Текст книги "Сезон тропических дождей"
Автор книги: Леонид Почивалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
– Спасибо, мамочка! Спасибо!
– А с утра много звонков было, – продолжал скрипеть динамик. – Касьянова приехала из турпоездки в Австрию. Тоже звонила. Удивилась, что ты снова очутилась в Африке. Дыра, говорит, эта Африка. Не то, что Австрия. После вашей последней встречи, говорит, была убеждена, что ты в Африку уже не поедешь…
В лице Ольги проступило замешательство, щеки вспыхнули:
– Хорошо, хорошо, мамочка! – Она попробовала перевести разговор на другую тему. – А как твое здоровье? Как тетя Шура?
– Да что нам делается? Скрипим… – Динамик хихикнул и вдруг доверительно понизил голос: – А сегодня утром цветы тебе принесли. Мальчик какой-то принес. Сказал, что заказ был из Ленинграда. Целую корзину. Розы. Рублей на сорок, ей-богу!
– Мама! Мама! – Ольга почти кричала в отчаянье. – Хватит! Хватит!
– Почему хватит? – удивились на другом конце радиоволны. – Это же важно для тебя! Сегодня днем этот твой… из Ленинграда, сам звонил. Сказал, что именно он прислал цветы. В Африку, мол, послать не может, так, значит, шлет мне, твоей матери, как виновнице…
Кира Игнатьевна снова хихикнула:
– А тебе в Африку письмо направил. Ты только своему не говори. Его это не касается. Слышишь? Такой любезный… Ты слышишь меня? А?
– Слышу! Слышу! – Лицо Ольги стало пунцовым, на лбу выступили капельки пота. – Что ты несешь, мама! Говори, ради бога, о деле!
На губах стармеха медленно угасла улыбка, он поднялся из кресла, бросил растерянный взгляд на Ольгу, на Антонова… Антонов повернулся и вышел за дверь.
Он двигался по каким-то коридорам, открывал какие-то задвижки, спустился по какой-то лестнице, толкнул еще одну дверь, и еще одну, и в лицо его ударил тугой струей влажный ветер. Антонов стоял у борта и тупо смотрел на воду. В изгибах волн дрожали собранные вместе отблески звезд и огни недалекого города. Почувствовал, что рядом с ним кто-то остановился. Это был стармех.
– …Здесь, у экватора, звезды необыкновенные, – сказал стармех. – Крупные, как орехи.
16Из кабинета посла вышел корреспондент ТАСС в Асибии Рыбаков, высокий, несколько полноватый для своего возраста, с небольшой аккуратной бородкой клинышком. Антонов как-то в шутку заметил Рыбакову, что он похож на депутата Государственной думы от партии кадетов, и Рыбаков ему спокойно ответил: «Ты не первый говоришь мне подобное». Ко всему на свете Рыбаков относился с поразительной невозмутимостью. Но сейчас вышел из кабинета посла явно взбешенный.
– Буйвол упрямый! – буркнул он и метнул гневный взгляд на закрывшуюся за ним обитую клеенкой дверь кабинета высокого начальства.
– Тсс! – зашипела неизменно бдительная Клава и предостерегающе вскинула руку. – Ты с ума сошел!
– А что он уперся в свою Асибию! – проворчал Рыбаков. – Будто, кроме его разлюбезной Асибии, других стран на свете не существует.
Подобное заявление было в высшей степени крамольным, Клава даже съежилась на стуле.
Антонов знал, что именно взбесило Рыбакова. Тассовское начальство ему разрешило недельную командировку в Габон, но габонское посольство затягивает выдачу визы. Кузовкин «толкать» не хочет. Считает, что в Габон Рыбакову ездить необязательно, там никаких особенных событий не происходит. А вот в Асибии каждый день может случиться серьезное, и покидать Асибию даже на неделю корреспонденту непозволительно. Перечить руководству ТАСС посол не хочет, но и содействовать отъезду, который, по его мнению, развлекательный, не намерен. Должно быть, и в этот раз Рыбаков не нашел у посла понимания.
Теперь очередь Антонова. Всем было известно, что после обеда посол добреет и мягчает – его застарелую желудочную болезнь утишает только насыщение. Но, как сообщила Клава, сегодня снова «сбой». В последние месяцы сбой становился частым – здоровье посла шло к худшему. Видимо, в последний приезд в Москву по-настоящему поправить Кузовкина не сумели. Антонов знал, что врачи не советовали Василию Гавриловичу возвращаться в Африку, что самое разумное для него подать в отставку, но он с негодованием пренебрег этими советами – как же это он, Кузовкин, оставит Асибию в тот момент, когда в нашем посольстве должен быть именно он, отдавший этой стране всего себя.
Клава, выразительно округлив глаза, предупредила Антонова, что ничего хорошего в кабинете посла его не ждет, что посольский повар Мочкин своим искусством не сумел улучшить настроение «чрезвычайного и полномочного».
Утро у посла началось с разносов. Первым получил взбучку Панкратов, представитель Совэкспортфильма, приехавший в Дагосу три месяца назад. Этот едва оперившийся молодой коммерсант за три минувших месяца не сумел продать ни в Асибии, ни в других странах его региона ни одного фильма, но зато поторопился снять в Дагосе отличную виллу, купить добротную красного дерева мебель с баром, шезлонги и солнцезащитные зонты для сада, японский транзистор-комбайн с магнитофоном и проигрывателем, будто бы крайне необходимый для его коммерческой деятельности. И вот явился к послу просить завизировать на выписку якобы для нужд посольства, а на самом деле для представительства Совэкспортфильма дипломатический сертификат на беспошлинную покупку автомашины японского производства «хонда». С пошлиной слишком дорого, бюджет представительства не потянет, придется покупать какую-нибудь дешевку, а ему бы хотелось именно «хонду» – быстроходна, современна, желательно спортивного образца.
Должно быть, совсем неумен и слишком самонадеян этот Панкратов – явиться к послу с подобным! Просить, чтобы Кузовкин самолично способствовал нечестному обходу асибийских законов! Да это все равно что дернуть за усы льва.
Ожидавшие в приемной даже сквозь обитую клеенкой дверь слышали грозный рык посла:
– …Значит, предпочитаете «хонду», не «мерседес», не «пежо», а именно «хонду»? А какого цвета? К вашим глазам пошла бы машина колера морской волны. А? А может быть, вам заодно выписать еще и прогулочную яхту? Это на Западе давно модно. Не стесняйтесь! Чего там скромничать! Ваша фирма богатая, что ей стоит отвалить хорошие деньги. А? Впрочем, отметьте себе в календаре, что завтра в пять вечера посол приедет на смотрины вашей виллы и там мы продолжим этот разговор. А?
В разговоре с подчиненными посол часто завершал свои утвердительные фразы неожиданным вопросительным «а?». Словно ждал подтверждения со стороны собеседника, согласия с высказанным. Новички, не знающие о существовании в речи начальства этой сорной прибавки, торопились согласиться с ним. Поторопился и напуганный Панкратов:
– Хорошо, Василий Гаврилович, хорошо. Завтра мы будем вас ждать ровно в пять!
– Ждите!
Выскочил Панкратов из кабинета посла взъерошенный, красный, с выпученными глазами.
Затем была вызвана Алевтина Романовна, жена советника-посланника Демушкина, которая была председателем женского совета колонии, и, как сообщала Клава, «посол выдал ей по первое число» за бездействие совета. Сразу же после назначения в эту страну Кузовкин предупредил своих сотрудников, что не потерпит в посольстве сплетен, шушуканий, делений на избранных и приближенных с одной стороны, и «всех остальных» с другой. И вскоре убедительно продемонстрировал свою решительность: отослал в Москву посольского завхоза с его болтливой и склочной женой «за злостное распространение сплетен, подрывающих моральное состояние совколонии», как говорилось в отправленной в МИД сопроводиловке. После этого случая любители, а особенно любительницы перемывать косточки попритихли, а в последнее время оживились, появились интересные «объекты для обсуждения», в том числе Ольга. Антонов знал, что независимое поведение жены, ее замкнутость, игнорирование традиционных вечерних посиделок с другими женами сотрудников в саду – все это постоянно вызывало пересуды: «Гордячка! Подумаешь, кандидат наук! Светская львица! У посла к Веснянской слабость…» Чего только не болтают!
Когда Антонов вошел в кабинет, посол, читавший какую-то бумагу, поднял на вошедшего отсутствующий взгляд, бросил:
– Садитесь!
Дочитав бумагу, быстрым движением руки сделал на ней хитроумную, похожую на червячка загогулину, обозначающую подпись, и, нажав кнопку переговорного устройства, буркнул:
– Клавдия Павловна! Пригласите Генкина.
И тут же углубился в чтение другой бумаги, не обращая никакого внимания на Антонова, будто его вовсе тут и не было, – первый признак предстоящей грозы.
Антонов терпеливо сидел перед послом и ломал голову: за что ему сейчас попадет – как будто в последнее время ничем не провинился.
Пришел Генкин, заведующий референтурой посольства, худощавый брюнет с неулыбчивым, словно навсегда застывшим в своей неприступности красивым лицом. Антонов в общении с Генкиным испытывал душевную неуютность, похожую на тревогу: даже самый простейший вопрос, заданный Генкину – ну, хотя бы о здоровье его жены – казался неуместным, словно речь шла о государственной тайне. Неподвижные, без блеска глаза Генкина отпугивали, исключали проявление всякого любопытства к его личности.
Генкин подошел вплотную к столу посла и, раскрывая на ходу красную папку, положил перед Кузовкиным.
– Только что получили… – сказал коротко и бросил недоверчивый взгляд на Антонова, словно тот некстати услышал нечто весьма конфиденциальное.
Видимо, это была депеша из МИДа. Посол быстро пробежал ее глазами, и Антонову показалось, что лицо Кузовкина еще больше помрачнело, решительно взял ручку и с явной досадой расписался. Дурные вести!
Когда заведующий референтурой вышел, Василий Гаврилович, наконец, счел необходимым взглянуть на Антонова – и вроде бы даже с удивлением, будто только что его заметил. По-прежнему не произнеся ни слова, выдвинул боковой ящик письменного стола, извлек из него газету, развернул, протянул Антонову. Это был «Тан», ведущий еженедельник Куагона. На одной из внутренних полос синим фломастером был жирно обведен абзац.
Антонову, привыкшему к быстрому чтению, было достаточно одного внимательного взгляда, чтобы схватить содержание абзаца. Оно повергло его в смятение. В заметке говорилось, что во время встречи президента Гбенона Одуго на аэродроме в Монго вместе с послом СССР в Куагоне находился специально приехавший на эту встречу из Дагосы советский генеральный консул мистер Андрей Антонов. Советский консул любезно согласился дать интервью сотруднику «Тан». Он заявил, что сердечно приветствует визит в Куагон президента Одуго, выдающегося государственного деятеля, считает, что визит послужит делу мира и стабилизации в этом районе Африки. И далее петитом была выделена ремарка редакции:
«Не является ли заявление русского консула свидетельством того, что настроения Советского Союза в отношении к нашему региону меняются? Может быть, в Советском Союзе наконец, поняли, что стабильность политики нашей республики, основанная на незыблемых принципах традиционной демократии, более надежна для интересов великой державы в Африке, нежели новоявленные, так называемые народные режимы, ведущие к хаосу, разрухе и беззаконию…»
Куда уж откровеннее – намек в адрес Асибии! Режим Кенума Абеоти в прозападном Куагоне всегда воспринимали с недоверием, более того, со скрытой враждебностью, считая его дурным примером для рядовых граждан других африканских стран, прежде всего для самого Куагона. Дела в Асибии публично не критиковали, но в куагонской печати искали любой повод, чтобы уколоть соседа, и побольнее.
– Ну? – посол поднял одну бровь и пожевал губами. – Что скажете? А?
Антонов бессильно развел руками, не зная, с чего начать объяснение, но Кузовкин не дал ему раскрыть рта, предостерегающе поднял руку:
– Я сперва скажу! Знаете, кто прислал мне эту газету? Собственнолично Гардинер, заместитель комиссара индел. В министерском конверте с нарочным. Без сопроводиловки! Просто с отмеченным абзацем. Я ему позвонил по телефону. А он мне следующее: «Мы это расцениваем как недоразумение. Или, может быть, теперь у вас другая точка зрения, товарищ посол?» Так и сказал! Что ж, мне пришлось высказывать заместителю комиссара точку зрения советского посольства на эту публикацию. Советское посольство считает ее провокационной. А вы, товарищ Антонов, как считаете?
В голосе посла звучали иронические нотки.
Естественно, Антонов придерживается того же мнения. И очень огорчен случившимся, тем более что на заметку обратил внимание заместитель комиссара по иностранным делам, человек в правительстве заметный. Хотя Гардинер и не на ключевом посту, но влияние имеет немалое – самый образованный среди офицеров, составляющих костяк нынешнего правительства, – Сорбонну кончил, докторскую степень имеет, знает три иностранных языка. Не только самый образованный, но и самый хитрый, пожалуй, наиболее скрытный чиновник из тех, с кем приходится иметь дело в правительстве нашему посольству. Посол убежден, что в душе Гардинер относится к нашей стране недоброжелательно и не очень-то стоит верить его частым высказываниям о дружбе и взаимопонимании. Наверняка о злополучной заметке Гардинер доложил своему шефу – Силасу Акопови, комиссару по иностранным делам. Стало быть, дело серьезное!
– Ну что ж, объясняйтесь! – произнес посол устало, со скрытым раздражением, будто заранее предупреждал, что никакие оправдания в сложившейся ситуации не будут для него убедительными.
Антонов рассказал все как было, дословно передал то, что ответил настойчивому и, теперь ясно, непорядочному куагонскому репортеру. Так что он, Антонов, здесь ни при чем!
– Вы всегда ни при чем, – неприязненно обронил посол. – И всегда попадаете в какие-то нелепые ситуации. Во всей колонии, по-моему, только с вами случается подобное.
Кузовкин поморщился, и Антонову вдруг стало ясно, что морщится он на этот раз не по причине столь неприятного для обоих разговора, а от обыкновенной физической боли. Посол откинулся на спинке кресла и некоторое время смотрел неподвижными глазами прямо перед собой куда-то в другой конец кабинета. Антонов увидел, что веки у него набухли, а лицо стало землистого оттенка, да и вся фигура хотя и полноватая, но всегда собранная и подтянутая, сейчас обмякла, как бы осела кулем в кресле. И Антонов почувствовал к своему шефу сострадание. Вот уж к нему это полностью относится – горит на работе, даже не горит, а сгорает. И надолго ли его хватит?
Василий Гаврилович Кузовкин много лет провел на дипломатической службе, в основном в странах небольших, в мировой политике второстепенных, в том числе в двух африканских. Далеко не всегда очевидны результаты дипломатической работы. Можно вкладывать в нее весь жар своей души, все силы и способности, а польза скажется через годы, а то и вовсе не скажется – просто в Москве в МИДе в архиве прибавится несколько новых пухлых папок, вобравших в себя длинную цепь дней кропотливого посольского труда где-то за тридевять земель, информация и выводы, которые в министерстве «приняты к сведению», и, может быть, крошечными болтиками вошли в каркас нашей политики в Африке, а то и во всем мире. Но не исключено, что иные из этих справок и отчетов, которые порой составлялись ночами, потому что перед уходом дипломатической почты для работы, как всегда, не хватало дня, так никому и не пригодятся, останутся просто кипами переживших время деловых бумаг. Посольское производство имеет свои издержки, так же как любое другое.
Здесь, в Асибии, посол имел дело не с болтиками, а с целыми политическими блоками. Сейчас здесь происходили события, которые привлекли внимание далеко за пределами этой страны. Переворот, происшедший три года назад, оказался почти неожиданностью для нашего посольства. Вместо прежнего продажного коррумпированного правительства, члены которого были озабочены только собственным обогащением – покупкой «мерседесов», постройкой вилл на берегу океана и лицевыми счетами в швейцарских банках, пришли к власти молодые офицеры, старший из которых, ставший потом президентом республики, был тридцатилетним майором. Уже на третий день после спокойного и бескровного переворота была объявлена политическая программа нового правительства, которая произвела впечатление во всей Африке. Главное в ней было намерение постепенно ликвидировать в стране прежние феодальные и капиталистические институты, национализировать крупную промышленность, банки, добиваться режима народовластия, экономической независимости от западных держав. Было заявлено о готовности нового правительства развивать всесторонние отношения с Советским Союзом и другими социалистическими странами.
В маленьком советском посольстве в маленькой столице маленькой африканской страны, в посольстве, где решительно ничего не происходило, где в блеске тропического дня равнодушно поскрипывали перья немногочисленных посольских чинов, составляющих не столь уж важные справки по страницам местной печати, вдруг тоже вроде бы произошел переворот. Люди оставались прежними, но коренным образом менялась их деятельность. Василий Гаврилович Кузовкин, приехавший в Дагосу прокоротать годы до срока выхода на пенсию в тишине и покое маленькой тропической страны, далекой от бурных политических страстей, вдруг из посла, о котором к Москве не очень-то и помнили, превратился в фигуру заметную. В Москве о нем заговорили. Под занавес карьеры Кузовкина события в Асибии раскрыли способности старого дипломата, которым раньше не было случая проявиться. И оказалось, что для этого вроде бы флегматичного человека самым естественным выражением его личности было активное действие, смелость, решительность, риск. В короткое время проявились незаурядные организаторские таланты главы посольства, его неожиданно заявившая о себе железная воля, упорство и необычайная целеустремленность. Получилось, что до того не очень-то заметный человек в преддверии своего шестидесятилетия вдруг впервые в жизни стал жить и действовать в полном соответствии со своим характером.
Судьбу нового режима в республике Кузовкин воспринял как свою личную судьбу. Ему сразу стало ясно, что Кенум Абеоти и его товарищи заслуживают в своих начинаниях поддержки Советского Союза, советского посольства и лично его, Василия Гавриловича Кузовкина, не только по долгу службы, но и по совести. Он поставил перед собой цель сделать все от него зависящее, чтобы помочь новому режиму.
Выпавшую на его долю удачу Кузовкину пришлось защищать. Наверное, в то время он был одним из самых настырных наших послов по числу отправленных в центр телеграмм, докладных записок, служебных и даже личных писем с бесчисленными просьбами и предложениями. В первое время на его призывы в Москве реагировали довольно вяло. В Асибии с момента провозглашения независимости случилось уже несколько государственных переворотов, и каждый новый режим провозглашал себя спасителем республики, и каждый оказывался антидемократическим. В Москве не торопились с выводами и оценками правительства Абеоти. Торопился в Дагосе лишь Кузовкин. Он находился в гуще событий, которые его захватили, и видел больше других. Вскоре стало очевидным, что новый режим постепенно завоевывает поддержку в массах, особенно беднейшей части населения. Ведь улучшением жизни бедняков прежде всего и занялось новое правительство. И посол в своем давлении на московское начальство уповал именно на это. Раз режим прогрессивный уже с первых шагов, значит, его надо поддерживать. А самая реальная поддержка, разумеется, экономическая.
Экономическая! Опять экономическая! В Москве вздыхали. Лишнего у нас в стране нет, в бурном движении вперед все нужно, все при деле – и сырье, и машины, и кадры. Оказывать помощь нуждающимся – значит, отрывать от себя. И приходится взвешивать, что важнее для наших сегодняшних задач: построить такой нужный нам новый завод у себя в стране для собственных неотложных потребностей или где-то у экватора, чтобы дать возможность освободившейся от колониального гнета молодой республике покрепче встать на ноги перед империалистическим нажимом.
В Москве опасались, что в Асибии может произойти контрреволюционный путч, поскольку новый режим сам по себе слабый, вызвал на поединок силы немалые в самой стране и за ее пределами. Запад легко не уступит в Асибии свое. Есть ли реальная поддержка нового режима со стороны масс, чтобы ему устоять? Серьезные ли люди, не прожектеры ли возглавляют режим? Можно ли им доверять полностью? Ведь доверять приходится людям, а не общественным движениям – таких движений в Асибии практически нет: партий не существует, профсоюзы слабы.
Шли месяцы, прошел год, второй, третий… Режим Абеоти выдерживал все атаки, все чаще сам атаковал, порой даже слишком решительно и поспешно. Становилось очевидным, что внутренние заговоры в стране не имеют серьезных надежд на успех. Для осуществления их требовались силы. А силы эти контрреволюция пока что собрать не смогла.
Отношение Москвы к обстановке в Асибии стало со временем меняться, и послу все чаще доводилось получать из центра на его запросы положительные ответы. Добился заключения нового торгового соглашения, присылки в дар Асибии нескольких десятков тракторов и другой техники для первых в стране государственных ферм по производству риса. Чтобы срочно помочь с продуктами питания, республике, испытывающей острый продовольственный кризис, прислали большой морозильный траулер «Арктика».
Добился посол и согласия Москвы провести в Асибии геологические изыскания, потому что вся надежда на экономический подъем страны связана именно с богатствами ее недр. Первой геологической ласточкой, прилетевшей сюда из Союза, оказался Камов.
Словом, кое-что для Асибии посол уже сделал. Но предстояло сделать еще многое, и Василий Гаврилович считал, что каждый сотрудник посольства обязан полностью сосредоточиться на выполнении служебного долга, если требует дело, работать, не считаясь со временем, с тяжелым местным климатом. «Ничего! Терпите! – сказал он однажды на собрании. – А как было нам, фронтовикам, в окопах? Выдюжили! Считайте, что здесь почти фронтовая обстановка, а вы мобилизованные». И при этих словах все вспомнили пять колодок орденских ленточек на черном парадном мундире посла, в который он облачался на наиболее значительные приемы. «Страну, в которой работаешь, надо знать и уважать! – любил повторять Кузовкин. – А уж такую, как Асибия, – тем более». За преданность Асибии шутники прозвали его Василием Асибовичем. Однажды прозвище долетело до его ушей, и он был польщен.
Принципом отношения с коллективом посол избрал полную беспристрастность. Никаких «особо» приближенных, никаких любимчиков! Похвалой людей не баловал, редко кто заслуживал от него улыбки, и многим он казался человеком замкнутым, недоступным и трудным.
Антонов тоже придерживался такого мнения. Суровость Кузовкина казалась ему неоправданной, и Антонов порой считал, что именно к нему посол относится с особой требовательностью и придирчивостью.
Сейчас, рассказывая о происшедшем на аэродроме в Монго, он заранее знал, что оправдаться не удастся. Да и не стремился к этому. В чем оправдываться? Мало ли что могут написать в здешних газетенках!
Посол, откинувшись в кресле, вдруг взглянул в лицо сидящего перед ним спокойными, внимательными, изучающими глазами, в задумчивости пожевал губами и спросил:
– Андрей Владимирович, вы в молодости стихи не писали? А?
– Нет… – удивился Антонов, обескураженный неожиданным вопросом.
– Странно… – протянул посол. – Вам бы быть поэтом, художником, с вашими-то эмоциями, а вы – в дипломаты! Красивую эмигрантку спасаете на дороге, в чужой стране отправляетесь поглазеть на парад, интервью даете, когда проще было не заметить репортера, в уличные драки вмешиваетесь…
И это вспомнил! Три месяца назад, проезжая по окраине Дагосы, на глухой улочке Антонов увидел, как здоровенный мужик избивает молодую женщину – содрал с нее платье и хлестает прутом по черному нагому заду, кожа потрескалась под ударами, сочится кровь. А вокруг полно ротозеев, которые заинтересованно взирают на варварскую сцену. Антонов не выдержал, выскочил из машины, бросился выручать женщину. Все это завершилось тем, что советский консульский работник был избит мужиком и его дружками, хорошо, что мимо проезжал полицейский патруль, а то бы лихо пришлось заступнику. Потом при расследовании выяснилось, что муж публично наказывал жену за неверность. Таков здесь обычай, и вмешиваться в этом случае опасно, а главное, бессмысленно.
Когда об этой истории узнали в посольстве, долго ходили от одного к другому пересмешки, но посол отнесся к случившемуся серьезно, сделал свой вывод: «Каждый обязан знать обычаи и нравы страны, в которой работает!» И распорядился организовать для сотрудников посольства специальную лекцию о национальной психологии асибийцев.
Об этом случае и напомнил сейчас Кузовкин.
– У меня складывается впечатление, Андрей Владимирович, – продолжал посол, – что вы в самом деле выбрали не ту стезю в жизни. Дипломатия – профессия сложная. Это порой то же самое, что по узкой тропке, извините, в трусах пробираться среди крапивы, неверный шажок в сторону – и обжегся. Дипломат должен так пройти по всем зигзагам этой тропки, чтобы добраться до цели без ущерба. А вас эмоции тянут все в сторону, в крапиву. Вот и обжигаетесь. Ладно бы сами только, а то дело под удар ставите. Как вот мне теперь поступить?..
В голосе посла звучало уже не раздражение, а скорее усталость, отеческая досада на непутевого подчиненного.
Антонов вспомнил, что похожий разговор был у него и с Демушкиным – тот тоже сомневался в пригодности Антонова для дипломатической работы. А может быть, они в самом деле правы? То и дело срывы!
– Разрешите мне, Василий Гаврилович, написать в эту газету протест, – предложил Антонов.
Посол махнул рукой:
– Много чести! Газетенка гнусная. Снова все перевернут.
Он помолчал, побарабанил короткими пальцами по столу:
– Ладно, мы к этой истории еще вернемся. Не думайте, что вы легко отделались. Боюсь, что теперь не решусь выпускать вас за границы Асибии – отколете какой-нибудь новый номерок. Для вас это раз плюнуть.
Можно было ожидать, что разговор подошел к концу и Антонову следует удалиться, но посол вдруг уже другим, деловым тоном спросил:
– Я надеюсь, вы интересовались в Алунде настроениями рыбаков?
– Хисматулин считает, что у алундских рыбаков все спокойно.
– А в Сохото на обратном пути заглядывали?
– Не удалось.
Посол досадливо поморщился, передразнил:
– «Не удалось»! Неужели сообразить не могли?
– Так получилось… – пробормотал Антонов.
Почему «так получилось», рассказать не мог. А ведь действительно поначалу были именно такие у него намерения – на обратном пути из Алунды задержаться в Сохото и заглянуть в рыбацкий поселок, примостившийся возле щербатых стен старинной португальской крепости времен работорговли, – у него там есть знакомые. Однако случившееся в радиорубке «Ангарска» совершенно выбило его из колеи, и на следующее утро, быстро завершив в порту все юридические формальности, связанные с последствием пиратского нападения, он сразу же, не задерживаясь в Алунде, погнал машину в столицу.
– Так получилось… – снова повторил посол. – А я-то думал: раз с Ольгой Андреевной, значит, будет толк.
На хмуром лице посла глаза посветлели.
– Ольге Андреевне надо бы поактивнее участвовать в посольских делах. А то что-то забыла нас. По воскресеньям на пляже не появляется… Почему?
Антонов не ответил, только слегка пожал плечами.
– Да! Да! – подтвердил строго посол, расценив движение консула как свидетельство строптивости. – Я на нее рассчитываю. И прежде всего на предстоящем ноябрьском приеме. Жена посла ФРГ недавно меня спрашивала, как, мол, поживает мадам Ольга. Кажется, они на пляже познакомились?
– На пляже.
– Вот пускай на приеме и проявит внимание к немке…
Антонов перебил:
– Ольга на прием не приглашена.
Посол нахмурился:
– Что за черт! – потянулся к кнопке переговорного устройства, сердито ткнул в нее пальцем. Динамик почти сразу же отозвался ровным негромким голосом Демушкина:
– Слушаю вас, Василий Гаврилович!
– Илья Игнатьевич, почему в списке на прием нет Веснянской?
Демушкин спокойно объяснил: Веснянская однажды высказалась, что приемы ее тяготят, к тому же разговоры в коллективе идут, почему именно она… есть другие женщины, тоже жены дипломатов… а приглашаются не все. Такие настроения надо учитывать.
Всегда осторожный Демушкин сейчас допустил явный промах, сославшись на «разговоры в коллективе». Именно сегодня в этом кабинете посол прорабатывал жену Демушкина как раз за вздорные разговоры в коллективе.
У посла покраснели щеки. Антонов понял, что сейчас произойдет взрыв.
– Разговоры, говорите вы? – прорычал Кузовкин. – Да плевать я хотел на бабью болтовню! Плевать! Я нуждаюсь не в сплетнях. В деле! Веснянская умеет дело делать. В отличие от некоторых жен дипломатов. Мне не безмолвные клуши нужны, которые на приемах только трясут телесами, мне потребны активные участницы политических мероприятий посольства.
Посол кашлянул и уже тоном ниже распорядился:
– Включите в список Веснянскую!
– Хорошо! – в голосе Демушкина звучала обида.
На этот раз посол встал и, нахохлившись, прошелся по кабинету.
Антонов подумал, что надо было бы попросить посла, чтобы сам позвонил Ольге и пригласил, иначе та не пойдет. Обстановка у них в доме теперь сложная, играют в молчанку. Очень возможно, что Ольга в ближайшее время улетит в Москву. Какой тут прием!
Посол как будто прочитал его мысли.
– Передайте Ольге Андреевне, что я приглашаю ее лично. Это не только приглашение. Это приказ! А?
Антонов кивнул. Он знал, что на вопросительное «а» отвечать не нужно – приказ посла не обсуждается.
Теперь они стояли друг перед другом, и Антонов впервые обнаружил, что посол роста небольшого, почти на полголовы ниже его, Антонова. А всегда казалось, будто человек он рослый, таким неизменно представляла Кузовкина его крепко сбитая, упитанная, прямая и действительно величественная фигура.
– И еще два вопроса. Геологу Камову нужно на две недели в Ратаул. Дадут визу?
– Попробую…
– Не «попробую», а надо выбить. Именно на две недели! Требуется для дела. Важнейшего! Он мне только что сообщил о нем. Повторяю: важнейшего! И второе: помогите тассовцу. Извелся бедняга, – посол скривил в иронической усмешке губы, – в Габон ему, видите ли, захотелось. Поезжайте к габонскому консулу и лично переговорите.
Давая понять, что затянувшийся разговор на этот раз действительно окончен, Кузовкин опустился в кресло и по-стариковски проворчал:
– Тоже мне, Габон! Да какие там, в Габоне, могут быть проблемы? Здесь надо дело делать, здесь!
Выходя из кабинета посла в приемную, Антонов нос к носу столкнулся с Демушкиным. Тот криво усмехнулся:
