном раздвинулись в стороны. В большом квадрате окна стыл мрак. Дагоса была без света. Только внизу под окном ярко светилась цепочка дежурных огней на столбах железобетонной ограды, опоясывавшей дворец, да где-то за черными уступами погруженных во тьму кварталов на низких облаках, бегущих со стороны океана, дрожали поодаль друг от друга три жидких озерца света – это освещались территории и здания французского, американского и советского посольств. Как и в президентском дворце, у них были свои автономные дизельные электростанции, которые включались автоматически, когда прекращалось поступление тока из города.